Софья Сергеевна Маркелова
Симфония шёпотов
Легкая музыка поплыла по комнате, наполняя помещение нежным звучанием. Иннокентий прикрыл глаза, концентрируясь на мелодии. Он понимал, что если даст слабину и заснет этой ночью, то духи вновь попытаются овладеть его разумом. Нужно было всеми силами бороться с призраками и обязательно продержаться до утра. Судя по всему, днем обитатели пустой пластинки были не так активны, хоть все равно и продолжали вторгаться в жизнь Лисицына. Но все же именно ночью, когда слабое человеческое тело, пребывающее в сновидениях, оставалось без защиты, шепоты с легкость делали из него марионетку.
Музыка вдруг поплыла. Словно пластинка начала плавиться от жара, а вместе с ней плавилась и мелодия, растягивая звуки и искажая их.
Иннокентий Петрович встрепенулся и взглянул на проигрыватель. С ним все было в порядке – винил мерно крутился вокруг оси, а игла скользила по канавкам. Но музыка изменилась до неузнаваемости, уже совсем не походя на Моцарта. Лисицын раздраженно остановил проигрывание, резким движением нажав на кнопку.
Пластинка остановилась, а изуродованная мелодия нет.
– Проклятье! – Иннокентий уже догадывался, что это было делом рук шепотов. – Это опять вы? Что вам еще нужно?! Вы уже убили моего пса, а теперь хотите приняться и за меня?
– Ты сам убил своего пса… – сразу же откликнулся тихий женский голос.
– Ты сам захотел услышать нас…
– Я уже говорил, что никогда не хотел слышать вас! Я хотел послушать музыку, а не ваши голоса, – выкрикнул Лисицын в пустоту.
– Мы и есть музыка. Мы – симфония шепотов.
– Вы просто пытаетесь заговорить меня, чтобы опять вывернуть мой мозг наизнанку и сделать своей послушной куклой! Я не буду больше вас слушать! Я не хочу слушать шепоты.
Иннокентий заткнул уши, отсекая от себя любые звуки. За глубоким пологом тишины не было ничего слышно, и мужчина понемногу расслабился. Зажмурив глаза и закрыв уши, он почти четверть часа без движения просидел в кресле, отсчитывая про себя минуты.
Ха! Как просто все, оказывается, решалось – если ты не можешь слышать шепоты, то они становятся бессильны.
Наконец, по прошествии пятнадцати минут, Лисицын осторожно опустил руки и прислушался. В комнате стояла тишина: музыка больше не играла, голосов не было слышно, и только где-то далеко за окном лаял дворовый пес.
С самодовольной улыбкой Иннокентий Петрович подошел к одному из шкафов и принялся выбирать новую пластинку. Видимо, шепоты успокоились на какое-то время, а сидеть в напряженном молчании Лисицыну не хотелось. Достав с верхней полки пластинку Pink Floyd, он скорее запустил проигрыватель и вернулся в кресло.
Однако долго наслаждаться музыкой у Иннокентия не получилось. После первых же минут прослушивания сквозь звуки стали прорывать шепоты и шорохи, которые только нарастали и нарастали, пока полностью не захватили всю мелодию. И музыка прекратилась – голоса заменили ее, заговорив в своем привычном темпе: десятки шепотов одновременно наполнили пространство, и каждый из них говорил о чем-то своем.
– Брак, брак, разбитая, нормальная, брак…
– Это же невозможно! Это просто невозможно!
– «Кто послал их на смерть…»
– Обреченность сжирает меня, как пламя.
– Я же сказал, что не стану вас слушать! Убирайтесь прочь, духи! – вскочил с места Иннокентий.
– Но ты хотел слушать, и ты слушаешь, – возразил ему кто-то в потоке шепотов.
– Не желаю! – отчаянно выкрикнул Лисицын и как можно плотнее закрыл себе уши, обрывая все звуки.
Несколько мгновений стояла блаженная тишина, а после голова Иннокентия Петровича взорвалась десятками кричащих голосов. Они шептали и вопили так громко, будто под черепной коробкой у Лисицына кто-то включил радио.
– Слушай!
– Мы везде.
– Мелодия рождает смысл…
– Боль! Пламя!
Иннокентий испуганно вскрикнул, осознавая, что больше никакой защиты от шепотов у него не было. Он бросил к шкафам с музыкой и, не разбирая, принялся хватать любые пластинки.
– Я заглушу вас! Я не стану вас слушать! Умолкните!
Трясущимися руками ставя в проигрыватель одну пластинку за другой, Лисицын все не мог поверить происходящему. Ни один из дисков, которые он пытался послушать, чтобы заполнить голову музыкой и изгнать из нее шепоты, не издавал ни звука. Музыки не было слышно или же она и вовсе отсутствовала – винил крутился, а Иннокентий различал лишь бесконечное множество шепотов, что заполняли его разум.
– Слушай! Слушай!
– Мы избавим тебя от тишины.
Лисицын впился пальцами в виски, но боль была слабой, а сопротивляться шепотам было слишком сложно. Нельзя не слушать то, что говорит прямо внутри головы.
– Я-я не сдамся! Я отказываюсь подчиняться вам и слушать вас! – в последней попытке простонал Иннокентий, чувствуя, как болит у него голова, разрываясь от сущностей, населивших ее.
– Ты уже наш, – раздался тихий женский смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков.
– Ты уже один из нас.
– Я избавлюсь от вас! Смерть Брамса не будет напрасной!.. – слабо выкрикнул Иннокентий Петрович, а после сознание покинуло его, сдавшись под натиском шепотов.
И безвольное тело упало на пол.
В лицо Лисицыну светил яркий солнечный луч. Он недовольно зажмурил глаза плотнее и хотел перевернуться на другой бок, чтобы поспать еще немного, но, к своему удивлению, понял, что лежал на жестком полу и никакого одеяла рядом не было.
Резко приняв сидячее положение, Иннокентий растерянно огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, где же он находился.
Лисицын сидел на полу собственной кухни. Обеденный стол был перевернут, а вся его поверхность оказалась утыкана кухонными ножами. Внизу валялось множество осколков от разбитой посуды, которые перемежались с лужами воды. Всюду царил беспорядок и разгром.
– Боже мой, что же тут произошло? – спросил сам у себя Иннокентий, но почти сразу же его внимание привлек еще один интересный факт.
Его левая рука была пристегнута простым пластиковым хомутом к газовой трубе. Тонкая шлейка так сильно перетянула кисть, что кожа стала багровой. Попытавшись освободиться, Лисицыну пришлось потратить на это много времени: в итоге мужчина смог дотянуться до куска разбитого стекла неподалеку и перепилил пластик.
Голова болела, а обе ушные раковины оказались покрыты коркой запекшейся крови.
И в тот момент память начала фрагментами возвращаться.
Вся прошла ночь была похожа на один бесконечно долгий кошмар. Иннокентий то приходил в себя, то вновь падал в пучину безумия, когда шепоты завладевали его сознанием. Они издевались над его телом, принуждая делать то, что Лисицын никогда не согласился бы сделать по своей воле: голоса обещали ему избавление от всего на свете за то, что он убьет себя. Но Иннокентий Петрович сопротивлялся, он отводил от себя смерть несколько раз за эту ночь, успевая прийти в сознание за несколько мгновений до верной гибели – выбрасывая осколок стекла, которым должен был перерезать себе горло, всплывая из наполненной водой ванной или же отпрыгивая прочь от распахнутого окна.
Шепоты лишь смеялись или недовольно ворчали, но Лисицын продолжал бороться, даже когда от всех этих голосов у него из ушей начала идти кровь. И в голове была лишь единственная мысль, которая давала ему сил, которая позволила ему дожить до рассвета, когда сила голосов стала гораздо слабее.
Он думал о Брамсе. И представлял, что пес все еще рядом.
Он не мог позволить себе пасть под давлением духов, пока его верный друг не был отомщен. И в конечном итоге ближе к рассвету Иннокентию удалось пристегнуть самого себя к газовой трубе, чтобы выиграть еще немного времени и дотянуть до утра.
А с солнечными лучами шепоты медленно и нехотя развеялись, будто туман. Но Лисицын чувствовал, что они просто спрятались где-то в дальнем уголке его сознания. И лишь наступит ночь, как безумие вновь обнажит свои клыки. Пора было действовать.
До нужного дома Иннокентий добрался в кратчайшие сроки. На пороге гостя встретила не сама Мария Аврамова, а ее пожилая мама. Старая женщина едва держалась на ногах из-за своего почтенного возраста, но безропотно пропустила Лисицына в квартиру, едва его увидела.
– Машенька уже ждет. Она как раз только проснулась. Я вас провожу в ее комнату.
Разувшись и последовав за пожилой женщиной, Иннокентий Петрович вскоре оказался в узком тесном помещении, которое с трудом можно было назвать полноценной комнатой, скорее, огороженным коридором. Всюду стояла старая мебель, снесенная сюда за ненадобностью, единственное окно давно не мыли, и за слоем грязи почти не видно было улицу. Возле одной из стен стояла скрипучая металлическая кровать, на которую небрежно были наброшены сразу несколько тонких протершихся матрасов. Поверх них лежала женщина, хотя Лисицыну далеко не сразу удалось распознать в обтянутом кожей скелете женщину.
– Доченька, это тот самый Иннокентий Петрович, который поговорить хотел.
Больная выглядела очень плохо. Одеяло скрывало большую часть, но даже по открытой шее и вытянутой вдоль тела руке, можно было сказать, что Мария постоянно терзалась мучительной болью. Кожа ее была обезображена поцелуями огня. Чудовищная худоба и выступающие кости лишь дополняли пугающий образ.
– Доченька, если ты не в силах, то не надо геройствовать, – не дождавшись ответа, вновь заговорила мать.
Неожиданно живой скелет раскрыл веки. Высохшие губы дрогнули, размыкаясь.
– Нет. Я хочу поговорить с ним.
– Как скажешь, – пожилая женщина легко коснулась ладонью края одеяла и погладила его. – Не нагружайте ее, пожалуйста, Иннокентий Петрович. Она плохо ест из-за постоянных болей и кошмаров, и потому очень слаба…
– Да-да, конечно, – заверил Лисицын и подошел ближе к Марии, которая из-под полуприкрытых век следила за гостем.
За матерью тихо закрылась дверь, оставляя Иннокентия и обезображенную огнем женщину наедине.
– Вы хотите знать о том, что случилось на заводе, да? – хрипло проговорила Мария, и мужчина заметил, что слова давались ей с трудом.
– Да. Я хочу услышать, что произошло в тот день, из уст человека, который видел все своими глазами, – Лисицын опустился на стул возле кровати, чтобы быть ближе к говорящей.
– Тогда вы и правда пришли по адресу. Ближе меня никого не найдете. Остальные уже умерли, – почти прошептала Мария, медленно моргая.
– Из-за чего произошло само возгорание и где оно случилось?
– Огонь просто появился. И все. Мы не пытались выяснять, откуда он взялся, а просто бежали. Потом я слышала, что было несколько теорий… Мол, поджог, а другие были уверены, что это короткое замыкание. Я не знаю, что из этого верно. Помню лишь, что пожар начался на складе, который находился по соседству с цехом, где я работала. И первое, что заметили все, это запах… Тяжела вонь расплавленного винила.
Иннокентий неосознанно вздрогнул, вспоминая как именно этот запах преследовал его последние дни.
– Только потом люди заметили дым. И началась паника. Кто-то просто бежал, другие пытались включить пожарную сигнализацию, но с ней что-то случилось… А после огонь начал распространяться с ужасающей скоростью. И всюду дым. Этот удушающий смрадный дым, в котором ничего не видно дальше вытянутой руки.
Женщина слабо поморщилась.
– Мы тогда не придавали этому особенного значения. Всех больше волновал огонь. И потому никто и не заметил, как мы надышались ядовитых паров. Может, вы не знаете, Иннокентий Петрович, но когда винил плавится, то выделяет в воздух массу ядовитых веществ, отравляющих разум и тело. А мы все наглотались этого дыма в попытках выбраться из помещения, – Мария закрыла веки. – Все думают, что на заводе «Звучание», на том страшном пожаре множество людей погибло в огне, но нет… Больше всего умерло от отравления парами. И еще столько же умерло в следующие дни, пока их тела страдали в агонии от яда, которым мы все надышались.
– Выходит, вы были одной из тех, кто оказался в ловушке и не смог выбраться из здания? – осторожно поинтересовался Иннокентий.
– Да. Мы не смогли найти выход в дыму, надышались дыма и просто обессилели. Слава богу, что мне хватило ума раньше остальных закрыть лицо. Наверное, это и спасло меня. Конечно, часть паров проникла в организм, но не смертельная доза. А вот огня мне избежать не удалось. Когда сгорели перекрытия, и все обвалилось вниз, то мне уже так не повезло.
