Софья Бекас
Приручить Сатану
Глава 33. О граффити и китайских драконах
– Ева? Ева!
Ева открыла глаза. В комнате было темно, только маленький рыжий ночник горел справа на прикроватной тумбочке, и в какой-то момент Ева даже подумала, что находится у себя дома.
– Ева, ты как?
На стуле рядом с её кроватью сидел Бесовцев. В полумраке комнаты его лицо практически не было видно, только блестели мутные, болотного цвета глаза и иногда сверкали в свете лампы неровные белые зубы.
– Что… Что ты здесь делаешь?
– Волнуюсь за тебя, конечно, – Бесовцев потянулся рукой к её лицу и потрогал лоб тыльной стороной ладони. – Ты вся горишь… У тебя жар.
– Сколько времени? – спросила Ева хриплым, словно после глубокого сна, голосом.
– Половина двенадцатого.
– Чего? Ночи?
– Само собой разумеется. Скоро полночь.
– Где я? – Ева с трудом приподнялась на локтях, чтобы осмотреть комнату, но Бесовцев уложил её обратно.
– Ты не помнишь?.. – он старался говорить спокойно, но она слышала, как что-то в его голосе будто оборвалось.
– Помню, просто… Всё так похоже на мой дом там… В…
– Где, Ева?
– Ну… Там… Помнишь, ты жил напротив моего дома, там ещё был парк с озером, часовенка, набережная, манеж?
Глаза Бесовцева заблестели, но в полумраке комнаты она не увидела, что это было из-за стоящих в них слёз. Впрочем, ни одна из них так и не скатилась по его худой впалой щеке.
– Я-то помню, Ева. Другой вопрос, помнишь ли ты.
– Бесовцев? – тихо всхлипнув, позвала она. Тот обеспокоенно придвинулся. – Мне страшно… А вдруг я никогда и не выходила из палаты, и вы все мне только снитесь? А вдруг я сошла с ума?..
Бесовцев помолчал.
– Конечно, – наконец сказал он с тяжёлым вздохом. – Ну конечно, ты сошла с ума. Только безумец может дружить и с ангелами, и с демонами одновременно.
– А ты?
– А что я?
– Ты здесь? Ты существуешь?
Бесовцев тихо усмехнулся себе под нос.
– Пока ты этого хочешь. А захочешь отмыться от грехов Ада, словно от грязи – я растворюсь, как дым. Но, знаешь, лучше было бы наконец убраться в комнате, чем игнорировать её существование.
– Да. Несомненно, – Бесовцев наклонился, и лба Евы коснулось что-то мокрое и холодное. – Как там Ранель? Я давно его не видела.
– Всё хорошо, Ева. Он с Марией сейчас в Гурзуфе, завтра должны вернуться в Ялту.
– Гурзуф? Это здорово… Никогда не была в Гурзуфе: наверное, там очень красиво…
– Не меньше, чем здесь. Этот мир вообще очень красив. Ты не замечала?
– Замечала, Бесовцев. И как хорошо море в ночные часы, я тоже знаю. Вода такая размеренная и спокойная… А на рассвете? Это же рай! Во всей вселенной так тихо, что шелест волн оглушает. Можно услышать даже скрип сосен, полёт птицы или шуршание камней на дне… Бесовцев? Бесовцев, ты где?
В комнате никого не было. Ева устало стянула с головы повязку и не глядя положила её куда-то на тумбочку; что-то глухо звякнуло и с тихим шуршанием упало в мягкий ворс ковра. Ева наощупь нашла предмет, поднесла к свету и с удивлением обнаружила, что это были маленькие часы в слегка поцарапанном корпусе на длинной бронзовой цепочке: длинная стрелка в опасной близости от чёрного черепа как бы показывала «без четырёх минут двенадцать».
Ева ни о чём не думала. Она лежала на кровати, сцепив на животе ладони в замок, и отсутствующим взглядом скользила по комнате, словно хотела запечатлеть у себя в памяти эту скромную, аскетичную обстановку если не навсегда, то хотя бы на какое-то время: она скосила глаза на свой маленький побитый чемоданчик, стоящий в правом углу комнаты, затем перевела взгляд на пустой рабочий стол, за которым она никогда ничего не писала, наконец, остановилась глазами на кусте белой розы, когда-то подаренной Бесовцевым, и какая-то мысль вдруг зашевелилась у неё где-то в глубине, пробиваясь на поверхность. «Я должна Саваофу Теодоровичу желание, – вдруг вспомнила Ева, глядя на куст, который в полумраке комнаты казался совсем чёрным. – Я уж и забыла совсем».
За дверью послышалось какое-то странное шуршание, словно кто-то рисовал на стене аэрозольным баллончиком. Сначала Ева не обратила внимание на этот звук, но, когда к нему прибавилось весёлое мурчание какой-то незамысловатой песни себе под нос, она неохотно встала с кровати и выглянула за дверь.
– Бесовцев? Это ты?
В коридоре было пусто, зато рядом с её палатой во всю стену был нарисован большой китайский дракон. Ева отошла к противоположной стене, чтобы осмотреть граффити целиком: это был огромный змей цвета мокрого асфальта, немного отливающий в синеву, с ветвистыми оленьими рогами на голове и широкими крыльями с длинными сероватыми перьями на спине. Дракон, несколько раз свернувшись в кольца, положил голову на лапы и немного прикрыл глаза, как будто он очень устал; из его ноздрей и пасти тонкими струйками шёл дым.
– Всегда так интересно смотреть на переплетение культур. Кому, как не тебе, Ева, это знать? Особенно со стороны…
Ева испуганно обернулась, но в коридоре по-прежнему никого не было.
– Бесовцев? Где ты?
– Когда я бес, конечно, я Бесовцев. Когда я падший ангел, я Даат. Но когда я дракон… В Китае меня зовут Шень-Лун и, как бы иронично это ни было, считают богом.
– Что?
– Удивлён не меньше тебя, принцесса, – вдруг дракон прямо перед Евой зашевелился, соскочил со стены и, промелькнув мимо девушки полупрозрачной тенью, залез на потолок. – Я же говорю, это так интересно: наблюдать, как один и тот же образ кочует по культурам и принимает новые облики.
– Я не знакома с китайской мифологией.
Дракон на потолке лениво закрутился вокруг себя ещё в несколько колец и довольно замурчал.
– Ну так я расскажу тебе вкратце, – он медленно потянулся, расправив все свои тёмно-серые чешуйки, и выдохнул большое облако белёсого дыма, которое сразу затянуло собой часть потолка. Ева закашлялась. – Когда-то давно, когда мои крылья только-только посерели, я пролетал над далёкой страной. Там было жарко, я очень устал и спустился на землю в образе дракона, где вызвал дождь и прервал многолетнюю засуху, затем утолил жажду и отправился дальше. Но там, в этой далёкой стране, я остался под именем Шень-Лун.
– Удивительно.
– Не то слово, – усмехнулся дракон, сверкая своими зелёно-серыми глазами из-за пелены дыма. Он вдруг подпрыгнул и, стукнув хвостом о пол, переместился на соседнюю стену, чтобы Еве было удобнее на него смотреть и ей не приходилось задирать голову. – Практически во всех культурах есть дракон, но кто бы мог подумать, что иногда это один и тот же герой – обрати внимание, пожалуйста, я говорю «иногда». Не хочу быть понят неправильно.
– Знаешь, если бы я сказала кому-нибудь об этом в обычной жизни, меня бы, как обычно, окрестили выдумщицей.
Дракон глухо засмеялся на стене, выпуская из ноздрей рваные струйки дыма.
– Хочешь, я напущу туман? – вдруг предложил он, расправив крылья. – Обожаю эту густую белую пелену, в которой можно спрятаться.
– Благодарю, не стоит, – Ева подошла ближе и, медленно протянув руку к дракону, погладила его большие и жёсткие на вид чешуйки – пальцы коснулись гладкой поверхности бетона. – Туман – место иллюзий и обманов, а у меня в них недостатка нет. Лучше скажи, мой витиеватый друг, можешь ли ты сойти со стены и предстать передо мной во всём своём величии? Или ты лишь граффити?
На такое заявление дракон обиженно фыркнул, ударил хвостом о невидимую преграду, отделяющую его от «объёмного» мира, и выпустил новое облако дыма, которое, однако, Ева вполне почувствовала.
– Я? Лишь граффити? Ты хочешь сказать, что меня нарисовал на непонятном заброшенном здании какой-то неизвестный художник? Думай, что говоришь!
– Более того, этим художником может оказаться моё воображение! – ответила ему Ева, отходя к противоположной стене. – Но, в таком случае, стоит признать, что художник постарался на славу, и дракон вышел очень красивым.
Дракон смущённо прикрыл глаза и зарделся от удовольствия.
– Ты мне льстишь.
– Всего лишь говорю, что думаю.
– Что ж, тогда тебе точно понравится, как я выгляжу в жизни.
Ева успела увидеть только смазанную тень, мелькнувшую вокруг неё чёрным вихрем, а в следующий момент она уже стояла в центре широких змеиных колец, которые постепенно сужались вокруг неё.
– Нет герпетофобии*?
– Не знаю, – едва прошептала Ева, когда большое драконье крыло задело её по плечу. – Я уже ничего не знаю.
– Да неужели? – прошелестел дракон где-то над ухом. Тяжёлый змеиный хвост, украшенный несколькими пучками длинной голубоватой шерсти, упал Еве на ноги и придавил своим весом. – Совсем ничего?
– Совсем, – сказала она, прикрыв глаза. – Я скоро уйду, и тогда я всё узнаю. Обязательно.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – усмехнулся дракон, всё плотнее сжимая её в своих кольцах. Помимо постепенно увеличивающегося давления на грудную клетку Ева чувствовала над собой отчётливый запах гари. – Ты не боишься, что в какой-то момент у тебя не выдержит сердце? Что оно просто лопнет от страха, разорвётся на тысячи осколков? Что наступит день, когда невидимая рука ужаса сомкнётся стальной хваткой на твоей шее и перекроет доступ кислорода в лёгкие? М, Ева? Не боишься? – с тихим свистом шипел дракон ей на ухо. Перед глазами поплыло.
– Скорее это сейчас сделаешь ты, Бесовцев, Даат, или кто ты там, – просипела Ева, стараясь вдохнуть воздух, – если не перестанешь душить меня.
Дракон хрипло засмеялся.
– Ну, так что же ты не вырываешься? – он прищурился и опустил свою большую голову на уровень её лица. – Ты ведь даже не пытаешься освободиться! А знаешь, что я давно уже заметил? Тебе не хватает смелости, Ева, элементарной смелости противостоять своим кошмарам. Противостоять самой же себе. Ты всегда плывёшь по течению, позволяешь нам морочить тебе голову и даже не пробуешь дать отпор.
– Легко сказать, – зло прошипела Ева не хуже дракона. – Но ты никогда не был в психиатрической больнице, а я была, я тут жила четыре года. Знаешь, чем может обернуться подобный отпор? Тебе будет казаться, что ты защищаешься от такого вот змея, как ты, а на самом деле ты будешь избивать доктора, который пытается тебя успокоить. И не надо сейчас ничего говорить в оправдание, я видела подобный случай своими глазами. Нет… Пусть мои демоны сидят во мне, но никак не прорываются наружу.
Дракон недовольно оскалил зубы и выпустил вместе с раздражённым вздохом пару клубов дыма.
– В таком случае, позволишь мне свернуть тебе шею?
Ева промолчала, и дракон, не дождавшись ответа, сильнее сдавил кольца.
Последовал резкий глубокий вдох. Ева ещё никогда не просыпалась так внезапно и в таком состоянии: у неё жутко тряслись руки, голова шла кругом, и, ко всему прочему, её тошнило. Она резко села на кровати, но не удержала равновесия и, неловко зацепившись руками за одеяло, сползла вниз, чуть было не ударившись головой об угол тумбы. Ева приложила руку ко лбу и поняла, что вся горит.
– Господи… Неужели предсмертный бред? – прошептала она, тяжело дыша. – А что же там? Там? Как страшно… Не надо бояться смерти, смерть – лишь миг. Но как не бояться? И никого нет рядом, я одна…
Ева не знала, сколько пролежала так, облокотившись спиной о тумбочку, пока не почувствовала, как кто-то бережно поднимает её на руки.
– Тише, тише… Вот так, всё хорошо.
– Ранель? – хрипло спросила Ева, увидев над собой слегка размытое знакомое лицо. – Откуда Вы?
– Приехали только что из Гурзуфа, – бросил он, укладывая её в кровать и накрывая сверху одеялом. – Нам сказали, что тебе плохо.
– Счёт уже пошёл на минуты, – выдохнула Ева и закрыла глаза. Она тяжело дышала, вдыхая через рот, словно никак не могла наполнить лёгкие новой порцией кислорода, и Ранель, как обычно отстранённый и равнодушный, следил за часто поднимающейся грудной клеткой. – Тут где-то часы были… Посмотрите, пожалуйста…
– Здесь нет часов.
– А… Значит, приснились… – Ева закашлялась, и Ранель тут же подал ей стакан воды. – На них было… «Без четырёх минут смерть».
– Не думай об этом, Ева, – нетерпеливо и немного резко перебил её Ранель, протирая ей лоб холодным мокрым полотенцем. – Это не самая лучшая тема для размышлений, по крайней мере, в данный момент.
– Но ведь Вы столько раз умирали, – Ева осторожно перехватила его руку, когда он менял полотенце, и умоляюще заглянула ему в глаза. – Расскажите, каково это.
– Не смей нас сравнивать, слышишь! – разозлился Ранель, но руку не выдернул. – Я это не ты, ни в коем случае! Когда я жил, умирать было плохой привычкой. Я подсел на это, понимаешь? Но у меня и взгляды на жизнь чуточку, самую малость отличались от твоих, да и пути у нас разные. Я умирал лишь для того, чтобы заново почувствовать вкус жизни, Ева. Это отдельная странная философия – чувствовать боль, чтобы её не чувствовать. А ты не ощутила вкуса жизни, и умирать тебе просто непростительно!
Ева устало закрыла глаза, всё ещё держа Ранеля за руку. Её знобило, и каждое, даже самое лёгкое дуновение ветра казалось ей ледяным, а шумное, тяжёлое, звериное дыхание Ранеля обжигало кожу морозом и заставляло её покрываться мурашками. Ева слушала биение собственного сердца: она чувствовала, как оно пульсирует где-то внутри, робко стучится изнутри о грудную клетку, словно просится наружу, и, не получив ответа, снова уходит куда-то назад, вглубь. Почему-то Еве в тот миг представилось, что у неё вместо сердца голубь.
Ева медленно открыла глаза и тут же отпрыгнула к спинке кровати: прямо перед ней сидел большой чёрный орангутанг и неподвижно смотрел на неё своими белыми слепыми глазами. Он как в замедленной съёмке потянулся к ней рукой, и Ева едва успела выскочить из палаты, прежде чем мохнатая лапа сомкнулась там, где секунду назад была её шея.
Коридор было не узнать. Помимо того, что он весь был заброшен и исписан разными граффити, изображающими что-то природное, так ещё и полон непонятно откуда взявшегося дыма, который сразу неприятно пропитал собой лёгкие и заставил Еву закашляться. От тошнотворного запаха гари у Евы ещё больше закружилась голова.
– Хм, – зашевелился дракон напротив её палаты. – Ты решила вернуться.
– Что здесь происходит?.. – задыхаясь, спросила Ева и устало оперлась рукой на стену, чтобы не упасть. Картинка перед глазами то расплывалась в мутное пятно, то становилась слишком резкой и контрастной.
– Это ты мне скажи, – прошипел дракон и хищно улыбнулся. – Я не мастер в толковании снов.
– Ага, снов! Вот ты и попался, змей! Мне это всё снится, – засмеялась Ева и тут же зашлась сильным приступом кашля, вдохнув слишком много дыма.
– А может и нет, – расплылся в улыбке дракон, скользя по стене. – Да и кто сказал, что сны – это иллюзии? Это ведь такая же реальность, только немного… другая. Вам, обременённым телом, этого не понять, вы шагаете в эту действительность случайно, как получится, а мы можем делать это по своей воле.
– Знаешь-ка что, мой друг? Это мой сон. Мой разум. И я буду делать то, что захочу я, а не кто-то там…
– Ну, попробуй, – усмехнулся дракон, плавно перетекая по полу с одной стены на другую. – Ну? Я жду.
– Я сплю. Я просто сплю, – тихо повторила Ева себе под нос, крепко зажмурившись. – Сейчас я открою глаза, и вокруг меня не будет ничего, кроме бескрайнего чистого неба и облаков…
Где-то над собой Ева услышала смех дракона.
– Если ты хочешь увидеть небо, я запросто могу это организовать.
Ева почувствовала, как что-то сильное и большое вдруг подхватило её, и, когда она от испуга широко распахнула глаза, дракон уже летел где-то высоко в небе, а она сидела у него на спине. Ева осторожно посмотрела вниз, и от страшной высоты у неё закружилась голова; впрочем, совсем скоро страх прошёл, и она с удовольствием подставила лицо встречному ветру.
– Как тебе? Нравится?
– Честно? Очень!
– Я рад, что ты рада, – дракон вдруг лихо перевернулся в воздухе и сбросил с себя Еву на ближайшее облако, а сам приземлился рядом. – В грозу здесь тоже здорово, но это для смелых. Когда-нибудь, когда ты наберёшься храбрости, мы обязательно слетаем с тобой в грозу. Ну, или с Саваофом Теодоровичем.
– Угу, – Ева зачерпнула руками жидкого белого тумана, и он растёкся по её рукам, как дым.
– Ты даже не представляешь, что такое быть в центре грозы, – мечтательно потянулся дракон, нырнул в облако и появился через секунду уже с другой стороны. – Тут гром слышится по-другому. Молнии ярче и толще. Вода холоднее…
– Охотно верю тебе… Бесовцев.
– Есть какие-то сомнения? – улыбнулся дракон, выпуская маленькое облачко дыма, которое почти сразу превратилось в тонкое изящное колечко.
– Немного непривычно видеть тебя… в таком виде.
– Ну что ж, ты можешь звать меня Шень-Лун, но тогда не забывай, что все эти личности – Бесовцев, Даат и дракон – три грани одного алмаза. Как и Марии. Как и Аглая и Аделаида. Как Ранель и орангутанг. Как и многие из нас.
– Что?.. Ты о чём?
Дракон хрипло засмеялся.
– За столько лет волей не волей хоть раз придётся взять себе другое имя и предстать в другом облике, показать одно и то же в разных масках. Но, знаешь, я считаю, что лучше уж менять маски, чем каждый раз менять душу. В моём понимании, смена души сразу говорит о том, что этой самой души нет. Но… Ты устала, Ева. Я слишком много говорю.
И не успела Ева ничего ответить, как дракон, ловко закинув её к себе на спину, резко спикировал вниз и полетел навстречу земле.
– Стой! Стой! Давай чуть-чуть помедленнее!
Дракон не услышал. Ева видела, с какой бешеной скоростью приближается земля, ей было страшно, но, когда она закрывала глаза, ей становилось ещё страшнее, а потому она с ужасом смотрела на увеличивающиеся деревья, машины и дома.
– Нет, нет, нет! Стой!
Дракон врезался прямо в окно больницы, разбив стекло вдребезги, и резко затормозил, отчего Ева, кубарем перелетев через его голову, с размаху ударилась об пол и…
И проснулась.
– Тише, тише, лежи. Тебе нельзя сейчас резко подниматься, – проворковал чей-то нежный голос рядом с ней.
– Мария?
– Да, я здесь.
– Давно? Который час?
– Почти полночь, Ева. А пришла я совсем недавно: мы с Ранелем только что вернулись из Гурзуфа.
– Из… Откуда?
– Гурзуф, Ева. Ты не помнишь?
Ева ничего не ответила, только поморщилась и перевернулась на спину.
– А Ранель здесь?
– Все здесь, Ева. Врач сказал, что ты плоха.
– И Саваоф Теодорович?
– Нет, его нет. У него… Трагедия.
– Что случилось?
Мария уже открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала.
– Не могу пока сказать. Думаю, он сам всё тебе расскажет, если посчитает нужным. Боюсь, сейчас эта новость может только ухудшить твоё состояние, а две трагедии он не перенесёт.
Ева оглядела Марию с головы до ног и устало потёрла переносицу.
– Вы не знаете, откуда этот запах гари? Он мерещится мне постоянно.
– Ты вся горишь, Ева. У тебя жар.
– Я знаю, что у меня температура…
Мария грустно покачала головой из стороны в сторону и достала откуда-то зеркало.
– Посмотри на себя. Ты же сгораешь… У тебя душа горит. И разум. Всё горит… Ты горишь…
Ева взяла из её рук зеркало и чуть не выронила его: в отражении она увидела не прекрасную девушку с золотыми волосами и глазами цвета неба, а чьё-то страшное, обуглившееся лицо, на котором не было ни клочка здоровой кожи и которое, ко всему прочему, продолжало гореть.
– Ну? Тебе нравится твой вид? – прошелестел вдруг над правым ухом знакомый голос. Дракон, обернувшись вокруг Евы в несколько колец, осторожно подцепил хвостом зеркало и отодвинул его чуть назад, чтобы она могла увидеть себя полностью. – Такой ты хотела быть? Думаю, нет.
– Но почему? Почему? – заплакала Ева, не имея сил отвести взгляд от страшного отражения и поверить, что это действительно она. – Чем я заслужила это? Что я сделала не так? У всего же должна быть причина!..
Дракон громко рассмеялся.
– Ну конечно, причина есть! Просто сейчас ты её не видишь… Но… Но когда-нибудь ты точно её увидишь. Про такие события обычно говорят, что они не могут не произойти. Давай-ка поговорим о чём-нибудь другом, Ева, например, об этом зеркале. Оно отражает не совсем твою душу, нет, скорее твоё душевное состояние, а это – я думаю, ты со мной согласишься – несколько разные вещи. Бороться с самим собой трудно, это правда… Но иногда это необходимо.
Ева увидела, как её отражение в зеркале достало из-за спины нож, а ещё через несколько секунд холодное лезвие коснулось её кожи.
– У тебя есть выбор, Ева: ты можешь жить дальше в мире сумасшествия и позволять твоей тёмной сущности, которая живёт в тебе и порождает на свет таких монстров, как я, играть с тобой, а можешь побороть её… Правда, вместе с ней ты поборешь и себя.
– Хочешь сказать… Я не могу убить только мою тёмную часть?
– Твоя тёмная часть это и есть ты, Ева, – зашипел дракон, всматриваясь узкими вертикальными зрачками в её светлое лицо. – За эти года вы так плотно срослись, что вас уже нельзя разделить. Вы с ним одно целое. Ну же… Смелее… – дракон сделал ещё один круг вокруг Евы, и теперь она как будто стояла на дне маленького колодца. – Я знаю, умирать страшно, однако… Не попробуешь – не узнаешь.
– Да… Да что ты такое говоришь?! – испуганно воскликнула Ева и хотела было отбросить нож, но тот как будто прирос к ней.
– А что? – прищурился змей. – Ты ведь не знаешь, что находится там, за горизонтом событий. Вдруг там прекрасный мир, лучший, чем здесь? Вдруг там нет никакого сумасшествия? Все ведь не просто так говорят, что душа бессмертна.
– Тебе-то откуда знать?
Дракон тихо засмеялся, выпуская из ноздрей тонкие струйки дыма.
– Уж поверь, знаю. Ну же… Я жду… Все мы ждём…
– А вдруг там ничего нет? – глухим голосом спросила Ева, подходя ближе к зеркалу и всматриваясь в своё же обожжённое лицо. – А вдруг там пустота? Ничего нет. Как страшно…
– Так что? – переспросил змей, настойчиво подвигая к Еве нож. – Ты предпочтёшь жить в муках, чем умереть и познать блаженство? Я правильно понял?
– Да… Да.
Дракон гневно оскалил зубы. Из его пасти повалил густой дым.
– Несколько лет назад ты была смелее, – бросил он, раскручивая собственные кольца, – когда предоставила свою судьбу морю. Что изменилось?
Ева промолчала.
– А… Я понял, – дракон отполз чуть назад, оглядывая Еву с ног до головы. – Тебе появилось за кого держаться. Ну конечно: легко расстаться с жизнью, когда она ничего не стоит, но трудно бросить её, когда тебя что-то держит. Саваоф Теодорович… Я прав?
Ева ничего не сказала.
– Решила поиграть в молчанку? – глухо прорычал дракон сквозь клубы дыма. – Ну что ж, тогда… Счастливой тебе безумной жизни, принцесса сюрреализма.
И дракон, широко открыв пасть, выпустил багровое пламя, которое мгновенно охватило девушку.
Ева проснулась.
За окном начинало светать. В комнате никого не было: ни Бесовцева, ни Ранеля, ни Марии, но рядом с кроватью стоял стул, а на нём, как напоминание о тяжёлой ночи, лежали мокрое полотенце и градусник. Ева заглянула под кровать и, на ощупь проведя рукой, вытащила маленькие часы на цепочке: стрелка на них показывала ровно двенадцать часов.
– Нет… Нет, не может быть.
Ева спрыгнула с кровати и подбежала к зеркалу. Всё было как прежде: длинные золотые волосы, ясные, голубые глаза, бледная кожа, слегка впалые щёки – не такие, конечно, как у Бесовцева. Ева недоверчиво потрогала себя: руки были тёплые, сердце билось, и чувствовала она себя, кажется, вполне здоровой.
– Да нет… Сейчас-то я точно проснулась… Фу, глупые часы. Надо было выкинуть их из головы, а ещё лучше в мусорку. Взбредёт же кому-то в голову так пугать людей…
Ева выглянула в безмолвный коридор. Там тоже было всё, как прежде: никаких граффити, дыма и китайских драконов, только белые-белые стены и тишина.
– Ну и приснится же такое, – пробормотала Ева, осторожно закрывая за собой дверь. – Шень-Лун. Я даже имя запомнила.
Она спустилась на первый этаж. На посту охраны сидел сонный мужчина с именем Пётр на бейджике и, поминутно зевая, читал газету.
– Ты чего так рано встала, красавица? – спросил он, увидев Еву. – Время-то видела? Почти полпятого утра!
– Да спится плохо, дядь, – добродушно ответила она, подходя к турникетам. – Мне бы воздухом свежим подышать, взбодриться, а то душно, не могу.
Охранник недоверчиво посмотрел на неё.
– Что у тебя?
– В смысле?
– Диагноз какой?
– ОКР**, – соврала Ева, назвав первую пришедшую на ум относительно безобидную болезнь. – Я до моря пройдусь и сразу обратно.
Охранник помолчал, сверля Еву взглядом, очевидно, взвешивая все «за» и «против».
– Пять минут, – наконец бросил он, открывая турникет. – До моря и обратно. Не придёшь через пять минут, я сам вернусь за тобой.
– Спасибо, дядь!
Утро было поистине прекрасное: небо было светлое-светлое, хотя солнце даже не показалось из-за горизонта, а луна ещё не ушла с утреннего небосвода и висела где-то высоко над землёй полупрозрачным кругом, издали напоминая маленькое облако. В саду висела такая тишина, словно всё в этом мире сговорилось и наложило табу на любые посторонние звуки, даже море стало тише и усмирило свои воды, так что шаги Евы в этой тишине звучали слишком громко и не уместно. Всё спало: птицы, деревья, больница, море, спали горы, и спали, готовясь к долгому перелёту, просвечивающие облака, спали старые сосны, обыкновенно скрипящие на ветру, и спал ветер, вечно юный и весёлый бриз, спала маленькая яхта с белым острым парусом, и спал маяк, закрыв свой всевидящий жёлтый глаз. Ева невольно расплылась в улыбке и вдохнула солёный морской воздух, смешанный с ароматом хвои, полной грудью.
Ева вышла на набережную и с удивлением увидела человека, стоящего на коленях в воде; с ещё большим удивлением она узнала в человеке Саваофа Теодоровича.
Ева хотела подбежать к нему и спросить, что случилось, но что-то в ней или, наоборот, в нём остановило её, и она тихо подошла ближе, не желая мешать. Саваоф Теодорович крепко прижимал к себе кого-то и беззвучно плакал; Еву поразило выражение его лица: она не знала, что мужчины могут так плакать. Бестактная морская волна, пропитавшая собой всю одежду Саваофа Теодоровича, осторожно раскачивала его из стороны в сторону, будто качала маленького ребёнка, и он вторил её движениям, качая на руках чьё-то маленькое тело. Ева подошла ещё ближе, совершенно не волнуясь о том, что он её увидит, однако Саваоф Теодорович был всецело поглощён своим горем и не замечал её присутствия. Ева увидела маленькие ножки в крохотных сандалиях, потемневшее от воды ситцевое платье, жучно-чёрные волосы на затылке, и страшная догадка накрыла её с головой.
Она на негнущихся ногах подошла к Саваофу Теодоровичу и упала рядом с ним; тот вздрогнул, услышав рядом с собой всплеск воды, молча посмотрел на Еву покрасневшими от слёз глазами и, ничего не сказав, отвернулся обратно, продолжая покачивать маленькое тело. Ева чувствовала, что он много чего хотел сказать ей в тот момент, но все слова скапливались комом где-то в горле и пробивались наружу лишь редкими глухими всхлипами, когда он давился слезами. Ева не плакала, потому что она, наверное, ещё не до конца осознала, что произошло: в голове было пусто. Она ни о чём не думала.
– Проклятое море… – прошипел вдруг сквозь зубы Саваоф Теодорович, до хруста костей прижимая к себе тело. – Проклятое, проклятое, проклятое море!!! Чтоб тебя!.. Да будь ты трижды проклято!!! Ненавижу!!! Ненавижу!!! Мммм, – и он зажал себе рот рукой, крепко зажмурив глаза, на которых снова навернулись слёзы.
*Герпетофобия – боязнь змей.
**ОКР – обсессивно-компульсивное расстройство
