Софья Бекас
Геометрическая поэзия
Я помню этот разговор…
Я помню этот разговор –
Он навсегда во мне остался,
И смутной памяти узор
Набатом в мыслях раздавался.
Я помню всё до мелочей:
Твою одежду, тон, манеры,
Что до последних самых дней
Не знали слабость от холеры.
Когда в больнице ты лежал,
От всех закрытый одеялом,
Твой мозг упорно рисовал
Меня, сидящей за органом.
Вот церковь. Ты внутри один –
Тогда не вышли прихожане –
Среди невиданных картин,
Когда-то купленных в Милане.
Пел хор, специально для тебя;
Гудел орган кантаты Баха,
А ты смотрел лишь на меня –
Хотел учуять нотки страха.
Затихла церковь; смолк хорал,
Клавиатура притупилась,
И ты взошёл на пьедестал,
Чтоб я нигде не оступилась.
Венок терновый, лоб Христа
Короной страшной обрамляя,
Явился мне спустя года,
О дне том вновь напоминая.
И вот в палате ты лежишь,
Внезапно скошенный холерой,
Так укоризненно молчишь,
Кормя меня одной лишь верой.
Я помню этот разговор –
Он навсегда во мне остался,
И твой плывущий блёклый взор,
И смерть Христа, и как он спасся…
Маяк и клевер
На острове жил одинокий маяк,
До невозможного грустный.
Ни потерявшийся в море моряк,
Ни шторм сумасшедший, безумный,
Его не тревожат, и гордо живёт
Маяк среди водной пустыни,
Но в сердце надежда к простору зовёт,
Угасло и чувство гордыни.
На необитаемом острове жил
Никем не замеченный клевер.
Над гладью бездонной в забвении выл
Под небом забывшийся ветер,
И океан, бурь и штормов отец,
Своими седыми волнами
Вязал золотое руно из колец
Барашков морских. Облаками
Укрытое небо задумчиво спит,
И дремлет маяк полусонный.
Как сердце, внутри, рассыхаясь, скрипит
Окно. Вёсел всплеск монотонный
Мерещится клеверу, тоже во сне.
Он вздрогнул, надеждой разбужен,
Но только мерцает на каменном дне
Таинственный сумрак жемчужин.
– Ты слышишь? – спросил он у моря в тиши –
В ответ напускное молчание. –
Надежда, от нас улетать не спеши:
Не понаслышке отчаяние
Я знаю. Мой друг, хоть не видит меня –
Ему незнаком белый клевер –
Я чую тепло дорогого огня,
Он прочь прогоняет злой ветер.
Вот так и живут мой цветок и маяк
То вместе, то порознь. Время
Обходит тот остров, где сгинул моряк
И паруса храброе племя.
То, что я слушаю, вам не понравится…
То, что я слушаю, вам не понравится.
Взрослые с нас, детей, умиляются,
Пока в глубине где-то монстр нещадно ревёт.
Мысли у нас, словно вольные птицы:
Куда улетят, вам не скажут и жрицы,
И наши умы – это только свободный полёт.
Детка, прости, вечеринка для взрослых,
Но их испугает не вид полуголых,
Почти обнажённых, истерзанных временем тел,
А белые флаги: мы сдались без боя,
Мы недостойные звания героя,
И для кого-то подобный удел – беспредел.
У нас репродукция старой картины:
Три креста, и на них три безликих мужчины –
Их лица сокрыты в тени полумёртвых лампад.
Палач разрыдался от боли и страха:
Ему опротивела старая плаха.
Никто не воскреснет, все трое отправятся в ад.
То, что я слушаю, вам не понравится.
Я вижу, как мир вокруг нас разрушается,
И только скрипит за окном околдованный лес.
Кто из нас ангелы? Кто из нас демоны?
Это неважно, ведь люди повешены,
И их уже варит в котле обездоленный бес.
Ты – Человек
Как иногда бывает важно не понять,
И сказанное слово не услышать,
И разуму заветному не внять,
Не верить в предначертанности свыше.
Что думаешь? Постой, не уходи,
Читатель дорогой и сердцу милый,
Остановись на время, погоди,
Увидь: на небе ангел шестикрылый
Летит к луне, луна – за небосвод,
И серафим за ней спешит угнаться,
И так весь день, весь месяц и весь год:
Догнать луну нам можно не стараться.
А знаешь, сколько языков
Есть в этом мире? Знаешь? Я не знаю,
Я знаю только проповедь волхвов,
Евангелие в беспамятстве сжигаю.
Ты слышишь песню? Это соловей
Среди зимы пугающих иллюзий
Воссоздаёт тот образ голубей,
Что потерялся в облаке дискуссий.
Настала ночь – прекрасная пора.
Однажды вечером безлюдным, очень поздним
Забудем мы проблемы до утра,
А с наступлением рассвета и не вспомним.
Очнись, герой, ведь имя Человек
Ты носишь незаслуженно, но гордо,
Так проживи достойно праздный век,
Достойно званию вселенского милорда.
Эмигрант
«Что родина тебе моя? –
Спросил однажды чужеземец. –
Ведь ты не знал её края,
Не знал, как пашет земледелец.
Ведь ты не знал, как соловей
Холодным утром где-то в поле
Летит, как в клетку, в пекло дней
Навстречу собственной неволе.
Когда на наших ваши шли,
Не знал я, друг, что нас надула
Судьба-злодейка, и нашли
У вас приют, лишь век минуло.
А помнишь?.. Нет, не знаешь ты
Под солнцем поле золотое,
Усадеб пышные сады –
Всё то, что было дорогое.
Сменилось время. Человек
Стал человеком наконец-то,
Но встретил я двадцатый век
Вдали от власти и совета.
Опять война, опять в крови
Страна со вскриком захлебнулась,
Но ты, мой милый друг, не жди,
Чтоб вновь она не встрепенулась.
Ведь ты не знаешь… Стих буран;
Весна жила вне всяких правил,
И майский гром под барабан
Победу новую возглавил.
Что родина тебе моя? –
Спросил печально чужеземец. –
Ведь ты не знал её, как я,
Как с неба падал хрупкий месяц.
Я помню… Рожь склонилась ниц,
И ветер волосы мне треплет,
Не то что здесь, средь чуждых лиц,
Родному голосу не верит.
Что родина тебе моя?
Её ведь нет давно в помине,
Ведь только в памяти друзья,
В сознании церковь на равнине…»
Голубая ночь над Порт-Артуром
Тихий звон, как вязкая смола,
Разбудил меня однажды утром,
И мгновенно в памяти всплыла
Голубая ночь над Порт-Артуром.
Как сегодня помню: снился сон.
Незнакомец в форме старомодной
Обходил разрушенный кордон
На земле истерзанной, бесплодной.
Я стояла где-то вдалеке.
Берега пологие Амура
Представали будто на руке,
Вырастали стены Порт-Артура.
Незнакомец тихо подозвал
К круто уходящему обрыву
И на ухо вкрадчиво сказал:
«Потанцуем до финальной битвы?»
И танцуем мы на склонах вальс,
А под нами пропасть гложет небо;
В сентябре опавшая листва
Нарушает собственное вето,
И оркестр духовой звучит,
Где-то там, над морем, завывая,
И солдат загадочно молчит,
В первый вальс искусно завлекая.
Незнакомца хочется спросить,
Отчего под нами пляшут пули,
И солдаты, разрывая нить,
Навсегда под берегом заснули,
Только прочь уносит чудный вальс
Мои мысли, словно паутину,
Чей навеки созданный каркас
Ветер бросит в зыбкую пучину.
Мы танцуем, но отводит взгляд
Незнакомец, горько усмехаясь,
И глаза уж больше не горят,
Предо мной за что-то будто каясь.
Но за что ты просишь у меня
Еле различимого прощения?
Ты отвёл от вражьего огня,
От любого вражеского мщения
Целый город. Но молчит Амур,
Виновато волны опуская
На песок, где мёртвый Порт-Артур
Своего ждёт суженного рая.
«Скоро битва, – шепчет мне солдат, -
И немного времени осталось.
Танцевать я был бы с Вами рад,
Ни на миг с судьбой не расставаясь,
Но, увы, меня к себе зовут
Берега пологие Амура,
Где японцы с ненавистью рвут
Городские стены Порт-Артура».
«Это правда, – я спросила вдруг, -
За тобой останется победа?»
Но молчит, увы, мой странный друг,
Избегая горького ответа.
Мы танцуем над обрывом вальс
И считаем редкие минуты
До того, как чей-то робкий глас
Сбросит с нас удушливые путы.
Смолк оркестр. Выпустил меня
Старомодный странный незнакомец,
И я вижу, как в тени огня
Погибает храбрый знаменосец.
«Мне пора», – сказал тихо солдат.
Губы сжала грустная улыбка,
И идёт, увы, не наугад
Он туда, где над Амуром дымка
Превратится в дым пороховой,
И судьба давно уже известна.
Очень жаль, что выстрел роковой
Порт-Артур уронит в эту бездну.
«Ты вернёшься?» – но солдат молчит,
Головой размеренно качая,
А в моих ушах ещё звенит
Музыка из вальса заводная.
Вдруг… Пропал солдата силуэт,
Растворился в небе, словно пепел,
И разрушен наш немой дуэт,
Словно никогда на свете не был.
Весь мой сон в осколках потонул –
Он разбился, будто бы хрустальный,
И исчез забытый караул
В тишине безмолвной, уникальной.
Сон оборван, но его конец
Мне сейчас узнать уже не надо:
Возложила собственный венец
На могилу сникнувшего града.
Незнакомый образ всё стоял
Предо мной, когда проснулась утром,
И мгновенно в памяти всплыла
Голубая ночь над Порт-Артуром.
Ундина
Суровое море, жестокое море
Холодные волны солёным дождём
Над острыми скалами в вечном фаворе
Разбило, и отступление прежним путём
Теперь невозможно: крутые обрывы,
Отвесной стеной уходящие вниз,
Доносят до нас не степные мотивы,
А завывания ветра. Повис
Последний листок на облезлой берёзе,
И хоровод полусгорбленных ив
Кольцом окружает размытые грёзы
И кружева конских спутанных грив.
А вот и она – молодая ундина,
Идёт по береговой полосе.
В её волосах не болотная тина,
А флора, раскрытая в полной красе,
И голос волшебный, манящий в пучину
Тяжёлый корабль хромых моряков,
Искусно рисует морскую ундину,
Гораздо красивей немыслимых слов.
Суровое море, жестокое море;
Хлестают над ним одиноко ветра,
И их пожирает глубокое горе,
Таких же глубин, как и пламя костра.
Ундина – русалка с запятнанным прошлым.
Когда рыболов выходил в сизый Дон
И лодка была предоставлена волнам,
Не шелестел ветер лапами крон,
И ивы стояли, склонённые к водам.
Река узкий лист уносила туда,
Где ночью спешил к задержавшимся родам
Никем не замеченный образ дрозда.
Не спал на рассвете рыбак отчуждённый.
Ундина на берег скользнула во мгле:
Её силуэт, светом звёзд окружённый,
Испачкан в ночной полутёмной золе.
Вокзал
Я вышла на заброшенный перрон.
Передо мной скрипел слепой вагон:
Разбиты окна, и разрушен мост,
Ведущий на потерянный форпост,
И шпалы заросли зелёным мхом,
И рельсы под немыслимым углом
Заломаны, как будто ураган
С корнями вырвал скошенный курган.
Вокзал молчал. Уснули поезда,
Наверное, ещё не навсегда,
И ночью призраком горели фонари,
Лишь с наступлением рубиновой зари
Они погасли. Чистая роса
Рассеивает лупой голоса,
И эхом отлетает птичья трель
От полых стен, вагонов колыбель.
Зал ожидания застенчиво молчит,
И около дороги сладко спит
Ржавеющий и сломанный состав –
Приют моих незавершённых глав.
Он мёртв, вокзал. Когда-нибудь живой
Стрижей и ласточек нововведённый строй
Его разбудит, но проснётся вновь
Уже другой вокзал. Проливший свою кровь,
Он спит давно, с тех пор, когда война
Стекло разбила хрупкого окна,
И не свистит седой локомотив
Военный, почти стёршийся мотив.
Я помню: мне снилась весна…
Я помню: мне снилась весна,
И на рассвете полнеба
Горело; мне снилась луна
И запах сгоревшего хлеба.
Я помню: мне снилась свирель
И рожь в нераспаханном поле.
Качалась в ночи колыбель,
В моей полусгинувшей доле.
Я помню: пастух выходил.
Печально зима провожала
Его в предрассветный акрил,
Где раньше весна воскрешала
Мои луговые цветы
И мой слишком белый подснежник,
Но с ним вместо этого спит
В избе захудалый валежник.
Я помню сейчас, как тогда:
Мне чудились майские грозы,
И рассыпалась звезда
На алые, спелые розы,
И вишни в далёком краю
С ума золотыми цветами
Сводили натуру мою…
Мне снилась весна с облаками.
Созвездие дождя
Зима уходит налегке
Немного погодя,
И только светит вдалеке
Созвездие дождя.
Весна проходит – лето вновь
Сквозь скучные сады
Тихонько шепчет про любовь,
Грядущие труды.
Настанет после летних гроз
Осенний листопад,
И на бутонах свежих роз
Погаснет циферблат.
Не остановят ни на миг
Песочные часы
Свой ход, и только прячет лик
Созвездие весы.
Упруго хлещет в небесах
Холодный звездный дождь,
И тает в тёплых облаках
Забитый в небо гвоздь.
Мне как-то сказку рассказал
Знакомый старый друг
О том, как солнечный овал
Вдруг превратился в круг,
И как волшебный звездный кот
Лакал наш Млечный путь.
Я эту сказку целый год
Твердила наизусть.
И вот в рассветной вышине
Бледнеет, уходя,
Почти не видное в окне
Созвездие дождя.
Скорпион
В пустыне чёрный скорпион
Жил между жёлтыми песками,
Как самый древний фараон,
На трон посаженный богами.
Короны свергнутых царей
Ржавели в каменной пещере,
И много-много долгих дней
Там не ступала нога зверя,
Лишь скорпион, хозяин тьмы,
Своим отравленным кинжалом
Давил ничтожные умы
И отпускал на волю даром.
Уже давно оазис мёртв –
Там не течёт вода живая,
Гиена только тихо ржёт –
Её душа насквозь гнилая.
Она смеялась надо мной,
Над тем, как я идти старалась,
Но солнце, образ золотой,
На сотни стёкол распадалось.
Стервятник, падальщик пустынь,
Клевал измученное тело,
И еле слышное «аминь»
С губ окровавленных слетело.
Диск солнца, что неуловим,
Зашёл за кромку горизонта,
И только коршун норовит
Увлечь меня за грани фронта.
В пустыне, полностью немой,
Я умирала слишком долго,
И серп на небе золотой
Скатился к берегу полого,
Но вот размытая кайма
Рисует образ скорпиона,
И с головы его царя
Спадает хрупкая корона.
– Убей меня, – молила я,
И, слава богу, он услышал,
Мой независимый судья,
Лишённый гордого престижа.
Я не преступник, не истец,
Но в чём-то точно обвинённый,
Вот почему ещё мудрец,
Смертельным ядом отравлённый,
До вздоха верного твердит
Полуправдивые молитвы,
И на моей груди сидит
Владелец смерти сиротливой.
Демоны
Луна перешла голубой небосвод,
И чёрные-чёрные вороны
Летят через лес, но скажи мне – куда?
В какие далёкие стороны?
По тёмному небу бегут облака
И чёрные-чёрные вороны.
Куда их уносит степная река,
Завившая синие локоны?
Ты снова молчишь. Что ж, и я помолчу,
Но чёрные-чёрные демоны
Летят через север на ласковый юг,
Где для кого-то божественны.
Широкое поле, где ветер поёт,
И чёрные-чёрные вороны.
Зачем его кто-то ещё стережёт?
Барьеры давно уже сломаны.
Стихает вдали разъярённый буран,
Но чёрные-чёрные демоны
Сзывают по-новой степной ураган –
Они, как обычно, не сдержаны.
За лесом виднелись одни купола,
И чёрные-чёрные демоны
Бежали туда, где остались дела,
Хотя все давно уже сделаны.
Пыльные перья, и солнечный свет,
И чёрные-чёрные вороны.
За горизонтом черешневый цвет
И облака будто сотканы
Из птичьего пуха, из пены морской,
Из слова изнеженной родины,
И только бегут через край голубой
Сражённые демоны-вороны.
Спасите наши души
Погас вдали лиловый небосклон,
И заложило ультразвуком уши.
Как жаль, что это всё – уже не сон,
Лишь я кричу: «Спасите наши души!»
Потоп сносил пустые города,
И звёзды падали с обугленного рога.
Лишь только когда к нам пришла беда,
Мы, наконец, уверовали в Бога.
Тряслась земля, крушился небосвод,
И Сатана плясал на наших душах.
Казалось, рай и ад последний год
Войну ведут на небе и на суше.
Я зря тушу горящий звездопад,
И Библию, открытую напрасно,
Читаю я скорее наугад,
Ведь знать молитвы наизусть опасно.
Где эти реки в солнечной крови?
Где серебром отделанные дали?
Мы захватили трон взамен любви,
Мы всё добро на злобу променяли.
Гоняли лист пустынные ветра,
Ушла под воду рухнувшая суша,
Расколотая временем гора
Зеркалит крик: «Спасите наши души!»
То дьявол или бог ломает мир?
То ангел или бес роняет слёзы?
То сотворённый Господом кумир
Разрушил наши розовые грёзы?
Погасло солнце, видимо, навек,
И заложило ультразвуком уши;
Сочтён, увы, наш неуместный век.
Я вас прошу: спасите наши души!
Дым
Клубился над рекой молочный дым,
Спускался с берега белесым покрывалом,
И расплывался живописный Крым
В долине моря выцветшим туманом.
Молчали горы. Старый Кара-Даг
Угрюмо возвышался среди ночи.
Мерцал вдали невидимый маяк,
Раскрыв свои беспомощные очи,
И спало небо под большим крылом
Белесого молочного тумана,
И отражался в море миражом
Весь Млечный путь седого океана.
Парил в вершинах гор прозрачный дым,
И таял он, не белый и не чёрный,
И отправлялся к берегам чужим
Фрегат, на родине любовью обделённый.
Скатился с гор бесформенный туман,
Оставив позади пустынные просторы,
И меж ущелий гордый караван
Печально плыл в расколотые горы.
Плескался над рекой молочный дым,
Взошла луна над небом полумёртвым,
И силуэтом огорчённый Крым
Мерещился над морем сине-чёрным.
Судный день
Настанет в моей жизни страшный день:
Луну закроет солнечная тень,
И души всего мира, всех времён –
От дней сегодняшних до вымерших племён, –
Все соберутся вместе перед тем,
Кто создал этот образный гарем;
Кому обязаны и ласковым добром,
И пожирающим и необъятным злом,
И чувствами, сожжёнными в огне,
И жизнями, погибшими в войне,
И всем, что человечий глаз
В вселенной видел много-много раз.
И я тогда спрошу: «Мой Господин,
Что от рождения до старческих седин
Судьбу мне прописал, скажи, зачем
Ты создал этот образный гарем?
Зачем сейчас стоим перед тобой,
Все с одинаково прописанной судьбой?»
И Он ответит мне: «Затем, дитя,
Чтоб в этой жизни не был один Я;
Чтоб во Вселенной чистая любовь
Кому-то грела стынущую кровь;
Чтоб каждый жизнь, прописанную мной,
Переписал по новой, по живой».
И я задумалась – мне было не понять,
И кредо мироздания не внять.
Толпа людей рассеялась, как дым,
Представившись не больше, чем иным.
И я его спрошу: «Мой Господин,
В пространстве космоса оставшийся один,
Как долго в лабиринте страшной тьмы
Ты собирал разбитые умы?»
И он ответит мне: «Дитя грехов,
Постигнувшее проповедь волхвов!
Ведь я и есть та тьма, что гложет мир
Под грузным перекрестием рапир.
Мне подчинилась стонущая мгла,
У ног моих, послушная, легла,
И свет мне подчиняется, и тот,
Кто обращает вспять Вселенной ход».
И неизбежно подойдёт к концу
Мой Судный день, и голову венцу
Подставлю я, покорная судьбе,
Потерянная в яростной толпе.
Но я его спросила: «Господин
И знаний сего мира исполин,
Открой мне тайну: кто я и зачем?
Хочу узнать я вскоре перед тем,
Как снова жизнь с прописанным концом
Украсить полувысохшим венцом
Придётся мне, и рухнет прежний мир
Под грузным перекрестием рапир.
Скажи, в чём смысл жизни мой?!…»
И промолчал Всевидящий Творец,
Начала всех начал Святой Отец,
И завершился личный Судный день,
Рассеявшись в невидимую тень.
Ноябрь
Трепещет лист, забытый ветром
И стужи яростным оркестром –
Их медных труб голодный вой
Его накроет с головой.
Прилёг на землю первый снег,
И жизни радостный побег
Упал, сражённый наповал
Клинком неосторожных скал.
Ноябрь спал; парил, как птица.
Людей невидящие лица
Смотрели вдаль, где в мёртвой мгле
Цветы грустили о тепле.
Один бутон в сухих углях
Уснул, как в сказочных полях;
Его беспечный, вечный сон
Не беспокоит скорби стон.
Дом тонким инеем покрыт,
От глаз чужих в метели скрыт,
И снег искрится, как алмаз.
Зимы суровой зоркий глаз
Туманом осени прикрылся
И в нём безвременно забылся,
Как забывался каждый год
Под грузом тягостных забот.
Лес шелестел, и струны ветра
Под звуки сонного оркестра
Тихонько пели в тишине
Сонату матовой луне.
О Рождестве и розах
Прошёл декабрь, впереди – январь.
Я снова жду рождественское чудо.
Такой уютной желтизной фонарь
Дорогу освещает. Беспробудно
Спят у обочины безмолвные снега,
Искрится лёд под нашими коньками,
И Рождество проходит сквозь века,
И снова с озорными огоньками.
Чай остывает. Праздничный мороз
Меня опять по-своему ласкает,
И на бутонах полумёртвых роз
Он кружева с любовью вышивает.
О розы, розы… Наше Рождество
Ваш цвет прогнало. За полярным кругом,
По-прежнему не веря в волшебство,
Вы всё равно цветёте полукругом.
И стонет ветер высоко в горах,
Там, где когда-то Санта Клаус
С оленьей упряжью, на именных санях
Промчался. Одинокий Крампус
Скакал за ним, один из сыновей
Холодной тьмы и братец Николая.
Потом за неода́ренных детей
Благодарил, свирепо завывая.
Эх, Рождество… Ты чудо или мрак?
Я поняла твой смысл спустя годы:
Что ты для нас не друг, но и не враг,
А просто изменение погоды.
Прошёл декабрь, впереди – январь.
Забудь о том, что было и что будет.
Перевернула старый календарь
С надеждой, что судьба меня забудет…
Рождество
К двери подкралось рождество,
И снежный тонкий колокольчик
Впустил к нам в окна волшебство.
Оповестил дверной звоночек
О том, что скоро тонкий лёд
Холодной тысячей осколков
Прогонит уходящий год
В пучину бывших самородков.
А новый, ласково светясь
Своими яркими огнями,
На главной площади кружась,
Зажжёт Москву под фонарями.
Не спит суровая метель,
Не дремлет радостная вьюга,
И сторожат святую ель
Все члены праздничного круга.
Короткий вдох – и полночь бьют
Неумолимые куранты.
Когда наш хрупкий небосвод
Держали снежные атланты,
Тогда смотрели странный сон,
Как будто кружево из снега
Покрыло маков красный склон
Пуховой тенью оберега.
Молчала ночь, лишь дом не спал –
На стёклах опустевших окон
Морозный воздух рисовал
Неукротимый зимний локон.
И… Рождество. Его задор
Передается с проводами
Предновогодних городов
И предрассветными лучами.
Розовый шмель
На розовом клевере розовый шмель
Всю зиму лелеял ручную метель,
И на холме одинокая ель
Хранила границы волшебных земель.
Стоял на вершине заснеженный трон.
Правитель страны, горделивый пион,
Украсил собой пламенеющий склон,
Где умер от горя цветочный питон.
Свой зев раскрывали цветочные львы
В ответ на рычание новой главы,
Но не могли возвратиться, увы,
Туда, где таились глубокие рвы.
Волшебник страны, именуемой Оз,
Бутоны застенчивых пепельных роз
Под теплым крылом окровавленных гроз
Нам в страшный подарок однажды принёс.
Закованный сном, глубоко под землёй
Шмелиный навек успокоился рой.
Его наваждение снято рукой,
Воспетой во многих элегиях мной.
Под снегом построил немыслимый дом
Хранимый метелями маленький гном,
И спит безмятежным, бессмысленным сном
Осознанный лес под пуховым платком.
И розовый шмель в одиночестве спит;
Зимы колыбельная грустно звучит,
И снег под ногами у гномов скрипит
В компании строгих, ворчливых элит.
Живёт глубоко под снегами страна.
Её королева, хромая луна,
Гуляет под небом, где плачет сосна,
Ведь душит её золотая вина.
