Софья Бекас
Геометрическая поэзия
«Здравствуй», – сказала лошадь…
«Здравствуй», – сказала лошадь.
«Здравствуй», – ответил я.
«Ты потерялся, сыночек?» -
Лошадь спросила меня.
Я ничего не ответил:
Мне нечего было сказать,
Ведь я был один на свете,
Не знал ни отца, ни мать.
«Кто ты?» – спросила лошадь.
«А ты́ кто?» – ответил я.
«Я та, что копытом площадь
Топчет день изо дня,
А ты – потерявшийся мальчик», -
Продолжила лошадь сама,
А я всё стоял и думал,
Счастлива ли она.
«Так что, подвезти до дома?» -
Лошадь спросила меня.
«Лучше до ипподрома», -
Голос дрожал, звеня,
И лошадь заметила это.
В ответ ничего не сказав,
Она понесла меня в лето,
Сквозь город бежала стремглав.
И мимо дома мелькали,
И площадь сменяла площадь,
И взглядом меня провожали,
Меня и бегущую лошадь.
Но вот мы остановились:
Промокший песок на манеже
Сквозь пальцы печально струился,
И конская сбруя прилежно
Висела на старой ограде.
Я, помню, тогда подумал,
Что нету желанней награды,
Чем помощь надёжного друга.
«До встречи», – сказала лошадь.
«До встречи», – ответил я
И, хмурясь, побрёл на площадь
Под струями злого дождя.
Мы не гении
Друзья мои, верные спутники жизни,
Пробьёт ли для вас исключительный час,
Когда прекратятся кислотные ливни,
Когда замолчит устрашающий глас
Графитной грозы над притихнувшим полем?
Дождётесь ли вы замечательных дней,
Когда перестанут под гибельным зноем
Рождаться десятки голодых огней
И в ярости дикой сжигать мириады
Деревьев, избавившихся от оков,
Когда вы свои золотые награды
Забудете ради гряды облаков,
Бегущих по чистому, светлому небу,
На акварельную моря лазурь
Вы променяете славу и деньги
И насладитесь безмолвием бурь?
Но нет, не настанет тот час долгожданный,
Ему не бывать в старой ленте времён,
Его не узнает листок календарный,
И нету его в длинном списке имён.
Для нас не утихнут шторма голубые,
И не улягутся бури для нас,
Не сдвинутся прочь облака кучевые –
Для нас не пробьёт исключительный час.
Друзья, мы не гении, нас не признает
Природа строптивая за королей,
Но, к сожалению, часто бывает,
Что мать не поднимет руки на детей.
Её доброту не считайте за право
В довольствии жить до скончания лет,
Её защищать от жестокой расправы
Мы дали себе непреложный обет…
Нервы
Как по струнам, по нервам проходит смычок,
И коробит меня, словно я эпилепсией
Уже болен давно, словно я идиот,
О котором писал господин Достоевский.
За окном дышит осень опавшей листвой,
Моросящим дождём и лекарством от судорог;
Я бреду по болотам с больной головой
Среди бедных людей и бледнеющих сумерек,
И железные нервы расшатаны в хлам –
Переплавить в достойную вещь не получится,
Разве только в искусство, где мёртвый Адам
Проповедует веру прохожим на улице.
Вот и Ева стоит; тихо шепчет змея
Ей на ухо свои взгляды мировоззрения.
Почему-то их вижу один только я,
Хотя это не сон и не воображение.
Мою голову скоро отрубит палач;
Помутился рассудок не от кокаина,
Не от морфия, что мне прописывал врач,
А от переизбытка в душе «гореина».
Этот странный наркотик изводит меня,
Выделяется нервами напрочь убитыми,
Заставляет сгорать в жарких путах огня
И обвязывать руки багровыми нитями.
Голос скрипки звучит в моих мёртвых ушах,
Словно дождь, усыпляет колючую бдительность,
Поднимает с глубин подсознательный страх,
Задвигает назад неспокойную мнительность.
Как по струнам, по нервам проходит смычок,
И коробит меня, как от резкого скрежета
Ржавой вилки по полному трещин стеклу,
Вызывающего приступ нового трепета.
Лондон
Над Темзой спит забытый мрачный Лондон…
Тебя ли не хватало мне теперь?
В тот миг, когда мой ум сомнений полон,
Когда кричит душа: «Ему не верь!»
О, этот смог, он в душу проникает,
Сжигает всё до тла… Ты сам не свой,
И я теперь не я; вдали светает;
За Темзу сходит месяц молодой,
Теряется в тумане над столицей.
Течёт сквозь дымку мёртвая река,
Безмолвный крик, произнесённый птицей,
И терпковатый запах табака
Сливаются над Лондоном в потоке
Тех двух начал без края и конца,
Что посвящают жизнь извечной склоке,
Пытаясь спрятать палец без кольца.
Моя печаль укрылась палантином,
И дремлет гнев под слабостью манер,
Вот только ум не знает властелинов;
Мне вновь читает проповедь Гомер,
А я не слушаю, забывшись среди улиц
И потерявшись среди каменных домов,
Чьи окна смотрят взглядом чёрных куриц
На силуэты разводных мостов,
Не Питер ли меня сейчас встречает?
Нет, это Лондон, мрачный и сырой,
Дымит туманом, ливнем провожает
Девчушку с непокрытой головой.
Над Темзой спит забытый мною Лондон…
Он как мертвец, как серое кино,
Как неприступный принц, как старый ворон,
Как чёрно-белые костяшки домино.
Город, утопающий в зелени
Мне опять снится он –
Мой заезженный сон,
Этот город, застрявший во времени,
Город умерших душ,
Город ливней и луж,
Город, утопающий в зелени.
Переулки молчат,
Только тихо ворчат
Робким шелестом лип и берёзок,
Когда где-то вдали
В тишине до зари
Шевельнётся седой перекрёсток.
Не достроен проспект,
И заброшен проект;
Я брожу по пустынным аллеям
И пытаюсь понять,
Что мне надо менять,
Чтоб придаться другим сновидениям.
Этот город пустой
Не играет со мной,
От меня не скрывает секреты,
Но и мне не даёт
Уходить, наперёд
Зная все мои варианты ответов,
И слоняюсь одна
Среди странного сна –
Ни души и ни звука, ни шороха, -
Пока город, звеня,
Заставляет меня
Разрываться, как будто от пороха.
Ханахаки
Пол покрыт голубыми цветами,
Я лежу в неродимой постели;
Все бутоны добыты трудами
Моей неизлечимой болезни.
Лепестки снова смешаны с кровью,
Голубой контрастирует с красным,
Не даёт мне вздохнуть полной грудью
Дикий кашель, что мне неподвластен,
И ни вздоха не сделать, ни стона
С лепестками на сердце горячем,
Потому что не знают урона
Мои чувства в огне не щадящем.
Я мечусь, как в бреду, в лихорадке:
Нет лекарства от этой болезни,
Бьётся сердце, как будто в припадке,
Извергая на простынь постели
Целый ворох свежайших бутонов –
Я могла бы работать флористкой,
Если б не было всех этих стонов,
Если б я не была мазохистской.
Распускаются вновь в грудной клетке,
Разрывая трахею на части,
Васильки на завянувшей ветке,
Что когда-то была в моей власти.
Для меня есть одно утешение:
Мои муки в цветах не напрасны,
Хотя это моё «нелечение»
Может быть даже очень опасным,
Но ведь я говорила, что нету,
Нет лекарства, и стонут во мраке
Лепестки бирюзового цвета
И святая болезнь ханахаки.
Мои похороны
Плач разносится во все стороны –
Это в церкви идут мои похороны,
Это в церкви меня отпевают
И талант мой землёй засыпают.
Было страшно ли мне? Нет, ни чуточку:
Я попалась в капкан, не на удочку,
И уже сожалеть будет поздно
И, мне кажется, несерьёзно.
На столе стоит гроб с белой скатертью;
Тихо шепчется поп с моей матерью,
Слёзы льют надо мной, разрываются,
А я как за стеной, называется.
Над могилой кричат, но не вороны –
Это в церкви идут мои похороны.
Я случайно вздохнула: мне кажется,
Что услышат сейчас, испугаются,
Но не слышит никто ни органа,
Ни молитв и ни вздохов – нирвана…
Для меня специально из классики
Исполняют этюд, как на празднике,
И я с радостью пью ту нирвану,
Исцелившую старую рану.
А вокруг всё толпа; время тянется,
Моя жизнь всё никак не кончается,
И я слушаю хор, лёжа в гробике
С диадемой на розовом лобике.
Не расходятся люди… За что же
Эти адские муки мне, Боже?
Я хочу получить в райской школе
Аттестат о неслыханной воле,
Доброте, что не видели в свете,
О вопросе и сразу ответе,
Я хочу, чтобы все эти люди
Были счастливы в райском приюте.
Подошёл ко мне снова священник:
В его пальцах изящный подсвечник;
Не подсвечник – святое кадило
Моё тело дымком опалило…
Что же, старец, спасибо за слово,
Что спасёт от падения любого,
Я тебя на том свете припомню
Добрым именем, верный паломник.
Наконец-то в могилу спускают,
Через пару минут закопают…
Не кричите, не плачьте, вы, вороны –
Это в церкви идут мои похороны…
Пшеничные волосы
Снова всходит луна, предвечерние полосы
Освещают надеждой пшеничные волосы,
Что струятся в руках, словно жидкое золото,
Словно мёд, наконец-то застывший от холода.
Я люблю эти волосы цвета пшеницы,
Что качаются в поле под щебет синицы,
Что хранят чёрно-белое дерево, трепет,
Когда думают, что их никто не заметит.
Они лентой песчаной вдоль берега вьются,
Как змея, с пересохшей пустыней сольются,
И не шелест волны мне мерещится снова –
Это волосы шепчут подобия слова.
Я смотрю и не вижу пшеничные пряди,
Потому что они развеваются сзади,
Потому что они, словно ангел-хранитель,
Раскрывают свои обнажённые крылья.
Я их ласковый шёлк пропускаю сквозь пальцы;
Заплетаются волосы в собственном танце,
И тугая копна распадается ворохом
Между тихой землёй и расплавленным воздухом.
Расцветают в воде белобрысые лотосы,
Расцветают надеждой пшеничные волосы,
И качаются в поле немые колосья
Вокруг собственной тонкой невидимой о́си
Одиночество
Я в одиночестве прошла
Тропинок столько, сколько зла
На всей земле, наверно, нет,
В попытках тщетных дать ответ,
И вот я здесь. Родной привал,
Очередной, как будто знал,
Что мне придётся вместе с ним
Под небом спать в соседстве нимф.
То было поле. Рожь, звеня,
Вокруг весёлого огня
Качалась, образ золотой;
Ворчливый ворон молодой
Под небом каркал; ручеёк
Сам по себе куда-то тёк,
И саранчи приятный треск
Мне заменял озёрный плеск.
Полёвки бегали по мне,
Не замечая в темноте
Меж телом дышащим, живым,
И камнем мёртвым, ледяным
Границы, словно есть душа
Почти у каждого гроша,
И нет различий между мной
И развалившейся стеной.
Еле заметный Водолей
Сиял над злаками полей,
И я чертила Южный Крест,
Обозная, сколько мест
В себе хранят старинный клад.
Их свет, казалось, свет лампад,
Что в мёртвой церкви на холме
Сияют в отчуждённой тьме.
Смеялись звёзды; светлячки,
Как озорные огоньки,
Высокий колос облепив,
Меня на время ослепив,
Мерцали среди жёлтой ржи;
Неуловимые стрижи,
Как стрелы, жители нивы,
Цепляли струны тетивы.
Вот одиночество моё:
Неподводившее чутьё
И запах ветра в волосах,
Не покидавший даже в снах
Меня, как будто он мой друг,
Хотя друзей весёлый круг
Меня покинул бы давно…
Но мне, по правде, всё равно.
Сосны в тумане
Я стою на горе, как на мачте моряк:
Пляшут волны в седом океане,
А на том берегу, где мигает маяк,
Спят волшебные сосны в тумане.
Удивительно тихо в наземном раю:
Слышен храп облаков где-то в небе.
Это воины, павшие в храбром бою –
Мы за это пред ними в ответе.
Великаны-холмы как-то грустно молчат:
Поболтать им особо и не с кем,
Только в серой дали заунывно кричат
Журавли, ограждённые всплеском,
И плаксивая осень стучится в окно,
Пишет мне неуместные письма,
Не надеясь, что снова поэта Пьеро
Посетит запоздалая рифма.
Я стою на горе, как невидимый крест
Старой церкви на мёртвом кургане,
И почти подо мной, словно стайка невест,
Спят волшебные сосны в тумане.
Их фата на заре распадётся росой,
Их кольцо обручальное лопнет,
Обернувшись забытой на небе звездой.
Полумесяц за озером тонет,
Шум дождя не тревожит застывший пейзаж –
Он закончил рыдать над портретом, -
И печально стучит по камням экипаж,
Что вернётся лишь будущим летом.
Эти чудные запахи прелой листвы
После ливня среди сизой хвои
Меня сводят с ума, ранят старые швы
И ломают родные устои.
Я стою на горе, подо мной – зеркала;
Паруса говорят в океане,
А на том берегу, где застыла смола,
Спят волшебные сосны в тумане.
Умение мечтать
Как хорошо уметь мечтать!
Под небом призрачные замки
Помогут мне не заскучать
И не загонят снова в рамки.
Я мыслью создаю миры
И в них живу, не зная горе,
Где так красив полёт искры
И фантастическое море.
Ты знаешь, друг, уметь мечтать
Не так уж просто, но не сложно,
Как в жизнь свою людей пускать
Бывает больно – всё же можно…
Я говорю опять с тобой,
О чём, конечно, ты не знаешь,
И вот ныряю с головой
В тот мир, где голову теряешь:
Фантазий мой прекрасный мир
И полупризрачных иллюзий
Всегда со мной, всегда кумир
И фаворит среди дискуссий.
Как хорошо уметь мечтать!
Мне нет нужды в простой беседе,
Друзей не надо в гости звать,
Считать минуты на обеде
И постоянно думать, чем
Стереть неловкое молчание,
Перебирая массу тем
И изучая подсознание.
Другое дело – мой ликёр,
Который пью и не пьянею,
Всё потому что создаю
Сама свой мир, свою идею.
Как хорошо уметь мечтать…
Всегда открытые просторы
Не перестанут удивлять,
И в голове все разговоры.
Сёла
Сиплый ветер над сёлами веет,
И качаются ивы во мгле.
Солнце красное скупо радеет
О моей непрощённой земле,
И стоят одинокие сёла
Между гор, достающих до звёзд,
Меж холмов, что Россия простёрла
На великие тысячи вёрст.
В деревнях, позабытых в столице,
На линейке десяток людей
Поёт гимны двуглавой орлице,
Коронованной тройкой огней,
Каких сёлам отсюда не видно.
Прочь течёт пожилая Москва
Вниз, к Оке, где не пьянствует Волга,
Не смеётся надменно Нева.
Так и время течёт незаметно.
На рассвете озёра молчат,
И в ночи среди них неприметно
Одинокие сёла стоят.
Белое
Белые лилии белыми чашами
Качались на белой хрустальной воде,
И белые цапли белёсыми пятнами
На дне отражались, не веря звезде,
Что белой кометой сошла с небосвода
Такого же белого, как и бутон
Цветка полубелого, символа рода,
Который украсил белеющий склон.
И всё было белое: белые горы
С белеющим снегом, седой горизонт
И облаков почти белые своры,
Которых прогнал за белеющий фронт
Волшебник седой с бородой полубелой.
Расцвёл над просторами белый восход,
И белые аисты с искренней верой
Летят на юга продолжать белый род.
Белые птицы огромными стаями
Кружа́тся, кружа́тся над пеной морской,
И белые чайки кричат между скалами,
В круиз провожая корабль большой,
И белые-белые хрупкие лошади
Бегут по воде, разрезая поток,
Как разрезает столичные площади
Слетевший откуда-то белый платок.
Белые горы стоят великанами
На тонкой границе земли и небес,
И сразу под ними изрезан каналами
Белеющий снегом расстроенный лес.
Вот белые цапли над озером белым
Опять водят свой расписной хоровод,
А белые лебеди взором несмелым
Сканируют волны незыблемых вод.
По белой бумаге перо полубелое
Чернилами белыми пишет стихи,
И рядом вино стоит белое, светлое,
Возносит меня на седые верхи.
Всё белого цвета, чистого цвета,
Оттенков других у меня больше нет,
И не просите прямого ответа
На вопрос, чем так любим белый цвет.
Желания
Желания живут среди людей,
Но многие не знают важных дней,
Когда их вдруг в реальность превратят
И давние мечты осуществят.
«Спасибо» тем скажите, кто в мечты
Вложил свои немалые труды,
И тех благодарите, кто всё ж смог
Преодолеть свой внутренний порог.
Благодарите тех, кто джин и маг,
Кто знает толк в осуществлении благ,
И тем «спасибо» говорите, кто сумел
Избавиться от многих своих дел,
Земных, небесных – это всё равно,
Как на полу разлитое вино,
Или крови бордовый тёмный след,
Которому уже за десять лет,
Или узор персидского ковра,
Чья навсегда давно ушла пора,
Это неважно. Важно – не стоять,
Как лета соловей судьбы не ждать,
Идти к мечте сквозь бурю и метель,
В которой есть уютная постель,
Дом, хлеб, знакомое тепло,
Что от пурги не раз тебя спасло,
Наш знаменитый непрощённый флот
И государю преданный народ…
Всё есть мечта. Правители, вожди,
Пока им в спину плакали дожди,
Ползли к мечте по сантиметру в час,
Зато мы знаем тех, кто среди нас
Когда-то был, и смотрят с вышины
Они сейчас, и звон той тишины,
Что называется обманчивый триумф,
Сулит им всем грядой чужих безумств.
Деревья, скажите мне, что вы видели…
Деревья, скажите мне, что вы видели,
В каких побывали краях?
Сражений жестоких невольные зрители,
Стоите в солёных слезах.
Я их не сотру – не хватило бы времени,
Мне жизни не хватит моей,
Чтоб члены зелёного, вечного племени
Дождались достойных вождей.
Деревья, скажите мне, что вы слышали,
Какой необычный напев?
Планеты суровые, древние жители,
Не злитесь на нас, оробев,
А зря – возмутитесь уже наконец-то,
Я вас поддержу… Вы молчите опять,
И снова проходит дождливое лето,
И снова проклятие, какое не снять…
Деревья, скажите мне, что за мысли
Вас вдруг посещают зимой?
Я вас умоляю, со мной поделитесь,
Иначе я стану жестокой и злой…
Деревья, не верьте мне, я ведь не знаю
Эмоций таких, как жестокость и злость,
Храните секреты и не говорите,
Что вас посещает таинственный гость.
Территория белых ночей
Никогда я не видела слово «любовь»,
Взгляд тоскливых, безмолвных очей,
И поэтому будет встречать меня вновь
Территория белых ночей.
Плачет небо, и в нём тихий гром, словно стон;
Храпит лошадью Белое море.
Непреклонно меня тянет медленный сон,
Заставляя забыть своё горе.
Город северный, мёртвый у берега спит,
Плеск волны убаюкал столицу,
Не разбудит, увы, холод треснувших плит
На заре замолчавшую птицу.
Кто построил тебя, город странный, немой,
Так нелепо возвысил над морем,
Чтобы ветер гулял над голодной страной,
Продувая дома своим воем?
Край пустынный, убитый штормами давно,
Над пучиной бездонной качался,
И уныло закрылось под небом окно,
Где уже поздний вечер смеркался.
Отчего-то светло. Мне не спится опять,
Взгляд мерещится грустных очей,
И готовится с новым рассветом встречать
Территория белых ночей.
Шут
В театре кукол жил весёлый шут.
Он публику смешил, шутя, кривляясь,
И он прослыл средь них как страшный плут,
Немало, впрочем, тем не удивляясь.
Шут грех имел – скупое воровство.
Как хитрый лис, он сладко улыбался
И кражу выдавал за озорство,
За что, по правде, редко извинялся.
Чертовски был красив король забав,
Немой сатиры и карикатуры:
Курчавый рыжий волос с глаз убрав,
Писал портрет он с собственной натуры.
Зрачков зелёных изумрудный свет
Мерцал лукаво в сумраке гримёрки,
Скрывая в глубине чужой секрет
Среди рядов невидимой галёрки.
Шут зло смеялся с публики своей,
Зеркал систему обращая к залу,
А зрители кричали: «Знай, злодей,
Как искажать нас через призму правды!»
И шут смеялся чисто, от души,
Как будто зритель – он, они – актёры,
Но делать вывод, друг мой, не спеши:
Побойся кары разъярённой своры.
В театре кукол жил весёлый шут.
Он зал смешил их спрятанным уродством,
Которое без страха находил
За маской лжи и каменным упорством.
Восточный ветер
Восточный ветер, ветер перемен,
Куда ты мчишься, парус надувая?
В какую даль, поднявшийся с колен,
Ты прочь несёшься, голос надрывая?
Восточный ветер, каторжник небес,
Мятежный дух, не знающий смирения,
Тебя ли гонит прочь по небу бес,
Иль ты гоняешь ангелов отмщения?
Ты пастухом торопишь облака
По небосводу сладко-голубому,
И что тебе твердит Святой Лука,
Ты щедро отдаёшь слепому грому.
В одеждах белоснежных, словно жрец,
Ты шар обводишь, но не вокруг пальца;
На голове завянувший венец
В потоках ветра может лишь играться
С воздушной ватой. Ветер перемен,
Что Прометеем против всех поднялся,
Разрушил навсегда свой страшный плен,
Как только вдалеке рассвет занялся.
О ветер, ты свободой окрылён
И ею окончательно отравлен,
Притворно-сладкой славой опьянён
И правдой горькой, как кинжалом, ранен.
Снотворец
Кто́ бродит ночью по крышам домов?
Чьи глазки так тускло мерцают?
Забытые миром хранители снов
Безропотно с нами играют.
И есть среди них мой знакомый один.
Я вижу его очень часто
На улицах тёмных под диском луны,
Как будто он сшит из контраста.
Перо лебединое светлым пятном
На фоне вельветовой ночи
Белеет, и сразу всё сковано сном,
И сразу закрыты все очи.
Чернила кровавые он наберёт,
Застынет рука над бумагой,
И кончик пера он на губы кладёт,
За мной наблюдая украдкой.
И я наблюдаю за ним не стыдясь
Сквозь плотно закрытые шторы –
Открыто ему показаться боясь,
Прошу хоть немножечко форы.
«Бессонница? – это он задал вопрос. –
Помочь могу с этим явлением».
Но я не хочу нарушать симбиоз,
Любуясь своим наваждением.
«Снотворец, – ответила всё-таки я, -
Ты сны создаёшь другим людям,
А спишь ли ты сам, когда злая судья
Перечит рассерженным судьям?»
Снотворец молчит, только кончик пера
Щекочет застывшие губы,
И так сидеть будет со мной до утра,
Пока предрассветные трубы
Не огласят голубой небосвод
Фанфарой застенчивой Эос.
Передо мной открывается грот;
Снотворец разрушенный эпос
Пером оживляет. Сон веки сковал;
Расплылся измученный образ,
И вот принимает ночной карнавал
Обратно завянувший лотос.
Девушка с образом ангела
Милая девушка с образом ангела,
Кто ты? Я видел тебя только раз:
Однажды в метро ты сидела и плакала,
И слёзы катились из сомкнутых глаз.
И больше тебя я ни разу не видел,
Я даже забыл про тебя на момент,
И только потом как-то вдруг я заметил,
Что память воздвигла тебе монумент.
Твой образ далёкий вдруг вспыхнул так ярко:
Он нарисован был карандашом
В моём подсознании, ровно и гладко,
Как будто хранился всегда за стеклом.
О, кто ты, скажи мне, невидимый ангел?
Зачем ты ко мне с небосвода сошла?
Мне ночью мерещился ангельский факел,
И перед ним расступалась вся мгла,
И чёрные сны плыли прочь без оглядки.
Спасибо тебе, незнакомый герой,
С которым я в детстве играл в догонялки,
Но так и не встретил твой образ живой.
