У Гарса была своя манера ходьбы – он попеременно проверял то дорогу под башмаками, то окрестную периферию. Путь обратно занял меньше времени – народ уже разбрелся по различным увеселительным заведениям и предавался самоотверженному отмечанию.
– Два художника. Один постарше, другой помоложе – молодой вроде недавно открыл свою собственную мастерскую. Их пригласили для украшения города – весьма распространенная вещь в Средневековье, если своими силами управиться не успевают. Все эти флаги, полотна – он махнул рукой в сторону украшенных домов, – костюмы… И многое другое. В резиденции герцога, Бинненхофе, будут дополнительные изыски, которых нам, простым смертным уже и не увидеть. Для этого тоже требуются художники, ювелиры, скульпторы и остальные мастера. Кто-то совмещает эти умения и вообще проявляет себя в самых различных сферах – как, например, Да Винчи, который родится через тридцать с лишним лет. Я читал о художниках – даже известных художниках, – расписывающих щиты, интерьеры, декорирующих корабли… На больших праздниках для них всех всегда найдется работа. Эти двое – из той же братии, одни из многих. А теперь, Хелин Руммер, рассказывай о своих настоящих планах. Что-то мне говорит за то, что больше о них никто в «Аэтернум Трэвел» не знает, так ведь?
Консул остановился и вперил в нее испытующий взгляд, давая понять, что не сдвинется дальше без встречной откровенности. Хелин замешкалась. Но выбора не было. Приходилось раскрывать карты.
– Это лишь гипотеза, которую я хочу проверить, – начала путешественница, удерживаясь, чтобы от нетерпения не схватить Гарса за рукав и не потащить насильно. Подобное поведение не соответствовало манерам девушек Средневековья. Вместо этого она отвернулась и прибавила шаг, глядя перед собой – ученый вынужден был за ней поспевать.
– Каждый раз Годарт и я возвращаемся обратно из твоей комнаты, – на ходу поясняла она, – Во время прошлого перемещения я отлучилась в уборную на первом этаже. Которая чуть более осовременена.
– Да, – улыбнулся Гарс, – Та, что в дальнем конце коридора, за кухней… Я позаимствовал более позднюю историческую задумку. Стульчак, стилизованный под сундук с откидной крышкой, а вся комната в целом замаскирована под кладовую с различной хозяйственной утварью.
Хелин была не уверена, что сейчас подходящий момент для подобного обсуждения.
– Она самая. Но. Когда я проходила гостиную, то услышала разговор двух твоих жильцов, тех художников. Они обсуждали въезд герцога – и! – красного льва, читавшего стихи. Я заинтересовалась и остановилась послушать. Это было бы невероятным совпадением, если прямо в нашей начальной и конечной точке путешествия остановились на ночлег создатели одного из главных гвоздей сегодняшней программы.
Налетевший ветер заставил ее поежиться и прибавить шагу.
– А что было дальше? – не сдавал позиций консул, – Ты не можешь тащить меня волоком из-за красивого льва на шарнирах, я не поверю! Что ты услышала?
Хелин закручивала и раскручивала медальон на шее, не решаясь продолжить. Она воссоздала в памяти полутемный коридор с приоткрытой дверью, небольшой сквозняк, запахи с кухни, обрывки речи. Ученый не отрывал от нее взгляда.
– Я не так чтобы хорошо знаю средненидерландский диалект, но меня неожиданно зацепило, как они друг друга называли, – призналась девушка, – Я все думала, что это напоминает. И вдруг, спустя несколько дней, меня осенило. Ты ведь упоминал, что они прибыли из Маасейка? («Я упоминал?» – пробормотал Гарс, но тут же махнул рукой, осознав, что если подобное и имело место быть, то в другой день, о котором он не помнит). Так вот, Гарс, они называли себя Хуберт и Иоанн. Понимаешь? – она пыталась разглядеть, улавливает ли он, что она хочет донести, – Хуберт и Иоанн из Маасейка!
Консул несколько секунд пытался разобрать, к чему она клонит, затем на его лице медленно начало проступать осознание.
– Ты думаешь, что они те…-
– Я уверена, что да! – выпалила Хелин и, переведя дыхание, продолжила уже спокойнее, – Я сверила источники. Сейчас мы в 1419-ом году. Иоанн, он же Ян, начнет свою грандиозную карьеру именно тут, в Гааге, придворным художником в суде, правда только в 1422-ом, через три года. Он прибудет сюда по приглашению Иоганна III; считается, что герцог увидел его картины еще во время одной из своих прошлых поездок – Маасейк входил в подконтрольное ему до 1417-ого года Льежское епископство. Однако разве это противоречит тому, что Ян со своим учителем могли приезжать в Гаагу и ранее? Ведь Иоганн, выходит, уже потенциально их знал?
– Все возможно, – подтвердил Гарс, погрузившись в свои мысли. Он припоминал что-то и взвешивал, прищурив глаза, периодически одобрительно кивая.
Хелин до последнего опасалась, как ее теория будет звучать вслух. Но коллега, казалось, отнесся к высказыванию со всей серьезностью.
– Если я права, сейчас у тебя в доме находятся двое людей, работы которых перевернут все европейское искусство.
– Навскидку все может сойтись, – поддержал ее спутник, снова переведя взгляд на дорогу, – Остается только подтвердить.
– Если все так… – она задержала дыхание, – То у нас есть уникальный шанс лично познакомится с Яном и Хубертом ван Эйками.
Они подходили к дому. Гарс смотрел на родные стены так, как будто видит их впервые.
– Ян ван Эйк… – протянул консул, пробуя это имя на вкус, – Не могу в это поверить. У меня в гостях все это время! Я никогда не думал, что могу увидеть или поговорить с ван Эйком, – он вскинул в воздух запястья и прищурился, – Если позволишь, мне нужна минута. Это очень неожиданная новость.
– Ван Эйк – непревзойденный мастер фактуры и тканей, – перечисляла Хелин, – И портретов. Он первым создал светский портрет. Даже современники называли его князем среди живописцев столетия.
– Сколько ему сейчас?
– От 29 до 34 лет.
Гарс запустил пальцы под головной убор и застыл в этой позе, держась руками за волосы.
– Это до периода, когда он стал придворным художником. И до периода, как он сколько-нибудь прославился. Даже до того, как они с Хубертом рисовали Гентский алтарь! Мы же про этот этап жизни вообще ничего о нем не знаем!
– Главное, чтобы теория подтвердилась, – встревоженно напомнила девушка, – мало ли Хубертов и Иоаннов водятся… из Маасейка.
– Есть только один способ это выяснить, – напомнил ей консул, решительно блестя глазами, – Мы открываем эту дверь, идем к ним в комнату и спрашиваем. Все просто.
– Просто, – эхом откликнулась Хелин.
Они постояли еще несколько мгновений, разглядывая фасад.
– Так, – не выдержал Гарс, – Давай сделаем это. Заходи в дом!
Дубовая дверь недовольно заворчала, явив служанку средних лет с основательно поплывшей талией. Хелин поздоровалась и поспешила внутрь, чувствуя, что ветер продолжает крепчать. Погода, решив, что достаточно побаловала жителей и приезжих солнцем, стремительно портилась.
В передней комнате стоял полумрак, прорезанный рассеянными лучами оконного света. В правом углу смутно проглядывались очертания деревянной винтовой лестницы. Рядом была обустроена собачья лежанка, на которой спал красавец-пес салюки. Левее несколько ступенек вели в коридор, что связывал гостиную, кладовые и зону готовки. В его конце имелась дверь на задворки.
– Спасибо, Ханна, можешь возвращаться на кухню, – отослал служанку на английском Гарс и, когда она скрылась, повернулся к Хелин, – Нам нужен план действий. Во-первых, меня интересует, что ты собираешься делать со своим открытием? Если это действительно ван Эйки.
Пес приоткрыл глаз, с умеренным интересом оценил новоприбывших, вильнул хвостом и безмятежно заснул снова. Хелин зябко повела плечами.
– Я пока решаю для себя этот вопрос. По протоколу я должна сообщить руководству обо всех неординарных явлениях.
– Ты сомневаешься?
Путешественница ответила ему прямым немигающим взглядом.
– Давай не будем делить шкуру неубитого медведя.
Консул вскинул брови.
– Мы еще вернемся к этому вопросу. Я не забуду. Так, обсудим нынешнюю тактику. По средневековому этикету, что для тебя не секрет, ты не можешь общаться с незнакомым мужчиной, если вас не представил кто-то связующий – в данном случае это я. И даже после знакомства девушки не особо принимают участие в разговоре. Согласно официальной системе взглядов, женщины – это изуродованные мужчины, и это даже не мои надуманные слова.
– Аристотель.
– Верно. Я, как какой-никакой представитель мужской части Средневековья, приношу извинения за эту убогость. Теперь возвратимся к текущему. В данном случае, хочешь ты или нет, но основную беседу придется вести мне. В ней надо наметить хотя бы отправные пункты. Что у нас по времени?
Хелин произвела несложные расчеты.
– В прошлый раз я их уже несколько минут как подслушивала, но они никуда не спешили.
– Хорошо. Самое простое – я вхожу на правах хозяина дома, представляю тебя как свою кузину, восторгаюсь праздником – а дальше мы выходим на беседу, в ходе которой задаем наводящие и интересующие нас вопросы.
– Отличный вариант.
– Могу попросить Ханну принести выпить. Она готовит чудесный гиппокрас.
– Думаю, это лишнее, – пресекла Хелин, – Не стоит во время перемещения.
– Хорошо, – согласился ученый, – Тогда приступим.
Хелин расправляла руками складки на юбке.
– Гарс, мне нужно на минуту в уборную.
– Никаких проблем, – кивнул консул, – Жду тебя здесь.
Она прошла по коридору мимо гостиной – художники разговаривали, как и в прошлый раз – миновала комнаты с продовольствием, складские и хозяйственные помещения. На кухне хлопотала Ханна – в дальнем углу у разделочного стола серела ее туго перепоясанная тучная фигура. Хелин двинулась по проходу дальше. Тут ступеньки вновь спускались на уровень земли. Направо вела не особо приметная дверца – комнатушка с потайным туалетом. Места как раз хватало, чтобы развернуться в широком платье и, вероятно, обустраивалось все именно с такой мыслью на уме.
Вдруг гарнитура в ушах напомнила о себе, издав малоприятный свист и девушка аж подпрыгнула на месте. С чего вдруг? Она поднесла руку к лицу, зажав выступ на обратной стороне кольца.
– Годарт? Ты меня слышишь?
В ушах зашелестело. После некоторой паузы послышался приглушенный голос напарника:
– Руммер? Да, слышу. Все в порядке?
– Барахлит гарнитура. Как у тебя?
– Чисто, – на заднем фоне девушка различила гомон и выкрики толпы, – Хелин, где ты находишься?
– С Гарсом, в его доме, за кухней. Обстановка спокойная.
Воцарилась пауза.
– Возможно, наушники уловили колебания от его аппарата, настроенного на связь с «Хроносом»?
– Или что-то внутри отходит, – с сомнением произнесла Хелин, озираясь вокруг, – Вернусь в офис – покажу техникам. Не беспокойся. До связи.
Наушники опять зафонили, и путешественница затрясла головой. Такие неполадки осложняли весь ход работы. А если во время предстоящей встречи она будет вертеться волчком по всей комнате, пытаясь облегчить звук этого свистка, весь план будет насмарку. Отключить? Нет, это исключалось. Она должна быть доступна для связи.
Хелин покрутилась, выискивая, получится ли выйти из дискомфортной зоны. В этот раз, похоже, что-то сбоило серьезно. И тут, к ее облегчению, гарнитура утихла. Она замерла. Тихо. Порядок. Зато из-за этого сюрприза резко заложило уши и начала набухать голова. Не хватало еще, чтобы туристы столкнулись с подобной проблемой. Тут определенно требовалась техническая доработка.
Придерживаясь за виски, ученая вышла из уборной и вернулась ко входу. Все нагромождение событий – Гарс, шествие, беседы, художники – вдруг представилось каким-то несущимся комом событий, от которого нужна передышка. Однако у входной двери Хелин поняла, что зря пожелала себе тишины и покоя. Передняя комната пустовала.
Гарса нигде не было, как и пса на лежанке. Путешественница нервно подумала, не выгуливать же он его отправился – когда услышала позади себя, в гостиной, знакомые звуки голоса, сопровождаемые смехом. Хелин в недоверии уставилась в проем коридора.
Он пошел без нее. Несмотря на все договоренности.
С чего вдруг? Она почувствовала, как внутри начинает подниматься недовольство. Так не должно было быть. У них уговор. Что за безответственность? Вдруг девушке пришла другая мысль, бросившая ее в жар. Он же не собирается присвоить себе ее открытие, вот так вооружившись полученной информацией и самостоятельно инициировав разговор? Нет… Черт, нет! Может, его окликнули, позвали в комнату?
Она проскользнула обратно, постучалась по тяжелому дереву и толкнула дверь. Гарс и оба художника вполоборота сидели на стульях у стола. Пес положил морду на колени ученому и млел от поглаживаний за ушами. Хелин скромно кивнула, соорудив вежливую улыбку поднявшимся мужчинам, и вопросительно посмотрела на консула. Тот выглядел взволнованным и немного ошеломленным.
– Господа, позвольте представить мою кузину из Антверпена, – спохватился он, высвобождаясь из собачьей хватки и принимаясь сыпать воображаемыми на ходу фактами, – Хелин, дочь благородных Бартоломеуса и Рейниры ден Берг; супруга моего двоюродного брата. Кузина, сии ниспосланные Богом в мою обитель гости, – тут его голос слегка дрогнул, – непревзойденные живописцы из города Маасейк, Хуберт и Иоанн.
– Помилуйте, непревзойденные! – с уловимым говором запротестовал старший из художников, – Не притязая на похвалы и почести, мы денно и нощно выславляем в делех Господа премилостливого. Умения наши скромны, – торжественно добавил он, – но присно5 к вашим услугам.
Более молодой, Иоанн, поклонился, выражая почтение.
– Господа, – извинился Гарс, – я ненадолго покину ваше утешное общество, чтобы обмолвиться двумя словами с кузиной. Подкрепляйтесь и выпивайте в свое удовольствие.
Оба мастера не возражали. Они подозвали слугу и тот, сняв кувшин с покрытого тяжелой тканью буфета, принялся разливать тягучий напиток по бокалам.
Гарс тщательно притворил за собой дверь.
– Хелин? Что случилось? Почему ты здесь?
– Нет, объясни, почему ты здесь, – дрожа, но стараясь не повышать тон, напустилась на него путешественница, – Что ты делаешь? Ты же должен быть моим провожатым! Я прихожу, а тебя нигде нет!
– Разве ты не отправилась ты-знаешь-куда?
Девушка фыркнула.
– Ну – вот она я снова!
– Подожди, пожалуйста, – быстро перебил ее ученый, – Одна важная вещь до всего этого, – он облокотился ладонью о белесую стену, – Ты будешь первой, кто узнает.
У Хелин неожиданно пересохло во рту.
– Со мной в комнате два художника и это… не кто иные как Хуберт и Ян ван Эйки! – Гарс сделал паузу для эффекта, – Это они! Я только что разговаривал с ними, и оно всплыло. Представляешь? Я до сих пор не могу поверить! В моем доме, у меня в гостях живут ван Эйки!
Догадка подтвердилась. Это происходило взаправду. Они попали пальцем в небо при совершенно ничтожных шансах. Они попали.
– Пойдем, зафиксируешь это открытие, ты заслужила. Возможно, мы даже сможем знакомить с ван Эйками туристов! Надо будет обсудить все варианты.
Путешественницу вдруг пробил легкий мандраж. Она так долго раздумывала над своей теорией, отвергала ее, потом снова проверяла, начинала верить, выкраивала время после осмотра ярмарки, ждала, добиралась – а теперь оно подтвердилось и это обескураживало. На фоне этого отступала раздраженность от спешности действий консула и того, как он посмел начинать любой разговор с художниками без нее. Надо, конечно, будет еще раз поднять вопрос о договоренностях и обещаниях, но в одном он точно прав – есть тема и поважнее.
– Хелин, – прервал ее размышления голос Гарса, – Так что ты собиралась сделать? Зачем ты вернулась?
– Да, да, – спохватилась девушка, – Я просто оказалась немного захваченной врасплох. Эта новость… чудесна. Ты прав, пойдем к ним, затем обсудим. Времени немного.
– Все в порядке? – поинтересовался консул.
От Хелин не укрылось, как он бросил взгляд на ее предательски покрасневшие от волнения щеки. «Спокойствие и профессионализм», – напомнила она себе.
– Абсолютно.
Гарс смотрел на нее с фирменным недоверием. Как будто они пересеклись за покерным столом, и он просчитывал ее карты. Вслух он сказал:
– Тогда готовься. Я открываю дверь.
Пес-салюки подчеркнуто их игнорировал. Он попытался увязаться за вышедшим из комнаты хозяином, но закрытая перед носом дверь послужила непреодолимым препятствием. Когда по возвращении консул его окликнул, то был удостоен небрежного взгляда, полного собачьей самодостаточности.
При виде вошедших художники поднялись из-за стола. Хуберту было около пятидесяти, иссушенную шею прикрывала недлинная борода, в которой сквозили бреши, глаза светились набожностью. Худые руки, тонкие пальцы, одежда неброская и очень скромная. Он, скорее, походил на отшельника. Хелин могла представить его неустанно молящимся ночью при сумрачном свете светильника. А также днем, перед принятием пищи, перед началом работы и рядом других манипуляций.
Ян или, вернее, Иоанн, отшельником же отнюдь не был. Девушка старалась не разглядывать его излишне пристально – это было неприлично. Но в голове навязчиво крутились его предполагаемые портреты и автопортреты, которые она находила в интернете, от этого было непросто абстрагироваться. Да и при любом раскладе ван Эйк был тем человеком, мимо которого сложно пройти, не обернувшись. То ли от его едва уловимой улыбки, то ли от умных глаз с хитрецой веяло обаянием и харизмой. При этом, в выражении лица не было ни капли самолюбования, которое можно было бы ожидать от человека, владеющего такими подкупающими чертами. Тюрбан со сложной драпировкой обрамлял голову, одежда была опрятной и, как предположила путешественница, детально подобранной. Художник с первых секунд так к себе располагал, что сопротивляться этому было почти невозможно.
– Господа, позвольте ощо раз представить кузину Хелин. Она прибыла поутру днесь, – путешественница уловила смятение консула, момент был волнительный. Сама она слегка дрожала, – Вместе с супругом, Годартом… ван Аспереном, они проделали путь от Антверпена, дабы наведати мя6 послежде переезда в новое обитилище.
Девушка поклонилась.
– Присаживайтесь, дорогая кузина, – подбодрил ее Гарс.
– Да, конечно, добрая Хелин, окажите милость разделити беседу нашу и трапезу, – приветствовал Хуберт. Слуга подошел к столу и выдвинул стул. Путешественница послала ему благодарный взгляд, который, однако, тут же сменился потрясением. Потому что слуга был Беном. Тем самым Беном, который должен был сопровождать Годарта. Сейчас сопровождать Годарта, на рыночной площади Гааги, откуда они ушли.
Что это могло значить? Годарт вернулся? Слуга вернулся, а Годарт остался один? Или сопровождающий сменился и сейчас с ее напарником кто-то другой? Возможно, это не Бен, а его брат или какой-то другой родственник, внешне очень похожий?
– Что-то вас труждает7? – раздался позади нее любопытствующий мужской голос и, обернувшись, она поняла, что голос принадлежит Яну. Похоже, она застыла с окаменевшим лицом и, разумеется, все в комнате заметили это. Гарс вопросительно глядел на нее из-под приподнятых бровей, Хуберт лучился снисходительной улыбкой, Ян же чуть подался вперед и в его глазах мелькнул изучающий просверливающий огонек.
Хелин беспомощно посмотрела на консула. Внутренне подобралась, – кто ей сейчас ответит на вопросы? – села на предложенный стул, слегка приподняла уголки губ и потупила глаза. Скромность и немногословность женской части Средневековья были ей на руку. Прекрасное прикрытие, маскирующее ее стеснение.
– Покорнейше извините меня, – ученая решила сразу перевести внимание на другой предмет, не вдаваясь в расспросы, а тем более ненужные сейчас объяснения. Однако в средненидерландский так играюче она не могла, – Путь был непростым, и я немного утомилась, – подытожив свое состояние, девушка посмотрела на консула, передавая ему эстафету. Однако тот не успел ею воспользоваться.
– Аки интересно распорядился случай, что ваша очаровательная кузина благожительствует в Антверпене, – обратился Ян к Гарсу, – а вы прибыли из Британии. Что за история стоит за сим?
И хотя он говорил мирно и, вероятней всего, просто поддерживал светский разговор, Хелин почувствовала, как будто их поймали с поличным. Гарс, однако, не смутился.
– Мой славный отец, – начал рассказывать он, вытягивая вперед ноги и подхватывая рукой кубок со стола, – мой отец, Тимо ден Берг, упокой Господь его душу, още во времена правления светлейшего Альбрехта Баварского, снарядил корабли и, помолясь, отвезтися в Лондон. Он закупал и продавал фламандские ткани – прекраснейшего качества! – и продавал ня8 для себя зело дивно. Там же он получил благословение жениться на моей матушке, завел благообразное хозяйство и осел. Вятшие братья мои и нынеча труждатяся в семейных делех, меньший брат направил стопы на услужение Господу. Я же избрал себе иную нишу, а послежде вернулся сюду и угодил в Ди Хагхе благодаря радению добрых знакомых, – тут консул позволил себе тонкую улыбку.
Хелин гадала, в каком процентном соотношении перемешалась правда и выдумка в этом рассказе.
– Ткани? – оживился Ян.
– Ох, только не ткани, – в ужасе вздрогнул Хуберт, по опыту, видимо, понявший, куда сейчас пойдет разговор, – Премного испрети9 моего ученика, он сейци заговорит вас до смерти. Этот мальчишка помешан на тканях. Не веди его пясть10 сам Господь, настолько он способен, я бы настаивал, что родители подобрали ему не то ремесло.
– Вы интересуетесь тканями? – невинно спросил Гарс.
Хуберт обреченно махнул рукой – сами разбирайтесь. Ян, однако, был все так же невозмутим, но в глазах добавилось задору.
– Аки художник, я почиваю душой, оттачивая на холсте замысловатые складки, тягу материи, искусность рельефа или текстуры, – он покосился на своего мастера, и, после паузы, настойчиво добавил, – Сие есть одно из проявлений красоты, иже творят чьи-то навычные руки. Вещи украшают стан – и подобным же образом они украшают скромную картину. Пусть сие и внешне, преходяще, тлен, но они попущают взглянуть под личину своего владельца, дабы узреть глубинное. Они проливают свет. Надо лишь уметь зрети.
Хуберт с одышкой заворочался на своем кресле, словно оно враз стало ему неудобным. Видимо, если он и собирался промолчать, надолго сдерживаться его не хватило.
– Пресвятой Лука! Клянусь своей бородой, нет, вы послушайте его! Елико раз повторял – толку от красивой тарелки, ежели нечего на нее положить! Складки? Текстуры? Что ты оноле зреть собираешься? Господь смиренным примером сына своея усенял нам путь, а тебя, негодного мальчишку, набдел еще достодивными очами и послушной велению дланью – дабы выславлять блаженство праведной жизни и осуждать жизнь греховную. Дабы воочию донести слово Божие до неграмотных и дати утешенье тем, иже в дни отчаяния ослаб во вере своей. И что же делаешь ты? Уподобляешься неразумной девице, падкой на украшения!
Воцарилась неловкая пауза, которую нарушали только тихие собачьи поскуливания.
– Кацы11 заказы в вашей мастерской? – уточнил консул, делая попытку мягко разрядить атмосферу. Хуберт по завершению пламенной речи большими глотками осушал бокал, поэтому за него ответил Иоанн, внешне по-прежнему спокойный, как будто гостиная только что не сотрясалась от возмущения его преподавателя.
– У моего превозвышенного учителя прекрасная и, не сробею смолвить, широко знанная мастерская в Маасейке. Много почтенных господ приходят к нам и уречате о работе за приличное вознагражденье. Это и иконы, картины на библейские мотивы, миниатюры, роспись книг и Часословов.
– И фрески бывают, – добавил Хуберт, промокая рот рукавом своей рубахи и возвращаясь к общей беседе, – Алтари поваповаем12, церковные и домашние. На празднествах помогаем во славу Божию. Мы принимаемся за любое делание, – при своей хрупкой комплекции он умудрился гордо выпятить костлявую грудь и вытянуться вверх, сразу став заметнее ростом, – Наш девиз – труждись, доколе Господь позволяет. И пусть я презренный раб и червь, но, доколе могу, буду держать кисть и взращивать благодатное семя знатия у тех учеников, иже не придаются праздности. Вы бы ведате, как я с ними исстрадался! – Ян, терпение во плоти, молчал, не прерывая учителя, – Да простит мя Отче наш, сие прибавило ми седых прядей. Вот сий негодник – я же к нему отношусь аки к родному, я ему вси отдал – а он? Под кровом вашим срамит своим глаголанием постыдным.
Ученые не встревали. Хуберт, выплеснув свой запал и увлажнив организм питьем из бокала, остыл и ворчал уже остаточно.
– Что-то я утомился, – сказал он наконец, – Ваш чудесный гиппокрас размягчает.
– Порадуйте душу, прилягте. Дневный сон освежает. А сон послежде сего напитка столь крепок, что токмо трубный глас всполошит, – произнес Гарс, вставая вместе с гостем, – Мой слуга поможет вам подняться.
– Я сам, я сам, – отмахнулся мастер, – Распорядитесь лучше, чтобы мой Паувен уготовил постель.
Консул подозвал к себе Бена – или его точную копию – и шепотом дал указания на английском. Хелин не расслышала, назвал он его по имени или нет, а ее это горячо интересовало. Слуга вышел. Хуберт, отдав всем дань уважения, тоже заторопился.
Гарс повернулся к Яну, который что-то выискивал около стола.
– Хотелось бы продолжить сию занимательную беседу и вящше13 изведать ваши воззрения, – гостеприимно произнес консул, – Они воистину удивительны и взворохнули в душе моей живейший интерес. Не окажите честь провести время в нашем обществе? …вы что-то изронили?
– Куда-то отставил суму со своим дорожным набором, – замешкался художник, – А, вот она. Да, конечно, я с радостию останусь, сие составит мое истинное удовольствие.
Даже в комнате они по-прежнему слышали людской гул с улицы, ржание лошадей и колокольный перезвон. Где-то вдалеке пробили часы. У Хелин все еще шумела голова и все эти звуки были пыткой во плоти.
– Любезный кузен, могу попросить молока? – поинтересовалась она у Гарса.
– Конечно, кузина, – откликнулся тот, сосредоточенный на том, чтобы похлопыванием по коленям выманить пса из угла, – Мой дом – ваш дом. Распоряжайтесь.
– Напомните, а как зовут вашего слугу?
– Сего малого? Его глашают… –
Тут Иоанн ахнул, когда из его сумки выпали листки с рисунками и набросками. Пес-салюки как раз трусил рядом и, обрадованный случившимся, радостно устремился к свиткам. Ван Эйк быстро подбирал свое имущество.
– Ко мне, Бруно, фу! Назад, я сказал! – прикрикнул ученый. Пес с обескураженным видом повернул свою морду, словно вопрошая «А как же развлечения, хозяин? Тут бумага, с ней можно поиграться!»
– Все в порядке? – уточнила Хелин у Яна. В это время в комнату вошел слуга, и Гарс, придерживая пса, послал его за молоком. Слуга снова скрылся. Ян перепроверял содержимое сумки.
– Да, экая неловкость! Извините, не желал вас напужать.
– Дорогой Иоанн, ни в коей мере, – вставил консул.
– Не будет ли с моей стороны чрезмерной вольностью справиться, а что у вас в суме? – неожиданно для самой себя выпалила ученая. И тут же себя одернула. Черт, как глупо. Это же вопиющая для девушки самовольность. И это личные границы.
Но художник улыбнулся.
– Я как раз хотел испросить вашего позволения показать. Попустите? – уточнил он у Гарса.
– Да, конечно, конечно, – дал добро путешественник, с любопытством глядя, как Иоанн выкладывает на стол деревянные дощечки, металлические карандаши, штифты и небольшие листы бумаги, одни за другими; чистые или испещренные линиями, складывающимися то в орнаменты, то в бытовые предметы – канделябры, оконные рамы, фрукты, пологи, мантии, туфли, – то в гармоничные фигуры, то в до удивления живые лица. Хелин затаила дыхание.
– Сие есть мои сокровища, – беспечным тоном произнес Ван Эйк, с нежностью проводя аристократичными пальцами по дивно выписанному подсвечнику, объемному и реалистичному, как с фотографии.
– Необыкновенно, – завороженно прошептала девушка, не отрываясь от набросков. У нее аж запершило в горле. Тут были головы ангелов, пятна городских пейзажей, геометрическая витиеватость соборов. Были и готовые миниатюры. Каждый рисунок на секунду погружал в свой мир, но затем другой спешил перехватить внимание. На столе появилось молоко, но путешественница про него забыла, – Вы так пропускаете все чрез себя… – оно само вырвалось, Хелин запнулась, но продолжила, стараясь закончить мысль, – И вы так все чувствуете. Я словно вижу сие наяву. И это чудо.
Вся их группа сгрудилась около стола. Воздух в комнате был почти осязаем. Повинуясь внутреннему чувству, Хелин подняла глаза и столкнулась с забирающимся под кожу взглядом Яна. Художник, вероятно, в силу профессии, не смущаясь, пристально разглядывал ее из-под сложно уложенных алых складок тюрбана. Девушка почувствовала, что против воли начинает заливаться краской.
– Вы правы, фрау ван Асперен, – после паузы произнес Иоанн, и, что-то внутри взвесив, добавил, – Вы, конечно, заметили, что при безграничном всеговении к учителю, я – сознаюсь – инольды пщеваю14 о несколько иной философии. В отличие от него, я… – он отвел взгляд в сторону и, преодолев некий барьер, признал, – я чаю не токмо о донесении чрез картины Слова Божьего.
Он немного отодвинулся назад и задумался, возможно, пытаясь четче сформулировать свою мысль.
– Когда я скромными усилиями помогал с росписью Часослова, то уяснил, что всею душою благоволю явить на рисунке мир аки зреет его око человеческое. Славные деяния дней минувших, но и кийжду частицу нынешнего, – он кашлянул, – Запечатлеть на бумаге яко отражение во зерцале. Со всяческими мельчайшими подробностями и деталями. Раз этот свет онако хитроумно небокован и Господь Бог труждался, не покладая рук, дабы его подобным выткать, – аще ли я не возмощу приложить усилий, дабы расписати его, во славу сих трудов, хотя бы в некую долю приближенным к подобию?
Ван Эйк стрельнул глазами в сторону собеседников – проверить реакцию на свои слова. Гарс задумчиво разглядывал разложенные по столу рисунки, чему-то кивая. Он вдруг ощутимо погрустнел, но Хелин не могла понять причины.
– Мой сердечный друг, – промолвил консул, – Вы сетьно15 преуспели в своем рьвении. Работы великолепны.
– Как я могу, – хитрая улыбка промелькнула на лице Иоанна. Но было видно, что художник доволен.
– Так, по-вашему, есть в моих помышлениях что-то худое? – спросил он снова, поворачиваясь к путешественнице, – При виде даров Господа, я волю врадостетися тому богатству, кацим Он нас осыпает. …А при виде красоты – я волю передать ее исконное обаяние.
Это могло бы звучать двусмысленно, и даже скабрезно – тем более, что ван Эйк, не смущаясь, продолжал гипнотизировать Хелин своими серо-голубыми глазами, – если бы не было сказано таким простым тоном, мягко констатирующим не ставящийся под сомнение факт, ничего более.