Следы на Снегу
Легенда
Да и Айзек знал, кем я стану, если меня не остановить. Если не вырастить меня покорным, не выдрессировать. Поэтому постоянно давил на меня, демонстрировал свою силу. Может, так он хотел защитить семью и брата.
Если копнуть глубже, я тоже ожидал, что Охотник когда-нибудь одержит верх, что в один далеко не прекрасный день буду настолько слаб, что не смогу его больше удерживать. Похоже, этот час настал.
Законы жизни таковы, что все это должно было произойти именно тогда, когда я начал обретать мир. Когда вернулся домой, почувствовал родное тепло, обрел семью.
– Он вытеснил меня. Полностью. Я ничего не помню о драке. Только по следам сумел частично восстановить произошедшее. Но это не помогло вернуть воспоминания, потому что их нет. Это был не я. Ты понимаешь? Он становится сильнее.
На то, чтобы довести свою мысль до конца, мне не хватило смелости. Поэтому я умолкаю и жду, что скажет Август.
Он вдруг обнимает меня. Прижимает к себе. Я стою, опустив руки, не осмеливаясь ответить на его объятие, и молюсь, чтобы Охотник не принял этот жест за вторжение на личную территорию. Но зверь молчит, то ли ему хватило драки, то ли Август действительно обладает даром укрощать таких, как он. Последнее обнадеживает – значит, я смогу быть рядом с ним. Только сейчас приходит осознание, насколько больно и страшно будет потерять всех, с кем я сблизился за прошедший год. Я действительно привязался к ним. И вряд ли смогу быть счастлив без своей семьи. Неужели, чтобы это понять, нужно было пройти через такие испытания?
– Все наладится. Ты сильный, и ты справишься. Будет нелегко, да. Главное, не спеши с выводами. Один случай еще ни о чем не говорит. Тебе грозила реальная опасность, и часть тебя решила отступить, чтобы не мешать. Это было нужно для выживания. Ты не такой, как старые Охотники, помни об этом. Какими бы ни были твои предки, они – не ты. Они передали тебе часть своих демонов, но только часть, – голос Августа звучит успокаивающе. Он единственный, кто может вот так, сходу, понять мои невысказанные страхи и тревоги.
Мне отчаянно хочется верить его словам. Я цепляюсь за них, повторяю про себя, чтобы лучше запомнить.
– Я рад, что ты в порядке. Ну, или почти, – он наконец отпускает меня, – Ты легко отделался, могло быть гораздо хуже. В такие моменты я рад, что у тебя есть Охотник. Он защищает вас обоих. Может, совсем не случайно тогда я выбрал именно его, может, так хотела она, заранее зная, что тебя ждет.
– По-моему, он и притягивает все эти неприятности, – я все еще стою с опущенной головой.
– Не соглашусь. Помнишь, что я говорил о твоей прабабке? Она потеряла своих сыновей, и, возможно, в ту ночь специально призвала Охотника, чтобы он помогал тебе. Пока он рядом – ты живешь. Когда он исчез – ты едва не умер.
Я начинаю улавливать, о чем толкует Август.
– Знаю, тебе понадобится время, чтобы все обдумать, – он улыбается, – Давай перекусим и слегка отвлечемся от этой темы. Петр должен приехать примерно через пару часов, если, конечно, повезет с паромом, а нам надо сообразить, как разместить студентов в этой норе и организовать спальные места.
Я с радостью следую за ним. Он прав – нужно заняться делами.
Прошлое
Старший не заметил, как провалился в сон, сказалась усталость, как-никак, бежал несколько часов. Он хоть и был налегке, но все равно вымотался, от тепла и сытости его быстро разморило. Бежать в бледном свете луны было нелегко, приходилось продвигаться буквально вслепую, надеясь, что ночное зрение не подведет, и он не споткнется и не оступится.
Лес для большинства казался живым существом с каким-то зловредным разумом, он словно нарочно замедлял продвижение людей, пытался сбить их с пути и увести в сторону, но этот человек уверенно стремился к месту назначения. Пока снег не выпадет, в чаще так и будет царить кромешная темень, всепоглощающая, жадная, в которой легко потерять не только направление, но и самого себя. Многие торгоны боялись осенних ночей, их непроницаемо плотного мрака; в эти часы они старались держаться ближе к своей деревне, к знакомым местам. Исключением были сыновья вожака – те будто обладали особым зрением, которое не подводило их даже в облачную погоду. Что старший, что младший – оба проводили много времени в тайге, бесстрашно бросая вызов самым беспросветным ночам. Сородичей поражало их поведение; людская молва приписывала братьям сверхъестественные способности. На деле все обстояло гораздо проще –мальчики с детства учились преодолевать страх, подначивая друг друга и сбегая из безопасности своих домов в неизвестность ночи. Они терпеливо ждали, когда взрослые уснут, и под покровом темноты тихо ускользали в лес. Вначале инстинктивно держались близко к деревне, но постепенно стали уходить все дальше и дальше. Обоих до глубины души поражала перемена, которая происходила с привычным миром, когда ночь раскидывала над ним свой усыпанный звездами полог. Им было знакомо каждое дерево в округе, каждая особенность рельефа, каждый изгиб реки, каждое озеро; но в неподвижном лунном свете все это таинственным образом преображалось, становилось чужим. Дети постепенно открывали этот мир заново, видели его изнанку, шли, крепко держась за руки, охваченные священным ужасом. Но ни один из них не дрогнул, не побежал назад, и спустя годы ночь вознаградила их за мужество – теперь они были полноправными ее обитателями.
Перед тем, как отключиться, старший продолжал видеть перед внутренним взором бесконечные ряды деревьев. Они медленно шествовали мимо, словно он стоял на месте, а лес мчался куда-то вперед и вниз. Ему с детства нравилось это ощущение, нравилось представлять, каким его видят птицы с высоты. Крошечный человечек, затерянный в бесконечном зеленом море тайги. Такой маленький, но такой самоуверенный, способный бросить вызов силам природы и одержать над ними верх. На бегу он становился чем-то большим – свободным, сильным, быстрым. Он несся наперегонки с ветром, и лес покорно расступался, отводил в сторону ветки и отодвигал цепкие кусты, из ниоткуда появлялись и покорно ложились под ноги удобные тропы, с которых непостижимым образом исчезали поваленные деревья и прочие препятствия, а речки по его прихоти меняли свои русла прямо на глазах. Он бежал, испытывая восторг от открывающихся возможностей, ноги без устали несли легкое тело, и казалось, что еще чуть-чуть – и он сможет обогнать время. Вынырнуть в далеком будущем, где все будет по-другому, он не знал, как именно, просто иначе, не так, как сейчас. Он слышал свое дыхание – ровное и глубокое на открытой местности, прерывистое и тяжелое в чаще и на подъемах; слышал, как бьется сердце, как оно мощными толчками разносит кровь по всему телу; слышал мягкий шорох, с которым ступня опускалась на землю, треск сучьев, шепот травы, песню ветра в ушах, назойливый писк комаров и мошкары; его слух становился таким же чутким, как у зверя. Он бежал – и его зрение улавливало малейшую неровность почвы, каждое препятствие, которое нужно было перепрыгнуть; они не замедляли его продвижение, наоборот, разгоряченные мышцы требовали все новых испытаний; преодолев очередной сложный участок, он чувствовал торжество и довольство, и это в свою очередь заставляло его с новыми силами устремляться вперед. Иногда бурлящая радость, которую он испытывал в эти минуты, вырывалась наружу мощным звериным рыком, которым он оглашал округу, звуком, исходящим из самого нутра, из самых темных глубин, словно там все время таился какой-то хищник, и лишь в такие мгновения он мог заявить о себе.
Старший всегда бегал в одиночестве – ему ни с кем не хотелось делить эти минуты, когда он сливался с лесом, становился с ним одним целым. Они были слишком драгоценными, чтобы разбрасываться ими направо и налево. Впрочем, он и так был единственным, кто мог бежать часами. Отец вначале не одобрял этого, но вскоре, когда мальчик подрос, нашел применение его способностям и стал часто отправлять на разведку. Его выносливость быстро снискала уважение среди соплеменников.
Едва заметив сигнальный дым и поняв, откуда он поднимается, отец незамедлительно отправил сына в путь, а сам с отборными воинами двинулся следом. Его не отпускала необъяснимая тревога. Вожак старательно скрывал свою любовь к младшему, и на людях всегда был с ним суров и холоден. Но он прекрасно видел, как тот отчаянно пытается заслужить такое же уважение, как старший брат. С одной стороны, он поощрял его амбиции, в конце концов, именно это должно было сделать из него не просто мужчину, а лидера, который унаследует власть, с другой – он места себе не находил от беспокойства, когда мальчик в одиночку отправлялся на охоту. Он понимал, что ручной волк не сможет защитить младшего от всех возможных опасностей. И поэтому, не мешкая, тронулся в дальний путь, прекрасно зная, что его люди устали.
Они добрались до заброшенных жилищ перед самым рассветом, измотанные, голодные, замерзшие. Вожак оставил спутников поодаль, под сенью деревьев, и в одиночестве направился туда, где несколько лет назад напал и перебил пришельцев с юга. За это время следы пребывания людей практически стерлись, единственным свидетельством были только деревянные изгороди да постройки, порядком обветшавшие, но еще вполне пригодные для ночевки.
Кирилл
Не знаю, чувствует ли человек, когда его жизнь дает трещину. Наверное, он улавливает что-то, какой-то глухой звук, который иногда можно услышать перед ледоходом. Когда идешь вдоль берега, и до тебя доносятся мощные хлопки, словно кто-то запускает фейерверки под водой. Это трескаются огромные, со стадион, льдины. Их поверхность до поры до времени остается цельной, но многочисленные трещины ослабляют ее, и порой достаточно одного толчка, чтобы казавшаяся несокрушимой глыба легко распалась на осколки, а потом была перемолота в крошево.
Это напоминает тектонические процессы, которые происходят под землей – напряжение копится годами, веками, тысячелетиями, чтобы выплеснуться в один миг. И тогда извергаются вулканы, земля уходит из-под ног, рушатся города, проваливаются в небытие озера и острова. Но мало кто может вовремя уловить знаки, предшествующие катастрофе.
Мы с братом говорили о многом, он единственный человек, с которым я мог затрагивать любые темы без страха задеть его чувства. Он не мог быть неискренним, и всегда старался отвечать на вопросы предельно честно. Это меня обезоруживало – его неумение притворяться. Если я заступал на запретную территорию, он умолкал. Или уходил.
Однажды он сказал, что мои бестактные, казалось бы, вопросы, помогают ему лучше понять себя. Странно, что его склонность к анализу всего и вся не затрагивала его самого. Я до сих пор не могу понять, каково ему было тогда. После возвращения он только и делал, что пытался разобраться в себе и искал какой-то свой путь. По крайней мере, со стороны метания брата выглядели именно так.
Может, он искал ту самую трещину, которая разделила жизнь на до и после, искал, чтобы обнаружить нулевую точку и начать заново. Самым первым и очевидным вариантом стал выстрел Айзека.
Стыдно признаться, в тот день я проявил себя не лучшим образом. Черт возьми, я ведь доктор, меня учили оказывать первую помощь! Я столько лет потратил на обучение! Но годы лекций, семинаров, практики не подготовили к тому, с чем мне пришлось столкнуться. Да, я не имел дела с огнестрельными ранениями, но это не может служить оправданием. Если бы не Август, который, в отличие от меня, не растерялся…
Я был в курсе прошлого дяди, в самых общих чертах, конечно – у нас в семье строго придерживались официальных биографий, в которых не было ничего такого, о чем нельзя рассказать посторонним, только общие факты. Где учился, служил, единственная запись в трудовой. Не скажу, что подобное умолчание насаждалось; мы привыкли соблюдать осторожность в таких делах. С той же целью, наверное, весь прошлый век вожаки и старейшины скрупулезно уничтожали данные о нашем роде. Мы никогда не узнаем истинных причин, сподвигнувших наших предков на столь радикальный шаг.
Те, кто начал это дело, давно покоились в земле, когда Айзек перенял бразды правления. Может, наш дед успел ему сообщить то, что хранили в строжайшем секрете десятилетиями. Но он погиб рано и внезапно, ему было за сорок. По нынешним меркам – совсем молодой. К сожалению, возраст не способен застраховать от несчастного случая. Перед гибелью он успел женить младшего сына. Я до сих пор не в силах понять, почему его выбор пал на девушку, в которую был влюблен старший, и чем объясняется поспешность и категоричность в принятии такого решения. Вряд ли дело было в неведении – деревня маленькая, и скрыть отношения что сейчас, что тогда было невозможно. Дед наверняка знал все и обо всех, как и Айзек. Мама же никогда не рассказывала об этом периоде своей жизни, даже свадебные фотографии прятала в самом дальнем углу шкафа. Хотя про мое детство она говорила часто и с удовольствием, и все снимки держала под рукой, на самом виду. До моего появления – тишина. Сейчас я думаю, что была какая-то история, которая незримыми нитями связывала всех действующих лиц. И никто из них так и не удосужился открыть правду.
Может, это и была та самая трещина, которую надеялся обнаружить Алек. Но он начал распутывать историю с конца, когда большинства ее участников не было в живых.
Как-то брат упомянул слова Акима, что все мы являемся суммой действия и бездействия наших предков. Они заставили меня по-другому взглянуть на историю своей семьи. Казалось бы, как отсутствие действия может повлиять на потомков, ведь если кто-то чего-то не сделал – значит, и последствий не должно быть. Но ведь Август так и не посмел пойти против неписаных законов рода, и не увез маму прочь, как хотел с самого начала их отношений. Он предпочел отойти в сторону.
Алек всегда был скептиком, и упорно отрицал участие неких мистических сил в жизни людей, при этом признавал случайное влияние обстоятельств. Он не верил в проклятие, якобы довлеющее над нашим родом и искал причины происходящего в конкретных событиях и людях, их словах и поступках. Ему следовало копнуть глубже и обратить внимание не на известные моменты истории семьи, а на белые пятна, которые старшее поколение упорно замалчивает. Но брату не хватило времени распутать этот клубок. Алек знал, что времени у него немного, и старался успеть как можно больше. Он торопился, бежал, не в силах остановить эту гонку.
Брат не верил в проклятия, он был убежден, что это душевные травмы, передаваемые из поколения в поколение, растущие как снежный ком, усугубляющиеся со временем, потому что родители неосознанно причиняли своим детям ту же боль, что и их собственные отцы и матери. Он надеялся разобраться со всем этим и разомкнуть порочный круг, но не сумел. Ему хватило сил встретиться лицом к лицу с тем, что преследовало его по пятам всю жизнь. Хватило мужества признать их присутствие – это его едва не сломало, но он выкарабкался. Почти.
Алек
Август, убедившись, что к приему гостей все готово, решил сходить к месту стычки. Не знаю, что он собирался там обнаружить. Минуты, что я провел в тишине квартиры в полном одиночестве, показались вечностью. Нелегко выстоять в бою с собственными мыслями, куда сложнее, чем с противником из плоти и крови. С последними проще – ты знаешь, куда и с какой силой надо бить, чтобы вывести их из строя. Их реакция предсказуема и ожидаема. С мыслями все не так – порой невозможно справиться с их потоком. Особенно когда перед этим впервые потерпел сокрушительное поражение в борьбе со своей темной половиной.
В ожидании Августа я нервно вышагивал по комнате, но потом вышел на балкон. К вечеру жара ослабила свою удушающую хватку, и город вздохнул с облегчением. В выцветшем почти до белизны небе стали проявляться и другие цвета. Ласточки без устали носились над двором, уверенно рассекая воздух острыми крыльями и искусно маневрируя между проводами. Их гнезда прилепились под шиферными крышами деревянных домов, откуда и подавало свой голос многочисленное голодное потомство. Я провел несколько минут, наблюдая за полетом взрослых птиц и испытывая чувство, близкое к восхищению – стремительные, легкие, прекрасно знающие, зачем они здесь. Их жизнь была расписана буквально по минутам: зайдет солнце, они отправятся спать, как рассветет – вновь вылетят из гнезд. Совсем скоро на крыло встанет новое поколение; не пройдет и месяца, как они большой стаей отправятся на юг, чтобы вернуться весной в этот же двор. Может, кто-то из родителей не сможет преодолеть долгий путь, и их гнездо займет один из птенцов.
Я стою, облокотившись о перила, когда появляется Август, он шагает быстро и уверенно. Издали пытаюсь понять, что он выяснил, но его лицо непроницаемо, заходя в дом, он коротко машет рукой – то ли мне, то ли кому-то из соседей.
– Все в порядке. Не тревожься. Судя по следам, ты не натворил чего-то непоправимого, – он каким-то шестым чувством улавливает мое настроение и первым делом выдает то, что я так ждал.
Я поверил ему. Сразу. Без оглядки. Он все-таки Следопыт, и лучше, чем кто-либо другой, способен восстановить произошедшее. Признаю, мне очень хотелось ему верить, и это придало его словам больший вес.
Через полчаса приехали Петр и студенты. В однушке стало тесно и многолюдно.
– Рад новой встрече, – Петр, успевший с весны набрать еще пару килограммов, протянул свою пухлую руку Августу, – И спасибо, что согласились приютить усталых путников. Знакомьтесь, это Дарья, она первокурсница, но успела заявить о себе на нескольких научных конференциях, – он подтолкнул вперед застенчивую девочку, – Ну, а с остальными вы знакомы – Мир, Диана, Денис, костяк нашего кружка.
– Ванная – прямо, кухня – за углом, распределяйтесь, кому что важнее – помыться или поесть, – непривычно видеть Августа в роли радушного хозяина, он раздает указания, успевая и пошутить между делом, – Ужин готов, прошу не судить строго, чем богаты, тем и рады. Переночуем, а завтра с утра отплывем в деревню. Вещи можете оставить в коридоре, места хватит.
Я стою чуть позади, за границами освещенного тусклой лампочкой круга, прячусь в полутьме и жду, когда гости пройдут в комнату. Мир бросил на меня удивленный взгляд, Диана улыбнулась было, но тут же нахмурилась, я заметил, что в этот раз ее волосы обычного темного цвета, новенькая робко держалась рядом с ней и испуганно отвела глаза, когда увидела мои синяки, Петр замешкался, раскладывая багаж, а когда выпрямился, присвистнул:
– Что, опять участвовал в уличных боях?
– Нет, сходил в аптеку, – невольно усмехаюсь, ведь, по сути, так и было.
– Ну-ну, – недоверчиво качает головой Петр. Замечаю тревогу в его глазах – с чего бы вдруг? Он раньше не проявлял такого участия. Видимо, что-то изменилось. Пока я ломаю голову над этой загадкой, подходит Денис:
– Что-нибудь интересное произошло, пока меня не было?
– Нет, ничего такого, а твои как?
– Мог и не ездить, чувствовал себя лишним, – мы одни, и Денис говорит откровенно, – Зато убедился, что там, в деревне, мой настоящий дом. Кстати, – спохватывается он, – я навестил парк на окраине, хотел посмотреть, изменилось ли что-то. Убил на это целый день, сам ведь помнишь, как долго туда добираться.
– И как? – по опыту знаю, что возвращение в прошлое – не лучший способ проводить время. Все равно воспоминания и реальность не будут друг другу соответствовать. Это как накладывать рисунок на реальный пейзаж – каким бы мастером ни был художник, они все равно не совпадут, не те пропорции, не те цвета, не то настроение. И в итоге – только горькое разочарование.
– Помнишь, как я начинал бегать? Эта аллея тогда была такой длинной, пока добежишь до конца, выдохнешься. А сейчас парк кажется совсем небольшим, – Денис улыбается.
– Так ты там бегал? – я удивлен.
– Просто хотел что-то себе доказать, глупо, наверное, но зато теперь не буду об этом думать, – как ни странно, я его понимаю. Иногда нужно вычеркнуть из списка очередной пункт, чтобы перейти к следующему.
– Всю зиму мечтал, что поеду в город, и именно в этот парк, где меня помнят медленным и неуклюжим, покажу всем, каким я стал, – продолжает смущенно Денис, – Я ведь смотрел на тех, кто меня обгонял, как на небожителей, завидовал их легкости и скорости, а сам плелся где-то в последних рядах. Думал, этого никогда не случится, что не смогу стать таким же, как они. Но мне удалось, и спасибо тебе за это! – он с улыбкой завершает свою тщательно подготовленную речь.
– А я-то тут при чем? Это только твоя заслуга.
– Нет, то есть, да, – я нарушил его сценарий, и теперь жду, когда он подберет правильные слова, – Ты помог мне справиться со страхом. У тебя это отлично получается.
Хочется спросить, какое это имеет отношение к бегу, но решаю не углубляться, чтобы не вгонять его в краску еще больше. Знал бы он, что я пережил всего несколько часов назад – забрал бы свои слова обратно. Да, Охотник сыт и доволен, он отсыпается после вылазки на волю, и я контролирую – или думаю, что контролирую – его. Или он дает передышку, чтобы вновь занять мое место? Эта мысль пугает, я старательно заглушаю ее, но продолжаю видеть краем глаза ее темный тревожный силуэт. Он не исчезает, даже когда я смотрю, прищурившись, на теплый вечерний свет за окном. За столом тесно, поэтому я устроился на подоконнике.
– Алек, иди к нам, места всем хватит, – Петр пытается передвинуть свой табурет, но безуспешно.
– Поешь, – Август передает тарелку и вилку, – День у тебя был тяжелый. Надо восстановить силы.
Я без возражений забираю ужин, признавая его правоту.
– Какие у вас планы? – разговор за столом постепенно переходит к интересующей всех теме.
– Хотим в первую очередь поговорить со стариками и поработать в музейной комнате при школе. Денис много о ней рассказывал, особенно о любопытных экспонатах, которые там хранятся. Заодно хотелось бы, если это не идет вразрез с вашими традициями, взглянуть на артефакты, которые передаются из поколения в поколение, я слышал, что у каждой семьи свой набор.
– Насчет подобных запретов я не знаю, но со старейшинами каждого рода вам придется договариваться отдельно, этот вопрос полностью в их ведении, – Август разливает чай.
– А с кем мне поговорить насчет вас? – Петр в который раз тянется к сладкому.
Мне тоже интересно услышать ответ. Август на мгновение замер, задумался:
– Формально – со мной, – заметно, что ему непривычно выступать в этой роли, – Но должен тебя предупредить – реликвии нашего рода утеряны. Одну забрал мой брат, бывший вожак, – я понимаю, что речь идет о перстне, – вторая исчезла после того, как здесь побывала экспедиция твоего предшественника, профессора Серебрякова, и мы не смогли ее вернуть. Есть еще третья, но она в захоронении. Прости, но я не могу позволить нарушить покой мертвых.
Я замечаю, что он и словом не обмолвился о подвеске, которую носит на груди, а ведь на данный момент это единственная вещь, которая дошла до нас из глубины веков.
– А вы можете их перечислить? – Петр подается вперед, он снова максимально собран.
– Кольцо, точнее, печатка, ты ее видел в прошлом году…
– Да-да, помню, – Мир торопливо кивает, – Я еще подумал, что его неплохо бы нарисовать, там были два волка, кусающие друг друга за хвосты.
– Точно, у тебя отличная память, – Август улыбнулся, – Второе – четки. Сами по себе они никакой ценности не представляли, темные полупрозрачные камни, нанизанные на нитку. Но отец дорожил ими, никогда с ними не расставался. Говорил, что в каждой из бусин заключены души предков, и перебирая их, он слышит древние голоса. Камней было двадцать три – ровно столько поколений наш род должен был главенствовать.
– Очень любопытно! А каким по счету поколением были вы? – в глазах Петра зажегся исследовательский интерес.
– Двадцать четвертым, если верить старикам, – с удивлением слушаю ответ Августа, никто раньше не упоминал об этом факте, – Может, поэтому четки и исчезли.
– А что насчет третьего артефакта? – Денис тоже явно впервые слышит об этом.
– Это нож. Короткое лезвие, рукоятка из березового капа, самый обычный. Наши женщины до сих пользуются такими, – я вспоминаю его рассказ о той давней ночи; Август сидит ко мне вполоборота, в глазах проскальзывает печаль, но этого никто не замечает, – Его похоронили с последней хозяйкой, так принято.
– Подожди, а разве ваши предки не сжигали покойников? – встрепенулся Петр.
– Да, но это постепенно менялось. В самом начале в земле хоронили только самых почитаемых людей племени. Вещи, которые они забирали с собой, оставляли в деревянном коробе, который воздвигали над могилой. Это был способ продемонстрировать им свое уважение. Нож давно покоится с нашей прабабкой, старики говорили, что она была могущественной шаманкой, способной повернуть реку вспять. Однажды она в ярости устроила такое сильное волнение, что со дна поднялся ил, и река несколько недель была мутной, – Август отпивает чай, немного смущенный пристальным вниманием.
– Алек, а ты знал об этом? – Петр неожиданно поворачивается ко мне.
– Не так детально, – я качаю головой. Пожалуй, стоит расспросить Августа об истории своего рода, – Вам нужно поговорить с Акимом и другими старейшинами.
– Да-да, – подхватывает Август, – Только они и остались, настоящие хранители прошлого, молодым-то неинтересны все эти предания.
Над столом повисает тишина. Солнце село, горизонт загроможден домами – в этом городе даже закат теряет свое величие, он изрезан проводами и рассыпается осколками в окнах.
– Ладно, нам всем пора отдохнуть, спасибо за ужин! – Петр со стуком ставит свою кружку на стол. Остальные следуют его примеру, благодарят и тоже поднимаются.
– Устраивайтесь в большой комнате, там всем хватит места, – Август провожает их в гостиную, – Кому-то придется перекантоваться на полу, надеюсь, это не проблема.
– А вы где будете? – Петр придирчиво осматривает свой спальный мешок, судя по потрепанному виду, тот побывал не в одной экспедиции.
– На кухне, нам не привыкать, – я помогаю Денису разложить матрас.
Мы оставляем гостей готовиться ко сну, я мою посуду, Август сидит с телефоном за столом. Голоса детворы стихли, родители разогнали всех по домам; с наступлением сумерек на площадку стали стягиваться подростки. Форточка настежь, в нее вливаются прохладный воздух и вечерние звуки – редкий шорох шин по асфальту, робкий гитарный перебор, взрывы хохота, негромкие голоса соседей, курящих на крылечке. Не знаю, смог бы я сейчас жить в таком доме, постоянно ощущая присутствие других людей. В столице было проще – там я проводил весь день в движении, нигде долго не задерживаясь, в квартиру возвращался поздно вечером, а на выходные уезжал за город. С тех пор многое изменилось – теперь я не уверен, что мне стоит находиться рядом с людьми. Поэтому и попросил Августа, чтобы мы заняли кухню, хотя он вначале планировал разместить здесь девушек.
– Почему ты не рассказал им про подвеску? – я выключил воду, вытер руки и сел напротив Августа.
Он отложил телефон:
– Думал, ты будешь против. Это слишком личная вещь. Пришлось бы объяснять и все остальное.
Он прав. В нашей жизни слишком тесно сплелись прошлое и настоящее, настолько тесно, что я порой теряюсь – что из них более реально.
– Ты по-прежнему не готов ее забрать? – Август снимает с шеи цепочку, протягивает мне.
Я ощущаю приятную тяжесть подвески на своей ладони – условная человеческая фигурка, довольно грубая, с двумя головами, которые смотрят в разные стороны.
– Нет, вряд ли я ее когда-нибудь заберу, – серебро тускло поблескивает на столе, – Все хотел спросить… Как ты уживаешься со своим Следопытом? У вас никогда не возникало разногласий?
– Мне не нужно с ним уживаться, это часть моих собственных способностей, часть моего я. Это мой опыт, мои навыки, мое чутье. Я и есть Следопыт, – Август немного удивлен, – Раз речь зашла об этом… Меня всегда интересовало, почему ты говоришь об Охотнике так, будто он посторонний?
– Посмотри на это, – я протягиваю ему подвеску, – Они разные. Их двое. Одно у них только тело, а вот разум – у каждого свой.
– Но они одно. Почему ты отвергаешь эту часть себя? Охотник – это тоже ты. Та часть, которая досталась тебе от предков. Я никогда не слышал, чтобы твои предшественники говорили о себе, как о двух существах. Они жили такими, какими их сотворила природа. Да, признаю, чаще всего ни к чему хорошему это не приводило. И, может, ты прав, когда отгораживаешься от него, – Август задумчиво крутит в руках фигурку.
– Ты говорил об этом с Акимом? – я наливаю в стакан воду, одновременно прислушиваюсь к тишине, воцарившейся за стеной. Похоже, гости уснули.
– Да, и не раз. Только не подумай, что я обсуждал это за твоей спиной. Мне хотелось помочь, понять, что тебя постоянно преследует. Аким единственный, кому я доверяю в этом вопросе.
Немного странно узнавать, что твой отец говорил о тебе с твоим же учителем, но я стараюсь не заострять на этом внимание:
– И к чему вы пришли?
– Чтобы выжить, мы должны приспосабливаться к новым условиям. Охотники в наше мирное время больше не нужны, их способности не востребованы. Наверное, отчасти поэтому большинство тех, кого я застал, кончили свои дни слишком рано. Им просто некуда было деваться. Их дар стал проклятьем. Родись они всего на полсотни лет раньше, смогли бы найти свою нишу. Но этот мир вытеснил их.
– Хочешь сказать, я тоже своего рода атавизм? – пытаюсь шутить, но мои слова прозвучали довольно уныло.
– Нет, – Август медлит, прежде чем продолжить, – Мне кажется, тебе неспроста достались эти способности. Ты – представитель будущего, понимаешь?
– Вряд ли. Скорее, пережиток прошлого. Одной ногой где-то там, а другой – тут.
– Ты это чувствуешь? – пристальный взгляд.
– Да, – прислушиваюсь к себе, чтобы сформулировать точнее, но, как назло, перед внутренним взором опять муть, поднятая со дна, и как ни пытаюсь, ничего не могу толком разглядеть, – Я ищу свое место, но до сих пор не нашел. То ли разминулся с остальным миром во времени, то ли он слишком быстро меняется.
Август молчит. Я ожидал, что он станет возражать, мол, все наладится, скажет, ты найдешь свой путь и всякое такое, что должны говорить отцы, но он ничего не произносит. И это странно. Я выжидающе смотрю на него, а он отводит глаза.
– Что тебе наговорил Аким? – решаюсь нарушить затянувшуюся тишину, потому что больше нет сил наблюдать за растерянностью Августа.
– Он думает, что ты как переходное звено между прошлым и тем, что еще предстоит. И поэтому вынужден всю жизнь проводить в борьбе с Охотником. Хотя, по сути, он и есть ты.
