Скотт Гершовиц
Любознательные, непоседливые и забавные. Как разговаривать с детьми о важном просто и увлекательно

Файнберг увидел проблему в стандартном описании наказания. Мы тоже найдем ее, если вспомним о пенальти за помеху пасу в американском футболе. Пенальти за помеху пасу – первый даун в месте нарушения – является строгим. Иногда исход игры висит на волоске. И пенальти налагает власть (судья) за нарушение (помеха пасу). Так что, если определение Рекса верно, пенальти – это наказание. Но что-то здесь не так. Помеха пасу – это определенно пенальти. Но мы не наказываем за нее игроков.

Вот еще пример. Вы забыли убрать машину в метель, и ее эвакуируют, когда приедут снегоуборочные машины. Опять же, это суровое наказание. Вам придется ехать на штрафстоянку и платить, чтобы вернуть машину. Но опять же вы были оштрафованы, а не наказаны. Действительно, если штраф ограничивается стоимостью буксировки и хранения автомобиля, то даже не ясно, что вы понесли наказание; вас лишь попросили оплатить расходы, связанные с вашей ошибкой.

Что, по мнению Файнберга, в определении Рекса упущено, так это символическое значение приговора. Наказание выражает ответное отношение, такое как негодование и возмущение. Когда государство называет кого-то преступником и сажает в тюрьму, оно осуждает поступок. «Уголовник не только чувствует неприкрытую враждебность своих охранников и внешнего мира, – объясняет Файнберг, – но и оправданность этой враждебности», так как это подходящий ответ на его преступление.

Если наказание – это то, о чем говорит Файнберг, то есть способ выражения ответного отношения, то из этого следуют две вещи. Во-первых, Джули не наказывала Рекса, когда отправилась с ним в угол. Она просто пыталась остановить его крик. Это не означает, что она осуждала его поступок. С точки зрения Файнберга, Джули дала Рексу пенальти (что тоже не очень хорошо). Так что, возможно, мы все время ошибались в спортивных метафорах. Ставить в угол – это пенальти.

Во-вторых, и это главное: тот факт, что наказание выражает ответное отношение, ограничивает круг лиц, которых мы можем наказать должным образом. Ответное отношение, как мы уже видели, – способ возложить на людей ответственность за их поступки. Поэтому наказание следует назначать только тем людям, которые несут ответственность за свои поступки. По этой причине уголовное право содержит множество положений, направленных на определение того, действительно ли обвиняемый несет ответственность за содеянное. Мы не наказываем (по крайней мере, официально) невменяемых или недееспособных людей^[21]. И уж тем более мы не караем тех, кого принудили совершить преступление. Мы делаем так с теми, кто, по нашему мнению, должен был поступать лучше.

* * *

Почему люди несут ответственность за свои поступки? Это сложный вопрос, и я не могу дать на него полный ответ. Но я могу дать краткий. Люди способны осознавать причины и реагировать на них так, как не могут предметы и даже умные животные. Наш дрессировщик любит говорить, что Бейли сделает все, чтобы получить то, чего она хочет. Если укусы привлекут к ней внимание, она будет продолжать в том же духе. Если нет, она остановится и попробует что-то еще. Конечно, она может сдерживать свои порывы, по крайней мере на некоторое время. Она научилась сидеть и ждать лакомства. Но она сдерживает свои порывы только тогда, когда считает, что это в ее интересах.

Чем отличаются люди? Ну встречаются такие, о которых можно подумать, что это не так. Мы все знаем людей, которым трудно действовать, следуя чему-то, кроме своих сиюминутных желаний. Но вместо этого люди могут действовать по причинам. Что такое причины? Это еще один сложный вопрос, на который я могу дать лишь поверхностный ответ. Но в общих чертах причины – это «надо», а не «хочу». То, что вы голодны, – это причина вас накормить, даже если я хотел бы видеть вас голодным. То, что вам больно, – причина для меня перестать стоять на вашей ноге, даже если я хотел бы на ней стоять. Обещание – это причина сделать то, что я сказал, даже если я хотел бы поступить по-другому^[22].

Кто-то отрицает эту разницу. Дэвид Юм, крупнейший философ шотландского Просвещения, писал, что «разум есть и должен быть только рабом страстей и никогда не может претендовать ни на какую-либо другую должность, кроме как служить и подчиняться им». Идея заключается в том, что мы все больше похожи на Бейли, чем может показаться. Конечно, я могу сойти с вашей ноги, даже если мне хотелось бы там остаться. Но делать это, считал Юм, возможно только во имя другого желания – например, не получить по морде. Разум, по мнению Юма, помогает нам понять, как удовлетворить наши потребности. Он не конкурирует с ними.

У Юма есть свои поклонники, но я к ним не отношусь. Я считаю, что разум и чувства действуют независимо. Наши страсти не всегда порождают причины. (Гитлер хотел уничтожить евреев – не причина.) И наши причины не всегда – или даже обычно – основаны на желаниях. (Я должен заплатить свои долги, даже если я не хочу этого делать, – и не только потому, что я буду страдать, если не сделаю этого.) Действительно, я бы пошел дальше и сказал, что наша человечность отчасти заключается в нашей способности отличать то, что мы должны делать, от того, что мы хотим.

Нельзя убедить Бейли. Единственный способ изменить ее поведение – это скорректировать стимулы. Но мы можем вразумить друг друга. И ответное отношение – способ это сделать. Когда вы сердитесь на кого-то, вы заявляете ему, что он должен был поступить лучшим образом. Им это не понравится. Но, по крайней мере, вы относитесь к нему как к человеку, ответственному за свои поступки, а не как к объекту или животному.

* * *

И теперь можно понять, что так тревожит в эксперименте Сазерленд. Когда она взялась за дрессировку мужа, она перестала видеть в нем человека и начала видеть в нем объект, которым она вправе манипулировать. (Надеюсь, вы слышите здесь отголоски кантианской идеи, с которой мы познакомились в первой главе, – о том, что мы должны относиться к людям не как к объектам.) Она перестала спорить с ним и начала его формировать. Или, по крайней мере, в той мере, в какой она пыталась его дрессировать. Я уверен, что в других отношениях и в иное время Сазерленд действительно воспринимала своего мужа как личность. И не хочу быть к ней слишком строг. Позже я скажу, что иногда нам следует объективно относиться к людям, даже к тем, кого мы любим. Но все же я хочу настоять: нельзя дрессировать супруга.

* * *

А что насчет детей? Стоит ли дрессировать их в описанном выше смысле? Еще как. Целый день, каждый день. По крайней мере, пока они маленькие. Потому что маленькие дети – это не ответственные люди. Невозможно поговорить с двухлетним ребенком о правильном и неправильном. Иногда вы говорите слова, а они отвечают словами. И кажется, что вы правда ведете беседу. Но, уверяю вас, это не так. Дети еще не могут понять разницу между тем, что они хотят делать, и тем, что должны.

Невозможно передать, сколько разговоров с маленькими детьми у меня проходило примерно так:

Я: Почему ты [взял это / ударил его / спустил штаны на людях]?

Ребенок: Затем, что хотелось.

Я: Да, но почему ты этого хотел?

Ребенок: Просто хотел.

Я: Да, но почему? Чего ты хотел добиться?

Ребенок: Просто хотел.

Я: Сколько раз я должен тебе повторять? Желания не являются причинами для действий.

Ребенок: Окей, бумер. Я читал Юма.

Я: Что? Я даже не бумер. Я из поколения X.

Ребенок: Разум – раб моей страсти, иксумер.

Я шучу. Отчасти. Но здесь есть и серьезная мысль:

Маленькие дети не отвечают за свои поступки. Они не могут достоверно отличить хорошее от плохого. И даже когда могут, не всегда способны контролировать свое поведение. У них нет соответствующих способностей. И это не их вина. Они такие, какие они есть.

В итоге: нельзя злиться на маленького ребенка. Конечно, вы все равно злитесь. Я рассердился на Рекса почти сразу, как только он вернулся домой из больницы. Сначала он почти не спал. А у Джули были тяжелые роды, поэтому несколько ночей я занимался всем, кроме кормления. Когда я держал его на руках, плачущего, несколько часов подряд, я испытывал множество эмоций, в том числе и злость на Рекса. Но это было недолго, потому что это была не его вина. Да и не могло быть. Рекс не был тем созданием, на которое можно злиться, поскольку он не нес ответственности за то, что делал.

Вы должны придерживаться объективного отношения к маленьким детям. А они маленькие, в нужном смысле, дольше, чем вы думаете, – по крайней мере, до четырех или пяти лет. Но где-то в шесть-семь лет они начинают становиться настоящими людьми. До этого они – животные. Ужасно милые животные. Которые выглядят как люди. И вроде бы звучат как люди. Но определенно не они. Маленькие дети – это нечто, «чем нужно управлять, работать, лечить или обучать».

* * *

И, пожалуйста, делайте это правильно. Когда Хэнк был маленьким, я брал его на детскую площадку. Он любил горку, которая вела в поролоновый бассейн. Хэнк мчался вниз на полной скорости, тормозил, а затем осторожно прыгал в поролон. (Дети Гершовицев осторожны.) Хэнк был не единственным, кто обожал этот аттракцион, поэтому вначале был хаос из пытающихся выстроиться в очередь детей. Но правила были строгими: нельзя начинать спуск по горке, пока ребенок перед тобой не вылезет из поролона.

Однажды я стоял на краю и помогал детям выбраться. Сбоку стоял маленький мальчик (лет трех-четырех), который не хотел держаться очереди. Он продолжал лететь в поролон. Порой он промахивался. Но не раз он приземлялся сверху на ребенка, вылезающего из поролона. Я обратился к его маме за помощью. Она пожала плечами и сказала: «Ну он такой. Непослушный».

Ну да. Он такой и есть. «И это твоя работа, – разумеется, не сказал я, – сделать из него кого-то лучше».

Со взрослыми мы иногда говорим о реабилитации как о цели наказания. Когда речь идет о детях, это слово не к месту. Мальчика нужно было адаптировать, сделать его пригодным для жизни с остальными – в первый раз.

Что должна была сделать его мать? Для начала она должна была остановить его на его горке. Обездвиживание – еще одна цель наказания. Положительной чертой посадки поджигателя в тюрьму является то, что он не сможет ничего сжечь, пока находится там. Если бы этот мальчик был моим, я бы схватил его за рубашку и удержал, чтобы он не мог причинить вред другим детям. Затем я бы опустился на его уровень, посмотрел ему в глаза и… представил бы, что он человек.

Серьезно. Я только что сказал вам, что маленькие дети – не люди. Но вы должны относиться к ним так, словно они таковыми являются. Нужно указывать детям на причины, даже если им будет трудно следовать указаниям. Необходимо объяснить: «Нельзя прыгать в яму, ты можешь кого-то поранить». И демонстрировать ответное отношение. Гнев не подходит, поскольку ребенок не обидел вас. Вместо этого нужно сказать ему, что вы разочарованы – вам грустно от того, что он сделал. Если после всего этого ребенок продолжает бросаться в пену, значит, пришло время постоять в углу. Или просто прекратить игры.

Когда дело доходит до наказания, главная задача родителя – вырастить ребенка, на которого смогут обижаться все остальные. Меня беспокоил этот мальчик, я опасался, что он может навредить другому. Но я не сердился на него. В том, что он делал, не было вины, поскольку он еще не был тем существом, от которого можно было требовать осознания причин и действий в соответствии с ними. Работа его родителей заключалась в том, чтобы сделать его таким. Для этого они должны были познакомить его с причинами и ответным отношением.

* * *

Сказав все это, я должен внести предостережение. Детям необходимо испытывать ответное отношение. Но с этим легко переборщить. Если вы действительно злитесь, это вас нужно поставить в угол.

Мы с Джули постоянно так делаем. Она слышала мои крики, понимала, что я действительно злюсь, и резко отстраняла меня: «Я поняла. Тебе нужно в угол», – говорила она. Затем она спокойно говорила с ребенком о том, что он сделал не так. Я делал то же самое с ней, но гораздо реже. В воспитании детей совместно с социальным работником есть свои плюсы.

Но даже когда вы в правильном расположении духа, вы должны быть осторожны в своих словах. Вы же не хотите, чтобы дети испытывали стыд и считали себя плохими. Стандартный совет – говорить с детьми об их поступках, а не о характере. Но и это не совсем верно. Когда ребенок делает что-то хорошее, вы должны похвалить его поступок как отражение его характера. Например: «Ого, как хорошо, что ты поделился этой игрушкой. Ты очень добрый человек, и ты хочешь быть другом для всех». Когда ребенок делает что-то плохое, вы должны критиковать его поступок как не соответствующий его личности. Например: «Брать эту игрушку было некрасиво. И это меня огорчает, потому что ты добрый человек, который любит делиться». Смысл в том, чтобы помочь ребенку сформировать позитивное самоощущение. Вы хотите, чтобы они воспринимали хорошее поведение как то, что заложено в них самих, а плохое – как отклонение, которое можно исправить.

Какое-то сочетание опыта социальной работы Джули и простого везения помогло нам найти эти стратегии, когда наши дети были маленькими. Но оказалось, что существует множество исследований, подтверждающих их эффективность. Если вы хвалите положительные черты характера и обращаетесь с детьми так, словно они отвечают за свои поступки, велика вероятность того, что в итоге у вас будут ответственные дети. Вы не можете полностью контролировать темперамент своих детей. Но в какой-то степени вы можете сформировать их характер. Вот почему стоит их дрессировать.

* * *

Не существует волшебного момента, когда маленький ребенок становится ответственным взрослым. Это происходит медленно, по мере того как они приобретают новые когнитивные способности. В самом начале – вспомните Рекса в его первый вечер дома после больницы – вы видите своего ребенка через чисто объективную призму. Но по мере их роста вы начинаете относиться к ним как к людям и чувствуете гнев, обиду и благодарность за то, как они себя ведут. Сначала вы разыгрываете эти эмоции – притворяетесь, что расстроены, даже когда с трудом подавляете смех. В следующий раз вы уже по-настоящему расстроены, поскольку считаете, что ребенок мог бы поступить лучше. А потом все возвращается обратно, потому что развитие ребенка – это петляющая нить.

Рекс сделал стремительный скачок вперед примерно в то время, когда Хэнк научился ходить. Ему было четыре года, и он носился по дому с диким остервенением. Когда Хэнк был малоподвижен, это не было большой проблемой, поскольку его легко было избежать. Но как только Хэнк стал двигаться, Рекс начал сбивать его, в основном случайно. Он врезался в Хэнка. Хэнк плакал. А Рекс тут же начинал судебную защиту.

– Я не хотел! – говорил он, если кто-то из нас случайно заставал такую сцену.

Он думал, что это его полностью оправдывает. Но вскоре он понял, что это лишь защита только против самого серьезного обвинения, с которым он мог столкнуться, – от побоев. Поэтому я познакомил его с идеей халатности. Я объяснил, что он должен быть осторожен рядом с Хэнком. И я сказал ему фразу, которую услышал от коллеги по юридической школе Марго Шлангер: «Я рад, что ты не хотел этого делать. Но ты должен хотеть не делать этого».

Это непростой урок, но Рекс быстро его усвоил. Он все равно врезался в Хэнка. И Хэнк все еще плакал. Но у Рекса была новая трактовка этого случая.

– Я пытался быть осторожным! – говорил он.

Поэтому я объяснил ему еще немного о халатности. Деликатное право не интересует, пытался ли ты быть осторожным. Его волнует только то, получилось ли. Закон рассматривает ваше поведение, а не психическое состояние. На это есть много причин, и не в последнюю очередь тот факт, что проще всего притвориться, что ты старался быть осторожным, когда это было не так, что часто случалось с Рексом.

– Я рад, что ты старался, – сказал бы я. – Но пытаться недостаточно. Ты должен быть осторожен. – А потом я отправлял Рекса в угол.

Это казалось первым серьезным наказанием как для нас, так и для Рекса. Это было серьезно для нас, потому что мы действительно наказывали его, а не просто играли. Мы хотели осудить то, что он сделал, и донести до него, что он должен был поступить лучше. Но было и нечто большее. Мы чувствовали, что должны защитить Хэнка и дать понять, что Рекс должен его беречь.

Наказание было серьезным и для Рекса, поскольку он мог понять, что мы действительно расстроены. Он видел, что мы ожидаем от него большего, и чувствовал себя ужасно из-за этого. Иногда он падал в обморок, не в силах выдержать тяжесть обвинения с нашей стороны.

Отстаивая право Хэнка на то, чтобы Рекс присматривал за ним, мы применяли корректирующую справедливость. Рекс вел себя так, будто ему не нужно было присматривать за Хэнком. Мы дали понять, что он должен. И мы не просто сказали это. Мы сделали его беспечность дорогостоящей.

Мы также вершили карательное правосудие.

Что это такое? Мы долго откладывали этот вопрос, но наконец-то смогли ответить – и понять, почему иногда имеет смысл причинять страдания. Если корректирующее правосудие направлено на оправдание жертв, то карательное направлено на осуждение правонарушителей. Оно требует, чтобы мы понизили их социальный статус, хотя бы временно, как способ неприятия их поступка. Наказание сигнализирует о том, что вы потеряли положение, поскольку вы подвергаетесь суровому обращению, от которого обычно имеете право быть свободным.

Это легче понять на примере взрослых. Давайте вспомним приговор, вынесенный Броку Тернеру после того, как он совершил сексуальное домогательство к Шанель Миллер на вечеринке в Стэнфорде. Прокурор просил приговорить его к шести годам лишения свободы, но судья дал Тернеру всего шесть месяцев. Этот приговор вызвал возмущение, и вполне справедливо. Но я хочу спросить: а что в этой истории не так? Была ли она несовершенна, потому что не смогла сбалансировать какую-то вселенскую бухгалтерскую книгу? Если да, то сколько страданий необходимо, чтобы свести баланс? И как перевести это в годы?

Я думаю, что приговор был ошибочным по более приземленным причинам. Он послал неверные сигналы о Миллер и Тернере. Приговор был слишком мягким, чтобы реабилитировать Миллер. Казалось, он предполагает, что случившееся с ней не имеет большого значения – или, что еще хуже, что и она сама не важна. (В Калифорнии шесть месяцев тюремного заключения – это приговор за мелкую кражу – хищение на сумму менее 950 долларов.) Это провал корректирующего правосудия. И наказание также не было справедливым с точки зрения карательного правосудия. Он предполагает, что Тернер поступил не так уж ужасно – его следует принять обратно в общество после того, как он чуть-чуть постоит в углу.

Мы заключаем в тюрьмы шокирующий процент граждан – больше на душу населения, чем в любой другой стране. И это не повод радоваться. Мы должны держать в заключении гораздо меньше народу. Но я бы не стал полностью отменять тюрьмы. Когда люди жестоко обращаются с другими, нужно привлекать их к ответственности, и тюремное заключение может быть прекрасным способом это сделать. Помещение человека в тюрьму сигнализирует о том, что на данный момент он не может жить вместе с остальными. Это сигнал, что мы не доверяем им, что нам нужен перерыв. Это подходящее наказание за некоторые преступления.

Вернее, так бы и было, не будь наши тюрьмы таким кошмарным местом. Иногда оправданно изолировать людей от общества. Но нет никакого смысла помещать людей в переполненные тюрьмы, где они подвергаются серьезному риску насилия со стороны заключенных и охранников, игнорируются их медицинские потребности, а обращение с ними унижает человеческое достоинство. Человек, совершивший плохой, даже вопиющий поступок, все равно остается человеком. Когда мы не уважаем человечность правонарушителя, мы не уважаем и свою собственную, поскольку подразумеваем, что ее легко потерять.

Более того, мы должны помнить: почти в каждом случае мы снова будем жить с теми, кого мы заключили в тюрьму. Наказание должно открывать возможность того, что мы можем делать это гармонично; более того, оно должно способствовать этому. Если мы обращаемся с людьми бесчеловечно, мы не должны удивляться, когда они отвечают нам тем же. Но верно и обратное: если мы относимся к людям с уважением, то, скорее всего, получим его в ответ. Иногда наказание оправданно, даже суровое – разлука с друзьями и семьей. Но мы можем осуждать людей, не обрекая их на опасную и беспросветную жизнь, которой живут заключенные в наших тюрьмах.

Однако остается вопрос: если главное в наказании – передать послание, а тюрьмы, как правило, являются ужасным местом, почему нельзя просто осудить правонарушителей словами? Зачем отправлять их за решетку? Ответ таков: слова не могут донести любой посыл. Действия говорят громче, как мы часто повторяем. Поверили бы вы человеку, который говорит, что любит вас, но никогда не поступает так, будто это правда? Вряд ли, и осуждение работает точно так же. Вы можете сказать, что рассержены поступком человека, но если это не отразится на вашем отношении к нему, люди не будут воспринимать вас всерьез.

Почему мы наказываем? Мы видели много причин: сдерживание, реабилитация, лишение трудоспособности. Но главная причина – это возмездие. Мы наказываем, чтобы выразить осуждение. И карательное правосудие требует этого всякий раз, когда это осуждение заслуженно.

* * *

Но это не значит, что мы должны делать так всегда. Иногда мы можем забыть о справедливости. Более того, иногда мы должны.

Я работал юридическим клерком у Рут Бейдер Гинзбург. Я многому научился у нее в области права, но я также узнал много нового о жизни. У судьи был знаменитый успешный брак с ее мужем Марти. Поэтому люди часто спрашивали у нее совета по поводу отношений. Она передавала советы, которые ей самой дала свекровь перед свадьбой. «В каждом хорошем браке, – говорила она, – иногда полезно быть немного глухим».

Она имела в виду: не нужно воспринимать всерьез каждую мелочь. Ваша жизнь станет даже лучше, если вы не будете обращать внимания на некоторые из них. Переход к объективному взгляду может помочь. Сазерленд поняла это, когда дрессировала своего мужа. «Раньше я принимала его недостатки близко к сердцу, – объясняет она, – его грязная одежда на полу была оскорблением, символом того, что он недостаточно заботится обо мне». Но когда она посмотрела на него через призму объективности, то поняла, что дело не в ней. Некоторые привычки, как она убедилась, просто «слишком укоренились, чересчур инстинктивны, чтобы от них можно было избавиться».

Стросон не удивился бы тому, что объективное отношение помогло Сазерленд освободиться от чувства обиды. Опасно постоянно занимать объективную позицию по отношению к другим; это угрожает их человечности и вашей. Если вы не видите в других ответственности, вы не можете считать себя носителем прав, поскольку это две стороны одной медали. Но и Стросон считал, что в отдельных случаях объективное отношение может быть полезным. Мы можем принять его, сказал он, «как убежище от напряжения вовлеченности, как инструмент политики или просто из интеллектуального любопытства».

Я настаиваю на том, что нельзя дрессировать супруга. Однако есть много полезного в том, чтобы иногда занять объективную позицию. Мы не полностью рациональные существа. Можно распознать причины и действовать в соответствии с ними. Но невозможно понять их все. Или даже действовать согласно тем, которые мы узнали. Нужно сделать все возможное, чтобы сохранить место и найти снисхождение для тех частей личности друг друга, которые глубоко укоренились и трудно изменимы.

В случае с детьми это не так важно, поскольку они не стоят на месте. Но усталость, голод и стресс также подрывают способность реагировать на причины. Это справедливо и для взрослых. (Не вставайте на пути Джули, когда она голодна.) И уж тем более это верно для детей. Они ведут себя хуже всего, когда устали или голодны. Это вызывало некоторое напряжение в нашем доме. Джули часто была готова простить плохое поведение. «Давай просто уложим его спать», – говорила она. Мне хотелось ответить, чтобы ребенок не подумал, что усталость – это универсальное оправдание. Оглядываясь назад, я думаю, что мы оба были правы. Или скорее справедливы. Можно дать детям слабину. Иногда.

Мы можем расширить эти наблюдения. Наше общество чрезвычайно карательно. Мы сажаем в тюрьму множество людей, которые совершают мелкие правонарушения, когда они устали, голодны или находятся в состоянии стресса. Нам нужно работать над миром за пределами тюрьмы, чтобы было меньше случаев, когда человек ломается подобным образом. Но, пока мы работаем над этим, следует помнить: мы не обязаны осуждать все правонарушения, которые видим. Мы можем оставить все как есть. Иногда. Более того, позволяя всему идти своим чередом, мы можем вершить иную, более глубокую справедливость.

* * *

Иногда мы все вместе ложимся В постель и читаем перед сном. Однажды вечером, когда Хэнку было восемь лет, он читал книгу про Minecraft. Он не хотел останавливаться, когда пришло время гасить свет.

– Хэнк, пора закрыть книгу, – сказала Джули после нескольких предупреждений.

– Нет, – резко ответил он.

– Это не вопрос, Хэнк. Уже поздно, и пора спать.

– Я не собираюсь останавливаться, – сказал он, переворачивая очередную страницу.

– Если ты не прекратишь, завтра тебе нельзя играть в Minecraft.

Это была серьезная угроза – мы находились посреди пандемии, и Minecraft был основной формой социального контакта Хэнка.

– Ты не можешь запретить мне читать, – сказал Хэнк. – Я не обязан делать то, что ты говоришь.

– Нет, обязан, – сказала Джули, потянувшись, чтобы забрать у него книгу. – И тебе лучше перестать разговаривать со мной в таком тоне.

– Я буду разговаривать с тобой как захочу, – сказал Хэнк.

Это было необдуманно. Игра в Minecraft на следующий день была оперативно отменена. Я заглянул в комнату Хэнка через несколько минут, чтобы пожелать ему спокойной ночи, после того как Джули уложила его спать. Он был расстроен, свернулся клубочком и плакал у стены.

– Похоже, тебе было трудно быть вежливым сегодня вечером, – сказал я, присев рядом.

– Так и было, – причитал он, – не могу поверить, что ты обвиняешь меня в этом.

– Ну ты не был уважителен, – сказал я.

– Я знаю. Но винить меня несправедливо. Мне было трудно.

Я проглотил смешок. Хэнк – хороший адвокат, он всегда найдет себе оправдание. Тем не менее я не мог согласиться с этим. Его бунт был слишком наглым, чтобы его игнорировать, хотя ему и в самом деле было нелегко.

Но я все равно его обнял. И сказал ему, что люблю его. И глупо шутил, пока он не улыбнулся.

Хэнк понял сообщение «Никакого Minecraft». Он знал, что повел себя плохо. Но я не хотел, чтобы это было последнее сообщение, которое он услышал. Он один из нас, и он всегда будет одним из нас, как бы плохо он себя ни вел.