Александр Сивинских
У всякой зверушки

Копытные тревожились не напрасно. Безусловно, это был хищник, грозный хищник. Пожалуй, наиболее опасный из всех существующих в природе. Я и не знал, что он может летать. Человек.

Его несло странное устройство: сверху шар из тонкого пластика, полный горячего воздуха, снизу паутина из десятков тросов. Сам хозяин обосновался в центре паутины, как мохнатый крестовик. Мы подобрались поближе… и я чуть не «вылетел из седла» от изумления. Закутанная в меха, обвитая сетью тросов, балансирующая внутри небольшой корзины с набором малопонятных устройств, под шаром извивалась прекрасная, как мечта, девушка.

Девушка, ей-богу!

Причиной ее конвульсивных движений был крупный слепень, явно облюбовавший летунью под носительницу кладки. Раздувшийся яйцеклад насекомого, диаметром с мой мизинец, то являл наружу, то втягивал внутрь зазубренный гарпун яйца. До «выстрела» оставались считаные секунды. Девушка была обречена. Страшная судьба – носить в себе личинку слепня, полностью парализующую собственную волю жертвы и пожирающую изнутри тело.

Ненавижу слепней!

Анфиса тоже не любила слепней. Но отнюдь не в гастрономическом плане.

Бросок, удар, хруст. По ветру закружились слюдяные крылышки. Я поспешил покинуть стрекозиное сознание. Все, что требовалось, я уже узнал, а вот быть Анфисой, хотя бы и частично, когда она кушает (по обыкновению, пренеопрятно), – слуга покорный! Да и добыча была не в моем вкусе.

Обратный переход занял мгновение. В ушах еще скрипел крошащийся хитин, когда я вынырнул в родном теле. Домашние напряженно изучали мои руки, держа наготове запотевшую крынку. Я пошевелил пальцами, и тут же в рот полилось освежающей прохладой молоко. Стянутые конопляной бурдамагой в жесткий узел, голосовые связки расслабились, я закашлялся. Ненавижу этот момент: ручонки дрожат, в животе непристойно урчит, а голос… Голос напоминает блеяние новорожденного козленка, последнего в окоте.

Тем не менее домашние ждали отчета, и я вкратце ознакомил их с результатами разведки.

Свиньи немедля заметались в поисках патронов к дробовику. Машка лишь безразлично фыркнула. Дескать, чего там волноваться из-за глупой девчонки, не сумевшей даже от мошки самостоятельно избавиться?

Ну а я… Я, конечно же, не был напуган. Был ли я безразличен? Где там! Что угодно, только не безразличие колотило меня сейчас лихорадкой нервной дрожи: мне предстояла встреча с первым живым человеком за столько лет. Да что там, за всю жизнь! И с каким человеком…

Своих родителей я помнил настолько смутно, что подчас всерьез сомневался, существовали ли они вообще. А унисы… Несчастные ночные создания, бесполые и бессмертные, что следят за холодильными установками рыбозавода, не замечая течения времени, разве они люди? Внешне – может быть, но не более того.

И вдруг – это чудо в мехах…

Я нахлобучил сомбреро и поспешил во двор.

Теперь даже без услуг конопли и Анфисы можно было разглядеть мельчайшие детали летательного устройства. И облик его наездницы. Избавленная от смертельной угрозы, она ловко манипулировала тросами, направляя шар к Усадьбе, лишь иногда опасливо косясь на крупную стрекозу, чертящую вокруг нее стремительные спирали.

Я, как мог, постарался успокоить встревоженных коз. Поняв после бесплодных уговоров, что эта задача без Хавроний мне не по плечу, ухватил Прошку за рога и потянул в загон. Испуганно голосящий табунок бросился вслед за вожаком.

Когда я наконец-то справился с бестолковой скотиной, шар уже завис над центром двора и медленно опускался. Девушка махала мне рукой и широко улыбалась, сверкая зубами. Зубы у нее были просто великолепные. И волосы. И глаза. Все у нее было великолепным. То есть для меня – все.

И я стоял, очумевший от этого великолепия, и не знал, как быть.

Девушка тем временем отлично справилась и без моей помощи. Едва коснувшись ногами земли, она погасила направленную соплом вверх, в горловину шара, паяльную лампу и, грациозно высвободившись из путаницы тросов, ловко прикрутила свисающий конец одного из них к вороту колодца. Шагнула ко мне, протянула узкую ладошку и хрустально пропела:

– Привет!

Все было чудесно. Все были счастливы. Флора очаровала даже Хавроний, бросившихся поначалу на нее с «вертикалкой» наперевес. Петруха едва успел отвести смертоносные стволы, когда свиньи решили, что коварная пришелица тянет к нему руку с целью оцарапать ядовитыми когтями. Однако ядовитые когти оказались обычными, хоть и раскрашенными, ноготками, а протянутая рука – приветственным жестом, принятым в прошлом.