Би пошла назад.
– Ну как? Понравилось? – спросила Тина.
– Да-a, ничего себе. Я, пожалуй, останусь здесь, – сказала Би.
Недавно выстроенный дом Сэма Кларка, созвавшего гостей в честь Кэрол, принадлежал к самым большим в Гофер-Прери. Это было приземистое четырехугольное строение, отделанное гладко выструганными, тщательно пригнанными обшивочными досками и украшенное башенкой и крыльцом с навесом. Внутри дом был весь блестящий, твердый и приветливый, как новое дубовое пианино.
Кэрол умоляюще взглянула на Сэма Кларка, когда он вразвалку подошел к двери и закричал:
– Привет юной даме! Примите, сударыня, ключи от города!
Позади него в гостиной она увидела гостей, сидевших широким чинным кругом, словно они пришли на похороны. Итак, они ждали! Ждали ее. Ее решимость пролить на них цветочный дождь любезностей сразу иссякла. Она с тревогой обратилась к Сэму:
– Я боюсь показаться им! Они слишком многого ожидают. Ведь они мигом проглотят меня – ам! – и готово.
– Что вы, милая, они полюбят вас, как я полюбил бы, если бы не боялся, что доктор вздует меня.
– Н-но… мне страшно! Глаза справа, глаза слева – прямо податься некуда!
Она сама себе казалась истеричкой и думала, что Сэм, верно, считает ее сумасшедшей. Но он только усмехнулся:
– Ну, вы спрячетесь под крылышко Сэма, и если кто-нибудь вздумает слишком бесцеремонно разглядывать вас, я ему покажу!.. Вперед! Запомните, мой девиз: «Сэмюел – восторг женщин и гроза мужей».
Обняв Кэрол за талию, он повел ее, провозглашая:
– Леди и менее прекрасные половины, вот новобрачная! Не буду представлять ее каждому в отдельности, так как ей все равно не упомнить всех ваших корявых имен. Ну, входите в эту звездную палату!
Присутствовавшие вежливо смеялись, но не покидали безопасного положения в кругу и не переставали пялить глаза.
В свой туалет к этому вечеру Кэрол вложила много выдумки. Она скромно, на пробор, причесала волосы, уложила косу. Теперь она жалела, что не взбила их повыше. На ней было узкое шифоновое платье, перехваченное широким золотым поясом. Квадратный вырез обрисовывал шею и линию плеч. Но по тому, как они оглядывали ее, она поняла, что они не одобряют ее вида. Она то жалела, что не надела закрытого стародевического платья, то думала о том, как хорошо было бы ошеломить эту публику ярким, кирпично-красным шарфом, купленным еще в Чикаго.
Ее обвели по кругу. Голос ее механически повторял безопасные фразы: «О, я уверена, что мне здесь очень понравится!», или: «Да, в горах Колорадо мы провели время чудесно», или, наконец: «Да, я жила в Сент-Поле несколько лет. Юклид Тинкер? Нет, не припоминаю, чтобы встречалась с ним, но, конечно, слыхала».
Кенникот отвел ее в сторону и шепнул:
– Теперь я представлю тебя им поодиночке.
– Сначала скажи мне два слова о каждом.
– Ладно… Вон та красивая пара – это Гарри Хэйдок и его жена Хуанита. Его отцу почти целиком принадлежит галантерейный магазин, но ведет дело Гарри, все держится на нем. Толковый малый! Вон там – Дэйв Дайер, владелец аптекарского магазина, ты сегодня уже познакомилась с ним, замечательный стрелок! А этот сухопарый за ним – Джек Элдер: у него лесопилка, «Минимеши-хаус» и крупный пай в Национальном фермерском банке. Он и его жена – компанейские люди; с ним и с Сэмом я часто хожу на охоту. А вон тот старикашка – Люк Доусон, первый богач в городе. Следующий за ним – портной Нэт Хикс.
– Серьезно? Портной?
– Конечно! Почему же нет? Может быть, мы немного отстали, но мы демократичны. Я хожу с ним на охоту так же, как с Джеком Элдером.
– Я очень рада. Никогда еще не встречала портных в обществе. Должно быть, замечательно приятно видеть портного и не думать о том, сколько ты ему должен. А скажи… с твоим парикмахером ты тоже пошел бы на охоту?
– Нет, но… не надо смеяться над демократизмом! Кроме того, я знаю Нэта уже много лет, и… кроме того, он замечательный стрелок, и… так уж тут принято! Сразу за Нэтом – Чет Дэшуэй. Вот болтун! Как пойдет рассуждать о религии, или о политике, или о книгах – до смерти заговорит.
Кэрол с вежливым интересом посмотрела на мистера Дэшуэя – смуглую личность с широким ртом.
– Да-да, я знаю! У него мебельный магазин!
Она была очень довольна собой.
– Верно, и он также гробовщик. Он тебе понравится, пойдем, поздороваемся с ним!
– Нет-нет, что ты! Он… он… неужели он сам бальзамирует трупы и все такое?.. Я не могла бы пожать руку гробовщику!
– Отчего же? Ты ведь с гордостью пожала бы руку знаменитому хирургу, после того как он только что вспорол кому-нибудь живот?
Кэрол старалась вернуть себе солидную уравновешенность зрелой женщины.
– Да. Ты прав. Я хочу… О дорогой мой, если бы ты знал, как я хочу полюбить приятных тебе людей! Я хочу видеть их такими, какие они есть!
– Да, но надо уметь видеть людей такими, какими их видят другие. Это все дельный народ. Ты знаешь, что Перси Брэзнаган родом отсюда? Родился и вырос здесь.
– Брэзнаган?
– Да, ты знаешь – председатель «Велвет мотор компани» в Бостоне. Это самый крупный автомобильный завод в Новой Англии.
– Кажется, я слыхала о нем.
– Ну конечно! Он архимиллионер. Так вот, Перси почти каждое лето приезжает сюда удить окуней. Он говорит, что если бы он мог уйти от дел, то предпочел бы жить здесь, а не где-нибудь в Бостоне или Нью-Йорке. Он не брезгает знакомством с Четом из-за того, что тот гробовщик.
– Ах, оставь! Я… я буду хорошо относиться ко всем. Я буду для всех них солнечным лучом!
Он подвел ее к Доусонам.
Люк Доусон, дававший ссуды под залог и владевший множеством отобранных у владельцев участков в северной части округа, был медлительный человек с глазами навыкате и молочно-белым лицом, одетый в мягкий серый плохо отутюженный костюм. На жене его, женщине с поблекшими щеками, поблекшими волосами, поблекшим голосом и вялыми движениями, было дорогое зеленое платье с пышно расшитым бисером корсажем, бисерными кистями и довольно странными просветами между пуговицами на спине. Она носила это платье с таким видом, будто купила его подержанным и боялась встретиться с прежней владелицей. Супруги были люди робкие.
Первым, приветствуя жену доктора, пожал ей руку «профессор» Джордж Эдвин Мотт, инспектор учебных заведений, похожий на очень загорелого китайского мандарина.
После того как Доусоны и мистер Мотт засвидетельствовали, что они «рады познакомиться» с Кэрол, говорить, по-видимому, стало больше не о чем. Тем не менее разговор автоматически продолжался.
– Как вам понравился Гофер-Прери? – плаксиво протянула миссис Доусон.
– О, я уверена, что буду чувствовать себя здесь прекрасно!
– Тут столько милых людей! – Миссис Доусон взглядом призвала на помощь мистера Мотта. Тот наставительным тоном начал:
– Здесь весьма симпатичное население. Я недолюбливаю кое-кого из бывших фермеров, приезжающих провести тут на покое остаток своих дней, особенно немцев. Они так неохотно платят школьный налог. Вообще, им жаль истратить лишний цент. Но остальное население очень симпатично. Вы знаете, что Перси Брэзнаган родом отсюда? Учился тут в нашей старой школе.
– Я слыхала об этом.
– Да, это орел! Мы с ним ходили вместе удить рыбу во время его последнего приезда.
Доусоны и мистер Мотт устало переминались с ноги на ногу и улыбались, подчеркнуто внимательно глядя на Кэрол в упор. Она спросила:
– Скажите, мистер Мотт, вы не пробовали ввести новые методы воспитания? Например, модную теперь систему детских садов или систему Гэри?
– Ах, вы об этом! Большинство этих мнимых новаторов просто гонятся за сенсацией. Я признаю ручной труд, но латынь и математика всегда будут основой здорового американизма, чего бы ни требовали эти чудаки. И чего они, собственно, хотят: ввести уроки вязания или двигания ушами?
Доусоны одобрительно улыбались мудрым словам ученого. Кэрол ждала, чтобы Кенникот выручил ее. Остальные, как чуда, ждали развлечения.
Гарри и Хуанита Хэйдок, Рита Саймонс и доктор Терри Гулд являли в своем лице светскую молодежь Гофер-Прери. Кэрол представили им. Хуанита Хэйдок тотчас закудахтала пронзительно и ласково:
– Ну, мы очень рады, что вы войдете в нашу компанию! У нас предполагаются интересные вечеринки с танцами и всякой всячиной. Вы должны присоединиться к «Веселым семнадцати». Мы играем в бридж и раз в месяц устраиваем ужины. Вы, конечно, играете?
– Н-нет, не играю.
– Неужели? Живя в Сент-Поле!
– Я всегда была безнадежным книжным червем.
– Мы непременно научим вас. Бридж – это половина радостей жизни.
Хуанита приняла теперь покровительственный тон и презрительно смотрела на золотой пояс Кэрол, который перед этим вызывал ее восхищение.
Гарри Хэйдок вежливо осведомился:
– Как вы думаете, вам понравится наш городок?
– Я уверена, что буду очень, очень любить его!
– Здешние люди – лучшие люди на свете. И такие деляги! У меня, скажу вам, было много случаев переехать в Миннеаполис, но нам нравится здесь. Это город с будущим. Вы знаете, что Перси Брэзнаган родом отсюда?
Кэрол почувствовала, что неумение играть в бридж ослабляет ее позиции в борьбе за существование. Охваченная нервным желанием восстановить свое положение, она обратилась к доктору Терри Гулду, молодому любителю бильярда и конкуренту ее мужа. Сделав ему глазки, она быстро заговорила:
– Я непременно научусь играть в бридж. Но гораздо больше я люблю проводить время на свежем воздухе. Нельзя ли устроить прогулку на лодках, с удочками, а потом закусить где-нибудь на берегу?
– Ну еще бы! – заверил ее доктор Гулд; он очень внимательно разглядывал гладкую нежно-смуглую покатость ее плеча. – А вы любите удить? Я помешан на рыбной ловле! А бридж – я берусь научить вас. Вы вообще любите карты?
– Когда-то я прилично играла в безик.
Кэрол помнила, что безик – какая-то игра, как будто карточная. А может быть, вид рулетки. Но ее ложь имела блестящий успех. Немного лошадиное, но все-таки красивое, румяное лицо Хуаниты выразило сомнение. Гарри почесал нос и смиренно произнес:
– Безик? Это, кажется, изрядно азартная игра, так, что ли?
К их группе стали подходить другие. Кэрол всецело завладела разговором. Она смеялась, была легкомысленна, а сердце у нее замирало. Она не различала отдельных людей вокруг себя. Они были для нее словно зрители в театре, перед которыми она, пересиливая смущение, разыгрывала роль «молодой жены доктора Кенникота – такой умницы!».
– Знаменитые здешние просторы – вот что меня влечет! Я никогда больше не буду читать ничего, кроме спортивных разделов в журналах. Уил обратил меня в свою веру во время нашей поездки по Колорадо. Там было множество горе-туристов, которые боялись нос высунуть из автобуса. А я купила себе кричащего цвета короткую юбку, выше щиколоток, и под негодующими пресвитерианскими взорами всех этих школьных начальниц из Айовы прыгала со скалы на скалу, как быстрая серна, и… По-вашему, вот доктор Кенникот – завзятый охотник, а вы бы поглядели, как он смело раздевался и нырял в ледяную горную речку, мне ничего не стоило подбить его на это!
Она чувствовала, что они колеблются, не возмутиться ли, но Хуанита Хэйдок – та все-таки восхищенно рассмеялась. Кэрол продолжала болтать:
– Я уверена, что распугаю чинных пациентов моего мужа. Скажите, доктор Гулд, он хороший врач?
Соперник Кенникота захлебнулся от такого нарушения профессиональной этики и не сразу нашелся:
– Я сейчас отвечу вам, миссис Кенникот. – Он улыбнулся ее мужу, давая понять, что все, что он скажет из желания быть остроумным, не должно быть обращено против него в медицинско-коммерческой войне. – Кое-кто в городе говорит, что доктор не последний диагност и мастер выписывать рецепты, но позвольте мне шепнуть вам – только, ради бога, не говорите ему, что я это сказал! – никогда не обращайтесь к нему с чем-нибудь более серьезным, чем аппендектомия левого уха и страбизм кардиографа!
За исключением Кенникота, никто не понял, что это значит, но все рассмеялись. В воображении Кэрол гостиная Сэма Кларка наполнилась лимонным отсветом парчовых панелей, шампанского, прозрачных драпировок, хрустальных канделябров и веселящихся герцогинь. Только Джордж Эдвин Мотт и бледнолицые мистер и миссис Доусон еще не были покорены. Казалось, они соображали, не следует ли им показать, что они не одобряют всего этого. Она сосредоточила свое внимание на них.
– А вот с кем бы я не решилась отправиться в Колорадо, так это с мистером Доусоном! Я убеждена, что он опасный сердцеед. Когда нас знакомили, он так страшно сжал мне руку!
– Ха-ха-ха!
Все пришли в восторг. Мистер Доусон таял от блаженства. О нем говорили разное: что он ростовщик, хищник, жмот, скряга, но никто еще не называл его ловеласом.
– Он страшный человек, не правда ли, миссис Доусон? Вы, наверно, держите его взаперти?
– О нет, но, может быть, следовало бы! – слегка краснея, отозвалась миссис Доусон.
В течение четверти часа Кэрол бодро вела разговор. Она успела сообщить, что намерена организовать музыкальные спектакли, что она предпочитает кафе-парфэ бифштексу, что она хотела бы, чтобы доктор Кенникот никогда не разучился ухаживать за интересными женщинами, и что у нее есть пара золотистых чулок. Они тупо ждали продолжения. Но она больше не могла выдержать и спряталась на стуле за широкой спиной Сэма Кларка. Морщинки улыбок разгладились на постных лицах всех участников вечеринки, и вот они уже снова стояли в разных местах комнаты в безнадежном ожидании веселья.
Кэрол прислушивалась. Она увидела, что в Гофер-Прери не умеют общаться. Даже теперь, когда сошлась вместе светская молодежь, любители охоты, почтенные умы и солидные финансисты, они веселились так, словно среди них сидел мертвец.
Хуанита Хэйдок много тараторила своим трескучим голосом, но все это касалось только ее знакомых: говорят, что Рэйми Вузерспун собирается выписать пару лакированных ботинок на пуговицах, с серым верхом; а у Чэмпа Перри ревматизм; Гай Поллок еще не оправился от гриппа, а Джим Хоуленд просто спятил – выкрасил свой забор в оранжевый цвет.
Сэм Кларк беседовал с Кэрол об автомобилях, но он не забывал и о своих обязанностях хозяина. Разговаривая, он все время подымал и опускал брови. Вдруг он прервал себя:
– Надо расшевелить их! Как ты думаешь, – озабоченно обратился он к жене, – надо, пожалуй, расшевелить их?
Он протиснулся на середину комнаты и закричал:
– Друзья, давайте устроим концерт!
– Да-да, давайте! – завизжала Хуанита Хэйдок.
– Послушайте, Дэйв, изобразите нам, как норвежец ловит курицу!
– Вот-вот! Это забавная штука. Покажите-ка, Дэйв! – поддержал Чет Дэшуэй.
Мистер Дэйв Дайер любезно исполнил номер.
Все гости шевелили губами, готовясь к тому, что их вызовут исполнить их коронные номера.
– Элла, прочтите-ка нам «Мою старую любовь»! – потребовал Сэм.
Мисс Элла Стоубоди, старая дева, дочь председателя ионического банка, потирала сухие руки и краснела:
– О, вам, верно, уже надоело слушать эту старую вещь!
– Что значит «надоело»? Даже и не думайте! – настаивал Сэм.
– Я сегодня совсем не в голосе.
– Бросьте! Начинайте!
Сэм громко объяснял Кэрол:
– Элла у нас по декламации первая! У нее специальная подготовка. Она целый год изучала в Милуоки пение, и красноречие, и драматическое искусство, и стенографию.
Мисс Стоубоди прочла «Мою старую любовь». На бис она продекламировала чрезвычайно оптимистическое стихотворение о могуществе улыбки.
Было исполнено еще четыре номера: один еврейский анекдот, один ирландский, один датский и пародия Нэта Хикса на надгробную речь Марка Антония.
За зиму Кэрол пришлось семь раз видеть и слышать ловлю курицы Дэйвом Дайером, девять раз слышать «Мою старую любовь» и дважды еврейский анекдот и надгробную речь.
Но сейчас она развеселилась, и ей так хотелось быть веселой и простодушной, что она была огорчена не менее других, когда программа была исчерпана и общество мгновенно погрузилось в прежнее оцепенение.
Вскоре гости отказались от попыток поддерживать праздничный тон и начали болтать непринужденно, как у себя в лавках или дома.
Мужчины и женщины разделились; стремление к этому обнаружилось с самого начала вечера. Покинутая мужчинами, Кэрол была предоставлена группе матрон, упорно толковавших о детях, болезнях и стряпне: это был их профессиональный разговор.
Что-то кольнуло ее. Ей вспомнилось, как она воображала себя изящной молодой замужней дамой в салоне, занятой разговором с интересными и остроумными мужчинами. Она стряхнула уныние и решила узнать, о чем могут говорить мужчины, толпившиеся в углу между пианино и граммофоном. Поднимаются ли они над этими бабьими сплетнями в более широкий мир абстракций и деловых интересов?
Сделав миссис Доусон изящный реверанс, она прощебетала:
– Что это мой муж бросил меня? Пойду надеру негоднику уши.
Она была вполне довольна собой, так как уловила необходимый сентиментальный тон.
Кэрол важно проплыла через комнату и, возбуждая интерес и одобрение зрителей, уселась на ручке кресла Кенникота.
Он беседовал с Сэмом Кларком, Люком Доусоном, Джексоном Элдером – владельцем лесопилки, Четом Дэшуэем, Дэйвом Дайером, Гарри Хэйдоком и Эзрой Стоубоди – председателем ионического банка.
Эзра Стоубоди был человек первобытный. В Гофер-Прери он поселился с 1865 года. Он был очень похож на хищную птицу: тонкий крючковатый нос, плоский рот, нависшие брови, густо-красные щеки, голова, покрытая белым пухом, и надменный взгляд. Он был недоволен социальными переменами последних тридцати лет. Три десятилетия назад доктор Уэстлейк, адвокат Фликербо, пастор-конгрегационалист Мерримен Пиди и он сам были законодателями Гофер-Прери. В те дни изящные искусства – медицина, юриспруденция, религия, финансы – признавались, как и следовало, областью аристократической. Четверо янки демократически болтали с остальными гражданами, но фактически правили этими выходцами из Огайо и Иллинойса, этими шведами и немцами, которые последовали за ними сюда. Теперь Уэстлейк состарился и почти не появлялся в обществе. Джулиус Фликербо должен был уступить значительную часть практики более проворным молодым юристам. Преподобный Пиди умер. И больше уже ни на кого не производила впечатления в этот испорченный век автомобилей пара рослых серых, на которых все еще разъезжал Эзра. Город стал таким же разношерстным, как Чикаго. Норвежцы и немцы владели магазинами. В обществе задавали тон простые купцы. Торговля гвоздями была так же священна, как профессия банкира. У всех этих выскочек – разных Кларков, Хэйдоков – не было чувства собственного достоинства. Они были трезвы и осторожны в политике, но они болтали об автомобилях, духовых ружьях и бог знает еще о каких новомодных затеях. Мистер Стоубоди чувствовал, что он тут не ко двору. Однако его кирпичный дом с мансардой был все еще самым большим в городе, и Стоубоди поддерживал свое аристократическое положение тем, что изредка показывался среди более молодых людей и ледяным взглядом напоминал им, что без банкира никто из них не мог бы продолжать свои вульгарные занятия.
Когда Кэрол, нарушив приличия, подсела к мужчинам, мистер Стоубоди пискливым голосом говорил, обращаясь к Доусону:
– Послушайте, Люк, когда Биггинс поселился в Уиннебаго? Кажется, это было в тысяча восемьсот семьдесят девятом?
– Ничего подобного! – возмутился мистер Доусон. – Он приехал из Вермонта в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом, или нет, погодите, это было, кажется, в шестьдесят восьмом году, и взял участок на Рам-Ривер, намного выше Аноки.
– Вот и нет! – надсаживался Стоубоди. – Он и его отец поселились сперва на Синей Земле!
– О чем, собственно, они спорят? – шепотом осведомилась у мужа Кэрол.
– О том, был ли у этого старого болвана Виггинса английский сеттер или пойнтер. Они спорят об этом уже весь вечер.
Дэйв Дайер вмешался, чтобы сообщить новость:
– Говорил я вам, что Клара Виггинс дня два назад была в городе? Она купила грелку, и довольно дорогую – два доллара тридцать центов!
– Ну конечно, ну конечно! – забрюзжал мистер Стоубоди. – Она совсем как ее дед. Не умеет отложить ни гроша. Два доллара и тридцать центов за грелку! Нагретый кирпич, завернутый в шерстяную юбку, ничуть не хуже!
– Как гланды Эллы, мистер Стоубоди? – зевая, спросил мистер Чет Дэшуэй.
В то время, как мистер Стоубоди давал физиологическую и психологическую характеристику состояния гланд своей дочери, Кэрол думала: «Неужели они все так страшно заинтересованы гландами Эллы или даже ее пищеводом? Хотелось бы знать, можно ли их заставить говорить о чем-нибудь более общем! Рискну!»
– В ваших местах не было больших неприятностей с рабочими, мистер Стоубоди? – невинно спросила она.
– Нет, слава богу, мы были от этого избавлены, если не считать прислугу и рабочих на фермах. У нас довольно хлопот и с пришлыми фермерами. С этими шведами не успеешь оглянуться, как они становятся социалистами, популистами или черт знает еще чем. Правда, когда за ними числится ссуда, с ними можно разговаривать по-человечески. Тогда я вызываю их в банк и говорю им несколько теплых слов. По мне, пусть они будут демократами, пожалуйста, но я не терплю вокруг себя социалистов. Во всяком случае, у нас нет таких неприятностей с рабочими, как в больших городах. Даже Джеку Элдеру спокойно работается на своей лесопилке, верно, Джек?
– Да, конечно. В моем деле почти не требуется опытных рабочих, а ведь вся беда в этих вечно недовольных механиках-недоучках, которые все время требуют прибавки и читают всякую там анархистскую и профсоюзную литературу.
– Вы одобряете рабочие союзы? – спросила Кэрол у мистера Элдера.
– Я?! Ну уж нет! Дело вот в чем. Я ничего не имею против того, чтобы поговорить с моими людьми, когда они чем-нибудь недовольны, – хотя бог знает что такое нашло на рабочих – они теперь совершенно не ценят хорошего места. Но все же, если кто-нибудь из них придет ко мне как человек к человеку, я всегда готов пойти ему навстречу. Но я не хочу, чтобы ко мне являлись посторонние, какие-то «делегаты» или как там они еще себя называют, шайка паразитов, живущих за счет невежества рабочих. Я не позволю, чтобы они совали всюду свой нос и учили меня, как вести мое дело!
Мистер Элдер разгорячился и переходил на все более воинственный и патриотический тон.
– Я стою за свободу и конституционные права. Если кому-нибудь у меня не нравится, он может взять расчет. Точно так же, если он не нравится мне, я могу дать ему расчет. Вот и все! Не понимаю, к чему все эти осложнения и фокусы, и правительственные отчеты, и тарифные сетки, и все прочее, что еще пристегивают к рабочему вопросу, когда он совершенно прост. Кому не нравится плата, тот может уйти, вот и вся недолга!
– А как вы относитесь к участию рабочих в прибылях?
В ответ мистер Элдер разразился громовой речью, а остальные уныло закивали в лад, как игрушки в витрине, – смешные мандарины и судьи, болванчики и клоуны, когда их качнет струя ветра из открытой двери.
– Все это участие в прибылях, и улучшение быта, и страхование, и пенсии для стариков – просто брехня. Только ослабляет независимость рабочего и урезывает честные прибыли. Всякие скороспелые мудрецы, у которых молоко на губах не обсохло, и эти суфражистки, и разные проходимцы, желающие учить делового человека, как ему вести свое дело, и кое-какие профессора из колледжей – те тоже не лучше! – вся эта свора не что иное, как переряженные социалисты. И мой долг как предпринимателя противостоять всякому покушению на неприкосновенность американской промышленности. Да, милостивые государи!
Мистер Элдер вытер вспотевший лоб.
– Верно! Правильно! – добавил Дэйв Дайер. – Перевешать бы всех этих агитаторов, и делу конец! Как вы думаете, доктор?
– Ну, понятно, – согласился Кенникот.
Этим вмешательство Кэрол было пресечено, и собеседники занялись вопросом о том, на десять или на двенадцать дней отправил мировой судья в тюрьму пьяного бродягу. Выяснить это оказалось не так просто. Потом Дэйв Дайер начал рассказывать о какой-то своей поездке на автомобиле.
– Да, я неплохо использовал эту развалину. На прошлой неделе я великолепно прокатился в Нью-Вюртемберг. Туда сорок три… нет, погодите-ка, семнадцать миль до Беллдейла, и примерно шесть и три четверти, ну, скажем, семь до Торгенквиста, и добрых девятнадцать миль оттуда до Нью-Вюртемберга, – семнадцать, и семь, и девятнадцать, это будет… сейчас сосчитаем: семнадцать и семь – двадцать четыре, плюс девятнадцать или, скажем, плюс двадцать, это будет сорок четыре. Ну вот, так и выходит: отсюда до Нью-Вюртемберга сорок три или сорок четыре мили. Мы выехали около четверти восьмого, вероятно, было семь двадцать, так как мне пришлось остановиться, чтобы залить воды в радиатор. Все время мы шли довольно хорошим ходом и…
Наконец мистер Дайер, отметив все уважительные причины задержек, добрался до Нью-Вюртемберга.
Только один мужчина один раз за все время обратился к Кэрол. Чет Дэшуэй нагнулся к ней и задыхающимся голосом просипел:
– Скажите, вы читали этот рассказ «Оба уходят», который печатался в «Увлекательных историях»? Презанятно написано! Наверно, его написал какой-нибудь знаток бейсбола!
Остальные попытались поддержать разговор о литературе. Гарри Хэйдок заявил:
– Хуанита – большая любительница шикарных романов, вроде «Среди магнолий» этой, как ее, Сары Хетвиггин Баттс или «Лихих наездников на ранчо». Книжница. Но я, – он с важным видом огляделся кругом, как человек, убежденный, что до него ни один герой еще не был в такой переделке, – я так чертовски занят, что у меня нет времени читать.
– Я никогда не читаю того, в чем плохо разбираюсь, – сказал Сэм Кларк.
Этим окончилась литературная часть разговора, а затем Джексон Элдер в течение нескольких минут излагал свои соображения, почему он считает, что щука лучше ловится у западного берега озера Минимеши, чем у восточного, хотя именно у восточного берега Нэт Хикс и поймал замечательную щуку.
Разговор продолжался. Продолжался, как это ни странно. Голоса звучали монотонно, хрипло, настойчиво. Все говорили самоуверенно и резко, как пассажиры в отделении для курящих пульмановского вагона. Кэрол было не скучно. Ей было страшно. «Они любезны со мной, потому что мой муж принадлежит к их племени, – думала она, тяжело дыша. – Но горе мне, если бы я была чужой!»
Кэрол сидела с застывшей улыбкой, словно фигурка из слоновой кости. Она старалась не думать и осматривалась в этой гостиной, которая свидетельствовала о достатке, но также о полном отсутствии воображения.
– Элегантная обстановка, а? – сказал Кенникот. – Так, по-моему, и должна обставляться квартира – в духе времени.
Кэрол вежливо оглядела вощеные полы, деревянную лестницу, камин, которым не пользовались, с кафелями, похожими на коричневый линолеум, граненые вазы и салфеточки под ними, и заставленный, запертый, неприступный шведский книжный шкаф, наполовину заполненный бульварными романами и, по-видимому, нечитаными собраниями сочинений Диккенса, Киплинга, О. Генри и Элберта Хаббарда.
Кэрол заметила, что даже сплетни не давали достаточной пищи для разговора. Молчание, словно туман, заволакивало комнату. Гости откашливались и старались подавить зевоту. Мужчины оправляли манжеты, женщины глубже втыкали в волосы гребни.
Но вот раздается звяканье посуды, в глазах у всех зажигается надежда, распахивается дверь, доносится запах крепкого кофе, и слышен радостно мяукающий голос Дэйва Дайера: «Ужин!» Все начинают болтать. Теперь у них есть занятие. Теперь они могут уйти от самих себя. Все усердно принимаются за еду – сандвичи с курятиной, кекс, покупное мороженое. Даже покончив с едой, они остаются в хорошем настроении. Теперь в любую минуту можно уйти домой и лечь спать. Шорох пальто, шелковых шарфов, последние рукопожатия.
Кэрол и Кенникот брели домой.
– Как они тебе понравились? – спросил он.
– Все были со мной страшно любезны.
– Гм, Кэрри… ты должна быть поосторожнее и не шокировать публику. Ты болтала о золотистых чулках, о том, как ты показывала учительницам свои щиколотки, знаешь ли. Конечно, им было весело, – более мягко продолжал он, – но я бы на твоем месте все-таки не рисковал. Хуанита Хэйдок такая язва! Не давай ей повода сплетничать на твой счет.
– О, бедные мои попытки оживить общество! Неужели нехорошо, что я немного растормошила их?
– Нет-нет, радость моя, я не то хотел сказать. Ты одна только и вносила оживление… Но я хочу сказать… Не касайся ног и всяких там безнравственных тем. Это все крайне консервативная публика.
Она замолкла с мучительным чувством стыда при мысли о том, что слушающий ее кружок, может быть, теперь разбирал ее по косточкам и смеялся над ней.
– Брось, не надо огорчаться! – просил он.
Молчание.
– Ерунда! Я жалею, что заговорил об этом. Я только хотел сказать… Да они все от тебя без ума. Сэм сказал мне: «Ваша маленькая леди – самая тонкая штучка, какая только попадала в наш город!» – так и сказал. А мамаша Доусон – я не был уверен, понравишься ли ты ей, это такая сушеная рыба, – но она сказала: «Ваша молодая жена очень живая и веселая, и, право, я с ней чувствую себя бодрее».
Кэрол любила похвалы, их аромат и вкус, но она так жалела себя, что не могла насладиться этим комплиментом.
«Будет тебе! Довольно! Улыбнись!» – сказали его губы, его прижавшееся к ней плечо, его охватившая ее рука, когда они остановились на темном крыльце своего дома.
– Тебе будет неприятно, если они сочтут меня ветреной, Уил?
– Мне? Да мне совершенно все равно, пусть весь свет считает тебя какой угодно! Ты – моя… ты – моя душа!
Он возвышался над ней огромной горой и казался надежным, как скала. Она нашла его рукав, уцепилась за него и воскликнула:
– Я счастлива! Так сладко быть желанной! Ты не должен бранить меня за легкомыслие. Ты все, что у меня есть.
Он поднял ее, внес в дом, и, обвив руками его шею, Кэрол забыла Главную улицу.