Дэн Симмонс
Горящий Эдем
© Dan Simmons, 1994
© Перевод. Г. Шокин, 2023
© Издание на русском языке AST Publishers, 2024
Глава 1
Пеле, о Пеле! Млечный Путь истекает кругом;
Пеле, о Пеле! Ночь превращается в день.
Пеле, о Пеле! Красное зарево над островком;
Пеле, о Пеле! Солнце бросает здесь тень.
Пеле, о Пеле! День разгорается ярко,
В кратере – гром, Канехекили стучит в барабан.
Пеле, о Пеле! Как здесь становится жарко,
Значит, проснешься и явишься вскорости к нам.
«Халихиа ке ау» («Изменчив прилив»)
Все, что слышно поначалу, – вой ветра.
Западный ветер преодолел четыре тысячи миль через бескрайний океан, встречая лишь случайных чаек, сбившихся с курса, пока наконец не ударил по черным лавовым утесам и неуклюжим глыбам застывшей магмы, выстроившимся вдоль почти пустынного юго-западного побережья Большого острова Гавайи. Взбешенный этим препятствием, ветер кричит и воет между черных скал, его ярость почти заглушает рев прибоя и шелест пальмовых ветвей в искусственном оазисе среди вздыбившейся черной лавы.
На этих островах есть два типа лавы, и их гавайские названия точно описывают разницу: пахоехо обычно старше, становится более гладким и затвердевает, образуя куполообразную или слегка узловатую поверхность; aуa – свежий и зазубренный, края острые как бритва, а их формы напоминают гротескные башни и упавших гаргулий. Пахоехо течет могучими серыми потоками от вулканов к морю вдоль этого участка побережья Южной Коны, но именно скалы и бескрайние пустыни ауа охраняют девяносто пять миль западной береговой линии подобно черному строю окаменевших воинов.
И вот ветер воет в лабиринтах зазубренных скал, свистит в щелях между столбами ауа, воет в древних шахтах и раззявленных пастях полых лавовых труб. С освежающим ветром приходит ночь. Рассвет прокрался через пустыню к вершине Мауна-Лоа, на высоте четырех километров над уровнем моря. Большая часть могучего щитового вулкана возвышается черным колоссом, закрывая обзор солнца на север и запад. В тридцати милях от него мерцает над темным кратером оранжевый шлейф пепла от невидимых извержений…
– Ну ты как там, Марти? Будешь бить штрафной или нет?
Три фигуры еле различимы в угасающем свете, звук их голосов крадет завывающий ветер. Спроектированное Робертом Трентом Джонсом-младшим поле для гольфа – это узкая извилистая полоса ковровой гладкой зелени, которая вьется через бурный черный ауа на несколько миль вперед. Кругом, выстроившись вдоль фервеев[1], качаются и тоскливо шелестят пальмы. Эта троица – единственные игроки на поле. В поздний час – темно, и огни отеля «Мауна-Пеле» кажутся несоизмеримо далекими от пятнадцатого фервея, где три фигуры стоят, склонив головы друг к другу – так, чтобы хоть что-то можно было услышать за ревом ветра и прибоя. Каждый из мужчин приехал на собственном гольфкаре, и три миниатюрных автомобильчика тоже, кажется, льнут бортик к бортику, силясь укрыться от завывающего ветра.
– Говорю тебе, мяч где-то в чертовых скалах, – говорит Томми Петрессио. Оранжевое вулканическое сияние освещает голые руки и загорелое лицо коренастого мужчины. На Петрессио вязаный гольф в ярко-желтую и красную клетку. Он надвинул кепку на красивое лицо и потягивает толстую холодную сигару.
– Да черта с два он там, – парирует Марти Деурис. Он трет щеки, и полдюжины колец царапают его щетину.
– Ну, на поле его тоже нет, – жалуется Ник Агаджанян. На Нике светло-зеленая рубашка поло, обтягивающая его внушительный живот, а широкие штанины клетчатых шорт заканчиваются на добрых шесть дюймов выше костлявых коленей. Черные гольфы дополняют наряд. – На поле мы бы его давно нашли, – добавляет он. – А здесь только трава и чертовы каменюки – ну точно как засохшее овечье дерьмо.
– Где ты вообще видел овечье дерьмо? – спрашивает Томми. Он поворачивается и опирается на свою клюшку.
– Я видел много такого, о чем с ходу кому попало не говорю, – ворчит Ник.
– О да, – откликается Томми, – ты, наверное, вляпался в то самое дерьмо, когда в детстве пытался трахнуть овцу. – Он складывает руки вместе и зажигает спичку в пятой попытке раскурить сигару. Ветер моментально задувает слабый огонек. – Да что за херня…
– Заткнись, – одергивает его Деурис, – и помоги найти мяч.
– Твой мячик в овечьих какашках, – объясняет Томми, все еще давя зубами сигару. – И, положа руку на сердце, твоя идея приехать сюда – тоже то еще говно.
Всей троице чуть за пятьдесят, все трое – спецы по продажам в автосалонах Нью-Джерси, и они годами вместе играют в гольф. Иногда они привозят с собой жен, иногда – деловых партнеров, но в основном держатся особняком.
– Да, – ворчит Ник, – что это за место такое, где людей почти нет, где вулкан под боком и прочее такое фуфло?
Марти делает несколько шагов в бескрайнюю пустыню и тычет клюшкой в скальный разлом.
– Что за разговорчики? – рычит он. – Это самый новый гребаный курортный отель на всех гребаных Гавайях. Это жемчужина империи отелей и казино Тромбо…
– О да, – ухмыляется Томми, – и я слышал, что Крупный Тромб крупно прогорел, вложившись сюда.
– Да хватит ныть! – Марти потихоньку теряет терпение. – Ну-ка подойди и помоги мне найти мяч. – Он ступает меж двух черных блоков лавы, каждый – размером с перевернутый «Фольксваген». Проем между ними устлан песком.
– Да плюнь ты на него, Марти! – кричит ему вдогонку Ник. – Уже темно, я и своей руки не могу разглядеть. – Марти вряд ли слышит его окрик из-за воя ветра и шума прибоя – поля для гольфа лежат к югу от пальмового оазиса в самом сердце гостиничного комплекса, и не далее чем в двадцати ярдах от игроков волны разбиваются о скалы.
– Эй, тут какие-то следы ведут к воде! – кричит в ответ Марти. – А вот и мой… нет, черт, это какие-то перья чаек, ну или…
– Тащи свою задницу сюда и пробивай штрафной! – потребовал Томми. – Мы с Ником туда не полезем. Эта лава чертовски острая.
– Вот-вот! – поддерживает товарища Ник Агаджанян. Теперь за нагромождением отвалов даже желтой кепки для гольфа, сидящей на голове Марти, не видно.
– Этот балбес нас не слышит, – сетует Томми.
– Этот балбес там сейчас потеряется, – говорит Ник. Ветер срывает с него шляпу, и Ник гонится за ней по фервею – наконец ловя ее, когда она врезается в один из просевших под тяжестью амуниции гольф-каров.
Томми Петрессио морщится в ответ.
– На поле для гольфа ты хрен потеряешься, – замечает он.
Ник возвращается к нему, держа в одной руке шляпу, в другой – клюшку.
– Здесь очень легко заблудиться. – Он машет клюшкой в сторону пустыни и скал. – Среди этих дерьмовых каменюк.
Томми подается вперед, сгорбившись, и снова пытается зажечь сигару. Снова терпит неудачу, ругается сквозь зубы.
– Я туда не попрусь, – объявляет Ник. – Не хватало еще копчик себе там отшибить.
– Отшибить-то – хрен с ним, а вот если тебя змея цапнет…
Ник отступает на шаг от груды черной щебенки.
– На Гавайях нет змей. Или есть?
Томми делает небрежный жест.
– Только удавы. И кобры… много кобр…
– Чушь собачья, – говорит Ник без особой уверенности в голосе.
– Видел тех мелких зверюшек на цветочной поляне сегодня днем? Марти еще сказал, что это мангусты.
– Ну да. – Ник оглядывается через плечо. Последний свет дня растворен ночью, и первые звезды уже мерцают далеко над океаном. Огни пансионата кажутся очень тусклыми. Береговая линия на юге полностью поглощена тьмой. На северо-востоке рдеет неярко пламя вулкана. – А что с ними не так?
– Ты хоть знаешь, что жрут мангусты?
– Ягоды и всякое мелкое фуфло?
Томми качает головой.
– Змей. Кобр в основном.
– О, перестань, – говорит Ник и внезапно осекается. – Погоди-ка минутку. Кажется, я смотрел что-то про них по кабельному. Ага, эти горностаи…
– Мангусты.
– Да без разницы. Вроде бы в Индии туристы раскошеливаются, чтобы посмотреть, как в клетку к этим мудакам кинут кобру, и они ее будут разделывать.
Томми медленно кивает.
– Тут столько змей, что Тромбо и другие владельцы гостиниц завезли мангустов для борьбы с ними. Ты вполне можешь проснуться ночью с удавом на шее и коброй, заглатывающей твой хер.
– Ты гонишь, – настаивает Ник, очевидно нервничая.
Томми прячет сигару в карман рубашки.
– Пора сваливать. Все равно уже ни черта не видно. Если бы мы поехали в Майами, как собирались, всю ночь играли бы на освещенном поле. А вместо этого мы тут. – Он безнадежно машет рукой в сторону лавовых полей и черного вулканического массива вдалеке.
– Ага, в этом гадючьем гнезде, – поддерживает Ник. – Думаю, самое время двигать к ближайшему бару.
– Хорошая идея, – соглашается Томми, направляясь к своему гольф-кару. – Если Марти не явится к утру, известим администрацию.
И тут окрестности в первый раз оглашает крик.
Марти Деурис шел по грязной тропе, по песку и сорнякам, меж нагромождений ауа. Он был уверен, что его мяч лежит где-то здесь, и если он найдет его – сможет отбить обратно на фервей и сохранить лицо в этой дерьмовой игре. Да даже если мяча прямо здесь нет, можно его взять, кинуть куда-нибудь сюда – и отбить. Да даже бить по нему особо-то ни к чему – бросил, пнул, и делу край! Ник и Томми, эта парочка чистоплюев, не пошли за ним – так что пусть поверят на слово, будто он послал его хорошим ударом по идеальной дуге прямо на фервей. И ведь за ним бы не постояло – раньше-то он держал удар крепче некуда.
Черт, а ведь подумай он раньше… не пришлось бы даже искать эту дурацкую пропажу! Марти полез в карман и вытащил новый снаряд – марки «Уилсон Про-Стафф», того же «калибра». Затем он повернулся и замахнулся, чтобы бросить его обратно на поле.
В каком направлении осталось это чертово место?
Среди этих дерьмовых нагромождений лавы он умудрился как-то заблудиться. Над головой у него мерцали звезды. Даже та дорожка, что казалась проторенной, пока он шагал по ней сюда, не представала глазам так ясно, как прежде, и от нее во все стороны разбегались точно такие же тропки – самый настоящий лабиринт.
– Эй! – позвал Марти. Если Томми или Ник откликнется, он просто бросит мяч в направлении голоса.
Но никто не ответил.
– Эй, хватит прикалываться, ущербы. – Теперь Марти заметил, что скалы будто надвинулись на него; рев прибоя зазвучал куда громче. За всем этим ветром и плеском эти идиоты его наверняка сейчас даже не слышат. Эх, надо было соглашаться на Майами! – Эй! – крикнул он еще раз, но голос и для собственных ушей прозвучал слишком слабо. Отвалы шлака здесь достигали четырех метров в высоту и выше, поры лавовой породы освещались оранжевым рдением проклятого вулкана. Туристический агент, помнится, говорил, что в южной части острова есть действующие вулканы, но якобы абсолютно безопасные; сказал он также, что многие специально едут на Большой остров, чтобы увидеть вживую извержение. Гавайские вулканы не причиняют никому вреда, это просто громадные фейерверки – да, именно так он и сказал.
«Так вот почему на этом чертовом курорте Тромбо никого нет», – подумал Марти, скрипя на турагента зубами.
– Эй! – снова закричал он.
Слева, со стороны моря, донесся звук, похожий на стон.
– Ах, черт, – прошипел Марти. Конечно, кто-то из этих двух клоунов пошел его искать и сломал ногу. Марти понадеялся, что это Ник; он предпочитал играть с Томми, а провести остаток отпуска в ожидании, пока Агаджанян будет пытаться вышибить мяч из забитой песком лунки, – удовольствие сомнительное.
Снова раздался стон, такой слабый, что его едва ли можно было расслышать сквозь прибой и порывы ветра.
– Я иду! – крикнул Марти и направился к морю, лавируя среди лавовых глыб и ощупывая дорогу клюшкой.
Путь занял больше времени, чем он думал. Тот из двух идиотов, кто последовал за ним сюда и вляпался в неприятности, забрел без шуток далеко. Марти просто надеялся, что ему не придется нести этого мудака наверх на руках.
Стон повторился и перешел в какой-то шипящий вздох.
Что, если это не Ник или Томми? – внезапно мелькнуло в его сознании. Ему не улыбалось тащить из лавового лабиринта обратно на площадку какого-то бедолагу, которого он даже не знал. Он приехал на этот чертов остров играть в гольф, а не корчить из себя самаритянина. Если это окажется кто-нибудь из местных, он просто велит заткнуться чертову туземцу, а сам отправится прямиком в бар при своем отеле. Курорт почти пуст, но должен же быть кто-то ответственный, в случае чего, за спасение несчастных ублюдков, сбившихся с пути.
Снова раздался шипящий стон.
– Стой там, где стоишь! – прорычал Марти. Теперь он улавливал тонкие капельки брызг в воздухе. Скалы должны быть очень близко; невысокие скалы, всего шесть-семь метров над водой, – но все равно тут лучше быть начеку. Вот уж чего этому дерьмовому отпуску не хватало, так только падения вниз головой в Тихий океан.
– Все, я здесь! – выдохнул Марти, когда снова раздался стон, и вышел из-за груды лавы – одной из тех, что обступили небольшой участок открытого пространства. Вышел – да так и застыл на полоске песка.
Да, здесь кто-то был. Точно не Ник и не Томми. И это был уже не живой человек, а труп – Марти сразу это понял; ему доводилось видеть мертвецов. Кто бы ни стонал, это не мог быть этот несчастный.
Фигура была почти обнаженной, только короткий отрез мокрой ткани был обернут вокруг талии. Марти подошел поближе и увидел, что это мужчина – маленький, коренастый, с крепкими, как у бегуна, мускулами икр. Похоже, он пролежал здесь уже долго: кожа резиново-белая, вовсю разлагающаяся, пальцы похожи на бледных опарышей, которые вот-вот закопаются назад в землю. Было здесь еще несколько подсказок, дававших Марти понять, что он имеет дело не со стонущим: в длинных волосах мужчины прочно запутались водоросли, веки были подняты, один глаз отражал звездный свет, будто стекло, а другой – и вовсе отсутствовал.
Марти подавил позывы к рвоте и сделал еще один шаг вперед, вытянув перед собой клюшку. Теперь он чувствовал запах мертвеца – тошнотворно-сладкую смесь соленой воды и гниения. Волны, должно быть, смыли его сюда, потому что тело зацепилось за выступающий ряд тех маленьких зазубренных лавовых камней, которые выглядели как миниатюрные сталактиты или сталагмиты, или как там эти дурацкие штуки назывались.
Марти легонько постучал по трупу клюшкой, и мертвец слегка пошевелился, тяжело перекатившись на бок – с грацией заполненного морской водой воздушного шара.
– Черт, – прошептал Марти. На спине у человека был горб, как у Квазимодо; кроме этого, все тело человека казалось перекрученным и изломанным, как будто прибой долго швырял его о скалы.
На горбе красовалась замысловатая татуировка.
Марти нагнулся над телом, стараясь не втягивать в себя воздух.
Татуировка изображала акулью пасть, протянувшуюся по спине от одной подмышки до другой. Пасть была распахнута и вся окантована белыми острыми клинышками зубов. Изображение было выполнено с безумной дотошностью – черный провал казался объемным.
«Кто-то из местных», – понял Марти. Что ж, сейчас он вернется, пропустит пару стаканчиков с Томми и Ником, а потом сообщит куда нужно, что-де несчастный Айокуа выпал из своего дрянного каноэ, или на чем тут эти ребята рассекают. Спешить некуда – парню-то все равно уже ничем не поможешь.
Марти выпрямился и постучал по горбу утопленника ударной частью клюшки, ожидая, что металл гулко шлепнется о забитую черной краской увлажненную кожу.
Но «голова» клюшки вдруг исчезла в этой нарисованной тьме – будто он сунул ее в какую-то дыру.
– Бляха! – выпалил Марти. Он отдернул клюшку назад. Увы, не так быстро, как следовало бы. Челюсти акулы сомкнулись. Ее острые кипенно-белые зубы лязгнули по рукоятке.
Он потерял несколько драгоценных мгновений, тщась вырвать свой спортивный инвентарь – дорогую модель, марки «Шервуд», – но потом понял, что проигрывает это перетягивание каната и отпустил рукоятку, будто та вдруг накалилась. Он развернулся, готовясь бежать, но не успел и трех шагов сделать, как в скалах впереди что-то мелькнуло.
– Томми? – прошептал он. – Ник? – Даже зовя их по имени, он понимал – это не Ник и уж точно не Томми. В просветах лавовых глыб метались неясные тени.
«Я не буду кричать, – велел себе Марти, но почувствовал, как его мужество утекает вместе с мочой по штанине. – Я не закричу. Всего этого не может быть. Это какой-то глупый розыгрыш – вроде того, как Томми однажды подослал ко мне на день рождения проститутку, наряженную как офицер полиции. Нет, вопить нет смысла».
Но когда зубы акулы сомкнулись на его лодыжке, Марти все-таки завопил.
Томми и Ник уже стоят у своих гольф-каров, когда до их ушей доносятся крики. Они останавливаются, вслушиваются. Ветер ревет так громко, что кричащий, должно быть, напрягает легкие с ужасной силой – раз его все еще слышно.
Томми поворачивается к Нику.
– Наш мудак, верно, ногу сломал, – замечает он.
– Или же его змея цапнула, – опасливо предполагает Ник, чье лицо в отблеске вулканического света выглядит мертвенным.
Томми извлекает из кармана злополучную сигару, закусывает.
– На Гавайях нет змей, балда. Я над тобой подшутил.
Ник мечет в него свирепый взгляд.
Томми вздыхает и направляется к лавовому лабиринту.
– Алло! – окликает его Ник. – Ты серьезно хочешь вляпаться в тамошнее овечье дерьмо?
Томми останавливается на краю поля.
– А ты что предлагаешь – просто бросить его?
Ник на мгновение задумывается.
– Может быть, нам следует обратиться за помощью?
Томми корчит кислую мину.
– Ага, а потом мы такие возвращаемся с подмогой, не находим его этой ночью из-за проклятой тьмы, к утру его уже уносит на хрен в море. Мы возвращаемся, говорим его дылде – извини, Конни, мы, блин, пытались… ага, ага. Он просто застрял ногой в скале, бьюсь об заклад.
Ник кивает, но остается в машине.
– Идешь со мной? – спрашивает Томми. – Или ты собираешься остаться здесь, и пусть Марти считает тебя трусливой крысой до конца твоей жалкой жизни?
Ник немного думает, кивает и вылезает из гольф-кара. Шагает в сторону лавовых полей – затем внезапно оборачивается, идет обратно к машине, достает из сумки клюшку со стальным набалдашником и с ней наперевес подходит к Томми.
– На кой хрен тебе это? – Томми приподнимает бровь.
– Не знаю, – отвечает Ник. – Вдруг там что-то… опасное.
К тому моменту крики из лабиринтов ауа уже прекратились.
Томми с отвращением качает головой.
– Чувак, это ведь Гавайи, а не Нью-Йорк. Там нет никого, с кем бы мы не справились. Строго говоря, там один только Марти, и мы ему сейчас позарез нужны. – Он шагает между камнями, следуя слабому следу, оставленному на белом песке спортивными кроссовками их друга.
Через мгновение крики начинаются снова. На этот раз – в два голоса. На фарватере их некому услышать, а здания курорта – просто столпы огоньков вдали, затененные пальмовыми кронами. Сквозь поры в нагромождениях ауа свистит ветер, вторя шороху листьев. Прибой разбивает буруны о невидимый берег. Вскоре после этого крики снова замолкают, и только рев ветра и шум прибоя разносятся в ночи.
Глава 2
Духом славны Гавайев отпрыски, честь земли берегут припеваючи,
Даже в пору прихода Вестника – злосердечного, растлевающего…
Эллен Райт Пендергаст. Меле’ай Похаку («Песнь камнеедства»)
В Центральном парке сегодня вьюжило. С пятьдесят второго этажа небоскреба из стали и стекла Байрон Тромбо наблюдал, как снег частично скрывает черные скелеты деревьев, окаймляющих Овечий луг далеко внизу, и пытался вспомнить, когда в последний раз гулял по парку. Это было много лет назад – вероятно, еще до того, как он заработал свой первый миллиард. Может быть, даже до того, как он скопил первый миллион. Да, вспомнил он теперь, четырнадцать лет назад – когда ему было двадцать четыре и он был еще новичком в этом городе, воодушевленным чрезвычайно прибыльным биржевым крахом в Индианаполисе и готовым взять Нью-Йорк штурмом. Он вспомнил, как смотрел на небоскребы, торчащие над деревьями Центрального парка, и прикидывал, в каком из зданий лучше всего разместить свой офис. В тот далекий весенний день он и не подозревал, что построит собственный пятидесятичетырехэтажный небоскреб, на четырех самых верхних этажах которого разместятся его деловой центр и пентхаус.
Архитектурные критики окрестили небоскреб «фаллическим чудовищем», в то время как остальной мир повелся называть как само здание, так и его хозяина «Крупный Тромб». Кто-то пытался дать ему прозвище «Тромб-Тауэр», но сходство с названием башни Дональда Трампа – человека, которого Байрон на дух не переносил, – до того разъярило миллиардера, что он потратил немало средств (и озвучил еще больше угроз по самым разным адресам) на то, чтобы извести этот, в сущности, невинный таблоидный штамп под корень. Ну а с Тромбом он мог смириться – ведь так его называли даже в семье, лет этак с тринадцати.
Сейчас Тромбо крутил педали тренажера в своем кабинете на пятьдесят втором этаже, у стыка двух стеклянных стен, образующего своего рода выступ высоко над Пятой авеню и парком. Снежные хлопья плыли в нескольких сантиметрах от его лица, восходящие потоки ветра уносили их ввысь, вдоль фасада монструозного здания. Снег валил так густо, что Байрон едва мог разглядеть темные пики Дакоты на западной стороне парка.
Хотя он даже не смотрел в этот момент наружу. За ухом у него висела мобильная гарнитура, и, то и дело теряя дыхание, Тромбо рявкал отрывисто в маленький микрофон, неустанно крутя педали. Хлопковая футболка облепила его массивную грудь и лопатки, промокнув от пота.
– Что значит, еще трое гостей исчезли?
– То и значит, – откликнулся голос Стивена Риделла Картера, менеджера курортного отеля «Тромбо Мауна-Пеле» на Гавайях. Картер звучал устало – в Нью-Йорке было 8:30 утра, а это означало, что на Большом острове сейчас 3:30 ночи.
– Срань, – ругнулся Тромбо. – С чего ты решил, что они пропали – вдруг они только что ушли?
– Они не выходили с территории, сэр. На воротах круглосуточно дежурит человек.
– Так они могут быть внутри курорта. В одной из этих – как их называют?– хале. В этих хижинах из травы.
В трубке раздалось что-то похожее на легкий вздох.
– Эти трое отправились вечером играть в гольф, мистер Тромбо. Выехали тогда, когда еще даже не смеркалось. Когда они не вернулись к десяти, наши парни отправились на поле и нашли там их гольф-кары – недалеко от четырнадцатой лунки. Клюшки тоже нашлись – почти все в машинах, но две штуки валялись ближе к морю, в камнях.
– Вот срань, – повторил Тромбо, жестом подзывая к себе Уилла Брайанта. Его первый помощник, молодой афроамериканец, кивнул и взял сотовый начальника со стола, присоединяясь к разговору.
– Другие исчезали не на поле для гольфа, так? – спросил Уилл.
– Так, – уставшим голосом подтвердил Картер. – Двух женщин из Калифорнии в прошлом ноябре в последний раз видели на пробежке у скал с петроглифами. Семья Майерсов – родители и четырехлетняя дочь – отправилась после заката погулять у лагуны рыбаков, никто с тех пор так и не вернулся. Повар Паликапу шел с работы через лавовые поля к югу от поля для гольфа…
Уилл Брайант поднял растопыренную пятерню свободной руки и четыре пальца той, которой держал телефон.
– Ага, итого – девять, – согласился Тромбо.
– Прошу прощения, сэр? – спросил Стивен Риделл Картер через помехи междугородной связи.
– Да ничего такого серьезного, – прорычал Тромбо. – Послушай-ка, Стив, сможешь на несколько дней отвадить прессу от этого случая? Хотя б денька на два…
– Дня на два? – Голос Картера обрел встревоженные нотки. – Но, мистер Тромбо, как у меня, по-вашему, должно получиться?.. Контакты с копами есть у всех местных журналистов. Как только мы сообщим о происшествии утром, и полиция штата, и ребята из местного убойного отдела в Кайлуа-Кона, и этот тип из ФБР, Флетчер, нагрянут к нам. Как только я позвоню утром…
– Не вздумай звонить. – Тромбо перестал крутить педали, сделал глубокий вдох. Под его ногами облака льнули к фасаду небоскреба.
На линии временно воцарилась тишина. Наконец Картер сказал:
– Это противозаконно, сэр.
Байрон Тромбо прикрыл микрофон гарнитуры потной ладонью и повернулся к референту Брайанту.
– Кто принял на работу этого сопляка?
– Вы сами и приняли, сэр.
– Я принял, я и уволю, – буркнул Тромбо, отводя от микрофона руку. – Стив, ты меня слышишь?
– Да, сэр.
– Ты же помнишь, что завтра у меня в Сан-Франциско встреча с командой Сато?
– Конечно, сэр.
– Ты знаешь, как важно для меня избавиться от этой треклятой долговой ямы под названием «курорт», пока не потеряна большая часть вбуханных в нее денег?
– Знаю, сэр.
– А знаешь ли ты, как тупы Хироши Сато и его инвесторы?
Картер смолчал в ответ.
– В восьмидесятых эти парни потеряли половину своих денег, скупая Лос-Анджелес, – уверенно продолжал Тромбо, – а в девяностых надумали спустить и остаток, вложившись в Мауна-Пеле и в уйму иных убыточных проектов на Гавайях. Поэтому, Стив… Эй, Стив?
– Сэр?..
– Эти ребята могут быть глупыми, но они не слепые и не глухие. Прошло три месяца с момента последнего инцидента – пусть думают, что ситуация там выровнялась. Арестовали этого гавайского смутьяна – как его там звали?
– Джимми Кахекили, – помог Картер. – Он не смог внести залог, так что его все еще держат в тюрьме в Хило, и он точно не мог…
– Мне глубоко плевать, мог он или нет. Главное, чтобы япошки не подумали, что убийца все еще бродит по острову. Они трусливы, что крысы. Их туристы боятся ездить в Нью-Йорк, в Лос-Анджелес, в Нью-Йорк и в Майами – блин, у них столько говна в штанах, что они вряд ли осмелятся куда-то поехать в США. Но Гавайи – другое дело. Думаю, их тешит мысль, что там нет оружия… ну и раз уж они владеют целой половиной тамошних активов, чокнутых американцев с пушками там нет. В любом случае я хочу, чтобы Сато и его компания думали, что Джимми Кахека… как его там… в общем, пусть думают, что это он всех убил и больше такое не повторится. По крайней мере, пока контракты не подписаны и не скреплены семью печатями. Три денечка, Стивен. Максимум – четыре. Это что, слишком?
На другом конце провода – тишина.
– Стив?..
– Мистер Тромбо, – послышался усталый голос, – вы знаете, как трудно было заткнуть персоналу рот после других инцидентов? Людей приходилось возить на автобусе из Хило, а теперь, когда вулкан нежданно-негаданно проснулся и…
– Эй, – перебил его Тромбо, – вулкан чуть ли не первая наша достопримечательность, так ведь? Разве мы не пиарили его везде и всегда? И где же эти чертовы туристы теперь, когда извержение в разгаре?
– …и лава залила одиннадцатое шоссе, сделав его непригодным для движения, мы вынуждены нанимать временных рабочих в Ваймеа, – закончил Картер невозмутимо. – Ребята, которые нашли гольф-кары, уже раструбили об этом своим друзьям. Даже если я нарушу закон и не позвоню в полицию, случай никак не останется в секрете. Кроме того, у пропавших без вести есть семьи и друзья…
Тромбо так крепко вцепился в руль своего велотренажера, что его костяшки пальцев побелели.
– На какой срок у этих мудозво… в смысле, у этих пропавших гостей… были путевки?
Повисла пауза.
– На семь дней, сэр.
– И как долго они пробыли, прежде чем исчезли?
– Только сегодня днем прибыли, сэр… в смысле, вчера.
– Значит, их никто не ждет в ближайшие шесть суток?
– Да, сэр, но…
– А мне нужны всего три гребаных дня, Стив.
В микрофоне нерешительно затрещали помехи.
– Мистер Тромбо, я могу обещать вам только двадцать четыре часа. Мы сможем представить это как внутреннее расследование на первых порах – вроде как нужно убедиться, что кто-то куда-то реально пропал, – но потом все равно придется иметь дело с ФБР. Они и так недовольны нашим сотрудничеством после предыдущих исчезновений. Думаю, что…
– Помолчи минутку, – прервал его Байрон, выключил микрофон и повернулся к Брайанту. – Ну, что думаешь?
Секретарь тоже поставил вызов на телефоне на удержание.
– Думаю, он прав, мистер Тромбо. Копы все равно узнают через день или два. Если покажется, что мы пытаемся что-то скрыть, что ж… мы сделаем только хуже.
Байрон кивнул и глянул на парк. Метель затянула его от края до края траурным крепом, озеро превратилось в подобие белого блюдца. Вздернув подбородок, богач расплылся в шкодливой улыбке.
– Какие планы на ближайшие дни, Уилл?
Брайанту не нужно было заглядывать в бумаги, чтобы ответить:
– Этим вечером команда Сато приземлится в Сан-Франциско. На завтрашний день у вас запланировано начало переговоров с ними. После завершения переговоров, если мы придем к общему решению, Сато и его инвесторы хотели бы провести еще два дня играя в гольф в Мауна-Пеле, прежде чем вылететь обратно в Токио.
Улыбка Тромбо сделалась еще шире.
– Значит, пока что они в Токио?
Брайант взглянул на часы:
– Так точно, сэр.
– Кто там с ними? Бобби?
– Конечно, сэр. Бобби Танака – наш лучший японский агент. Он свободно говорит по-японски и отлично ладит с типами калибра Сато.
– Тогда мы сделаем вот что. Позвони сейчас Бобби и скажи, что встреча переносится на Мауна-Пеле. Дела хорошо спорятся, когда еще и в гольф есть возможность поиграть – так ведь?
Уилл поправил галстук. В отличие от начальника, крайне редко облачавшегося в деловой костюм, он носил костюм от Армани.
– Думаю, я понял вас, сэр.
– Еще бы. – Тромбо усмехнулся. – Если хочешь замерить пульс, лучше держать пальцы прямо на запястье, а не пихать их в задницу, я же прав?
И все же Брайант колебался:
– Японцы не любят, когда планы меняются на ходу. Это для них мэйваку[2], понимаете?
Тромбо слез с велотренажера, прошел к своему столу, схватил полотенце со стойки и вытер лоб.
– Мне плевать, честно. Кроме того – им что, плевать на оживший чертов вулкан?
– Оба вулкана проснулись, – заметил Уилл. – Я так понимаю, прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как…
– Да-да, уловил, – прервал его Байрон. – Не думаю, что на нашем веку такое еще раз случится – так ведь считает доктор Гастингс, наш прикормыш-вулканолог? – Он снова включил микрофон. – Стиви, ты еще здесь, мальчик мой?
– Да, сэр, – откликнулся Стивен Риделл Картер, который был старше Байрона Тромбо на добрых пятнадцать лет.
– Слушай, дай нам двадцать четыре часа. Проведите внутренний обыск, перекопайте побережье, сделайте все возможное, чтобы ФБР вас по головке потрепало. А уж потом можно и полицию вызвать. Но сутки спокойной деловой атмосферы – это то, что нужно мне позарез.
– Вас понял, сэр. – Голос Картера звучал отнюдь не радостно.
– И подготовь президентский номер и мою личную хижину. Я прилечу вечером, и примерно в то же время прибудет команда Сато.
– Сюда, сэр? – всполошился Картер.
– Да, Стив. Если вдруг хочешь получить комиссионные в один процент от сделки, не говоря уж о щедрой прощальной премии, устрой, чтобы все было тихо-мирно, пока мы любуемся вулканом и обсуждаем наши дела. Когда юристы поставят последнюю точку и напишут все, что нужно, мелким шрифтом – можешь на узкоглазых хоть психопата с бензопилой спустить, я возражать не стану. Но не раньше, чем сделка будет заключена, – я понятно выражаюсь?
