bannerbannerbanner
Сыщики с Нанкин-роуд

Сильвия Алиага
Сыщики с Нанкин-роуд

IX

«Он спас меня, спас сразу в нескольких смыслах. В первую очередь – от меня самого. Я ему жизнью обязан».

Вот что мог бы сказать Хуберт мисс Дойл, когда она спросила его о мастере Вэе. «Элис», – мысленно поправил себя он. Однако его история явно не из числа тех, которые кто-то вроде Элис пожелал бы послушать.

Хуберт часто терзался, оглядываясь назад и спрашивая себя, когда именно стало слишком поздно и у него не осталось выхода. Где на ленте времени располагается тот момент, когда была еще возможность все исправить, предотвратить то, что должно было вот-вот случиться?

Тот ли день, когда мать вручила ему сверток, нечто завернутое в элегантный мужской платок, и велела отнести его в директорский кабинет Бизоньози на стекольной фабрике? Или позже? Мог ли он все это остановить, если бы понимал, что именно держит он в тот момент в своих руках?

«Я обязан ему жизнью, – мог бы сказать он Элис, когда та спросила его о мастере Вэе. – А теперь ничего не могу сделать, чтобы сохранить жизнь ему».

О том, что случилось в Карловых Варах
Часть вторая

Из кабинета, дверь которого Себастьян Моран оставил открытой, прозвучал голос, приглашавший Хуберта войти. Интерьер самой комнаты ни в чем не уступал пышному убранству приемной. На полках вдоль стен стояли разнокалиберные книги и диковинки со всего света. Между географическими картами и астролябиями разместилась стеклянная урна, испускавшая радужный свет. Хуберту уже несколько раз приходилось видеть подобное: мать называла это явление «электричеством», и слово это было окружено ореолом чего-то магического и таинственного, служило признаком чуда, многое обещавшего. И среди всего этого он, не без гордости, узнал великолепную музыкальную шкатулку, изготовленную его дедом. Хуберту было известно, что немало таких же изделий украшали собой дома самых влиятельных семей Богемии.

За огромным письменным столом восседал Бизоньози. Прямо напротив него он увидел человека, лицо которого было ему хорошо знакомо. Хуберта ничуть не удивило, что в кабинете оказался его отец: он был одним из доверенных людей главы ремесленников.

– Виктор, а сынок твой с каждым днем все больше похож на тебя, – проговорил Бизоньози, заметив гостя. – Надеюсь, что ты пришел с хорошими новостями, юный Хуберт, и что мать прислала тебя не только с обедом для отца.

Виктор Елинек, увидев в кабинете Хуберта, изобразил на лице вымученную улыбку, как будто появление здесь сына было для него нежелательно, но воспрепятствовать этому у него не получилось. Выглядел он напряженным и зажатым, таким, каким дома Хуберт отца ни разу не видел. Секунду парень пытался ответить самому себе на вопрос, что происходило здесь до его появления. О чем беседовали Бизоньози, Себастьян Моран, его отец и тот англичанин, что вышел отсюда у него на глазах, тот, кого называли профессором Мориарти? И тут же Хуберт понял, что на самом деле бы предпочел об этом не знать.

Бизоньози с противоположной стороны стола с любопытством разглядывал сверток в руке у Хуберта.

– Это оставили для вас в лавке матери сегодня утром, – сообщил Хуберт, хотя в таком пояснении и не было необходимости: Бизоньози наверняка и сам уже догадался, поскольку постоянно получал разного рода сообщения и посылки именно таким образом через все лавки города. – Вот.

Лицо у Бизоньози было узкое и какое-то желтушное. Отец как-то рассказал сыну, что здоровье у главы ремесленников весьма слабое – проблемы с печенью. И все же его голубые глаза всегда выражали острый ум, что придавало жизненной силы его хрупкому облику.

– Подсаживайся к нам, и давайте взглянем все вместе, что ты нам принес, – обратился он к Хуберту, протягивая над столом руку.

Ошарашенный Хуберт взглянул на отца. Парень далеко не в первый раз выполнял подобные поручения, однако впервые Бизоньози велел ему остаться. Отец слегка кивнул, и мальчик сел рядом с ним, перед столом. Оба молча наблюдали за тем, как Бизоньози читает приложенное письмо.

– От семьи Костка, – сообщил он с явным неудовольствием, после чего сложил письмо пополам и подвинул его в сторону, взявшись за сверток. Раскрыв его, он извлек изящную пудреницу, явно принадлежность дамской туалетной комнаты. – Они, верно, думают, что мы не в силах найти себе более увлекательного занятия, чем влезать в их дурацкие семейные ссоры.

– И что там случилось на этот раз? – поинтересовался Виктор.

– Старик Костка подозревает, что ребенок, которого носит его невестка, бастард. Он сомневается в том, что сын способен зачать, и опасается, что кто-нибудь из домашней прислуги оказал невестке в этом содействие. Желает, чтобы мы выяснили, верны ли его подозрения.

Хуберт едва удержался от улыбки, испытав облегчение от того, что за тем свертком, который он был вынужден передать, не стоит ничего зверски жестокого. Маленькие драмы богачей всегда казались ему довольно абсурдными.

Отец громко расхохотался – его явно слегка отпустило, и теперь он не казался таким напряженным, как раньше.

– Не вижу здесь проблемы, – пошутил он. – Мужчина не способен к деторождению, оказывается поддержка со стороны постельничего, женщина против ничего не имеет – все в выигрыше!

Бизоньози тоже улыбнулся. Хуберт уже давно перестал идеализировать этого человека, несмотря на восхищение, которое неизменно испытывал к нему отец. Став старше, он понял, что власть его распространяется далеко за пределы стекольной фабрики; что этот человек – очень опасный тип, с которым связаны и другие столь же опасные люди; что почти все его жесты показной щедрости заключают в себе собственную его выгоду в средней или дальней перспективе и что когда кто-то вступал с ним в контакт через посредника, как, например, с помощью лавки матери, то с добрыми намерениями связано это отнюдь не было. Тем не менее, как и вся молодежь в Карловых Варах, Хуберт вырос в тени Бизоньози. Трудно было не почувствовать на себе лучей власти, исходивших от него, да и сама мысль о том, что отец, несмотря ни на что, умел заставить его улыбнуться, вызвала в нем чувство, похожее на гордость.

Бизоньози с явным неудовольствием рассматривал пудреницу, так и сяк крутя ее в своих костлявых пальцах, а потом без малейшего интереса бросил ее на стол.

– Когда я прошу, чтобы прилагали к своим петициям некий подарочек сентиментального свойства, то имею в виду нечто более интересное, чем это, – посетовал он. – Ведь эта вещица старику Костке даже не принадлежит, если, конечно, он на девятом десятке не начал пудрить себе нос.

– Пудреница, должно быть, принадлежала его покойной супруге, – не без робости, однако все же решился вступить в разговор Хуберт. Ему было известно, что господин Костка недавно овдовел, и у него были основания полагать, что жену тот любил. Ему частенько приходилось видеть, как супруги рука об руку прогуливаются по центру города. – Конечно, он дорожит ею как памятью.

Бизоньози выгнул бровь и очень довольно улыбнулся. И тогда Хуберт понял, что это была всего лишь проверка, поскольку тот и сам прекрасно знает, что пудреница – память о покойной жене.

– А ты парень сообразительный, Хуберт Елинек, – тихо проговорил он. – Ты у нас далеко пойдешь.

Хуберт покраснел, сам не понимая, с какой стати: от злости или стыда. Не нужно было открывать ему рот. Незачем было пытаться произвести впечатление на человека, которого он сам в глубине души презирал. И он готов был поклясться, что отцу за него тоже неловко – тот заерзал на стуле. Именно в эту секунду Бизоньози обратился к нему:

– Я понятия не имею, кто отец этого ребенка – прислуга или молодой Костка, но кое-что интересное об этой семейке я знаю: в их доме у меня есть свой человек, информатор. Судя по всему, сын и невестка задумали от старика Костки избавиться, стремясь получить его бизнес в наследство раньше, чем их вконец разорит его недавно приобретенное пристрастие к игре и выпивке. Полагаю, не нам их винить. Старик умом тронулся с тех пор, как овдовел.

Хуберт, растерявшись, старался поймать взгляд отца, однако отец бесстрашно смотрел на босса.

– Задумали убить одного из представителей Великих семейств? – испуганно спросил Хуберт, не дождавшись ответной реакции отца.

Бизоньози только пожал плечами, словно смерть человека была чем-то ни в коей степени его не волновавшим.

– Виктор, зайди на днях в дом к счастливым супругам и намекни им, что мы в курсе их тайных намерений. И предложи нашу помощь. Хотя, надо сказать, мне не очень хочется пачкать на этот раз руки: не стоит из-за них рисковать… Полагаю, что мы можем просто предоставить им некоторые сведения о том, как можно самым незаметным образом убрать человека. – Он произнес это так легко, что Хуберту целую секунду казалось, что от него ускользает суть разговора. – Сделай так, чтобы они решили, что мы на их стороне, но в то же время дай ясно понять, что в наших силах разоблачить их в любой момент. Нам нужно будет держать их в руках, когда они унаследуют бизнес покойного батюшки.

Виктор Елинек набрал в грудь воздух и заговорил. Негромко и таким тоном, будто просто отвечает на малозначительный вопрос, однако Хуберт заметил, что руки отца, крепко-накрепко вцепившиеся в подлокотники кресла, слегка дрожат.

– Может, стоит старика предупредить, поставить его в известность о том, что происходит? Ведь это он, в конце-то концов, обратился к нам за помощью.

– И когда ты только запомнишь, дорогой друг, что ставить нужно всегда на ту лошадь, что придет первой? Старику Костке настал конец, когда он после смерти жены погрузился в горе, как в омут, и дела его покатились под горку. Теперь он для нас вовсе никакой не союзник. Немного везения – и нам весьма пригодится новый наследник.

Виктор Елинек больше ничего не сказал. Хуберт взглянул на хмурое лицо отца, и у него появилось подозрение, что тот уже не раз вел подобного рода разговоры с боссом. Бизоньози легким жестом руки дал понять, что они свободны, и оба покинули кабинет.

 

– Иди отсюда, – холодным тоном велел ему отец, когда они остались наедине. – И матери – ни слова о том, что здесь слышал.

Хуберт повиновался. Он быстрым шагом покинул территорию фабрики, едва ли замечая хоть что-то вокруг себя. Первый раз в жизни не порадовался он столпотворению нарядной публики на центральных улицах города и не остановился послушать уличных музыкантов. Он брел, опустив голову, и темные взъерошенные волосы падали на лоб и закрывали глаза. Сердце гулко стучало в груди, подступала тошнота. Он всегда знал, что Бизоньози – преступник, но все же ему и в голову не приходило, что тот может так далеко зайти, причем с такой холодной расчетливостью.

«Мне не очень хочется пачкать на этот раз руки: не стоит из-за них рисковать».

«На этот раз».

У Хуберта даже духу не хватало подумать о других разах. И тем более подумать о своем отце. Отец, его отец позволит умереть ни в чем не повинному человеку только для того, чтобы Бизоньози получил какую-то выгоду и еще больше укрепил бы свой контроль над городом.

«А ты парень сообразительный, Хуберт Елинек. Ты у нас далеко пойдешь».

Хуберту пришлось на секунду остановиться – его рвало.

– Все ли с тобой в порядке, мальчик?

Когда стало чуть легче, Хуберт поднял голову. Глаза его все еще были полны слез от позывов рвоты, а волосы прилипли к потному лбу, так что он не сразу разглядел человека, который стоял перед ним. Мужчина лет сорока, может чуть больше, с азиатскими чертами лица, массивной челюстью и приятным лицом. Одет он был в костюм-тройку, на голове – шляпа.

– Мне уже лучше, спасибо, – ответил Хуберт, стараясь восстановить дыхание.

Мужчина доброжелательно улыбнулся и протянул свой носовой платок.

– Вот, бери, оботрись немного.

Пока человек приближался к Хуберту, тот успел заметить, что незнакомец немного хромает и опирается о трость. По-чешски он говорил свободно.

– Большое спасибо, – повторил Хуберт слабым голосом, принимая помощь. Носовой платок был дорогим, даже лучшего качества, чем тот, в который господин Костка завернул пудреницу своей супруги. Стоило ему об этом вспомнить, как он почувствовал, что у него подгибаются ноги. Он попытался сконцентрировать свое внимание на человеке перед ним. – Я его постираю и вам верну. Скажите только, пожалуйста, где вы остановились. Я оставлю платок на стойке на ваше имя.

Незнакомец снова тепло улыбнулся.

– Не стоит беспокоиться, оставь его у себя.

Он не назвал своего имени и не сказал, где остановился. Просто пошел прочь, вниз по улице, к толпе, прихрамывая и беззаботно напевая мелодию песенки, которую исполняли на главной площади музыканты.

Хуберт остался на месте, в растерянности глядя ему вслед, по-прежнему чувствуя вкус желчи во рту и ощущая, как беспорядочно колотится в груди сердце. Он и понятия не имел, что какое-то время назад была пройдена точка невозврата и случилось это в том самом кабинете над цехами стекольной фабрики. Хуберт не сознавал, что он только что познакомился с мастером Вэй Луном – человеком, который спасет ему жизнь.

X

К своему крайнему неудовольствию, Эмма вынуждена была признать, что при общении с Шаожанем ее охватывало некое напряжение и оно оказывалось более интенсивным, чем рядом с Джонатаном Поулом или любым из прежних ее лондонских приятелей.

При этом было никак нельзя сказать, что он прилагал какие-то усилия для достижения данного эффекта. Вел он себя достаточно дружелюбно, а к Джонатану, судя по всему, относился со всей душой. Да и Джонатану с Шаожанем, если поглядеть на них со стороны, было вполне комфортно и спокойно. Эмму же в Шаожане тревожило прежде всего то, что он передвигался по улицам Шанхая с видом человека, который в этом городе вырос и был хорошо знаком с его скрытыми закоулками. А она первый раз в жизни чувствовала себя совершенно потерянной и завороженной всем тем новым, что видела вокруг себя.

Это место было не ее Лондоном, все секреты и потайные тропы которого Эмма знала наизусть, – здесь эти познания оказались совершенно бесполезны. Тут ей потребуется немало времени, чтобы почувствовать себя в своей тарелке, – могут уйти годы. Пока же она полностью зависела от Шаожаня и вынуждена была верить, что он приведет ее именно туда, куда нужно, и это заставляло ее ощущать уязвимость.

Втроем они вышли за пределы Международного поселения, после чего довольно долго двигались по тем улицам, которыми вчера вечером Эмма любовалась из окошка кареты. Пешая прогулка оказалась еще интереснее. Шанхай был городом спокойным – особенно за пределами Поселения, – а еще городом морским, с климатом более теплым, чем лондонский. Здесь все еще можно было услышать кое-где английскую речь, но все же в основном звучал шанхайский говор или какое-нибудь иное местное наречие. На улице, по которой они сейчас шли, по обе стороны расположились торговые ряды под открытым небом: резко пахло сушеной рыбой и чем-то жареным, и от этих запахов разыгрался аппетит, хотя утром она довольно плотно позавтракала. Впрочем, «плотно» – это еще мягко сказано: откровенно говоря, она и сама бы не поверила, что в нее столько влезет.

Когда они проходили мимо торговых рядов, Джонатан ради безопасности схватил за руку Шаожаня. Эмме вспомнились его признания прошлой ночи: в толпе он всегда нервничает. Шаожань хохотнул, почувствовав на себе пальцы мальчика, но вырываться не стал.

– Из-за тебя мы точь-в-точь пожилая супружеская пара: только вышли на улицу, а ты за меня уже эдаким способом цепляешься.

– Глупости, – тихо проговорил Джонатан, еще сильнее сжимая пальцы. – Многие гуляют руку об руку.

– Многие женатые пары, разумеется, – поддел его Шаожань.

Эмма изобразила улыбку, приблизилась к Джонатану и предложила свою руку.

– Можешь и меня взять под руку.

На лице Джонатана расцвела ослепительная улыбка, и свободной рукой он ухватился за Эмму.

– Шикарно, – ворчал под нос Шаожань, когда они пробивали себе в толкучке дорогу, держась под руку втроем. – Теперь все это выглядит еще безумнее.

Эмма его не слушала, она внимательно изучала прилавок со сладостями. На сковородке, установленной над печью, торговка обжаривала маленькие мягкие шарики, а потом нанизывала их на деревянные палочки по три штучки. Густой соблазнительный аромат щекотал ей ноздри. Как-то раз в Лондоне Эмма предложила своему приятелю Виггинсу соревнование: кто из них двоих быстрее сможет стянуть у торговки такое лакомство, да так, чтобы она ничего не заметила. Дело кончилось тем, что каждый съел порцию шашлычка в укромном заднем дворике. Но здесь, рядом с наследником отеля «Белгравия» и одним из самых верных служащих этого отеля, ей оставалось только смириться и шагать дальше.

– С тобой все в порядке? – спросил ее Шаожань, чуть не свернув себе шею в попытке взглянуть на нее поверх золотистых волос Джонатана. – Хочешь сладенького попробовать? У меня есть немного денег.

– Нет, ничего, не стоит беспокойства, – отозвалась Эмма, устыдившись очевидности своего желания.

– Для тебя же здесь все совсем еще новое, – вступил в разговор Джонатан, по-прежнему напрягаясь в толпе покупателей. – Мы можем остановиться где хочешь, ничего страшного.

– Если хотите, то после того, как навестим мастера Вэя, можно будет прогуляться по центру города, – предложил Шаожань. – Маргарет так и так рассердится, не найдя меня на рабочем месте, так что не важно, когда я вернусь: на пару часов раньше или позже.

Эмма засмеялась. Шаожань был облачен в безукоризненную форму службы регистрации отеля «Белгравия» – бело-синюю, с рядом золоченых пуговиц через всю грудь. Они с Джонатаном явились к ней в кухню «дома» на верхнем этаже с вопросом: не хочет ли она отправиться с ними навестить одного приболевшего друга, который живет за пределами Международного поселения. Долго раздумывать Эмма не стала.

К тому же Элис в то утро пребывала в самом благостном расположении духа и позволила ей беспрепятственно отправиться на эту прогулку.

– Потом можно будет пойти в парк, который за отелем, – подсказал Джонатан.

– Ты все время хочешь только туда, – отозвался позабавленный этим предложением Шаожань. – Но мне кажется, что навряд ли Эмме понравится перспектива провести день в парке. Ей наверняка больше захочется пройтись по храмам или по рынкам, увидеть что-то такое, чего не увидишь в Лондоне.

– Я с удовольствием пойду в парк, если Джонатан предпочитает его, – сказала Эмма.

Этот парк она уже видела из окна своей комнаты. Шаожань не врал: в нем не было ничего примечательного, он ничем не отличался от любого лондонского парка средних размеров. И все же он напомнил Эмме о долгих часах, проведенных ею в Риджентс-парке в компании юных сыщиков с Бейкер-стрит, где они собирались все вместе и раскладывали по полочкам то, что им удалось разузнать, прежде чем отправиться с докладом к детективу.

Кроме того, она подозревала, что после довольно долгой утренней прогулки по многолюдному городу, где то и дело приходится уворачиваться от встречных на тротуарах, Джонатан, разумеется, захочет провести время в более спокойном месте.

И как раз в тот момент, когда они пришли уже к согласию относительно парка, в суете рыночной толпы Эмма вдруг увидела знакомое лицо. На миг часть ее мозга, не в полной мере осознавшая, что она не в Лондоне, не дала ей удивиться тому обстоятельству, что чье-то лицо показалось ей знакомым в Шанхае. Сообразив, что никого знакомого здесь у нее быть просто не может, она резко остановилась.

Двое ее спутников в замешательстве взглянули на нее.

– Что случилось?

– Тот человек, возле прилавка с алкоголем… Я вчера его видела.

– Мужчину в черном пальто? – переспросил Джонатан.

«Похоже, это все-таки он», – раздумывала Эмма. Сейчас этот человек выглядел совсем не так, как в тот первый и единственный раз, когда она его видела. А видела она его не далее как вчера, хотя ей и казалось, что прошло уже гораздо больше времени с тех пор, как пароход, на борту которого они с сестрой прибыли в Китай, бросил якорь в порту. Это был человек, попавший под их экипаж. Тот самый, что мучился болью от вывиха плеча. Вчера он был в невзрачной одежде фабричного рабочего. Теперь же этот мужчина был дочиста выбрит и в хорошем пальто, а на голове его красовалась новенькая черная шляпа. И он заинтересованно разглядывал бутылки со спиртным. После чего потянулся левой рукой к одной из них, желая поближе ее рассмотреть.

Эмма фыркнула. Так она и знала. Конечно же, она не собиралась ставить под сомнение искусность шанхайских лекарей, однако обладала достаточными знаниями по поводу травм плечевого сустава, чтобы понимать, что менее чем через сутки после вправления вывиха человек никак не может с такой свободой пользоваться больной рукой. Ее подруга Зои как-то раз заработала подобный вывих, когда полицейские заломили ей руку за спину, – она целую неделю ходила с перевязью.

– Он – мошенник, – понизив голос, сказала она своим спутникам. – Только вчера я собственными глазами видела, как он развел гостиничного извозчика. Заставил поверить в то, что тот его сбил и покалечил, ну и вынудил беднягу отдать ему все свои деньги.

Теперь Эмма была уже совершенно уверена, что тот молодой китаец, который якобы повел пострадавшего к своему доктору, был его сообщником. На нее накатила волна ярости. Извозчик отдал ему двухнедельное жалованье! Даже у нее, человека с несколько более пластичными этическими принципами, чем у большинства людей, имелись границы: самой ей никогда бы в жизни не пришло в голову лишить честного труженика всех средств к существованию.

Эмма перевела взгляд на парней, не слишком хорошо понимая, чего ей от них ожидать. Будь она сейчас со своими лондонскими друзьями, долгих объяснений бы не потребовалось: они бы сразу ей поверили, а вот Джонатан и Шаожань казались совсем другими. Оба были прилежными юношами, которым, конечно же, никогда не приходилось иметь дело с такими пройдохами, как этот тип. Она почти ожидала услышать сомнение в их комментариях: «Ты уверена?», «Может, он просто очень похож», «Но ведь может оказаться, что он и вправду пострадал, а теперь ему намного лучше».

И все же Шаожань глядел на этого типа с прищуром, в глубокой задумчивости. Джонатан тоже казался заинтригованным. Его бледные щеки порозовели от волнения.

– Думаешь, у него был сообщник? – спросил Шаожань. – Я имею в виду, чтобы разыграть извозчика. Был у него помощник? Мошенники чаще всего работают в паре.

Удивленная Эмма улыбнулась. Это были ровно те вопросы, которые мог бы задать ей любой из ее прежних друзей. Похоже, у нее сложилось предвзятое отношение к этим ребятам. В эту секунду англичанин протягивал продавцу монету, а тот вручал ему бутылку.

– Да, был! Молодой человек, по виду – уроженец Шанхая. Сказал, что служит ассистентом врача.

 

Шаожань кивнул.

– Думаю, и сейчас напарник использует его как наживку. И вот-вот приступит к обману этих торговцев.

Слова Шаожаня застигли Эмму врасплох, она вновь сфокусировала внимание на том же человеке и прилавке с алкоголем. Торговец, судя по всему, объяснялся по-английски с бóльшим затруднением, чем все китайцы, с которыми Эмма познакомилась в пределах Поселения, однако взаимное понимание, кажется, было достигнуто. Его собеседник, мошенник, время от времени вставлял в разговор с торговцем фразы на шанхайском наречии. Несмотря на это, Эмма смогла уловить смысл разговора.

– Извините, дружище, но, сдается мне, вы не совсем верно дали мне сдачу, – говорил англичанин, разглядывая возвращенные ему монетки. – Здесь меньше, чем должно было бы быть.

Продавец в смущении разглядывал деньги на протянутой к нему ладони.

– Это сдача с монеты в десять пенсов.

Уголки губ мужчины расползлись в снисходительной улыбке.

– Да, но я-то вам заплатил монетой достоинством в пять гиней. А одна гинея стоит намного больше, чем пенс. – Тон его был таким елейным, что Эмму охватило внезапное отвращение. Теперь он разительно отличался от получившего травму скромного рабочего, что хныкал вчера на мостовой Нанкин-роуд. – Вы, по-видимому, не привыкли иметь дело с фунтами стерлингов. Сожалею, что у меня нет под рукой местной валюты, но мне сказали, что этот рынок уже адаптирован к… – Он, казалось, какое-то время размышлял, как лучше закончить начатую фразу. – К новой ситуации в городе, – договорил мужчина с улыбкой, явно дававшей понять, что первоначально он намеревался закончить свою фразу по-другому. – Так что я предполагал, что здесь принимают к оплате любые иностранные деньги.

– Да, он прекрасно адаптировался к «новой ситуации в городе», чертов кретин, ему просто не оставили другого выбора, – тихонько проговорил Шаожань. Создавалось впечатление, что его в гораздо большей степени возмутило последнее замечание, чем само надувательство. – И вовсе не требуется быть гением, чтобы научиться обращаться с английскими монетами, каким бы идиотским образом они друг другу ни соответствовали.

– Да забудь ты о нем, – сказал Джонатан примирительно. – Он всего лишь хочет вывести из себя торговца, чтобы задурить тому голову.

Эмма чувствовала, что от нее что-то ускользает.

– Как думаете, что он задумал? – спросила она.

Джонатан собрался ответить, но в эту секунду другой торговец, на вид хозяин торговой точки, приблизился к двум спорщикам.

– Мистер, обычно с нами не расплачиваются монетами в пять гиней, – попытался он воззвать к голосу разума. – Это довольно большие деньги, такие случаи мы запоминаем…

– Точно так! – поддержал его первый торговец. – За сегодня было только два клиента, которые заплатили такие суммы, и каждый из них унес по целому ящику вина.

Эмма начинала понимать, в чем суть обмана.

– Бьюсь об заклад, что один из этих клиентов был тот же самый, кто вчера изображал ассистента врача…

– Боюсь, что так и было, – ответил Шаожань, с презрением глядя на английского джентльмена. – А сейчас мы станем свидетелями финального трюка.

– Уверяю вас, что я расплатился за товар монетой в пять гиней, – настаивал он. – Проверьте кассу. Я прекрасно помню эту монету: вчера я уронил ее в банку с ваксой, так что краешек ее теперь испачкан. Отчистить монету полностью я не смог.

Второй торговец, похожий на владельца прилавка, устало вздохнул и достал металлическую коробку с деньгами. Он принялся проверять ее содержимое, и вдруг выражение его лица изменилось. Он вынул монету в пять гиней, и Эмма, хотя и стояла слишком далеко, чтобы быть вполне уверенной в результате, все же углядела, что на краю монеты чернела вакса. Первый продавец выглядел не менее смущенным, чем его хозяин. Тот сказал своему коллеге несколько слов на шанхайском наречии, которых Эмма не поняла, однако Шаожань и Джонатан, услышав их, обменялись удрученными взглядами.

– Вот они и угодили в ловушку, – сообщил ей Шаожань, пока продавцы приносили свои извинения джентльмену и увеличивали сдачу на сумму, на которую он не имел никакого права.

– Мы должны им сказать, – вступился Джонатан. – Объяснить, что у него есть сообщник и что именно он и расплатился испачканной монетой.

Шаожань кивнул и собрался уже отправиться к прилавку с алкогольными напитками, когда Эмма его остановила.

– Они нам не поверят, – сказала она. – Послушайте меня, я-то знаю, как это работает. Они никогда не поверят таким, как мы, мы слишком молодые. А он – джентльмен или им прикидывается. Он все равно будет стоять на своем и выйдет победителем, а мы просто потеряем шанс подойти к нему поближе.

– А для чего тебе понадобилось подходить к нему? – спросил заинтригованный Джонатан.

Англичанин с весьма довольным видом удалялся от прилавка с алкоголем. Все монетки, полученные со сдачи, он ссыпал в маленький кошелек, который Эмма тут же узнала: тот самый матерчатый мешочек, что отдал ему вчера извозчик, мешочек с его двухнедельным жалованьем. Англичанин положил его во внутренний карман пиджака, и Эмму кольнуло знакомое чувство предвкушения. Для преступника он, на ее взгляд, слишком неосмотрительно относился к месту хранения денег. Все будет гораздо легче, чем она могла себе представить.

– Я могу вернуть все, – объявила Эмма. – И то, что он вчера выманил у гостиничного извозчика, и монеты этих торговцев. Просто выкраду у него кошелек с деньгами, и все дела.

Шаожань и Джонатан глядели на нее во все глаза – изумленные, чуть шокированные. Эмма в них не ошиблась: это были хорошие парни. Несмотря на то что по каким-то неведомым ей причинам эти двое, судя по всему, довольно хорошо разбирались с теоретической стороной деятельности мошенников, было вполне очевидно, что они никак не рассчитывали на то, что и Эмма имеет подобные навыки.

– Ты уверена? – спросил ее Шаожань, хотя если здесь и был кто-то, кто уж точно ни в чем не был уверен, так это он. – Думаешь, у тебя получится?

Если бы на месте Шаожаня оказался Виггинс или кто-то другой из ее лондонских приятелей, Эмма ослепила бы его улыбкой превосходства. Однако темные глаза юноши блистали чем-то таким, разгадать чего она не могла, и Эмма не решилась форсировать события.

– Да, думаю, что получится. Подождете меня здесь?

– Я могу дать извозчику ту сумму, которой его лишили, и могу заплатить пять гиней этим торговцам, – подал голос побледневший Джонатан. – Тебе вовсе не нужно так рисковать.

– Да нет никакого риска. – Риск действительно не превышал привычного ей, которому она подвергалась каждый божий день своей жизни. – Ждите меня здесь, ладно?

Ребята и рта не успели раскрыть, как она уже затерялась среди пешеходов на многолюдной улице, поспешив за англичанином, который вдали почти пропал из виду. Эмма шла за ним несколько минут. Лучше не вступать с ним в контакт вблизи прилавка с алкоголем. Чем больше он поверит в то, что у него в очередной раз все получилось, тем лучше. В какой-то момент у нее создалось впечатление, что он собирается свернуть на одну из боковых улиц, где меньше людей, так что Эмма решила действовать. Тихая улица никак не поможет осуществить задуманное. А вот внешние помехи рассеивают внимание и существенно облегчают решение поставленной задачи.

Этому трюку ее научила подруга Мерседес. Единственное, что ей понадобится, так это придумать какое-нибудь имя. И Эмма выбрала первое, пришедшее на ум в ту секунду: имя одного из сыщиков Скотланд-Ярда, которого она знала с детства и из-за которого неоднократно сталкивалась с проблемами.

– Извините, мистер! – крикнула она. – Мистер Лестрейд!

Английский джентльмен продолжал шагать, не обращая на ее зов никакого внимания. Эмма догнала его и схватила за рукав.

– Мистер Лестрейд! – повторила Эмма, дергая мужчину за руку. Застигнутый врасплох, он обернулся, а она чуть отступила назад, но не отпустила его. – Ой, извините, я обозналась, спутала вас с одним человеком из моего отеля.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru