– Элла. Элла, ты здесь?
Я вскакиваю, свет в камере включается. Подхожу к решётке – гаснет. Но успеваю заметить тёмное пятно слева.
– Я тут. Кто говорит? – на всякий случай спрашиваю тихо.
– Зови меня Яр, – отвечает собеседник.
Что? Узнаю голос тувинца в цепях.
–Ты не Яр, – стараюсь не показывать тревогу. – Это ложь. Ты… тот, кто не пустил меня домой.
К горлу подступает ком. Я отхожу в глубину камеры, над моей головой включается лампочка. Я ведь не говорила ему своё имя.
– Нельзя уходить, – отвечает тувинец.
– Это не мой мир. Я хочу домой, – зачем-то признаюсь ему и чувствую в глазах слёзы.
– Нельзя, – повторяет он. – Имя нельзя. Уходить нельзя. Она была права. Ты в опасности.
– Кто?
– Которая звала тебя Элла. Ты откликнулась. Ты Элла.
Что ж, логично. Вытираю слёзы, подхожу к решётке. Прежде чем свет гаснет, вижу лицо тувинца с гирей на ноге.
– А как твоё имя? Настоящее.
– Яромир. Зови меня Яр.
– Я ведь запутаюсь. Один Яр уже есть.
– Мне нельзя говорить, – сообщает парень.
– Но ты говоришь.
– Я должен предупредить, и пусть накажут. Или казнят, – равнодушно отвечает сосед.
– Можно, я буду звать тебя Ярик?
– Нет.
– Мир?
Молчит.
– Так о чём предупредить?
– Мир. Можно, – отвечает тувинец. – Ты в опасности. Тебя выставят на турнир.
– Отлично. Значит, скоро выйду отсюда. А после турнира меня обещали отпустить домой, – радуюсь я.
– Не пустят.
– Почему? Грымза сказала…
– Не верь Грымзе. Иномирянки не возвращаются. Никогда.
– С чего ты взял, что я иномирянка?
– Артефакт. В нашем мире таких нет. Из-за него ты здесь.
Вздыхаю.
– Как думаешь, мне его вернут?
– Нет.
– Ни-Ни обещал. Если переведусь на его факультет.
– Нельзя, – привычно отвечает тувинец.
– Да что ж за место у вас тут такое? Ничего нельзя! – восклицаю я.
– ЯроКанск, – слышу в ответ.
– Так это не имя? – размышляю вслух.
– Имя. Города.
– А Красноярск?
– Такого нет, – выдаёт Мир, на мгновение задумавшись.
– А мы тогда где?
– В ПэТэУ ЯроКанска.
Вздыхаю.
– Мир, делать-то что?
– Оставаться здесь.
– Я и так здесь.
– Тебе нельзя наверх. Убьют. Оставайся здесь.
– А если за мной придут завтра?
– Нельзя. Ты должна остаться, – настырно повторяет Мир.
– Но как? Что для этого нужно?
– А что ты умеешь?
– Ну… петь.
– Нельзя, – талдычит тувинец.
– Тогда что?
– Пой.
– Так нельзя же, – кто-то из нас явно сумасшедший.
– Поэтому пой. Накажут. Останешься.
Выдыхаю.
– А тебя-то за что наказали? Сейчас.
– За твой артефакт, – говорит тувинец.
Я чуть не подпрыгиваю на месте.
– Что? Почему?
– Я его украл.
Еле сдерживаюсь, чтобы радостно не завизжать. Боюсь перебудить местных монстров, если сейчас ночь.
– Что ж ты молчал?
– Нельзя. Обет.
– Прости, забыла. Так он сейчас у тебя? Мой артефакт.
– Нет.
– Отобрали?
– Нет.
– Сломали?
– Нет.
– Тогда где он?
– В тайнике.
Выдыхаю.
– Окей. Когда мы выйдем, ты вернёшь мне его?
– Нет.
– Что? Но ведь это МОЙ артефакт! – дёргаю руками решётку.
Хорошо, что она крепкая. Так хочется расцарапать лицо моего соседа.
– Нельзя, – это слово начинает меня бесить.
Впрочем, я его всегда недолюбливала. Поэтому делала всё по-своему. Не на юрфак пошла, а на актёрский. Правда, попала совсем не туда. Но не суть.
– Мир, ты знаешь, как пользоваться моим артефактом? – и зачем я это спрашиваю.
– Да.
Что?
– Откуда?
– Научился в твоём мире.
Моё сердце начинает скакать от радости. Значит, всё-таки выход есть! И я его найду. Возможно, с помощью моего нового знакомого.
– Мир, когда ты взял мой артефакт, он… работал?
– Он спал.
– Ты знаешь, как разбудить его?
– Да. Но здесь нельзя.
Да что ж за наказание такое? Ничего нельзя в этом мире!
– Ми-ир, очень надо, – жалобно протягиваю я. – Поможешь?
– Нельзя.
"Рука-лицо". Наваливаюсь спиной на решётку и сползаю вниз в отчаянии.
– Помогу, – внезапно отвечает странный тувинец.
– Мир! Ты чудо! Я тебя люблю! – кричу ему радостно.
Лампа в коридоре моргает. Кто-то идёт? В три шага отскакиваю к кровати, делаю вид, что крепко сплю.
Случайно засыпаю по-настоящему. На зелёном лугу я собираю ромашки. Гадаю на любовь. Любит! Танцую с Колькой страстное танго под звучащую откуда-то сверху "Besame mucho". Слепящее солнце заставляет щуриться. Пушистые облака похожи на танцующих на двух лапах котов.
– Леди, завтрак, – слышится с небес.
– Товарищ Куприянова, – голос строгий.
Разлепляю веки. Я в сырой камере. Как же мне здесь оставаться дальше, если дышать уже тяжело от влажности? Так и заболеть недолго. Стоит ли вообще доверять тувинцу или лучше сделать всё, чтобы выбраться поскорее? Предложение заманчивое. Перевожусь на факультет к девушкам, живу в нормальной комнате. Не стесняюсь парней тувинцев. Имён их я всё равно не знаю. А Яриков никому не выдам. И вообще, кажется, они тоже не очень довольны соседством со мной. Сейчас, наверное, радуются, что я здесь. И этот с гирей тоже. Не гремит под ухом. Красота же? Только бы ещё вернуть и зарядить свой арте… лефон.
Чёрный феекот нервно дёргает хвостом, держа поднос со скудной едой. Первым делом забираю воду, потом шуршащий пакетик с яблоком и чем-то похожим на хот-дог.
Когда я остаюсь одна, по соседству слышится чавканье.
– "Дохлый кот" сегодня особенно хорош, – сообщает Мир.
Мысленно соглашаюсь с соседом. Соуса не пожалели. Луковые перья свеженькие. Булочка хрустящая и даже ещё тёплая. Блаженство. Настроение повышается. Подхожу поболтать с тувинцем.
– Мир, а Яр и остальные правда братья?
– Правда, – отвечает парень.
– Но их же двенадцать. Наверное, не родные?
– Родные.
– Они ведь примерно одного возраста. Как такое возможно?
– Двенадцать братьев – двенадцать дней, – загадочное пояснение, которого я не понимаю.
– У них один отец и разные матери?
– Наоборот.
Мой мозг мысленно подаёт мне сигнал SOS.
– Они выглядят одинаково. Кроме Яра.
– Яр старший. Он из другой кладки.
– А ты? Тоже брат?
– Я чужак. Подкидыш. Названый брат.
Понимаю, что совсем запуталась.
– А остальные… Дети одной матери?
– Да.
– Похожи, как близнецы.
– Близнецы, – вторит мне Мир.
– Как же их мать родила? – размышляю вслух, восторгаясь этой незнакомой мне женщиной.
– Не родила, – окончательно запутывает меня Мир.
Пока я думаю над ответом Мира, в коридоре загорается свет. Но наверху тихо.
– Пой, – шепчет мне сосед.
Отхожу вглубь камеры, и первое, что приходит на ум, это любимая папина песня. "Художник, что рисует дождь". Мне она тоже нравится. Тихонько мурлычу себе под нос, прислушиваясь к посторонним звукам. Тишина. Прерываемая шуршанием. Возможно, это всего лишь копошится мой сосед. А свет на пятачке между камерами… Так, пустяки. На припеве уже забываю о нём. И обо всём окружающем мире. Есть только я, музыка и дождь…
– Товарищ Лонн, – слышу недовольный голос Грымзы.
Но поскольку она не ко мне, продолжаю петь. Только сбивает с ритма грохот гири и цепей за стеной. Приходится дирижировать себе. Если Анакондовна думает, что я сошла с ума, что ж, пусть продолжает. Может, решит, что я не опасна, и выпустит. Домой. Или подумает, что я бесполезна, и не отправит на турнир.
Песня заканчивается, и я тут же принимаюсь за новую. На сей раз на английском – "It's Raining Man". Грымза за моей спиной, кажется, уже кипит. Возможно, в прямом смысле этого слова. Я чувствую скопившийся в воздухе пар. На слове "аллилуйя" разворачиваюсь к решётке лицом. Вижу её взгляд. Продолжаю петь. Нас так учили. Во что бы то ни стало продолжать. На лицо падает капля – конденсат с потолка. В подземелье и без того слишком влажно. Ещё и я надышала. А тувинец так вообще за двоих дышит. Несмотря на то, что такой хилый на вид, сопит как паровоз. Но Грымзе он не перечил. Говорила только она, его голоса я не слышала. А сейчас Анакондовна возьмётся за меня. По глазам вижу.
– Товарищ Куприянова! Что вы творите! Всемирная колотушка! Это что? Дождь? – волосы Грымзы, мгновение назад шевелившиеся змеями, повисают, как сосульки.
В подземелье капает с потолка. Прекращаю петь, но тело продолжает нервно подёргиваться в такт звучащей в голове музыке. Что у них тут происходит? Трубу что ли где-то сверху прорвало? Нас же затопит! ПаМАГити!
И вот я уже стою лицом к лицу с Грымзой, вцепившись в прутья решётки.
– Потоп! Выпустите меня… нас, товарищ Грымза! – вовремя вспоминаю про соседа.
– Немедленно прекратите, товарищ Куприянова! – противно визжит Анакондовна.
Уверена, будь у неё обычные ноги, она бы ими в гневе топала. Ректорша хватает меня за плечо и вжимает в решётку. Шипит на ухо:
– Прекратите балаган. Остановите дождь. Иначе вас тоже казнят за нарушения, как и его, – кивает на моего соседа, сосульки на её голове смешно дёргаются.
Но мне не смешно. Мне страшно. В какой жуткий сон я попала.
– Как его остановить? Товарищ Анакондовна, – я чуть не плачу.
Грымза не отпускает меня.
– Это ваших рук дело, – шипит она. – Вам и разбираться.
Ректорша отпихивает меня. Начинаю мёрзнуть. Слишком сыро и холодно здесь. Слышу бряцанье железа. Это мой сосед. Поймав мой взгляд, парень садится в позу лотоса и закрывает глаза. Он тоже вымок, но самообладания, видимо, не потерял.
– Для начала, успокойтесь, – говорит мне Грымза своим обычным голосом, неприятным, чуть скрипучим, но уже без примеси злобы.
Киваю.
– Теперь сосредоточьтесь. Вспомните, что вы делали для того, чтобы пошёл дождь, – её голос приобретает гипнотическое звучание.
Я продолжаю кивать, а потом признаюсь, что ничего особенного не делала. Просто пела.
– Пойте, – ректорша поднимает одну бровь. – Разрешаю.
Смотрит на меня свысока.
– Что петь, товарищ Грымза? – срываясь на фальцет, спрашиваю я.
– Что угодно, лишь бы не про дождь, – отмахивается она.
По её лицу бегут струи воды, с носа падают капли. Я стою уже по щиколотку в воде.
– Может, вы нас выпустите?
– Исключено, – сухо отвечает Грымза.
– Но мы можем погибнуть, – всхлипываю я.
– Это ваши проблемы. Считайте, что вы казнили сами себя. И того парня.
Смотрю на эту злобную тётку. Её щупальца в воде кажутся ещё ужаснее. И больше. Ладно, была не была. Попробую спеть что-нибудь солнечное. В голове вертится "Солнце моё". Начинаю тихонько. Дождь будто бы усиливается. Тувинец открывает глаза и пристально смотрит на меня. Что он пытается мне сказать? Кивает. Чем придаёт мне уверенности. Припев звучит ярче, а к концу песни дождь почти прекращается. Сами капли уже не такие холодные. Тёплые, приятные.
– Дальше вы сами справитесь, – криво усмехается Грымза и шлёпает к лестнице.
Свет на пятачке между дверями гаснет. Я замолкаю. Ставшие редкими капли падают на кожу.
– Продолжай, – тихонько произносит Мир и с грохотом поднимается.
Пою всё, что помню. Тувинец ладонями отбивает ритм. Солнечные песни помогают прекратить дождь. Вода из подземелья медленно отступает. Впитывается в землю. Но мы по-прежнему мокрые. Холодно.
Развешиваю одежду на спинке кровати и закутываюсь в простыню и полотенце.
Если к вечеру не просохнет, придётся спать стоя. Матрас тоже мокрый. Ну и дел я натворила. Безумный сон. Мама, я хочу проснуться!
Феекоты, что принесли нам обед, нервно подёргивают лапками, пытаясь стряхнуть с них воду. Они недовольно урчат и торопятся покинуть подземелье.
– Элла, – окликает меня Мир после скудного обеда, – спой ещё.
– Я уже боюсь рот открывать, – честно признаюсь я. – То дождь идёт, то штукатурка сыплется. Куда я вообще попала? А главное, как выбраться теперь? Мир.
– Не знаю, – отвечает парень. – Грымза не отпустит.
Пятачок освещается, и сосед замолкает. На лестнице появляются чьи-то ноги. Упс! К нам пожаловал декан гипно-предсказательного, а я в одной простыне. Так, главное, делать вид, что всё в порядке, и ни в коем случае не смущаться. Бабуля учила. Она-то у меня была ого-го! Рассказывала, как однажды так отплясывала на концерте, что сцена под ней проломилась. Бабуля застряла по пояс. Но номер отпела. Да так, что публика решила, что это элемент шоу. И трижды вызывала бабушку на бис. В общем, важно не терять самообладания и делать вид, что ничего странного не происходит.
Действительно, ничего странного в том, что я смотрю на рыжего, как под гипнозом, кутаясь в мокрую простыню и босиком. Волосы хоть отжимай, но пусть он думает, что я принимала душ.
– Товарищ Куприянова, – декан приближается, а я втягиваю носом его парфюм с нотами пачули.
Обожаю этот запах.
– Анакондовна сказала, вы прирождённая шаманка.
– И актриса, – не отрываясь от его гипнотических глаз, зачем-то говорю я.
– Вы несомненно очень талантливы. Я бы очень хотел вас, – пытаюсь протиснуться сквозь решётку, но безуспешно, – видеть на своём факультете.
– Я согласна, – шепчу. – Только вытащите меня отсюда, товарищ Ни.
– Я доложу Грымзе о вашем решении, и уже вечером или завтра утром вы будете свободны, – проводит пальцем по моей щеке.
Простыня соскальзывает, но я вовремя её ловлю и закутываюсь по самую шею.
– Я буду ждать вас, товарищ Ни.
– Я вас не подведу, – шепчет он. – Вы вернётесь домой, как только наш факультет получит благословение главного шамана.
– Когда? – невольно хватаю декана за руку.
Не отпущу, пока всё не расскажет.
– Когда мы получим высший балл на выпускном и кубок турнира. Если гипно-предсказательный победит в общем зачёте, я лично укажу вам нужную дверь. Вы вернётесь домой, к родным.
Киваю.
– А телефон? Тоже вернёте? – спрашиваю с надеждой.
– Не сомневайтесь, – одаривает меня улыбкой.
Могу поклясться, ТАК умеет только он. Ни Колька, ни мама, ни отец. Никому не удавалось лишить меня разума одной лишь улыбкой.
– До вечера, леди, – вижу, что он сейчас хлопнет в ладоши и исчезнет.
Не даю ему этого сделать, хватаясь за вторую руку. Простыня падает, машинально пытаюсь удержать её коленкой. Какая глупость!
– Товарищ Ни, – слышится голос Анакондовны, – что вы… Леди! – восклицает она. – Вы… Вы… Наказаны.
А я и так наказана. Николас Иявич, раскланявшись перед Грымзой, растворяется в воздухе. А я стою в одном белье перед ректоршей.
– Немедленно оденьтесь. Сейчас за вами придут.
Рыжий и чёрный феекоты не заставили себя долго ждать. Даже наоборот. Это я заставила их ждать. Одеваться в мокрое и холодное было откровенно неприятно. Но деваться некуда. Когда вокруг моих запястий образовались путы, замок щёлкнул, дверь открылась.
– Я думала, на свободу выпускают без наручников, – выходя, сразу говорю я.
– На свободу, да, – коротко отвечает Грымза.
Когда коты ведут меня по ступеням наверх, я слышу, как она сухо бросает Миру:
– А вас, товарищ Лонн, на рассвете казнят.
Путь к свободе лежит через подземные коридоры. Коты молчат. Я тоже. Мысли заняты Миром. Жаль его. Я успела привыкнуть. Суровый мир. Суровые законы. Главное, чтобы мне выбраться отсюда живой. Надеюсь, Ни поможет. Кажется, он единственный на моей стороне. Впереди огромная дубовая арочная дверь.
– Не подведите, товарищ Куприянова, – слышится из темноты режиссёрский голос.
На меня напяливают какое-то тряпьё, суют в руки бубен и колотушку. Дверь открывается, чувствую толчок в плечо, и вот я уже во внутреннем дворике в центре круга. На меня смотрят сотни глаз. Девушки с гипно-предсказательного за стеклом в коридоре галереи. Мои тувинцы – я машу им рукой – вдоль стены нашей общаги. Напротив меня 12 девушек в длинных льняных сарафанах с узорами. Все с волосами пшеничного цвета и светлыми глазами. Раздаётся громкий удар, и откуда-то сверху гремит голос: "Турнир объявляю открытым".
– РодноГрадский институт благородных белых ведьм представляет товарищ Ломанова, – продолжал вещать голос. – Природо-творительное училище представляет товарищ Куприянова.
Эй! Стойте! Какой ещё турнир? Какая Куприянова? Это я что ли? Ну, предположим, я. А делать-то что?
Смотрю на стайку девушек напротив. Они синхронно шагают в мою сторону и взмывают в воздух. Одна из них приземляется возле меня и приветствует кивком головы. Отвечаю тем же.
– Победит сильнейшая! – вещает голос.
Осматриваюсь в поисках поддержки. Но вижу только ухмыляющееся лицо Грымзы, озадаченного Русского и довольного рыжего. Мои тувинцы вообще на меня не смотрят, что-то обсуждают. Точнее, слушают Яра и то кивают, то качают головами. А на колокольне без колокола я вижу четвёртого из приёмной комиссии – седого тувинца. Он три раза бьёт в бубен, и мы с соперницей оказываемся под куполом.
– Тур без правил. Вы можете использовать любую доступную вам магию, кроме смертельной, – вещает голос.
Догадываюсь, что он принадлежит тому самому тувинцу с колокольни. Внимательно изучаю соперницу. Похожа на Наташку из 11 "В", которая чуть Кольку у меня не увела из-под носа. И когда! На 9 мая, гадина. Я стою на сцене, "Катюшу" пою, а она к нему подкатывает у меня на глазах. Думала, я не замечу. Но Колька крепкий орешек. Как он там без меня? Вдруг опять эта кобыла на него глаз положила. Так, надо разобраться с этой ведьмой. В смысле с соперницей. Напротив. А потом уж и с Наташкой, когда вернусь домой. Шмыгаю носом, вспомнив родных. Ну держись, Наташка! Бросаюсь вперёд, и на! получи колотушкой! Ведьма тут же взмывает вверх, повалив меня на землю мощным потоком воздуха.
– Что она творит? – слышу громогласный вопрос.
Действительно, что творит эта гадина? Обрушивает на меня потоки воды. А я… я ещё после дождя в подземелье не обсохла. Встать на ноги удаётся только со второго раза. Ну держись, Наташка! Угрожающе стучу в бубен. Ведьма поднимается выше, но упирается в купол. Машет руками, будто дирижирует на три четверти. Но это и я умею. Машу колотушкой. Волосы ведьмы развеваются на ветру. Она бубнит какие-то непонятные слова, и меня иссушает горячий поток воздуха и глаза заносит песком. Ненавижу. Ладно. Получилось же у меня на экзамене штукатурку порушить. Я тогда не понимала, что сработала какая-то магия. И возможно, именно я её пробудила. Что ж, попробую ещё раз. Выступать я люблю. Прикрываю лицо бубном, как щитом. Долблю в него колотушкой. Не повезло тебе, ведьма, что на Наташку похожа. Запеваю любимую эвенкийскую "Гиркиё". Замечаю, что силы ведьмы поубавились. Выглядываю из-за бубна. Девушка в недоумении смотрит на меня, медленно опускаясь к земле. Волосы её торчат прямо вверх. Смешно. Это раззадоривает меня, и я пою ещё эмоциональнее, показывая весь свой актёрский талант. Вживаюсь в роль представительницы народов Севера. Работаю на публику от души, в какой-то момент забывая о Наташке. Обхожу по окружности, стуча в бубен. Мои тувинцы одобрительно кивают. Оба декана нервно жуют галстуки. И только Грымза стоит с каменным лицом, как изваяние. Наверное, ей прилетело по макушке больше всех, когда я импровизировала на вступительном. Но сейчас-то ей ничего не грозит. Как я вижу, все атмосферные явления происходят исключительно под куполом, никак не отражаясь на внешнем окружении. На деревьях внутреннего дворика ни одного листочка не колыхнулось, когда меня сбивала с ног ведьма Наташка. Кстати, вот и она. Снова машет руками, собирая пальцы в замысловатые фигуры. Губы растянуты в усмешке, а в глазах пляшут красные искры. Я замолкаю, поддавшись какому-то неслышимому приказу. Стою столбом, понимая, что меня обволакивают тонкие нити, не дают дышать. Мне становится дурно. Уберите купол. Дайте воздуха глоток. Дайте музыки! Мрак вползает в меня и отупляет. Последнее, чем могу пошевелить, правая стопа. Отбиваю ритм. Растворяясь в грусти, мысленно пою "В серых каплях дождя". Закрываю глаза, прощаясь с миром.
Мир. Вспоминаю тувинца с гирей на ноге. Как жестоко. Грымза – настоящая Медуза Горгона Анакондовна. Ну почему я попала именно сюда? Почему не в академию на актёрское? И надо же было мне налететь на эту бабку! Стоп. А может, я всё-таки сплю в троллейбусе. Так долго. Доехала до конечной и обратно. Такое уже бывало однажды. Тогда шёл дождь, настоящий ливень, и я задремала. Кондукторша мне потом сказала, что не смогла разбудить. Может, и сейчас я возвращаюсь. Мне нужно проснуться и выйти на своей остановке. Не могу открыть глаза. На лицо капают крупные капли. Ледяные. Обжигают, как острые иглы, вонзаясь в кожу. Вода растворяет мои путы. Глубоко вдыхаю, чуть не захлёбываясь. Открываю глаза, встаю. Поднимаю бубен и колотушку, выпавшие из рук, когда мои ноги подкосились. Ну, Наташка, ты меня достала. Грозно двигаюсь на неё. Замахиваюсь. Ведьма взмывает в воздух. Вот же хитрая. Думаешь, не достану? Швыряю вверх колотушку, попадаю по бедру. Девица дёргается, я подпрыгиваю и ловлю её за щиколотку. Тяну вниз. А она не тянется. Наоборот. Поднимает меня над землёй. Машет руками, насылая мне в лицо ветер с пылью. Но не на ту напала. Если передо мной стоит задача, я её выполняю. Любой ценой. Должна была поступить – поступила. Не совсем туда, но ведь справилась. И сейчас справлюсь. Задача – победить. Только так я смогу вернуться домой.
Девчонка болтает меня по воздуху, как сосиску. Держусь крепко. Мой бубен и колотушка уже в центре круга. Не знаю, должны ли они всё время быть у меня в руках. Надеюсь, это не важно. Главное, уложить на лопатки соперницу. Подтягиваюсь, ползу вверх по её ноге, как по канату. Но она пинает меня, и я лечу вниз, прихватив с собой полоску её сарафана, оставляя ведьму в подобии мини-юбки. Как же больно. Надеюсь, я не сломала себе ничего. Блондинка вновь приземляется. В некогда синих глазах теперь ярко-красные отблески. Кажется, мне хана. К тому же я запуталась в обрывке от её сарафана и не могу пошевелить ногами. ПаМАГити!
Дотягиваюсь до колотушки и машу ею из стороны в сторону, прищурившись от очередной порции пыльного ветра. Ведьма уворачивается. Пару раз попадаю по её пальцам. Ветер стихает. Но соперница завладевает моим бубном. И я что есть силы луплю по нему, вспоминая какую-то песню про северное сияние, оленей и тундру. Кручу её мысленно в голове. Чувствую, как ослабевают путы. Ткань рассыпается прахом. А я иду на соперницу до тех пор, пока её лопатки не касаются стенок купола. Дальше некуда. Над нами и во всём внутреннем дворике идёт снег. Крупными хлопьями он медленно летит к земле. Красиво. "Так, не отвлекаться, товарищ Куприянова", – говорю я себе. Хватаю соперницу за волосы и швыряю в центр круга. Хэй! Удар в бубен. Ведьма поднимается на руках, злобно смотрит на меня красными глазищами. Клацает ставшими огромными и острыми клыками. Кажется, она готова меня сожрать. На тебе, Наташка! Замахиваюсь бубном и в лоб. Ой! Я испортила реквизит. Тонкая кожа инструмента лопнула, и бубен повис на шее соперницы, как ожерелье.
– Раунд окончен, – слышится голос старого тувинца, и купол над нами исчезает.
Зябко. А снег продолжает падать. Волосы Грымзы снова как сосульки. Все ошеломлены – вижу по лицам. Даже на овации сил не хватает. Я улыбаюсь. Яр улыбается мне. Дальше, как во сне. Оба декана берут меня под руки и усаживают на скамейку. А я плачу. Такой стресс испытала.
– Продолжение турнира переносится на завтра, – вещает голос. – Товарищ Грымза, вам слово.
В центр выползает Анакондовна. Обводит взглядом присутствующих, в том числе и девушек за стеклом в галерее. И группу соперниц, успокаивающих рыдающую Ломанову, которая похожа на Наташку.
– Сорок лет. Сорок долгих лет в ЯроКанске не видели ни снега, ни дождя. Я от лица всех жителей города выражаю признательность товарищу Куприяновой.
Это она обо мне сейчас говорит? Прислушиваюсь.
– Мы благодарим небо за его посланницу, – Анакондовна воздела руки кверху. – Сегодня на закате, в честь этого события, будет принесена жертва богам.
Упс! Надеюсь, это они не обо мне. Наверняка зарубят курицу или "дохлого кота" на всех разделят с особым пафосом.
Деканы снова подхватывают меня под руки и тащат в центр дворика, к ректорше.
– Я признаю, что ошиблась в вас, товарищ Куприянова, – с каменным лицом говорит она так, чтоб слышала только я, и потом снова громко: – Как известно, по традиции победитель имеет право на одно желание.
Наконец раздаются овации. Как же я люблю такие моменты. Анакондовна склоняется ко мне и шепчет:
– Это тот самый момент, когда вы можете получить возможность отправиться домой или вернуть ваш артефакт, – подсказывает мне она.
– А можно и то, и другое? – спрашиваю её я.
– Исключено, леди. Выбирайте же скорее. Публика ждёт, – Анакондовна расплывается в несвойственной для неё улыбке.
– Что значит "возможность отправиться домой"? – продолжаю шептать.
– Перед вами будет три двери. Но только одна выпустит вас в ваш мир. Вторая оставит здесь.
– А третья? – чувствую подвох.
– Третья непредсказуема, леди. Может привести в любой из множества миров, – далее ректорша снова переходит на громкий голос. – Итак, товарищ Куприянова, ваше желание.
– Я могу пожелать что угодно, товарищ Грымза? – да, я тоже тренировалась громко говорить, чтобы даже в последнем ряду Кремлёвского дворца было слышно мой поставленный голос.
– Любое желание, – вещает Анакондовна на весь двор и, возможно, дальше.
– И вы исполните?
– Будьте уверены.
– Переводитесь на мой факультет, – шепчет рыжий декан.
– Двери ненадёжны. Выбирайте свой артефакт, – подсказывает белый.
Я делаю шаг вперёд, набираю полную грудь воздуха. Как же бьётся сердце. Голос, не подведи, сейчас от тебя зависит многое. От тебя зависит жизнь. От меня.