Шукалов Тарас
Неприкаянный
Обождав пару минут, я заметил, как из-за угла, немного прихрамывая, идет полноватый мужчина с бутылкой в руке – это и был мой учитель.
Он увидел меня, и на его угрюмом лице появилась счастливая улыбка.
– Мой друг Томас, как же я рад вас видеть! – добрым и немного хриплым голосом сказал священник, протягивая мне руку.
– Вы не представляете, как я рад этой встрече!
Я поздоровался с ним обеими руками в знак уважения, и так мы уселись и принялись говорить.
– Ланцелот рассказал мне о том, что случилось в таверне… – рассказывал священник, попутно попивая бутылку вина. – И я рад, что вы решились вступиться за него!
Я смотрел на него удивленным взглядом, ведь обычно люди благодарят за добрые поступки, а тут…
– Чего вы так смотрите на меня, Томас? Неужто вы ждете от меня каких-то слов извинений или благодарности за золото, что вы дали моему сыну? – недовольным тоном говорил отец Яцык. – Вы их не получите.
– Но почему? – с усмешкой спросил я.
– Ох… Они вам не нужны, Томас.
– Но как же не нужны? – удивленно спрашивал я. – Неужели людям совсем не нужны слова поддержки, например в их начинаниях, радостях или в тех же горестях?
Громкий глоток вина меня прервал, и уже заговорил священник:
– Конечно, нужны, без взаимной помощи мы бы далеко не ушли…
– Так почему же мне не нужна поддержка, а все остальные без нее выжить не могут?! Я такой же человек, как и все…
Глоток вина прервался резкой усмешкой:
– В том-то и дело… Вы необычный человек, Томас… – Опять глоток вина, и священник незамедлительно продолжил: – Вы убийца, Томас… Ланцелот рассказал мне о том наемнике, что напал на вас… Как же его звали?
– Василевс…
– Да, точно, Василевс! И знаете что я вам скажу? Он полностью прав насчет вас! На вас лежит клеймо убийцы, и сколько бы добрых деяний вы ни совершали, оно с вами будет даже после вашей кончины. Я вам больше скажу, если во всем мире останетесь лишь вы один, то все равно будет тот, кто знал бы ваши страшные грехи, – и этим человеком будете вы сами! Ведь в глубине души, даже если изо всех сил будете пытаться забыть это, однажды вы вспомните это и ужаснетесь от самого себя!
После длинной речи отец Яцык только и делал, что медленно пил, а мой взгляд грустно опустился к земле.
– Так, а в чем же смысл моего искупления, к которому вы меня так пытались привести, если в итоге я ничего не в силах изменить?
– Эх, Томас… Какой же вы все-таки глупый и наивный человек! – Отпив еще вина, он продолжил: – Ваше искупление нужно лишь только вам и вашей душе, Томас. Всем остальным будет все равно на него, ведь пока у них еще есть память, они не забудут ваших грехов.
– Но я же их тоже не смогу забыть, вы сами так сказали!
– И я не ошибся, искупление… искупление не заберет у вас ваши грехи, и вы со всеми про них забудете, нет… Искупление – это не про это…
– Но про что же оно тогда?
Отец Яцык замолчал, его взгляд устремился в неизвестном мне направлении, он как будто погрузился в свои грезы, в мир собственных мыслей и желаний, который я, наверное, так и не смогу понять или даже осознать… Тут на его лице появилась незаметная улыбка, и он сказал:
– Томас… Кого вы хотите видеть в отражение зеркала? Человека, чьи руки по локоть в крови и он даже не считает нужным их помыть? Или же человека, который каждый день, каждый час, каждое мгновение пытается вычистить эту кровь с одежды?
Я глубоко задумался над словами своего жизненного наставника, да так, что и не заметил, как я сам погрузился в собственный мир грез… Я стоял перед своей семьей: жена смотрела на меня, как на самого честного и святого человека на свете, а в глазах дочери я выглядел как истинный рыцарь из сказок, который несет только свет и добро. Их нежные объятия грели мою душу, и я как будто светился изнутри. Но тут чья-то рука схватила меня за плечо, она так тяжела и колюча, что по мне прошла дрожь. Обернувшись, я узрел лицо Ричарда, его окровавленная рука запачкала мое плечо, и кровь медленно стекала по моей одежде. Тьма окутала все вокруг, впереди был тот самый Нордгард, над которым сомкнулись тучи, которые, казалось, никогда не рассеются. Посмотрев назад, я увидел, как моя семья и весь свет удаляются от меня, оно все пропадало во тьме так быстро и так страшно… Я пытался оторвать от своего плеча окровавленную руку, но меня как будто держало что-то большее, чем рука… то, что нельзя было так просто оторвать. Тут я услышал чей-то голос – король Эзмунд отдал приказ наступать на замок… Тучи почернели, и абсолютно все стало бесцветным. Изо всех сил я пытался вырвать руку из своего плеча… Я кричал… Я плакал… Я умолял… Но все было без толку… Ричард смотрел на меня пустыми глазами, со страшной улыбкой… Перед моими глазами в муках умирали мои друзья, все, что было мне дорого, пропадало внутри тьмы, я видел, как моя жена пропадает в темном тумане, обнимая нашу дочь и громко плача, зовя меня… И вот я стою на площади, которая завалена телами и залита кровью, и вижу, как Ричард заносит свой меч, дабы обезглавить еще одного рыцаря… Глубоко в душе я хочу ему помешать, но на мне висят цепи глупой веры, которые сковывали меня всю мою жизнь, но тут я всматриваюсь в лица всех этих бедных людей, что здесь лежат… Я как будто видел жизнь каждого из них… Я видел их рождения…их горести и радости… их страдания и счастье… а самое главное, их надежду… Ричард уже нес свой клинок к шее сдавшегося рыцаря… В глазах которого не было ни капли страха, ведь у него была… надежда… Мои окровавленные руки взялись за кровавые цепи и силой вырвали их из земли… С громким звоном кольца цепей посыпались по площади… В это же мгновение мой меч, который светился ярким светом, встретился с клинком Ричарда… Его глаза наполнились кровью, и с яростным криком он отпихнул меня назад, приняв боевую стойку… Именно в этот момент между нами появилась пропасть, которая с каждой секундой становилась только шире и глубже… Я понимал, что проиграю ему, но что-то внутри меня давало мне силы, и тут я осознал, что это была она… Надежда… Здесь же яркое солнце разомкнуло грозные тучи, и площадь залило ярким светом… Кровь с моего тела быстро стекала вниз, и уже через секунду я вновь видел свои руки чистыми… Ричард бежал на меня со всех ног, занося свой меч для удара. Мои ноги встали увереннее, а руки покрепче взялись за рукоять меча. Как только наши клинки встретились с громким звоном, все погрузилось в яркий белый свет, и я уже ничего не видел…
Проморгавшись, я увидел отца Яцыка, который терпеливо ждал.
– Задумались, Томас?
Немного помолчав, я тоже слегка улыбнулся и медленно произнес:
– Теперь… теперь я понял, о чем вы мне говорили…
Священник сам невольно улыбнулся и с надеждой в голосе заговорил:
– Это именно то, что я пытаюсь объяснить нашим людям… Верить… это глупо, ведь мы верим сердцем, а сердце… сердце так часто ошибается… Но вот надежда… Когда мы надеемся… мы делаем это с головой, с осознанностью… Я хочу подарить нашим людям здравую надежду… а не слепую веру…
Мы замолчали… Сквозь тучи немного пробивалось солнце, но даже этого хватало, дабы ощутить его тепло. Отец Яцык поболтал свою бутылку, с грустью посмотрел на нее и оставил на скамейке, а сам тяжело поднялся.
– Что ж, друг мой… Мне пора, рад был вас повидать… – С грустным лицом он протянул мне руку.
– Я даже не знаю, как вас отблагодарить за все, что вы для меня сделали… – сказал я, вновь схватившись за него обеими руками.
– Обещайте, что никогда не потеряете надежду и всегда будете ей следовать…
– Обещаю!
Он на миг улыбнулся, но затем его улыбка так же быстро, ушла с лица, и он медленно скрылся за ближайшим поворотом.
Солнечный свет падал прямо на лицевую часть храма, и я мог разглядеть абсолютно все фрески. На них была изображена вся наша история – от первого заложенного камня столицы до «Испытания веры», именно так принято называть резню в Нордгарде. Все фрески идут в одну линию, соблюдая хронологию, но с недавних пор в этой линии появились пробелы. Некоторые из картин просто грубо выбиты, и от них остался лишь силуэт былого события, как будто его никогда и не было в истории. Все сбитые фрески были посвящены значимым союзным договорам с Нордгардом либо нашим общим победам с ними. Но теперь их просто нет… Эзмунд как будто хочет, чтобы мы это забыли и слепо верили ему, ведь, как он говорит, он лучше знает, как было и что было, и потому правда на его стороне! Все это… было так глупо и так наивно…
Громкий топот копыт прервал мои размышления, и уже через несколько секунд ко мне подъехали пятеро всадников на черных лошадях, одним из них был сам Ричард. Он сидел на самом темном коне из всех, а сам он был закован в тяжелый доспех из темного металла.
– Ха-ха! Вижу, тебе все-таки хватило силенок убить того ублюдка в таверне! – со смехом и радостью произнес Ричард.
Мои руки сжались в кулаки, а взгляд строго устремился на всадников:
– Я его не убивал и ни за что бы не убил, в отличие от тебя!
Довольная гримаса спала с Ричарда и сменилась на гневную и надменную. Он оглянулся на храм и грубо, с издевкой произнес:
– Вижу, опять получал просвещение от своего ублюдка, расскажешь нам, что выучил? – После его слов все пятеро залились громким смехом.
– Для тебя это слишком далекие вещи, Ричард.
– Значит, эти вещи не имеют смысла, ведь знаешь что по-настоящему близко ко всем нам? Проклятие! И пока ты тут сюсюкался со своим стариком, мы слушали приказы Дюркгейма по защите столицы!
Невольно у меня на лице появился испуг… Проклятие еще никогда не подходило так близко… В моей голове сразу же появилась мысль о том, что я больше никогда не увижу семью, теплый дом и свой родной город…
– Осознал, да? Жизнь столицы – вот что по-настоящему важно, а не твои бредни! – кричал Ричард, надрывая горло, затем, успокоившись, он продолжил: – Мы возведем лагерь на самом высоком холме, Дюркгейм говорит, что к вечеру проклятие будет уже у Бриллиантового озера, так что у тебя еще есть время собраться.
– А как же моя семья? Я не могу ее бросить!
Ричард повернулся к всадникам и что-то сказал, они тут же дернули поводья и ускакали по улице дальше.
– Томас… Я думаю, что если проклятие подошло к самой столице, то… – Он долго молчал, ведь не мог найти правильных слов. – То твой город, скорее всего, уже нельзя вернуть, Томас…
– Тогда я должен отправиться туда и сам это увидеть!
– Томас! Это слишком долго, ты можешь не успеть даже и к ночи!
– Даже если так, я не могу позволить себе умереть вдалеке от своего дома и семьи!
– О боже, какой же ты глупец!
Ричард в гневе взялся за поводья и развернул лошадь, чтобы уже ехать дальше, но тут он сказал:
– Неужели ты хочешь сейчас уйти и впоследствии просто смотреть, как проклятие все пожирает, вместо того чтобы пойти в бой и попытаться его остановить?!
Я долго молчал. Мы серьезно смотрели друг другу в глаза и видели в них кровного врага. Вдруг начался сильный дождь, но мы его как будто и не замечали.
– Да… Я ухожу.
– Жалкий трус…
Ричард тут же тронулся, и все, что я слышал, – это, уходящий вдаль стук копыт. Думая лишь о своей семье, я быстро направился к своему угрюмому серому дому.
Я постоянно вспоминаю нашу последнюю встречу с Мари и Софи… В ужасном пути к Нордгарду наша армия на время остановилась в моем родном городе. Время, проведенное там, – это, наверное, последнее мое светлое воспоминание после этой кровавой резни… Все наши сразу же отправились в ближайшую таверну, а я медленной и легкой походкой шел по красивым тесным улочкам. В тот день яркое солнце светило не переставая. Цветы виднелись из каждого окна, а их приятный запах пронизывал каждый поворот. И я помню, как тут мне на голову обрушился как будто водяной шар.
– Ой! Извините, пожалуйста, я не хотела! – раздался женский тонкий голос сверху.
Встряхнув голову, я поднял свой взгляд наверх и увидел нашу старую добрую соседку Елизавету. Она приходила с мужем к нам в гости абсолютно на каждый праздник, а после рождения Софи она вообще стала завсегдатаем у нас, все потому, что сама детей Лиза иметь не могла.
– Томас! – с удивлением и добротой воскликнула она. – Мой милый Томас! Как же я рада вас видеть! Вы уже виделись с Мари? Ваша Софи так выросла, смотрите не перепутайте ее с матерью! Ой… Что-то я заговорилась от такого сюрприза… Неужто вас наконец-то перевели в родной город?
Я вспомнил, почему я здесь, и на моем лице появилась легкая грусть, но я быстро ее спрятал:
– К сожалению, нет… Генерал Дюркгейм все не хочет меня переводить… Мы так… проездом…
– Ах… Ясно… – с разочарованием пробормотала Елизавета.
Тут из дома стали доноситься громкие крики:
– Лиза! Лиза, где тебя черти носят?! – гремел суровый мужской голос. – Лиза! Опять ты с этими цветами целый день возишься, когда ты уже начнешь убирать дом?!
По голосу я сразу узнал, что это муж Лизы.
– Что ты разорался, Уильям? Ты посмотри, что за гость снизу! – перекрикивая мужа, сказала Елизавета.
Слегка отодвинув жену в сторону, Уильям протиснулся на тесный балкон, но, как обычно, по неаккуратности он еще раз опрокинул ведро с водой, успев поймать его в самом конце. Сделав шаг назад, я смог избежать еще одного водяного шара.
– Ну, ты как всегда! – громко смеясь, говорила Елизавета.
– Томас! – уже перекрикивая жену, говорил Уильям. – Здравствуй, друг мой! Черт возьми, если бы не второй этаж, я бы вам так руку пожал, вовек бы не забыли! Ну, рассказывайте, какими судьбами? Как дела у вас?
– Все нормально… Вот проезжали мимо города, и Дюркгейм приказал набрать припасов, и день или два передохнуть здесь.
– Вот это радость! А путь куда вы держите? – быстро говоря, спросил Уильям.
Мое лицо слегка изменилось, и Елизавета это быстро заметила. Жена тут же ударила туговатого мужа локтем, она понимала, что мы можем ехать лишь в одно место, и мне об этом неприятно говорить…
– Ах… Ну, ясное дело… Ну а вы же к нам вечером зайдете в гости? Или давайте мы к вам! – нервничая, спросил Уильям.
– Обязательно зайдем… – с улыбкой на лице, но с грустным тоном проговорил я.
– Ну, видишь, что ты наделал, бестолковый?! Ему еще с семьей встречаться, а ты на него нагоняешь! – громким шепотом ругала Елизавета мужа. – Ну, еще сегодня увидимся, Томас! Идите скорее к семье!
Громкая пара, ругаясь с друг другом, закрыла дверцы балкона и скрылась в доме. Я же, оставшись мокрым, просто стоял и грелся под лучами света. Проведя рукой по влажным волосам, я посмотрел на солнце и глубоко вздохнул с облегчением. В этом месте как будто солнце всегда светит ярче, чем обычно, люди здесь добрее, чем где-либо, да и любви здесь больше, чем во всем мире… Я бы и правда хотел здесь остаться навечно, со своей семьей, друзьями и надеждой… Это было бы моим… пристанищем…
Подойдя к красивому и яркому дому, я, нервничая, аккуратно постучал в резную дверь. Мне долго никто не открывал, и я не слышал ни одного шороха за дверью, на секунду у меня в голове появилась мысль: «А что, если… они меня не хотят видеть из-за моего долгого отсутствия? Может, мне стоит уйти…» Уже развернувшись, я хотел уйти прочь, стыдясь себя самого, но затем я вспомнил красивое лицо Мари и маленькое светлое личико Софи, и внутри меня что-то загорелось… сам не знаю что… Я повернулся обратно и уже занес руку, дабы постучать в дверь, как вдруг она медленно открывается, и передо мной показывается она… Изящные рыжие локоны спадают на оголенные плечи… Любящие глубокие глаза, ищущие тепла… Тонкие губы, принимающие милую улыбку…
– Томас?! – ангельским голосом воскликнула Мари.
– Мари! – смущенно ответил я.
Я стоял в ступоре, как мертвец, настолько я был заворожен ее удивленными красивыми глазами… В одно мгновение я очутился в крепких и теплых объятиях, а мои щеки и губы не щадя целовали. До сих пор не веря в происходящее, я аккуратно взялся за ее лицо горячими руками. С ее глаз медленно стекали слезы счастья и радости…
– О, Томас… – плача, говорила Мари. – Прошу… Пожалуйста, скажи, что ты навсегда… Прошу… Скажи!
Я молчал… Она заплакала еще сильнее… Ее слезы были так горячи, что обжигали мне руки…
– День… Один день!.. Прошу… Скажи, что хотя бы один день!
– Да… – с облегчением сказал я.
На ее лице появилась счастливая улыбка, и наши губы сошлись в обжигающем поцелуе, который я до сих пор помню на своих губах…
Тут из дома стали доноситься маленькие ножки, которые быстро неслись к входу. Посмотрев вперед, я увидел, как из дверного проема выбегает маленький ангелочек с мамиными волосами, мило крича:
– Папа! Папа! Папа вернулся!
С разбега она запрыгнула ко мне на руки, а когда я ее поднял, она нежно обхватила мою шею своими маленькими ручками.
– Ну, привет, маленькая принцесса… – сказал я, целуя ее в лоб.
– Папа! Папа! Мы с мамой так скучали по тебе! – тоже плача слезами радости, говорила моя дочь. – Папа… Не уезжай от нас больше!
– Мое сердце и душа всегда будут с тобой! – с теплотой произнес я, не переставая целовать ее.
– Папа, я так скучала по тебе! – сказала Софи и обняла меня так крепко, что, казалось, уже не отпустит никогда…
Уже ближе к вечеру мы вышли в красивое поле, колосья которого завораживающе мерцали на закатном солнце. Софи сидела у меня на шее и довольно виляла ножками, а Мари шла рядом, крепко держа меня за руку. Впереди виднелся большой могучий дуб, сквозь листву которого просвечивали прямые лучи света. Софи обожала лазить на него, вот только самой у нее никогда не получалось добраться до самых высоких веток.
– Дуб! Дуб! Папа, спускай меня скорее! – так же пронзительно говорила Софи.
Как только ее ножки коснулись земли, она мигом побежала к любимому древу, а я остался наедине с Мари. У нее хоть и был радостный вид с явным счастьем на лице, но я все равно чувствовал какую-то грусть или печаль. Взяв ее за руки и развернув к себе лицом, я с обеспокоенным видом спросил:
– Мари, что-то не так?
Она замешкалась и смутилась, а затем крепко сжала мои руки:
– Ты же… Туда путь держишь… да?
Мое лицо стало строже… Появилась печаль, которую я уже не пытался скрывать… Я то сжимал, то разжимал нежные руки Мари… По ее гладкой щеке полился маленький ручеек… Я стал злиться на себя за то, что причиняю им нестерпимую боль… Мои руки сжимались все сильнее, а я этого даже не замечал…
– Ай! – слегка крикнула Мари и отошла на шаг от меня. – Больно…
Я смотрел в эти бедные кристальные глаза, которые плачут каждое утро и каждую ночь в ожидании меня… Я заставляю свою семью проводить в муках ожидания всю их жизнь… Они, словно свечи, так ярко горят ради меня… Но я так и не могу к ним присоединиться, и они обречены серо затухнуть…
Из-за своих мыслей я даже и не заметил, как у меня самого пошли горячие слезы из глаз… Мари заметила это и с жалостливым лицом крепко обняла меня… Мы держались за друг друга так крепко… и так горько вместе плакали…
– Прости меня… – все говорил я. – За то, что бросаю вас, как последняя скотина…
– Не говори так, Томас… Прошу, – жалким голосом отвечала Мари.
– Нет… Это правда, Мари… Если бы я мог остаться… Если бы я только мог остаться…
– Так останься же!
– Не видать мне жизни тогда… Искать будут, а может, даже и судить…
– Ох, боже мой…
Ее ногти с легкой болью царапали мне спину, а слезы оставили большие следы на рубашке, но она продолжала говорить:
– Что бы ни случилось там… Я тебя всегда буду помнить!
Тут я уже не мог продолжать держать серьезную маску, и из меня стали сочиться слезы, прямо как из ребенка.
– Спасибо… Спасибо за все… – проговорил я жалким голосом.
Мари ничего не ответила, а лишь обняла меня еще сильнее. Затем мы посмотрели друг на друга заплаканными глазами и по-доброму рассмеялись. Наступила тишина, лишь ветер, который уносил наши слезы вдаль, красиво завывал. Я уже хотел вновь прикоснуться к прекрасным губам Мари, как тут вдалеке раздался крик:
– Папа! Папа, смотри!
На вершине того самого могучего дуба стояла моя маленькая Софи, чья машущая ручка перекрывала закат.
– Ого! – воскликнул я от удивления. – И давно это она научилась сама забираться?
Мари мило улыбнулась и положила голову мне на плечо, а затем добрым голосом произнесла:
– Ты многое пропустил…
Подойдя к своему серому дому, я от головы до ног промок, а дождь все не успокаивался. Бесшумно зайдя в дом и уже снимая мокрый плащ, передо мной показались слуги: молодая служанка Агата и еще моложе, чем она, ее муж Карл.
– Ой! Здравствуйте, господин Томас, а мы только с Карлом все гадали, попали вы под дождь или нет? – беглым голосом говорила Агата.
– Ну, как видите, мне не сильно повезло, – говорил я, с неприязнью избавляясь от мокрой одежды. – И хватит уже обращаться ко мне как к господину, я вам столько раз говорил, что это лишнее!
– Виновата, виновата, просто привычка старая и… – виновато продолжала служанка.
– Привычка, вы так постоянно говорите, а я это все равно слышу, – перебив, возразил я. – А хотя… Говорите как хотите, я все равно сюда уже не вернусь…
Слуги испуганно переглянулись между собой, и тут уже заговорил Карл:
– Так что же вы… и вправду собираетесь дать отпор проклятию?
Я снимал сапоги, и вопрос Карла меня остановил, в моей голове тут же всплыли слова Ричарда: «Неужели ты хочешь сейчас уйти и впоследствии просто смотреть, как проклятие все захватывает, вместо того чтобы пойти в бой и попытаться его остановить?!»
Нахмурив брови, я снял второй сапог и твердо сказал:
– Нет, я еду к своей семье и назад уже не вернусь!
– А как же приказ Дюркгейма? – озадаченно спросил Карл.
Подойдя к умывальнику, я облил лицо ледяной водой, и, посмотрев в зеркало, я вспомнил наш разговор с отцом Яцыком: «Кого вы хотите видеть в отражении зеркала? Человека, чьи руки по локоть в крови и он даже не считает нужным их помыть? Или же человека, который каждый день, каждый час, каждое мгновение пытается вычистить эту кровь с одежды?»
Не раздумывая ни секунды больше, я заявил:
– Теперь я слушаюсь лишь своих мыслей, в моей жизни уже сполна было приказов…
Слуги лишь переглянулись и замолчали, пока я собирал вещи в путь. Зайдя в соседнюю комнату, я увидел начищенные до блеска легкие доспехи и рядом стоящий заостренный меч в ножнах. Хоть они были вычищены от крови и грязи, на них все еще были видны порезы, царапины и вмятины – те самые следы, которые нельзя просто так отмыть…
– Томас, позвольте спросить, – тем же голосом говорил Карл, – но если вы не вернетесь, то что же нам делать?
– Уходите отсюда, – серьезно сказал я, подойдя к сундуку. – Здесь вам точно нельзя оставаться, проклятие уже к вечеру заберет под себя всю столицу!
– Но куда же нам идти?! – воскликнула расстроенным голосом Агата.
– Я не знаю… Идите куда угодно, лишь подальше от этого чертова города! – проговорил я, доставая мешки с монетами. – И вот, возьмите.
Слуги вновь как один переглянулись и смущенно посмотрели на мою вытянутую руку с золотом.
– Берите! Оно мне уже не понадобится…
Карл осторожно подошел и забрал бренчащий мешок.
– А теперь можете идти… – с некой грустью указал я.
Уже собираясь уходить, Агата развернулась и с мокрыми глазами сказала:
– Господин Томас, вы всегда были к нам так милы и добры, мне жаль, что мы не смогли для вас сделать большего! Спасибо вам за все!
Я лишь досадливо кивнул и отвернулся от них, дабы не смотреть на слезы служанки. Последнее, что я услышал, – это всхлипы Агаты и слова Карла:
– Все, идем… Дальше он сам…
Хлопок двери, и вот я вновь остался один… Повернувшись к доспеху, я увидел в нем свое отражение, и в моей голове повторно прозвучали эти слова: «Дальше он сам…»
Надев броню и повесив меч на пояс, я прошелся по просторным серым комнатам своего дворца и уселся на одинокий стул. Весь дом был таким холодным и угрюмым, что казалось, как будто в нем можно замерзнуть насмерть. Возможно, если бы здесь были Мари и Софи, то это место бы горело цветами не переставая… Я взял свой изрезанный шлем в руки и вновь всмотрелся в собственное отражение… Оно было такое чистое, но шрамы на нем… Шрамы смыть невозможно…
Я со своей семьей пробивался через плотно заполненную улицу – люди провожали наши войска в дальнейший путь. Наконец-то выйдя из толпы, я увидел, что все уже готовы отъезжать и лишь ждут приказа Дюркгейма. Мои верные друзья, заметив меня, начали громко кричать мое имя и заливаться радостным смехом. Взявшись покрепче за руки Мари, я в последний раз окунулся в ее глубокие, словно океан, глаза. Их бриллиантовый цвет так красиво мерцал на свету, а маленькие слезинки, собравшиеся у глаз, только дополняли их изящность.
– Обещай, что вернешься живым… – через слезы говорила Мари. – Обещай… что просто вернешься…
Я крепко сжал ее руки и, нежно поцеловав, сказал:
– Обещаю.
Тут мою ногу кто-то сильно обнял, опустив взгляд вниз, я увидел своего маленького ангелочка, который так не хотел меня отпускать.
– Папа! Папа! Ну не уходи ты от нас!
Опустившись на колено, я взял ее за плечи и по-доброму произнес:
– Софи, ангел ты мой… – Моя рука нежно прошлась по ее маленькой головке. – Прости меня… Но я должен… У меня нету выбора… Но я всегда буду думать о тебе и о твоей матери.
Ее лицо начало краснеть, а из глаз литься маленькие слезки, но я продолжал:
– Я буду думать о вас каждый день, каждый час и каждое мгновение… Я обещаю тебе…
Она крепко обняла мою шею и через слезы тихо сказала:
– Папа…
Больше я ничего не произнес, а лишь прикоснулся губами к ее горячему лбу… Мари взяла дочь на руки, и, еще раз поцеловавшись, я направился к своей белоснежной лошади. Поправив седло и стремена, моя рука нежно прошлась по белой гриве, а слева от меня были слышны недовольные звуки – это был конь Ричарда, на котором ремни были затянуты настолько туго, что сдавливали кожу.
– Ты бы, может, ослабил хотя бы один из ремней, а, Ричард? – громко сказал я.
– Это животное, Томас, оно создано, чтобы работать и не жаловаться! – с усмешкой ответил Ричард.
– В чем-то он прав, Томас, – встрял в спор мой старый друг Эрнест. – Если будешь все жалеть подряд, то из Нордгарда живым ты не вернешься!
Не желая продолжать разговор, я аккуратно сел в седло и принялся искать Мари в стоящей неподалеку толпе. Столько людей, и у всех у них радостные лица, полные счастья и веры в нас. И лишь одна моя бедная Мари с Софи стояли полные слез и грусти. Когда я смотрел на все это, невольно по моему лицу прокатилась горькая слеза, звук падения которой я слышал даже через крики и вопли толпы. На моей кожаной перчатке появилось маленькое водяное зеркальце, в котором я видел собственное отражение… Оно было полно страха и ненависти… Ненависти к самому себе…
– Господа! Пора отправляться в путь, уже через несколько дней мы достигнем самого Нордгарда, где, как говорится, вы сполна сможете испытать свою веру!
Подняв голову, я увидел того самого Дюркгейма, чьи изящные витиеватые усы, по рассказам, могли обнажить любую женщину. А следом за ним шел полноватый мужчина в возрасте с густой бородой.
– А это кто еще? – недовольно воскликнул Ричард.
– Это почтенный господин, которого я повстречал в таверне, рассказал ему о нашем пути и предложил ему присоединиться, и он сразу же согласился! – рассказывал Дюркгейм, показывая рукой на мужчину. – Обращайтесь к нему как отец Яцык! По его словам, он будет поддерживать и искать в нас надежду, так что не медлите и живо найдите ему лошадь, и поживее, мы уже должны были выехать!
На лице у отца Яцыка была добродушная улыбка, а его взгляд прошелся по каждому из нас. Почти ни на ком его глаза не задерживались и переходили от одного к другому, но когда он дошел до меня, они тут же остановились. Он как будто что-то искал глубоко во мне… Тогда я этого не понимал, но сейчас я осознаю, что он искал надежду…
– Здравствуйте, отец! – уважительно произнес я с улыбкой на лице.
Он усмехнулся и ответил:
– Здравствуй, сынок…
В начале нашего пути все активно травили шутки и просто болтали обо всем на свете, но уже спустя несколько часов абсолютно все молчали. Дорога была такая длинная и такая утомительная, что даже разговоры ее не спасали. Моя лошадь знатно устала, но, глядя на измученного коня Ричарда, я понимал, что сил у нее еще предостаточно. Небо все еще было чистое, лишь маленькие облачка иногда проплывали по нему, а солнце все светило не переставая. Я старался не думать о предстоящем ужасе, а именно о Нордгарде, в моей голове были лишь голоса Мари и Софи и их милые лица…
Как только солнце медленно скрылось за горизонтом, я услышал голос нашего генерала.
– Ну что, господа, устали? – без капли усталости прокричал Дюркгейм. – Впереди вижу что-то похожее на город или то, что от него осталось…
Голос полководца перебили сотни радостных возгласов, но тут он поднял руку, и все замолчали, а он серьезным тоном продолжил:
– План таков: заходите город и переворачиваете там все с ног на голову в поиске чего-нибудь полезного, а затем устанавливайте шатры! Вперед!
Все дернули за поводья с удвоенной силой, и уже через несколько минут мы вошли в эти опустошенные руины. Большинство из домов были полностью пусты или разрушены. На дорогах была видна засохшая кровь, а где-то даже все еще лежали тела нордгардцев. Во всем этом маленьком местечке после прошедшего ужаса уцелела лишь каменная церковь, стоящая на окраине. Привязав лошадь, я достал фонарь и решился проверить небольшой дом, который почему-то все обходили стороной. Стоило некоторым смельчакам только заглянуть внутрь, как они тут же выбегали оттуда. Это был самый обычный каменный дом, со слегка перекошенной крышей и широкой деревянной дверью. Посмотрев назад, я увидел, как пятеро молодых воинов наблюдают за мной. Я медленно зашел внутрь и погрузился в темноту, все, что я видел, – это сломанная мебель и покрытый толстой пылью пол, который скрипел все громче с каждым моим шагом. Я уже начал думать, что это просто пустой дом, владельцы которого в спешке забрали с собой каждую крошку, но тут запах гнили ударил мне в нос, и я невольно остановился. Стоило мне только вытянуть руку с фонарем вперед, так тут же на полу появилась лужа крови. Набрав воздуха в грудь, я начал медленно шагать по кровавому следу. С каждым скрипом пола крови становилось все больше и больше, а после… предо мной показалась страшная картина… Четверо маленьких тел слились в одно объятие, и все изрезаны и побиты. В глаза сразу же бросилась маленькая девочка с золотыми волосами, на вид она была намного младше остальных, но то, как выглядело ее тело, было страшнее всего… Вдоль всего живота была проведена кровавая линия, из которой противно выпали все внутренности. Сверху нее был парень постарше с точно такими же волосами, наверное, это был ее старший брат. Его руки, которые были все в синяках, крепко обнимали сестру, а его голова была поделена мечом на две части. Рядом с ними были еще два мальчика-близнеца, чьи тела были проткнуты насквозь несколько раз. Мои ошарашенные глаза смотрели на все это не моргая, а ужас на моем лице заставлял капли пота медленно стекать вниз. Вокруг кромешная темнота, в которой можно было так легко потеряться, и лишь в свете моего фонаря был виден кровавый кошмар… Позади меня раздался знакомый скрип, обернувшись, я увидел большой темный силуэт. С каждым громким шагом он становился все яснее и четче. И вот когда уже он дошел к самому свету моего тусклого фонаря, я осознал, что это был не кто иной, как отец Яцык. Он даже не удосужился посмотреть мне в глаза, вместо этого он медленно присел на одно колено прямо перед изуродованными детьми.
