Шри Ауробиндо
Шри Ауробиндо. Основы индийской культуры
Теперь же и само выживание становится невозможным без всеобъемлющего расширения. Если мы намерены выжить, нам следует возродить забытую великую устремленность Индии; мы должны смело принять и последовательно воплотить в личном и общественном бытии, в духовности и в повседневности, в философии и в религии, в искусстве и в литературе, в мысли, в политических, экономических и социальных установлениях – подлинный безграничный смысл высочайшего духа и знания Индии во всей его полноте. А сделав это, мы обнаружим, что лучшее из поступающего к нам в западной упаковке уже давно открыто нашей собственной древней мудростью, за которой стоял более возвышенный дух, более глубокая истина и знание себя, способность воли к более благородным и идеальным деяниям. Нам нужно лишь последовательно воплотить в жизнь то, что мы издавна постигли в духе. В этом, и ни в чем ином, секрет столь нужной нам гармонии между сутью нашей прошлой культуры и требованиями будущего.
Такой подход открывает иные перспективы, помимо противостояния культур, ставшего прямым и опасным следствием соприкосновения Востока и Запада. Дух ставит перед каждым отдельно взятым человеком ту же задачу, что и перед всем человечеством, однако разные континенты и разные народы идут к ее решению с разных сторон, с разными формулировками и разным душевным настроем. Отказываясь признавать всеобщность конечного божественного плана, они сражаются друг с другом, утверждая, что только их путь наиболее верен для всего человечества. Единственно подлинная и совершенная цивилизация есть та, в которой им довелось родиться, все же остальные пусть погибнут или придут в упадок. Но ведь подлинную и совершенную цивилизацию еще только предстоит открыть, поскольку пока что на девять десятых человечество пребывает в глубоком варварстве и только на одну десятую затронуто культурой. Европейская мысль ставит на первое место принцип развития через борьбу – только через борьбу можно прийти к некоему согласию. Но такое согласие само по себе есть едва ли нечто большее, чем форма организации развития через конкуренцию, агрессию и дальнейшие битвы. Достигаемый таким образом мир постоянно нарушается даже изнутри, превращаясь в непрестанное противоборство принципов, идей, интересов, рас и классов; создаваемая организация – хрупка в своей основе и неустойчива, имеет смещенный центр тяжести, поскольку зиждется на полуправде, легко вырождающейся в ложь; однако она остается – или оставалась до самого последнего времени – жизнестойкой и продуктивной, способной к мощному росту, поглощающей и ассимилирующей все вокруг себя. Культура Индии искала в своем развитии не борьбы и разделения, но согласия в единении и стремилась на этой основе достичь еще большего единения. Целью индийской культуры всегда было создание устойчивой организации, которая свела бы к минимуму или вообще аннулировала сам принцип противоборства. Но кончилось тем, что Индия достигла мира и стабильности через исключение, через фрагментацию и утверждение статичности; она как бы очертила вокруг себя магический защитный круг и замкнула себя в нем навеки. Итогом стала утрата наступательного импульса, ослабление способности к ассимиляции и застой в этом тесном магическом круге. Статичное и ограниченное единение, не способное к саморасширению, лишенное пластичности, становится в условиях человеческого несовершенства тюрьмой или стоячим болотом. Всякий союз по природе не может не быть несовершенным и временным, он сохраняет жизнеспособность и выполняет свою роль, когда постоянно адаптируется, расширяет рамки, прогрессирует. Его малые компоненты должны расширяться, стремясь к более свободному, всеохватывающему, а главное – более истинному и одухотворенному единению. В более широком контексте нашей культуры и цивилизации, который мы сейчас должны выработать, ведущей мотивацией несомненно станет более ясное внешнее проявление духовного и психологического единства при сохранении многообразия, что невыносимо для механистического метода Европы. Союз, единение с остальным человечеством, при котором мы сохраним нашу духовную и даже внешнюю независимость, должны стать еще одним направлением наших усилий. Но то, что представляется нам сейчас борьбой, противостоянием, вполне может оказаться необходимым первым шагом к созданию общечеловеческого единства, которое – пусть в качестве идеи – Запад готов принять, но не в силах осуществить: в нем нет духа единения. Поэтому Европа изо всех сил старается добиться единства путем примирения антагонистических интересов, а также силой механистических институтов, однако такими способами единства не построить, и даже будучи построенным, такое единство окажется лишь непрочным карточным домиком. Европа же тем временем стремится подчинить себе все прочие культуры, претендуя на то, что она обладает единственной истиной или всей истиной жизни, а такая вещь, как истина духа, просто не существует. Индия, с древнейших времен знающая, что такое истина духа, не должна, несмотря на неравенство сил, мириться с этими надменными и агрессивными притязаниями, утверждая более глубокую истину и не считаясь ни с какими импортными идеями. Ибо сохранение Индии есть единственная надежда человечества на то, что оно не двинется в направлении нового катаклизма, что ему не придется все начинать сначала и снова проходить кругами слепых циклов, что оно, наконец, выйдет к свету и осуществит поэтапный переход к следующей фазе земной эволюции, к великому взлету в прогрессивном проявлении Духа.
II
Критик-рационалист об индийской культуре
1
Когда мы пытаемся дать оценку культуре, в которой сами выросли и из которой черпаем направляющие нас идеи, то излишняя пристрастность склоняет нас к преуменьшению ее недостатков; излишняя близость не позволяет нам заметить те аспекты или черты, которые наблюдателю со стороны бросаются в глаза, – в этом случае полезно и интересно узнать, как ее видят другие. Свою точку зрения на чужую мы не променяем, но можем увидеть привычное в новом свете, что поможет нам глубже заглянуть и в самих себя. Существуют различные взгляды на иностранную культуру и цивилизацию. Можно смотреть с симпатией, интуицией, пониманием, отождествляя себя с увиденным: тогда на свет появляются такие книги, как «Сплетения индийской жизни» Сестры Ниведиты[30], книга Филдинга о Бирме или работы по Тантре сэра Джона Вудроффа. Авторы этих трудов пытаются освободить от помрачающих покровов и раскрыть душу народа. Очень может быть, что эти книги не отражают всей полноты сухих внешних фактов, зато читатель получает нечто более глубокое и обладающее большей реальностью – не просто вещь в своей жизненной неполноте, но ее идеальный смысл. Душа, дух сути это одно, формы, ею обретенные в тяжкой человеческой реальности, – совсем иное, часто несовершенное или извращенное; желая иметь полное представление, нельзя отбрасывать ни то, ни другое. Существует и взгляд разборчивого и бесстрастного критика, который стремится видеть вещь в ее замысле и в ее реальности, распределяя свет и тени, уравновешивая достоинства и недостатки, успехи и провалы, отделяя то, что внушает доброжелательство и симпатию, от другого, вызывающего критические замечания. Мы можем не всегда соглашаться с подобной точкой зрения, поскольку она отличается от нашей отстраненностью и недостатком интуитивного понимания и самоотождествления, в результате чего могут быть упущены существенные черты или не полностью уловлен смысл восхваляемого и критикуемого. Но все равно мы в выигрыше, поскольку открываем дополнительные нюансы, которые способны подправить наши прежние оценки. Наконец, есть взгляд критика враждебного, убежденного в неполноценности рассматриваемой культуры, который прямо и честно, без нарочитого нагнетания излагает то, что считает здравой основой своего суждения. Это тоже полезно для нас: критика такого рода способна сослужить хорошую службу для души и интеллекта при условии, что мы не позволим ей болезненно влиять на нас, подавить нас или сместить центр тяжести нашей живой веры и действий. Человеческий мир по большей части несовершенен, и порой полезно выслушать резкую критику своих несовершенств. На худой конец, можно по крайней мере научиться уважать противоположную точку зрения и видеть причину ее возникновения; такие сопоставления развивают мудрость, силу прозрения и вызывают симпатию.
Однако даже враждебная критика, чтобы иметь хоть какую-то ценность, должна быть критикой, а не клеветой и лжесвидетельством, не поношением; факты должны излагаться без искажений, необходимо соблюдать единый стандарт оценок, прилагать старания к соблюдению справедливости, здравого смысла, чувства меры. Хорошо известная книга Уильяма Арчера об Индии, именно в силу своих недостатков избранная мной как типичный образец антииндийского отношения Запада к нашей культуре, определенно не принадлежит к вышеуказанному типу. Речь не только о том, что в ней мы имеем дело с тотальным и полным осуждением, с картиной, где есть только тень и нет света, это еще и рекомендация, ибо цель мистера Арчера – бросить перчатку поклонникам индийской культуры с их восторженными оценками, приняв на себя роль адвоката дьявола, чья забота – выискивать все, что только можно этим оценкам противопоставить, и изложить это как можно резче. Для нас это тоже полезно, поскольку таким образом мы получаем исчерпывающее представление о том, что именно все наши враги могут иметь против индийской культуры. Портят дело три обстоятельства. Первое – книга писалась со скрытой политической целью, ее главная мысль – в необходимости доказать варварскую суть Индии и тем самым помешать ее требованиям предоставить ей самоуправление. Этот привходящий мотив резко снижает достоинство работы в целом, ибо приводит к последовательному и преднамеренному искажению фактов для достижения определенной материальной цели и ничего общего не имеет с беспристрастным интеллектуальным исследованием, критикой и сопоставлением культур.
По сути, книга и не является критическим исследованием, это скорее литературное или даже журналистское боксирование с тенью. Достаточно своеобразное боксирование: яростный спарринг с поверженной Индией, которая остается поверженной ровно столько, сколько требуется партнеру для долгой ликующей пляски, исполненной самых фантастичных ужимок, которые должны убедить невежественных зрителей в том, что боксер и вправду положил противника на лопатки. Здравый смысл, справедливость, чувство меры автору только мешали бы; его цель – продемонстрировать видимость мощных и неотразимых ударов, а для этого годится все – искаженные или окарикатуренные факты, невероятные и ни на чем не основанные домыслы, которые подаются как нечто само собой разумеющееся, нелогичнейшие нелепицы, к которым он прибегает, когда требуется что-то доказать. И это не случайные срывы хорошо подготовленного критика, страдающего приступами желчности ума и принужденного изливать желчь в экстравагантных интеллектуальных упражнениях, не безответственное фантазерство, не дикая боевая пляска вокруг поверженного врага, к которому не испытываешь сострадания. Подобная экстравагантность подчас допустима, и даже по-своему интересна и занятна. Сладко и приятно, восклицает римский поэт, валять дурака в подходящем месте и в подходящее время, dulce est desipere in loco[31]. Но постоянные отступления мистера Арчера в иррациональную экстравагантность не in loco. Мы очень быстро обнаруживаем – и это есть третий и самый существенный порок книги, после недопустимого мотива ее написания и преднамеренного искажения истины, – что автор по большей части ровно ничего не знает о тех вещах, которым выносит самоуверенный приговор. Вот что он сделал – собрал в памяти все недоброжелательные высказывания, прочитанные им об Индии, перемешал их с собственными поверхностными наблюдениями и представил эту порочную и легковесную компиляцию как оригинальный труд, хотя его единственным подлинным вкладом следует считать бодрую самоуверенность в изложении мыслей, полученных из вторых рук. Это не честное критическое исследование, а журналистская дешевка. Автор явно не специалист в области метафизики, которую презирает как пустую игру ума, тем не менее он пускается в многословные рассуждения по поводу ценности индийской философии. Рационалист из тех, для кого религия есть заблуждение, психическое расстройство, прегрешение против разума, он, тем не менее, рассуждает о сравнительных достоинствах религий, отводя proxime accessit[32] христианству, похоже, главным образом потому, что христиане не принимают собственную религию всерьез – пусть читатель не смеется, ибо автор не шутя приводит этот невероятный довод – и обрушивается на индуизм. Он признает свою некомпетентность в области музыки, что, однако, не мешает ему отнести индийскую музыку к разряду безнадежно плохой. Его суждения об архитектуре и искусстве отличаются поразительной узостью, но он со свободной щедростью выносит им целиком отрицательные оценки. Можно было бы ожидать, что он лучше разбирается в драматургии и литературе, но потрясающая поверхностность его суждений и доводов заставляет недоумевать, каким же все-таки образом он заслужил себе репутацию литературного и театрального критика; вывод таков: либо, занимаясь европейской литературой, он использовал совершенно иные методы, либо в Англии очень легко создать себе репутацию в этой области. Невежественное искажение фактов, легкомысленная бравада, с которой он судит о вещах, которые не потрудился изучить, составляют основу притязаний этого критика на право писать об индийской культуре и авторитетно осуждать ее, как проявление неслыханного варварства.
Я обратился к работе мистера Арчера не потому, что искал квалифицированное суждение об индийской цивилизации извне или даже поучительное негативное исследование о ней. В конечном счете, только те, кто обладает культурой, способны судить о внутренней ценности ее плодов, ибо лишь они могут полностью проникнуться ее духом. К иностранным же критикам мы можем обратиться только за помощью в выработке сравнительных оценок – что чрезвычайно важно. Если же по какой-то причине мы вынуждены были бы обратиться к иностранным источникам для формулировки определяющего взгляда на эти вещи, то в каждой области следовало бы обращаться только к авторитетным специалистам. Для меня не имеет значения, что пишет об индийской философии мистер Арчер или доктор Гау или неназванный английский профессор из книги сэра Джона Вудроффа, мне достаточно знать, что думают об этом Эмерсон или Шопенгауэр, или Ницше, эти три совершенно разных ума величайшей мощи, что говорят такие мыслители, как Казинс и Шлегель, мне достаточно отмечать растущее воздействие на мировое сообщество некоторых философских концепций Индии, прослеживать их параллели в развитии ранней европейской мысли, видеть подтверждение древней индийской метафизики и психологии в открытиях наисовременнейшей науки. По вопросам религии я не стану обращаться к мистеру Хэролду Бегби или к другому европейскому атеисту или рационалисту, чтобы узнать их мнение об индийской духовности, я скорее посмотрю, какое впечатление она производит на непредубежденных людей с религиозным чувством, ибо только они и могут об этом судить – скажем, такой духовный и религиозный мыслитель, как Лев Толстой. Сделав поправку на неизбежную предубежденность, я, быть может, даже вознамерюсь узнать, что думает культурный христианский миссионер о той религии, которую он уже больше не может отвергать как варварское суеверие. По вопросам искусства я не стану интересоваться мнением среднего европейца, так как ему ничего не известно о духе, смысле и технике индийской архитектуры, живописи и скульптуры. Первый, к кому я обращусь, будет признанным авторитетом в данной области, таким как Фергюсон; критиков типа М. Хавелла я бы отвел за их излишнюю пристрастность; от Окакуры же или Лоуренса Биньона я, по меньшей мере, могу чему-то научиться. В области литературы я, теряюсь, не могу припомнить ни одного талантливого и уважаемого западного автора, который был бы непосредственно знаком с литературой на санскрите или пракритах, а мнение, основанное на переводах, может касаться только содержания, которое, кстати, в большинстве переводов индийской литературы становится мертвым и лишенным дыхания жизни. Но даже при этом известное замечание Гете по поводу «Шакунталы»[33] дает достаточно оснований для заключения о том, что не вся индийская литература есть варварство по сравнению с творчеством европейцев. Возможно, и в этой области найдется несколько исследователей, обладающих хорошим вкусом и здравым смыслом – сочетание не слишком распространенное, – которые окажутся полезны нам. Такого рода экскурс, естественно, не приведет нас к надежной системе взглядов, но по крайней мере, это вернее, чем обращение к приземленному клану Гау, Арчера, Бегби и им подобных.
Если я и считаю нужным или полезным обращать внимание на эти сочинения, то совсем для другой цели. Впрочем, даже и для этой цели сочинения мистера Арчера бесполезны: по большей части они столь иррациональны, непоследовательны и недобросовестны в своих намеках, что их можно лишь отметить и пройти мимо. Когда он, например, уверяет читателя, будто индийские философы сидят, скрестив ноги и уставившись на собственный пуп, полагая, что таким образом познают универсальные истины, в то время как на самом деле их цель – жить в ленивой бездеятельности на подаяния верующих, то цель самого Арчера в том, чтобы таким описанием одной из поз абстрактной медитации бросить тень на саму медитацию, представить ее английскому читателю как образчик животной тупости и эгоистичной лености – вот пример авторской недобросовестности, помогающий нам увидеть ограниченность его собственного рационалистического ума; никакой иной пользы в этом нет. Когда он отрицает наличие подлинной моральности в индуизме, утверждая, что индуизм никогда не считал своей функцией моральное воспитание человека, его заявления прямо противоположны фактам; когда он далее уверяет, что индуизм воплощает в себе характер нации, тяготеющий ко всему уродливому и болезненному, то из этого можно только умозаключить, что правдивость не относится к числу этических добродетелей, которые мистер Арчер считает обязательными для себя, или во всяком случае он не видит в ней нужды при рационалистической критике религии.
Однако нет, мистер Арчер все же нехотя возлагает жертву на алтарь истины – не переведя дыхания, он признает, что индуизм отводит большое место праведности и что в священных текстах индусов содержится много достойных этических доктрин. Но доказывается этим только алогичность индусской философии – есть в ней моральный посыл, но его не должно бы быть: его наличие не соответствует постулатам мистера Арчера. Восхитимся же логикой, рациональной последовательностью этого приверженца рационализма и отметим в то же время, что его возражение против Рамаяны, которую он согласен признать одной из индусских Библий, заключается в том, что образы идеальных героев, Рамы и Ситы, высочайших примеров мужественности и женственности для индусов, на его вкус, чересчур уж добродетельны. Святость Рамы превышает возможности человеческой натуры. Лично я не взялся бы утверждать, что святость Рамы превышает святость Христа или Франциска Ассизского, но мне всегда казалось, что такая святость – в пределах досягаемости человеческой натуры; критик, разумеется, может мне на это возразить, что их чрезмерная добродетель похожа на повседневное соблюдение индусских ритуалов, например неукоснительной личной гигиены или каждодневного обращения к Богу в форме поклонения и медитации – а это «выводит их за цивилизованные пределы», ибо автор сообщает нам, что добродетель Ситы, ее супружеская верность и чистота чрезмерны до такой степени, «что уже граничат с аморальностью». Бессмысленная щегольская экстравагантность достигает, таким образом, той высшей точки, на которой она уже граничит с идиотизмом. Я сожалею, что вынужден прибегнуть к этому сравнению, напоминающему настойчивый поиск Арчером «варварства» во всем индийском, но ничего не могу поделать – «это выражает суть ситуации». Если бы все было выдержано в этом же духе – а такого, к сожалению, много – то единственным ответом могло бы стать лишь презрительное молчание. К счастью, однако, Аполлон не всегда натягивает свой лук до предела, и не все стрелы мистера Арчера пролетают мимо цели. Немало в его трудах такого, что примитивно, но точно выражает внутреннее неприятие, характерное для среднего западного ума при первом соприкосновении с уникальными чертами индийской культуры; вот это необходимо понять и дать этому оценку.
Я хочу извлечь из этого пользу, ибо польза здесь есть, а может быть и нечто большее. Именно через восприятие среднего ума легче всего добраться до основы тех психологических расхождений, которые отделяют друг от друга части единого человечества. Ум образованный склонен преуменьшать силу предрассудков и отыскивать точки соприкосновения и возможность контакта даже в различиях и противостоянии. Посредственная ментальность предлагает нам больше возможностей увидеть предрассудки в их грубой силе и оценить и их прочность, и цепкость. Мистер Арчер просто замечателен в этом отношении. Конечно, пришлось расчищать завалы на пути к искомому. Я бы предпочел иметь дело со «справочником непонимания», обладающим той же широтой охвата, но излагающим вещи прямо и просто, без злобного хитроумия и едва замаскированного недоброжелательства, – но подобных пособий не существует. Придется вернуться к мистеру Арчеру и проанализировать некоторые из его предрассудков, чтобы понять их психологические мотивы. Возможно, несмотря на примитивность этих мотивов, мы все-таки сможем вскрыть суть исторического взаимонепонимания континентов. Возможно даже, что ясное понимание сути продвинет нас в направлении примирения.
