Шелби Махёрин
Кровь и мёд
Прелестная куколка
Лу
Мое тело охватил жар. Поначалу медленно, постепенно, а затем – всюду сразу.
Ноги и руки закололо почти до боли, и я ощутила, что прихожу в себя. Кляня уколы множества незримых булавок, снег, ветер и смрад с привкусом меди в воздухе, я застонала и открыла глаза. Горло болело так, будто кто-то сунул мне в глотку раскаленную кочергу.
– Рид? – прохрипела я. Потом закашлялась, и мою грудь сотрясло отвратительное хлюпанье. Затем я попыталась снова: – Рид?
Чертыхнувшись, когда он не ответил, я перекатилась набок.
И тут же придушенно вскрикнула и отпрянула.
На меня смотрел мертвый шассер. Его бледная кожа почти сливалась цветом с заледеневшим берегом заводи – шассер почти истек кровью, и та уже успела растопить снег вокруг, впитываясь в землю и стекая ручейками в воду.
Троим товарищам шассера повезло немногим больше. Их трупы валялись на берегу, а вокруг были разбросаны ножи Рида.
Рид.
– Твою мать!
Я бросилась к нему. Рид лежал рядом со мной с другой стороны – лицом в снегу, в наспех зашнурованных штанах, а рука и голова его застряли в рубашке, будто он потерял сознание, не успев одеться до конца.
Снова выругавшись, я перевернула Рида на спину. Его волосы примерзли к окровавленному лицу, кожа посерела, почти что посинела. Господи.
Господи, господи, господи.
Лихорадочно прижавшись к его груди, я чуть не разрыдалась от облегчения, услышав биение сердца. Едва слышное, но оно было. Мое собственное сердце предательски бодро колотилось в груди, а волосы и кожа у меня оказались невозможно теплыми и сухими. Волной тошноты на меня снизошло осознание – этот болван чуть сам себя не прикончил, пытаясь спасти меня.
Я прижала ладони к груди Рида, и золото вспыхнуло у меня перед глазами паутиной бесчисленных возможностей. Я быстро пролистала их, слишком волнуясь, чтобы медлить и думать о последствиях, – и застыла, когда на ум пришло воспоминание: моя мать гладит меня по волосам в ночь на шестнадцатый день рождения. В ее взгляде нежность, в улыбке – тепло.
Тепло.
«Береги себя, милая, когда мы разлучимся. Береги, пока мы не встретимся вновь».
«Ты будешь помнить меня, Maman?»
«Я никогда не смогла бы забыть тебя, Луиза. Я люблю тебя».
Вздрогнув от ее слов, я дернула золотую нить, и та изогнулась в моих руках. Воспоминание переменилось. Глаза матери превратились в изумрудные льдинки, и она усмехнулась, увидев надежду в моих глазах и услышав отчаяние в моем голосе. Шестнадцатилетняя я поникла. На глаза навернулись слезы.
«Разумеется, я не люблю тебя, Луиза. Ты – дочь моего врага. Ты была зачата во имя высшей цели, и отравлять эту цель любовью я не стану».
Конечно. Конечно, она не любила меня – даже тогда. Я тряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и сжала руку в кулак. Воспоминание рассыпалось золотой пылью, и его тепло хлынуло в Рида. На его волосы и одежду дохнуло жаром, и они высохли в один миг. Кожа его снова обрела краски, дыхание стало глубже. Когда я попыталась просунуть руку Рида в рукав рубашки, он приоткрыл глаза.
– Перестань отдавать мне тепло своего тела! – рявкнула я, яростно натягивая рубашку ему на живот. – Ты сам себя убиваешь.
– Я… – Он оторопело поморгал, оглядывая кровавый пейзаж вокруг. И снова побледнел при виде мертвых братьев.
Я взяла его за щеки и повернула к себе.
– Смотри на меня, Рид. Не на них. Ты должен разорвать узор.
Рид уставился на меня широко распахнутыми глазами.
– Я… Я не знаю как.
– Просто расслабься, – мягко проговорила я, убирая волосы с его лба. – Представь себе нить, которая связывает нас, и просто… отпусти ее.
– Отпустить. – Рид хрипло хохотнул, вот только ему было совсем не смешно. – Ладно.
Качая головой, он закрыл глаза и сосредоточился. Спустя долгое мгновение тепло, что пульсировало между нами, сошло на нет и сменилось жгучим холодом, который окутывал нас.
– Хорошо, – сказала я, чувствуя, как этот холод пробирает меня до костей. – А теперь расскажи, что случилось.
Рид резко распахнул глаза, и в этот короткий миг я успела увидеть в них вспышку искренней, неподдельной боли. У меня перехватило дыхание.
– Они не хотели отступать. – Рид тяжело сглотнул и отвел взгляд. – Ты умирала, я должен был вытащить тебя на берег. Но они нас узнали и ничего не хотели слушать…
Так же быстро, как и появилась, боль в его глазах исчезла. Погасла, как пламя свечи. Ей на смену пришла тревожная пустота.
– Кто-то должен был погибнуть… или они, или ты.
Воцарилось молчание. Безрадостная истина обрушилась на меня, словно обухом ударив по голове.
Риду уже не впервые приходилось выбирать между мной и другим человеком. Уже не впервые он замарал руки кровью своей семьи, чтобы спасти меня. Боже мой.
– Конечно, – затараторила я до омерзения беззаботно, улыбаясь до омерзения широко и слишком быстро кивая. – Все в порядке. Все хорошо.
Я вскочила и протянула Риду руку. Рид помедлил секунду, глядя на нее, и у меня упало сердце. Но я только улыбнулась еще шире. Конечно, он не решится так легко меня коснуться. И не только меня – кого угодно. Он только что пережил нечто страшное, впервые с Модранита использовал колдовство и с его помощью навредил своим братьям. Разумеется, ему тяжело. Разумеется, он не хочет, чтобы я…
Я отбросила непрошеную мысль прочь, съежившись так, будто она меня укусила. Но было поздно. Яд сомнений уже проник мне под кожу и стал растекаться по телу. Чувствуя это, я отрешенно смотрела, как безвольно опадает моя рука. В последний миг Рид успел поймать ее и крепко сжать.
– Не надо, – сказал он.
– Что не надо?
– Думать о том, о чем ты думаешь сейчас.
Я хохотнула, подыскивая остроумный ответ, но не нашла его. И просто помогла Риду встать.
– Пойдем обратно в лагерь. Не хотелось бы разочаровать твою матушку. Она уже наверняка слюнями истекает, мечтая поскорее поджарить нас с тобой на вертеле. И знаешь, я, может быть, даже буду не против. Хоть погреемся наконец.
Он кивнул, все еще пугающе бесстрастно, и молча натянул сапоги. Мы уже пошли назад к Яме, когда я застыла, краем глаза заметив какое-то движение.
Рид огляделся.
– В чем дело?
– Ни в чем. Давай ты пойдешь, а я догоню?
– Ты шутишь?
Снова движение, на этот раз уже заметнее. Моя улыбка, все еще слишком широкая и веселая, исчезла.
– Мне нужно в туалет, – заявила я хладнокровно. – Посмотреть желаешь?
Рид вспыхнул, закашлялся и втянул голову в плечи.
– Э… нет. Я подожду… вон там.
Он убежал за большую ель, даже не оглянувшись. Я посмотрела, как Рид уходит, удостоверилась, что он скрылся из виду, а затем направилась к источнику шума.
У самого края заводи лежал, с мольбой глядя на меня, последний, еще живой шассер. Он до сих пор сжимал в руках балисарду. Я опустилась на колени рядом с ним и, чувствуя тошноту, вырвала клинок из его замерзших пальцев. Разумеется, Рид не забрал балисарду у него или у остальных. Он бы не перешел эту черту. И неважно, что позднее ведьмы могли найти здесь их тела и забрать зачарованные клинки себе. Для Рида лишить своих братьев самой их сущности перед смертью было немыслимо, даже хуже, чем просто убить их.
Бледные губы шассера шевелились, но он не издавал ни звука. Я мягко перевернула его на живот. Моргана однажды научила меня, как мгновенно убить человека.
– У основания головы, – говорила она, касаясь лезвием ножа моей собственной шеи. – Там, где череп переходит в позвоночник. Один удар ножом – и человеку уже не выжить.
Я провела ножом по шее шассера. Его пальцы задрожали от волнения. От страха. Но он и так уже стоял одной ногой в могиле, а даже будь у него шанс уцелеть – он видел наши лица. Возможно, даже видел, как Рид использовал колдовство. Я могла принести им обоим лишь один дар.
Глубоко вздохнув и сосредоточившись, я вонзила балисарду в основание черепа шассера. Его пальцы резко обмякли. Помедлив еще секунду, я перевернула шассера обратно на спину, сложила его руки на груди и поместила балисарду между ними.
Как я и предполагала, мадам Лабелль поджидала нас на краю Ямы, раскрасневшись и сверкая глазами. Казалось, она вот-вот начнет выдыхать огонь.
– Где вас… – Она осеклась, увидев, что мы растрепаны и полуодеты. Рид до сих пор не зашнуровал штаны и поспешил сделать это только теперь. – Остолопы! – взвыла мадам Лабелль так громко, пронзительно и визгливо, что парочка горлиц неподалеку взмыли в небо. – Бестолочи! Безмозглые упрямые дети! Вы способны думать хоть чем-нибудь, что находится выше пояса?
– Когда как.
Я направилась к своему спальному мешку, таща за собой Рида, и набросила ему на плечи свое одеяло. Он был все еще слишком бледен, едва дышал. Затянул под одеяло и меня, в благодарность слегка коснувшись губами моего уха.
– Хотя слышать, как хозяйка борделя взывает к людской целомудренности, по меньшей мере странно.
– Ну не знаю. – Бо взлохматил пятерней и без того взъерошенные волосы. Он все еще был сонным. – В кои-то веки такое целомудрие я счел бы весьма… мудрым. А из моих уст эти слова что-то да значат. – Он изогнул бровь, посмотрев на меня. – Поразвлеклись-то вы хоть неплохо? Хотя нет, лучше не рассказывай. Будь это с кем угодно, кроме моего брата, может, я бы и послушал…
– Затихни, Бо, и разожги лучше огонь! – рявкнула Коко, оглядывая меня с ног до головы и хмурясь. – Это что, кровь? Ты ранена?
Бо всмотрелся в меня повнимательней и кивнул. Костер разжигать, однако, он не спешил.
– Выглядишь не лучшим образом, сестрица.
– Она тебе не сестрица, – прорычал Рид.
– И хуже тебя она выглядеть уж точно не способна, – добавила Коко.
Бо хмыкнул и покачал головой.
– Что ж, полагаю, каждый имеет право на мнение, пусть даже ошибочное…
– Хватит! – Мадам Лабелль, которая своими недовольствами уже изрядно меня утомила, всплеснула руками и смерила нас обоих суровым взором. – Что произошло?
Бросив взгляд на Рида – который напрягся, будто мадам Лабелль ткнула его кочергой, – я быстро пересказала события у ручья. Обо всем интимном я умолчала, но Бо все равно застонал и откинулся на спину, натянув одеяло на лицо. С каждым моим словом лицо мадам Лабелль каменело все больше.
– Я пыталась поддерживать четыре узора сразу, – сказала я резко, глядя, как она негодующе щурится и багровеет. – Два для дыхания и два для слуха. Этого оказалось слишком много, и на подогрев воды меня просто не хватило. Я надеялась, что продержусь, пока шассеры не уйдут. – Я неохотно бросила взгляд на Рида, который упорно смотрел себе под ноги. Он уже вернул балисарду в ножны, но продолжал сжимать ее, так крепко, что побелели костяшки. – Прости, что не сумела.
– Ты не виновата, – пробормотал он.
Мадам Лабелль продолжала напирать безо всяких церемоний:
– Что стало с шассерами?
Я снова посмотрела на Рида, готовясь солгать, если будет нужно.
Он ответил за меня глухим голосом:
– Я их убил. Они мертвы.
Наконец – наконец-то – лицо мадам Лабелль смягчилось.
– А потом на берегу он отдал мне тепло своего тела, – продолжила я рассказ, вдруг возмечтав поскорее закончить эту беседу, отвести Рида в сторону и как-нибудь его утешить. Он казался таким… одеревеневшим, чужим, холодным, будто сам стал елью, одной из тех, что росли вокруг. Я просто не могла на это смотреть. – Использовать колдовство таким образом было умно, но он сам чуть не умер от холода. Мне пришлось извлечь тепло из своего воспоминания, чтобы его спасти…
– Что?! – Мадам Лабелль вскочила в полный рост и уставилась на меня сверху вниз, стиснув кулаки в таком знакомом жесте, что я застыла, глядя на это. – Глупая девчонка…
Я с вызовом вздернула нос.
– А вы бы предпочли, чтобы я позволила ему умереть?
– Нет, конечно! Но подобное безрассудство просто недопустимо, Луиза! Ты не хуже меня знаешь, как опасны игры с памятью…
– Знаю, – процедила я.
– А почему они опасны? – тихо спросил Рид.
Я обернулась к нему и так же тихо ответила:
– Память – это… нечто священное. Все пережитое нами формирует нашу личность – поскольку приобретенные черты важнее врожденных, – и если изменить нашу память о пережитом… нашу личность это тоже может изменить.
– Невозможно узнать наверняка, как измененное Лу воспоминание повлияло на ее ценности, взгляды и убеждения. – Мадам Лабелль раздраженно уселась на свой любимый пень. Тяжело вздохнув, она выпрямилась и сцепила руки, будто пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь – чем угодно – кроме своего гнева. – Личность человека – очень сложная вещь. Некоторые верят, что наша природа – происхождение и наследуемые черты – влияют на нашу сущность независимо от того, каково нам приходится в жизни. Согласно этой философии, мы становимся теми, кем нам суждено стать от рождения. Многие ведьмы, в том числе Моргана, используют ее, чтобы оправдать свои отвратительные деяния. Это, конечно же, вздор.
Все глаза и уши в Яме обратились к мадам Лабелль. Даже Бо с любопытством вскинул голову.
Рид нахмурился.
– То есть… ты веришь, что воспитание важнее природы?
– Разумеется. Малейшие изменения памяти могут иметь последствия глубокие и при этом незримые. – Мадам Лабелль перевела взгляд на меня и едва заметно сощурилась. – Мне уже доводилось видеть, как происходило подобное.
Воцарилось неловкое молчание, и Ансель, будто по наитию, робко улыбнулся всем.
– Я и не знал, что колдовство – такая сложная наука.
– Твои знания о колдовстве вообще гроша ломаного не стоят, – огрызнулась мадам Лабелль.
Коко что-то рявкнула в ответ, в спор вступил и Бо. Я их не слушала. Рид коснулся ладонью моей поясницы, наклонился ко мне и шепнул:
– Не стоило тебе делать такое ради меня.
– Я ради тебя и не на такое способна.
Он отпрянул, услышав мой тон, и всмотрелся мне в глаза.
– О чем ты?
– Ни о чем. Не волнуйся. – Я погладила Рида по щеке и испытала необычайное облегчение, когда он не отстранился. – Что сделано, то сделано.
– Лу. – Он схватил меня за руку и мягко сжал ее, а затем отстранил от своего лица. Пусть вежливо, но Рид отверг мой жест, и у меня внутри все болезненно дрогнуло. – Скажи мне.
– Нет.
– Скажи.
– Нет.
Рид выдохнул через нос, и на лице его заиграли желваки.
– Прошу тебя.
Я посмотрела на него, размышляя. Коко и Бо все больше входили в раж. Зря я это, ох как зря.
– Отчасти ты и сам знаешь, – сказала я наконец. – Чтобы что-то получить, сначала нужно что-нибудь отдать. Поэтому, чтобы спасти тебя на берегу, я отдала тепло своего воспоминания. Отдала наше зрение за улучшенный слух и…
Честно говоря, мне хотелось солгать. Опять. Хотелось усмехнуться и сказать, что все будет хорошо, но скрывать мой поступок было довольно бессмысленно. Правила есть правила. Магия требует жертв. Природа – равновесия. Рид должен это усвоить, причем чем раньше, тем лучше, если мы в самом деле намерены выжить.
– И?.. – поторопил меня Рид.
Я смело встретила его твердый взгляд.
– Я отдала несколько мгновений своей жизни за те мгновения, что мы находились в воде. Не смогла придумать, как иначе помочь нам дышать.
Услышав это, Рид отпрянул от меня, но тут мадам Лабелль вскочила на ноги, перекрикивая Коко и Бо. Ансель с ощутимой тревогой наблюдал, как вокруг воцаряется хаос.
– Я сказала, довольно! – Мадам Лабелль раскраснелась еще больше и прямо-таки тряслась от гнева. Крутой нрав Рид явно унаследовал от нее. – Старухин клык вас побери, немедленно… прекратите вести себя как дети, иначе Белые дамы еще станцуют на ваших костях! – Она резко обернулась к нам с Ридом. – Вы уверены, что шассеры мертвы? Все?
Молчание Рида и без того служило ясным ответом, но мадам Лабелль сверлила нас взглядом, ожидая подтверждения. Я нахмурилась и сказала:
– Да. Их больше нет.
– Вот и отлично, – выплюнула она.
Рид все так же молчал. Он и виду не подал, что слышал ее жестокие слова. Я поняла: он прячется. Прячется от них, прячется от себя самого… И от меня тоже. Мадам Лабелль вытащила из-под корсажа три смятых листка пергамента и бросила нам. Я узнала почерк Коко – то были ее письма тетке с просьбами о помощи. А под последней незнакомая мне рука вывела резкий и немногословный отказ:
«Вашему охотнику здесь не рады».
Вот и все. Никаких других объяснений и любезностей, никаких условий и оговорок.
Похоже, Ля-Вуазен наконец дала нам ответ.
Я смяла последнее письмо в кулаке прежде, чем Рид успел его прочесть. В ушах у меня шумела кровь.
– Что ж, теперь все согласны, что пришла пора взглянуть в глаза чудовищам? – спросила мадам Лабелль. – Или мы будем и дальше жмуриться и надеяться на лучшее?
Мое раздражение из-за мадам Лабелль уже грозило перерасти в отвращение. И мне было совершенно неважно, что она – мать Рида. Я, конечно, не желала ей смерти как таковой, скорее… зуда. Да, точно. Вечного зуда где-нибудь пониже пояса, да такого, что никак не почесать. Достойное наказание для человека, который постоянно всем портит жизнь.
И тем не менее, несмотря на всю ее жестокость и бесчувственность, в глубине души я понимала: она права. Похищенные мгновения миновали.
Настало время двигаться дальше.
– Вчера вы говорили, нам нужны союзники.
Я крепко сжала пальцы Рида. Только так я могла утешить его сейчас. Когда Рид не стиснул мою руку в ответ, старая рана на сердце вскрылась снова. Горькие слова вырвались прежде, чем я смогла сдержать их:
– Кого мы вообще можем просить о помощи? Кровавые ведьмы определенно не за нас. Народ Бельтерры – тоже. Мы – ведьмы. Мы зло. Мы вешали их сестер, братьев и матерей на улице средь бела дня.
– Так поступала Моргана, – возразила Коко. – Мы ничего не делали.
– Но в том-то и суть, разве нет? Мы это допустили. – Я примолкла и тяжело вздохнула. – Я это допустила.
– Прекрати, – резко сказала Коко, качая головой. – Единственное твое преступление – всего лишь желание жить.
– Это неважно. – Мадам Лабелль снова задумчиво уселась на свой пень. Щеки ее до сих пор розовели, но тон она милосердно понизила. Мои уши возрадовались этому. – Народ последует за своим королем.
– Вы совсем обезумели, если решили, что мой отец согласится вам помочь, – заявил Бо. – Он уже назначил награду за голову Лу.
Мадам Лабелль фыркнула.
– У нас с ним есть общий враг в лице Морганы. Возможно, он проявит сговорчивость бо́льшую, чем ты полагаешь.
Бо закатил глаза.
– Слушайте, я, конечно, понимаю, вы думаете, он до сих пор вас любит, но он…
– Не единственный наш потенциальный союзник, – перебила его мадам Лабелль. – Разумеется, наши шансы на успех будут заметно выше, если мы убедим короля Огюста примкнуть к нам – ведь командование над шассерами до назначения нового главы Церкви несомненно взял на себя именно он. Однако в мире есть и другие не менее могущественные фигуры. Лу-гару, к примеру, а также мелузины. Возможно, при благоприятных обстоятельствах даже Жозефина согласится нам помочь.
Коко расхохоталась.
– Если моя тетка отказалась даже просто приютить нас, поскольку с нами бывший шассер, с чего ты взяла, что она пожелает заключить союз с шассерами более чем настоящими? Оборотней и русалок, кстати, она тоже не слишком жалует.
Рид моргнул – и только этим дал понять, что догадался о содержании письма Ля-Вуазен.
– Ерунда. – Мадам Лабелль покачала головой. – Нужно всего лишь доказать Жозефине, что союз с нами для нее будет выгоднее мелочной политики.
– «Мелочной политики»? – скривилась Коко. – От политики моей тетки зависит жизнь моего народа. Когда Белые дамы изгнали моих предков из Шато, и лу-гару, и мелузины не захотели им помочь. Но вы ведь и сами это знаете, правда? Белые дамы только о себе и думают. Кроме тебя, Лу, – добавила она.
– Я не обижаюсь.
Я подошла к ближайшему корню, взобралась на него, уселась и посмотрела на мадам Лабелль сверху вниз. Ноги у меня, правда, не доставали до земли, поэтому вид получился чуть менее грозный, чем хотелось бы.
– Раз уж мы решили помечтать, может, и Водвоса с Тараском в список союзников запишем? Уверена, мифический человек-козел и дракон смогут разбавить живописным разнообразием грядущую великую битву, которую вы тут уже сочинили.
– Я ничего не сочиняю, Луиза. Ты не хуже меня знаешь, что твоя мать, пусть и не дает о себе знать, определенно не теряет времени даром. Она замышляет недоброе, и мы должны быть к этому готовы.
– Никакой битвы не будет. – Я делано беззаботно поболтала ногами, хотя по коже у меня бежали мурашки. – Уж точно не в привычном нам смысле этого слова. Это просто не в духе моей матери. Она анархистка, а не солдат. Она нападает из тени, прячется в толпе. Так она и рождает страх – в хаосе. Она не станет атаковать в открытую, тем самым давая своим врагам повод объединиться.
– И тем не менее, – холодно сказала мадам Лабелль. – Нас лишь шестеро, а Белых дам – множество. Без союзников нам никак не обойтись.
– Хорошо, давайте допустим, что все причастные волшебным образом сомкнут ряды. – Я болтала ногами все быстрее. – Король, шассеры, Алые дамы, лу-гару и мелузины – все действуют заодно как большая дружная семья. Что будет потом, когда мы победим Моргану? Прямо над ее трупом продолжим убивать друг друга? Мы ведь враги, Элен. Оборотни с русалками не станут закадычными приятелями на поле боя. Охотники не забудут все, чему их учили веками, и не подружатся с ведьмами. Обида слишком стара и слишком велика для каждого. Пластырем не исцелить ни одну болезнь.
– Так дайте им лекарство, – сказал Ансель тихо и посмотрел мне в глаза. Его взгляд был не по годам тверд. – Ты же ведьма. А Рид – охотник.
– Больше нет, – ответил Рид. Тихо и ровно.
– Но раньше был, – настаивал Ансель. – Когда ты полюбил Лу, вы еще были врагами.
– Он ведь не знал, что я его враг… – начала я.
– Но ты знала, что он – твой. – Карие, как ви́ски, глаза Анселя смотрели то на Рида, то на меня. – Что бы это изменило?
«Неважно, что ты ведьма», – сказал мне Рид после Модранита. Он взял меня за руки, а в глазах его блестели слезы. Сколько же чувств тогда было в них. Сколько любви. «Ты так по-особенному видишь мир… Я тоже хочу так его видеть».
Затаив дыхание, я ждала, что Рид согласится с Анселем, но он молчал. Вместо него заговорила мадам Лабелль:
– Полагаю, тот же подход поможет и с остальными. Если объединить их против общего врага, заставить действовать сообща, возможно, удастся помочь им иначе взглянуть друг на друга. Быть может, именно этот шаг нам и нужен.
– Ну вот, а вы еще меня бестолочью называли.
Я насмешливо махнула ногой, и с нее слетел сапог, так и не зашнурованный после ручья. Из него выпал клочок бумаги. Нахмурившись, я соскочила на землю и подняла его. В отличие от дешевого перепачканного кровью пергамента, который Коко стащила в деревне, это письмо было написано на чистой свежей бумаге, и пахло оно… эвкалиптом. Кровь застыла у меня в жилах.
Прелестная куколка, хрупкий фарфор
И локоны ночи черней,
Слезами зелеными плачет одна
В гробу взаперти много дней
Коко подошла ко мне и наклонилась ближе, чтобы прочесть послание.
– Это не от моей тетки.
Листок выскользнул из моих онемевших пальцев.
Ансель поднял его и тоже прочитал содержимое.
– Не знал, что ты любишь поэзию. – Когда он увидел мой взгляд, его улыбка померкла. – Красиво. Хоть и печально.
Ансель хотел отдать записку мне, но пальцы мне все еще не повиновались. Рид взял ее сам.
– Ты ведь этого не писала, да? – спросил он, но это был не вопрос.
Я все равно молча покачала головой.
Секунду Рид смотрел на меня, а затем снова перевел взгляд на записку.
– Она была в твоем сапоге. Кто бы ни написал это, подложил он ее явно там, у ручья. – Он нахмурился еще больше и отдал записку мадам Лабелль, которая уже нетерпеливо потянулась взять ее. – Думаешь, шассер мог…
– Нет. – Неверие, парализовавшее меня, наконец вырвалось на волю жаркой волной страха. Не слушая возражений мадам Лабелль, я выхватила у нее листок и сунула обратно в сапог. – Это была Моргана.
