Шаяхмет Турыспек
Нас никогда здесь не было
ПЕШКОВА:
Смеялся?!
БАЙТУРСЫНОВ:
Да. Мы все ему были смешны. Он называл нас крысами в клетке, которые перегрызают друг другу глотки, и счастливы от этого. В общем-то, он прав, Екатерина Павловна…
ПЕШКОВА:
Прав?! Вас же посадили по лжи, и вы это знаете!
БАЙТУРСЫНОВ:
Ложь ли это? Солгали ли в том доносе на меня? Я уже не уверен. Может, я действительно виновен? Желать хотя бы маленькой толики свободы для своего народа, игнорируя великие цели страны – разве это не преступление? И зачем она нужна, эта свобода? Я не знаю. Не знаю…
ПЕШКОВА:
Значит, вы знаете, кто на вас донес?
БАЙТУРСЫНОВ:
Конечно. Близкий товарищ. Хороший человек.
ПЕШКОВА:
Я не первый раз с этим сталкиваюсь, к сожалению. И не могу понять. Видимо, не хватает мне вашей мудрости.
БАЙТУРСЫНОВ:
О чем вы, Екатерина Павловна?
ПЕШКОВА:
Сколько встречаюсь с заключенными – почти все прощают своих доносчиков. Даже не прощают, а не считают их виновными в своих злоключениях. Будто так и должно быть, будто это закон жизни, чтобы ваш ближайший товарищ, соратник предал вас. Не понимаю.
БАЙТУРСЫНОВ:
Трусость – не есть предательство.
ПЕШКОВА:
Трусость ли? Слишком просто, если все от трусости. А не сознательное ли это предательство из зависти, из внутренней звериной злобы, которая сидит в каждом из нас? Не предательство ли это от бессилия и осознания собственной никчемности в сравнении с товарищами, мыслящими широко и глубоко, как, например, вы? Не предательство ли это от желания большей власти и влияния среди своих сородичей? Желания стать великим за счет тех, кто выше по духу? Я читала тот донос – сколько в нем было пламенного и искреннего негодования и обличительства в ваш адрес! Сколько в нем было ярких слов и убедительных в своей художественности фраз! А вы говорите, близкий товарищ… Не понимаю.
ПАУЗА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Слишком вы уж высокого мнения обо мне.
ПЕШКОВА:
Нет, Ахмет, нет, я совсем не о том…
АХМЕТ ПЕРЕБИВАЕТ ЕЕ:
БАЙТУРСЫНОВ:
А что в Воронеже? Бабье лето, небось?
ПЕШКОВА СНАЧАЛА ОПЕШИЛА ОТ РЕЗКОЙ СМЕНЫ ТЕМЫ, А ПОТОМ ОНА КИВАЕТ С УЛЫБКОЙ.
ПЕШКОВА:
Да, оно самое – красно-золотая осень с неярким, но очень теплым солнцем, без ветра, без дождей… Благодать! Но бог с ним, с Воронежем, там у меня ничего не вышло, того, чего хотела. Вот что меня воодушевило – это Калуга, куда заехала по пути.
БАЙТУРСЫНОВ:
А что там? В Калуге?
ПЕШКОВА:
Рассказали мне про одного старого чудака-ученого. Рассказывали всякое… Встретилась я с ним, хоть и редко он кого принимает. Какой великолепный старик! Какой великий мечтатель!
БАЙТУРСЫНОВ УСМЕХАЕТСЯ. ПЕШКОВА ЗАМЕЧАЕТ ЕГО УСМЕШКУ.
ПЕШКОВА:
Да, да! Великий мечтатель! Его рассказы о покорении космоса, его изобретения и устройства, которыми он хочет снабдить человечество для этого, эти самые странные, но чудесные ракеты – все это настолько огромно, неожиданно и даже пугающе, что вы поневоле начинаете ему верить! И я поверила! И верю, что через короткое время наша страна сможет выполнить его мечты – он заставил меня в это поверить! Когда слушаешь его – это так понятно и логично, и понимаешь, что нет другого выхода у человека, кроме как уходить дальше ввысь, в космос, к Луне, к Марсу и дальше! Ох, извините. Я будто очутилась в его космических мечтах, когда мы с вами находимся здесь, в морозе да при еле греющей печке… Дрова бы подкинуть.
ВДРУГ СНОВА ДОНОСИТСЯ ХРИПЛЫЙ ГОЛОС БАБЫ ЛЕНЫ.
БАБА ЛЕНА:
Греет печка-то, греет, не наговариваете, милая… Греет печка, греет…
АХМЕТ И ЕКАТЕРИНА ПЕРЕГЛЯДЫВАЮТСЯ.
ПЕШКОВА:
Отменный слух у вашей хозяйки…
БАЙТУРСЫНОВ:
Не беспокойтесь – это она сквозь сон. А вообще она глуховата.
ПЕШКОВА:
И не скажешь.
ВДРУГ ОНА УЛЫБАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
В этом тот человек, мечтатель, схож с бабой Леной – тот тоже едва слышит. Приходилось кричать.
БАЙТУРСЫНОВ:
А как его зовут, вашего мечтателя?
ПЕШКОВА:
Фамилия у него интересная – Циолковский. Константин Эдуардович.
ПЕШКОВА ПОТЯГИВАЕТСЯ, ЗАКИНУВ РУКИ ЗА ГОЛОВУ.
ПЕШКОВА:
Там, в Калуге, я побывала в будущем, не понимая, то ли это его великие научные открытия, то ли предсказания сумасшедшего старика.
ПАУЗА. ПАПИРОСА ОБЖИГАЕТ ПАЛЬЦЫ ПЕШКОВОЙ, И ОНА РОНЯЕТ ЕЕ НА ПОЛ. САДИТСЯ НА ПОЛУ НА КОЛЕНИ, ИЩЕТ ОКУРОК, НАХОДИТ, ПОДНИМАЕТСЯ НА НОГИ. ОНА ТУШИТ ОКУРОК О БОРТ КЕРОСИНКИ. ПЕШКОВА КАК-ТО ССУТУЛИТСЯ, ОПЕРШИСЬ РУКАМИ О СТОЛ И ОПУСТИВ ГОЛОВУ. СТОИТ СПИНОЙ К СЦЕНЕ.
ПЕШКОВА:
А вот в Воронеже…
БАЙТУРСЫНОВ:
Космос… Да. Значит, он думает, что человеку возможно обитать там, в черной пустоте?
ПЕШКОВА:
Конечно! Он даже придумал удивительные и удобные устройства для человеческой жизни там, где жить невозможно. Там, где жить… невозможно… Вы правы – я глупая гимназистка…
НА МИГ ВООДУШЕВИВШИСЬ, ЕЕ ГОЛОС РЕЗКО ПАДАЕТ. ПАУЗА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Знаете – может, устроившись там, в космосе, люди наконец-то начнут устраивать жизнь на Земле, Екатерина Павловна? Может, это движет вашим мечтателем? Кажется, ему больнее чем нам с вами, оттого он и бежит туда, в бесконечность и в безвоздушность, подальше отсюда…
ПЕШКОВА ЧУТЬ НЕ ПЛАЧЕТ, СЛЕГКА КАСАЕТСЯ РУКИ БАЙТУРСЫНОВА.
ПЕШКОВА:
Может быть, Ахмет, может быть.
БАЙТУРСЫНОВ:
А что Воронеж? Расскажите, если можно!
АХМЕТ БЕРЕТ ПАПИРОСУ, НЕ ТОРОПЯСЬ, ЗАКУРИВАЕТ.
ПЕШКОВА:
Воронеж… Воронеж…
ОНА НАЧИНАЕТ БЫСТРО ХОДИТЬ ПО КОМНАТЕ ТУДА-СЮДА И ГОВОРИТЬ ГОРЯЧО:
ПЕШКОВА:
Получили мы на почту Политкреста письмо из Воронежа. Подписано – О.М. И адресовано лично мне. Письмо гневное, сумбурное, обвиняющее меня в бездействии. Обидное письмо, весьма обидное. Человек писал изящными, хлесткими словами, словно бьющими меня по щекам. Очень талантливый человек! Даже гений! Он говорил, что был наказан незаслуженно, что он всего лишь поэт, а никакой не политик – ни эсер, ни меньшевик, ни троцкист – просто поэт, и потому, видите ли, не знал цену своего неосторожного слова! Ну что за дитя?! Не знать цену слова в наши времена – это подобно самоубийству! Он или глуп, или, наоборот, слишком умен… А, может, и ни того, и ни другого. Он – просто поэт. Поэт! Какое высокое предназначение! И какое мелочное, склочное письмо, обвиняющее меня в немыслимых грехах! Но он ведь прекрасно знает, что никакими полномочиями Политический Красный Крест не наделен! Мы – просто фикция! Мы – никто! Вот на ракету товарища Циолковского бы его – и в космос, этого О.М.!
ПЕШКОВА, РАССТРОЕННАЯ, САДИТСЯ НА СТУЛ, ОПЕРШИСЬ ЛОКТЯМИ О КОЛЕНИ. АХМЕТ ЕДВА УЛЫБАЕТСЯ.
БАЙТУРСЫНОВ:
На ракету, и в космос?! Какое завидное путешествие. Я бы сам не отказался.
ЕКАТЕРИНА ПАВЛОВНА УСМЕХАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Я бы тоже.
ПАУЗА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Кто такой, этот О.М.?
ПЕШКОВА:
Кто он такой? Этот О.М. – действительно не с нашей планеты. Талантлив безумно. Спасти бы его. Но, к сожалению, О.М. обречен. ОН такое не прощает… Так вы не знаете поэта Мандельштама?
БАЙТУРСЫНОВ:
Так это он, этот загадочный О.М.? Имя слышал, но, к стыду своему, ни одной его строчки не читал – с русской культурой я на вы, товарищ Пешкова.
ПЕШКОВА:
Чего тут стыдится… Да и невелика птица, этот Мандельштам.
БАЙТУРСЫНОВ:
Невелика… Но ведь сделал нечто, крайне неугодное ЕМУ, как я понял из ваших слов.
ПЕШКОВА:
Сделал. Да. Многие оказываются в этих местах без всяких причин, но в его случае… Удивительно, что он еще жив, да и находится в более комфортных условиях, чем вы. Видимо, смилостивились над ним, как над убогим. До поры, до времени.
БАЙТУРСЫНОВ:
И в чем же он вас обвиняет конкретно? Вы же на самом деле бессильны, извините за такие слова…
ПЕШКОВА:
Все верно – бессильны, Ахмет. Обвиняет в том, что помогли недостаточно, что сидят они с женой там, в Воронеже без работы, голодают, чуть ли не побираются.
ВДРУГ ПЕШКОВА СМЕЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
И через все его письмо сквозь строки проглядывает праведный гнев поэта, что его бедственное положение, видите ли, не соответствует его несомненному величию!
БАЙТУРСЫНОВ:
Возможно, так и есть.
ПЕШКОВА:
Вы правы – так и есть. Но таких, как он – тысячи! Тысячи невероятно умных, талантливых, удивительных личностей, испытывающих непомерные страдания… Вас всех не спасти, Ахмет! Никого из вас не спасти…
ПАУЗА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Что же он все-таки сделал? Хотелось бы узнать, Екатерина Павловна.
ПОМЕДЛИВ, ПЕШКОВА БЕРЕТ КАРАНДАШ И ОТРЫВАЕТ ОТ ОДНОГО ИЗ СВЕРТКОВ КУСОК ГАЗЕТЫ. ОНА СМАЧИВАЕТ КОНЧИК КАРАНДАША ВО РТУ И ЧТО-ТО ПИШЕТ НА ЭТОМ КЛОЧКЕ. ПОТОМ ОТДАЕТ ЭТОТ КЛОЧОК АХМЕТУ. ТОТ ЧИТАЕТ. СНОВА ПАУЗА. АХМЕТ СМИНАЕТ ЭТОТ КУСОК ГАЗЕТЫ И СЖИГАЕТ ЕГО НАД ОГНЕМ КЕРОСИНКИ. БРОСАЕТ ГОРЯЩИЙ КОМОК БУМАГИ НА СТОЛ. ИХ ЛИЦА ОСВЕЩЕНЫ УГАСАЮЩИМ ОГНЕМ. ПЕШКОВА ВДРУГ ШЕПЧЕТ:
ПЕШКОВА:
Мы живем, под собою не чуя страны…
БАЙТУРСЫНОВ:
Мы живем, под собою не чуя страны…
ПЕШКОВА:
Мы живем, под собою не чуя страны…
БАЙТУРСЫНОВ:
Мы живем, под собою не чуя страны…
ОНИ ВТОРЯТ ЭХОМ ДРУГ ДРУГУ, ИХ ГОЛОСА ЕДВА ШЕЛЕСТЯТ ПРИ ТРЕСКЕ ОГНЯ В ПЕЧИ И ЗАВЫВАНИИ СНЕЖНОЙ МЕТЕЛИ ЗА ОКНОМ. БУМАГА ГАСНЕТ, ТЛЕЯ, И КЕРОСИНКА ЗАТУХАЕТ. СТАНОВИТСЯ СОВСЕМ ТЕМНО – ЛИШЬ ТУСКЛЫЙ СИНИЙ СВЕТ ИЗ ОКНА ДА КРАСНЫЙ ОГОНЕК В ПЕЧИ ГОРЯТ ПЯТНАМИ ПО ОБОИМ СТОРОНАМ СЦЕНЫ. В ТЕМНОТЕ ЗВУЧИТ ГОЛОС АХМЕТА: