Шаяхмет Турыспек
Нас никогда здесь не было
БАЙТУРСЫНОВ:
Как и вас?
ЕКАТЕРИНА ПОВОРАЧИВАЕТСЯ К НЕМУ С НЕСКОЛЬКО РАСТЕРЯННЫМ ВЫРАЖЕНИЕМ ЛИЦА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Извините, сказал непозволительное…
ПЕШКОВА:
Нет, в чем-то вы правы. Но я никогда не была его врагом. Еще до революции я поняла, что нельзя вставать на его пути. Мое дело маленькое… И я безмерно благодарна ему, что он позволяет спасать хоть кого-то. А вот Максим, то есть, Алексей Максимович… Максим…
ПЕШКОВА ДВУМЯ РУКАМИ ВЗЛОХМАЧИВАЕТ СВОИ ВОЛОСЫ.
ПЕШКОВА:
Господи, так не должно быть, не должно быть…
БАЙТУРСЫНОВ:
Вы о чем?
ПЕШКОВА:
Нет, нет, ни о чем. О Горьком. Завидую его искренности. Ведь я знаю его очень хорошо – его преданность неподдельна. Он сюда приезжал как-то, вы его не видели?
БАЙТУРСЫНОВ:
Меня привезли чуть позже. Да если бы и встретились, он бы не вспомнил меня…
ПЕШКОВА ТИХО СМЕЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Вспомнил бы, поверьте – память у Горького чрезвычайно цепкая. Он ничего и никого не забывает. Может, поэтому они так близко сошлись, великий русский писатель и наш великий рулевой – оба помнят все, и радости, и обиды. За радость благодарят с лихвой, за обиду… Как же я его ненавижу…
ПЕШКОВА ВДРУГ САДИТСЯ У ПЕЧКИ НА ПОЛ, ПРИСЛОНЯЯСЬ К НЕЙ СПИНОЙ. АХМЕТ ПРИВСТАЕТ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Екатерина Павловна? Ваши слова могут дорого вам обойтись…
ПЕШКОВА:
Бросьте, Ахмет, кому мы нужны?! Бабе Лене?! Я-то уж точно теперь никому не нужна. Да и вы… помнят ли вас на родине? Что стало с вашими сыновьями?
БАЙТУРСЫНОВ САДИТСЯ И ОПУСКАЕТ ГОЛОВУ. ПЕШКОВА СМЯГЧАЕТ ГОЛОС.
ПЕШКОВА:
Простите, простите, я не хотела… Простите. Что я несу?!
ОНА РАССТЕГИВАЕТ ВОРОТНИК ГИМНАСТЕРКИ ПОД КУРТКОЙ.
ПЕШКОВА:
А здесь даже жарко. Сядьте со мной, товарищ Байтурсынов, у печки быстро согреетесь.
БАЙТУРСЫНОВ:
Спасибо, Екатерина Павловна, с моими больными негнущимися ногами мне трудно будет опуститься на пол.
ПЕШКОВА:
Я вам помогу. Прогреете свои кости, и вам полегчает.
БАЙТУРСЫНОВ МЕДЛЕННО ВСТАЕТ, БЕРЕТ ПАЛКУ-ТРОСТЬ, СТОЯЩУЮ У СПИНКИ КРОВАТИ. ИДЕТ К ПЕШКОВОЙ, СТОИТ РЯДОМ С НЕЙ. ОНА ПОМОГАЕТ ЕМУ ПРИСЕСТЬ НА ПОЛ У ПЕЧКИ, САМА САДИТСЯ РЯДОМ.
ПЕШКОВА:
Ну, как вам?
ОНА УЛЫБАЕТСЯ.
ПЕШКОВА:
Ездим на поездах, летаем на самолетах, пользуемся телеграфом, телефоном… А греемся у древней русской печи!
БАЙТУРСЫНОВ:
Русская печь, наша тюркская юрта… Какие-то вещи остаются неизменными. Может, это хорошо?
ПЕШКОВА:
Наверное…
ОНИ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ СИДЯТ МОЛЧА.
ПЕШКОВА:
На самом деле, я говорю я о своем дражайшем супруге, а не о… Таланта своего недюжинного он не потерял, и от этого все становится еще хуже! Но это ведь тоже талант – так мгновенно приловчиться к обстоятельствам, преобразовать свои внутренние убеждения до прямо противоположных… Не каждому дано.
БАЙТУРСЫНОВ:
Был ли у него выход?
ПЕШКОВА:
Выход всегда есть. В конце концов, мог бы и не возвращаться! Тогда, может быть, и сын остался бы жив…
АХМЕТ НАКЛОНЯЕТСЯ ВНИЗ, СМОТРИТ С СОЧУВСТВИЕМ НА ЕКАТЕРИНУ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Я не знал… Значит, ваш сын…
ПЕШКОВА:
Только без сочувствий и соболезнований, Ахмет, пожалуйста! Только не от вас.
ОНА ВСКАКИВАЕТ НА НОГИ.
ПЕШКОВА:
Вечно таскался за папой как привязанный. Вот и получил. Вот и получил. Чайник, кажется, закипел.
БАЙТУРСЫНОВ ПОВОРАЧИВАЕТСЯ К ПЕЧИ И ПЫТАЕТСЯ ВСТАТЬ.
ПЕШКОВА:
Сидите, сидите!
ОНА БЕРЕТ ПОЛОТЕНЦЕ НА КРЮЧКЕ С ПЕЧИ И БЕРЕТ ЧАЙНИК, ПРИ ЭТОМ ТИХО ПРОГОВАРИВАЯ ТЕКСТ ИЗ "НА ДНЕ" ГОРЬКОГО:
ПЕШКОВА:
"Неужто и на том свете му́ка мне назначена? Неужто и там?" Пойдемте чай пить, Ахмет.
ОНА ПОМОГАЕТ АХМЕТУ ВСТАТЬ С ЧАЙНИКОМ В РУКЕ ВЕДЕТ ЕГО К СТОЛУ. ИЗ ГАЗЕТНОГО КУЛЬКА ЗАСЫПАЕТ В КРУЖКИ ЧАЙ И ЗАЛИВАЕТ КИПЯТКОМ. ОНИ САДЯТСЯ И ПЬЮТ, ЯВНО ОБЖИГАЯ ГУБЫ. ПЕШКОВА КАШЛЯЕТ.
ПЕШКОВА:
Вот старая калоша – забыла кружку сполоснуть. Теперь чай у меня с ароматом водки.
БАЙТУРСЫНОВ:
"Ничего не будет! Отдохнешь там!.. Потерпи! Все, милая, терпят… всяк по-своему жизнь терпит…"
ПЕШКОВА УДИВЛЕННО СМОТРИТ НА АХМЕТА.
БАЙТУРСЫНОВ:
Вспомнил я, откуда ваши слова. "На дне"! Не забыть такого – редко удавалось мне бывать в театре.
ПЕШКОВА:
Чай с водкой – надо запомнить этот рецепт.
ОНИ ОПЯТЬ МОЛЧАТ И ПЬЮТ ЧАЙ. ПЕШКОВА ОТКИДЫВАЕТСЯ НА СПИНКУ СТУЛА.
ПЕШКОВА:
Ну, и память у вас, товарищ Байтурсынов! Не знаю, почему эта пьеса вдруг в голове зазвучала… Ведь не любила я ее никогда, и Алексею это часто говорила. Ходульные, безжизненные, напыщенные диалоги, полные морализаторства и фальшивого пафоса… Так я ему говорила. Но… Может, прав Лука? Может, наши дети отдыхают там теперь? И нет у них больше страданий и бед? И мы там отдохнем.
БАЙТУРСЫНОВ:
Отдохнуть можно и здесь.
ПЕШКОВА:
Но как? Как?
БАЙТУРСЫНОВ:
В нашей памяти. Вороша старое. Вы ведь так и делаете. Я тоже. Только это и помогает оставаться в разуме.
ЕКАТЕРИНА СОГЛАСНО КИВАЕТ. С ПЕЧИ ВДРУГ ДОНОСИТСЯ ХРИПЛЫЙ, ТИХИЙ ГОЛОС БАБЫ ЛЕНЫ:
БАБА ЛЕНА:
А Сережка-то мой в проруби утонул… Семнадцати годов… И не видел ничего на этом свете-то… Утонул мой Сережка…
БАБА ЛЕНА, ПОВЗДЫХАВ, СНОВА ЗАТИХАЕТ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Чаю выпьете, баба Лена?
БАБА ЛЕНА МОЛЧИТ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Она все слышала…
ПЕШКОВА:
Да и ладно. И потом – мы же договорились, что нас здесь нет, и не должно было быть, разве не так?
БАЙТУРСЫНОВ:
Да… Да, конечно. Каждый из нас в своей пустыне, с самим собой, или, точнее, с тем, что так и не сделано нами.
ПЕШКОВА:
Не сделано? Вы думаете, мы с вами мало что сделали? Если бы я так думала, я бы давно прыгнула вниз с какой-нибудь скалы! Мы много чего сделали, Ахмет! Много чего!
БАЙТУРСЫНОВ:
Много… Да, много. Но куда все это ушло? Вы чувствуете это? Вы видите глазами то, что сделано вами? Разве изменилось что-нибудь?
ПЕШКОВА:
Ахмет, извините, но я верю, что сейчас мы, возможно, не ощутим результатов наших с вами дел. Сейчас это сложно – мы слишком близко, мы внутри. Но в будущем… Поверьте, о нас не забудут и будут вспоминать все наши добрые и полезные дела, и даже мельчайшей детали наши потомки не упустят. Все вспомнят. Только это меня заставляет работать сейчас. Только это.
БАЙТУРСЫНОВ:
Малое утешение, Екатерина Павловна – благодарность потомков.
ОН БЕРЕТ ПАПИРОСУ, ХВАТАЕТ ТРОСТЬ И ВСКАКИВАЕТ ИЗ-ЗА СТОЛА НАСТОЛЬКО БЫСТРО, НАСКОЛЬКО ЭТО МОЖНО В ЕГО БОЛЬНОМ СОСТОЯНИИ. ХОДИТ ПО КОМНАТЕ, ИНОГДА ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ, МНЕТ ПАПИРОСУ В ПАЛЬЦАХ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Вы думаете, потомки оценят… Да, наверное. Но посмотрите вокруг – что останется от наших потомков, если все сохранится так, как сейчас, еще какое-то долгое время? Ведь это все надолго! На годы, на десятилетия! Кто будут те, кто родят этих потомков? Посмотрите… Ладно, с Россией я не особо знаком, но на моей земле, кажется, не осталось ничего и никого хорошего. Зависть, ненависть, низость, мелочность – все это обращается в доносы. Доносы обращаются в аресты. Аресты обращаются в казни. Кто останется в будущем? А те, кто был когда-то великодушным и честным, но хочет выжить, становятся такими же, как все. Вы сами только что говорили про Горького – он искренне верит в праведность тех дел, что творятся сегодня! Если уж такие люди…
ПЕШКОВА:
Да. Правда ваша. Но выживать можно по-разному.
БАЙТУРСЫНОВ:
В выжженной степи не вырастут ни маки, ни тюльпаны, Екатерина Павловна! Вырастет мелкая трава да горькая полынь… И это будут наши потомки.
ПЕШКОВА:
Выживать можно по-разному, товарищ Байтурсынов. Послушайте себя – даже находясь здесь, ваше сердце борется, ваш разум не сдается. Вы свободны, на самом деле.
АХМЕТ УСМЕХАЕТСЯ.
БАЙТУРСЫНОВ:
Свободен?! Свободен… Свободен… Да кому нужно эта свобода внутри, о которой вы говорите?! Если бы я был свободен, разве я дал бы погибнуть моим детям?! Я бы смог их защитить! Я бы их спас! Я бы их спрятал от всех этих… Казахская земля огромна, и можно укрыться от злобы на долгие годы, можно найти укромное место. Я бы уберег их от страданий. Но здесь – что я могу здесь? Ничего. Лишь думать да горевать.
ПЕШКОВА:
Как же ранят ваши слова…
БАЙТУРСЫНОВ:
Простите.
ОН ПРОДОЛЖАЕТ МЯТЬ ПАПИРОСУ. ПЕШКОВА ВСТАЕТ И ДАЕТ ЕМУ ОГНЯ, ЧИРКНУВ СПИЧКОЙ. АХМЕТ КУРИТ, ОПУСТИВ ГОЛОВУ.
ПЕШКОВА:
То, что вы сейчас говорите – это и мои мысли тоже. И они приводят меня в невероятное отчаяние. Это отчаяние так сильно, что превращается в равнодушие, в окаменелость души. Но вот увидела я вас, вижу сейчас вас в вашем живом отчаянии, в вашем нежелании быть слепым и не видеть ужасного – и ушло мое равнодушие. Не я вас разбудила, а вы меня. Вы сказали о потомках…
БАЙТУРСЫНОВ:
Не принимайте близко к сердцу, это я сгоряча.
ПЕШКОВА:
Вы сказали о потомках. Мне кажется, даже если сейчас нас всего горстка, тех, кто мыслит и чувствует, тех, кто в отчаянии – вот это все живое мы оставим потомкам.
БАЙТУРСЫНОВ:
Оставим наше отчаяние?
ПЕШКОВА:
Да! Отчаяние! Я верю, наше с вами отчаяние будет сильно их ранить и будоражить.
БАЙТУРСЫНОВ:
Вы в это верите?
ПЕШКОВА:
Да. Сейчас – да.
БАЙТУРСЫНОВ:
А не останется ли им ложь о том, что было все хорошо и прекрасно? Что люди жили великой надеждой на лучшее будущее, и этим были счастливы? И кто тогда вспомнит о нас? И ведь действительно – в массе своей народ сейчас окрылен тем, что они построят для будущего. Вы видели коменданта – ведь он искренне верит, что делает благое дело для страны. Как и большинство. А мы?