ШаМаШ БраМиН
Гной
Рундист Рами под нижними клиньями двадцать седьмой грани намерился пустить бороду. Алекс раздраженно уронил пинцет и рассеянной рукой нащупал угломер. Рами капризничала. По шкале своенравия упала ниже «конченой», но до «сучки» еще не дотягивала. Пока.
– Если ты продолжишь в том же духе, – зашептал он по-русски, – я отправлю тебя …, – Алекс запнулся, подбирая справедливое наказание, – в бордель африканского дока.
Накопившаяся злость сделала последнее восклицание слишком громким. Коллеги оторвались от работы. Уставились непонимающими глазами на дерзнувшего размазать грязь по стерильной тишине ювелирной мастерской.
– Прошу прощения, – по-голландски пробурчал возмутитель.
Внимание к нему сразу сошло на нет. Каждый вернулся к своему делу. Шевеля одними губами, про себя, мастер обратился к норовистому алмазу:
– Не дуйся, крошка. Все хорошо.
Отвел лупу. Вытер со лба испарину. Разложил надфили. Снова вытер пот. Наконец зашептал:
– Прости, Рами. Я сам виноват.
Действительно. Вина за бороду на рундисте полностью на нем. Вернее на звонке этой ведьмы Манделиф.
Часом раньше, когда Алекс повернул на Дависстраат, в двух шагах от входа в мастерскую, задребезжал мобильник. Взглянул на экран и замер. Дыхание сперло, сердце, отдавая глухой болью, остановилось. Справочник контактов выдал пару цифр: два семь. Глупая и бесполезная конспирация. Определить номер и самого абонента не составит труда, минуту поковырявшись в умном телефоне. Но так спокойнее. Хотя бы потому, успокаивал себя Алекс, что никто из приятелей, случайно подглядев, не поймет, что немолодой, респектабельный ювелир общается с, пожалуй, самой «озорной» бандершей Амстердама.
Манделиф широко известная личность в узких кругах отчаянных, или отчаявшихся извращенцев. Не только нидерландских. Злая фея воплощает любой каприз, любое желание пресытившегося развратника с воспаленным воображением. От секса с прокаженной уроженкой Ганы, до вампирских оргий, окроплённых кровью младенцев. Этих двух цифр на экране Алекс с одинаковой силой ждал и боялся. Как единственной надежды. Как приговоренный своего последнего желания.
– Миллиончик сладеньких поцелуйчиков, зефирочек! – насмешливо произнес хриплый голос с грубым южным акцентом.
Алекс ясно представил пышную женщину бальзаковского возраста с черной как уголь кожей. На ней красное с блесками платье. Ткань плотно обтягивает обильные складки. В руках старомодный янтарный мундштук с ароматной сигариллой. Хотя … в цвете платья мужчина не уверен. Оно могло быть и голубым. Чтобы отогнать наваждение Алекс встряхнул головой.
– Алле, зефирочек! Ты тут?
Сводня делила мужчин на две категории: сладеньких зефирочков и долбучих ниггеров. Презирала всех одинаково. Зефирчиков попирала гадливой приторностью, «ниггеров» насмешливой холодностью. Как-то, дожидаясь свидания в доме Манделиф на Стамердикской набережной, Алекс стал свидетелем общения сутенёрши с одним из «долбучих ниггеров», важным очкариком с бледным как мел лицом. В обычной жизни он вполне мог оказаться чиновником в правительстве или, на крайний случай, банкиром.
– Чертов говномес, -шипела ведьма. – Чем ты его?
В щели между дверью и косяком Алекс видел лишь опрятного мужчину средних лет. Стоя перед зеркалом, тот неспеша зачесывал волосы. Бандерша, вероятно, стояла дальше у просторной кровати, вне поле зрения. Не отрываясь от зеркала, клиент ответил:
– Ершом для унитаза, – по лицу очкарика пробежала нервная улыбка. – Не люблю грязь.
Послышалось хныканье. Плаксивый голосок заговорил на незнакомом языке. Но мужской бас еще одного присутствующего перебил его.
– Надо зашивать. Лучше сделать это в больнице …
– Никаких больниц, – захрипела ведьма. – У тебя есть все необходимое. Долбучий ниггер, – от последних слов очкарик встрепенулся и принялся судорожно поправлять галстук.
– Я хорошо заплатил!
– Ты заплатил за одну ночь. А мальчишка неделю не то, что работать, срать не сможет!
Очкарик снял со спинки пиджак. Надел:
– Переведу на электронный кошелек. За одну ночь. По обычному тарифу, – снова ухмыльнулся. – Надеюсь сопляк усвоил урок гигиены.
– Жлоб ебливый! – без особой злобы прохрипела Манделиф. – Вали отсюда и не смей мне больше попадаться на глаза.
Перед тем как выйти, у самых дверей, респектабельный господин спросил:
– Ты не забыла о моей просьбе?
Женщина хмыкнула:
– Через две недели. Я позвоню.
– Только ни как в прошлый раз, – беспокоился клиент. – Последний звереныш не издал ни звука.
– Помню, помню, – голос Манделиф звучал холоднее обычного, – ты платишь за то, чтобы яички в мошонке лопались под писклявые крики.
Удовлетворенный ответом очкарик степенно вышел вон. Тем не менее, он не мог не слышать, как на прощание старая сводница снова назвала его долбучим ниггером.
По каким именно критериям чернокожая ведьма определяла клиентов в ту или другую группу Алекс не догадывался. Вернее, не хотел догадываться. То, что он делал с проститутками Манделиф казалось ужасным даже ему – развращенному и, пожалуй, душевнобольному. Но что же должен вытворять человек с себе подобным чтобы имморальная сводня обращалась «долбучий ниггер»? И, по сравнению с которым, Алекс со своей голубой лентой считался зефирочком. Узнать ответ казалось мрачным, даже неприятным.
– Говори, – сдавлено ответил в трубку ювелир.
Бегающий взгляд задержался на витраже здания напротив. В студии йоги шло занятие. Сквозь пелену влажного, осеннего воздуха Алекс разглядел ряды тел, замерших в странных позах на пестрых шеренгах пенковых ковриков.
– Уау, зефирочек, ты сегодня такой важный. Я думала ты будешь рад моему звонку, – чернокожая фея хихикнула.
– Я рад, – сухо, но правдиво ответил ювелир.
– Знаю, – шипение в динамике означало что Манделиф выпустила струйку табачного дыма. – Давненько ты ко мне не захаживал.
Алекс промолчал. Так и есть, больше двух месяцев в его теле бродил омерзительный гной. Мужчина чувствовал его давление в паховых органах. Жидкость зудила и давила. Выпустить эту гадость наружу не получалось. Просто – не получалось. Нет, нет, не потому что он …. Просто не получалось. Не получалось. Не получалось и все. Все чаще посещала дикая мысль выкинуть паховый гной при помощи скальпеля, надрезав «обрубок» как спекшийся, набухший фурункул.
– Ало? Ты со мной, зефирочек?
– Да, – способность говорить наконец вернулась.
– Тебе у меня не нравится? – сутенёрша пыталась вложить в эти игривые слова интонацию беспокойства, но у нее не получилось.
Что он мог ответить на этот вопрос? Что история его жизни спиралевидна. Что, казалось, найденное решение всего лишь отсрочка? Что проклятие каждый раз возвращается и, как кровожадный жрец, требует новые, все более страшные жертвы? Что голубая лента уже не помогает?
– Нет … , – начал он оправдываться, но никакие слова не смогли бы верно объяснить и обосновать его состояние. – Я … я не знаю.
– Я тебя понимаю, зефирочек, – на этот раз слова сводни прозвучали искренно. – Я кое-что тебе обещала.
Пауза. Приглушенный свист выдоха табачного дыма.
– И у меня это есть.
Снова молчание. Алекс понимал, по телефону черная фея ничего объяснять не станет. Да и ни к чему это. Он конечно же придет в ее дом на Стамердикской набережной, как мышь идет на зов удава.
– До встречи, – наконец выдавил из себя мужчина.
– Сегодня, – прохрипела Манделиф. Прозвучало это одновременно как вопрос, утверждение и приказ.
Алекс опустил трубку. Послушники йоги в витраже сменили позы. Слова бандерши разворошили и без того взрывоопасное напряжение в паху. На секунду показалось что «обрубок» сможет даже выпрямиться в настоящий стояк. Одна только мысль об эрекции разозлила его. Нервно приложил электронный пропуск к замку и стремительно распахнул дверь мастерской.
«Вялый лоскуток! – злость накипала. – Сука ты Лиля!» Он повесил плащ на плечики, поправил галстук и прошел к своему рабочему месту. Воспоминания о супружестве – боль в лопатке.
– Поверь мне, Алёшенька, – предупреждала мать, – поздний брак обречен на крах. И это не мой каприз. Вы оба уже взрослые люди, с сформировавшимися характерами и устоявшимися привычками. Элементарно, вы не уживетесь вместе.
И мама, как всегда, оказалась права. Если не женился до сорока, то и не надо пытаться. Долгих восемь лет упреков, скандалов и унижений. А развод просто катастрофа. Чтобы оправится он и отправился в ту, как позже оказалось, кармическую поездку. Internationale Mineralenbeurs стала отличным поводом покинуть опостылевший Питер с погрязшим браком и стервой женой.
Выставка алмазчиков не похоже ни на одну другую. Ювелиры народ своеобразный. Хотя бы из-за того, что профессиональная педантичность и сосредоточенность развивает хронический комплекс дефицита общения. И когда, наконец, одинаковые по духу молчуны собираются вместе, якшанье переходит многие известные рамки. На третий день, за вечерним коктейлем, Дювалье, оценщик «камушков» из ЮАР, предложил прогуляться по главному кварталу Амстердама.
– Если вы ищите чего-нибудь действительно такого, – флегматично заговорил Йенсен, коллега из Датского Jewelirahuse, – рекомендую пуф госпожи Манделиф. Три минуты общения с этой уникальной дамой, и мир для вас зальется иным спектром огранки. Фру Манделиф видит, так сказать … ммм, похоть, через рентгеновские лучи.
– Она симпатичная? – всполошился Белт, самый молодой в их компании, мастер из Антверпена.
– О, нет, что вы, – хмыкнул Йенсен. – Фру Манделиф не оказывает услуги в том понимании, в котором вы подразумеваете. Эта необычная женщина обладает выдающемся талантом улавливать самые сокровенные фантазии, о которых, зачастую, гость пуфа и не подозревает.
Так Алекс впервые оказался в доме на Стамердикской набережной.
– Ты задроченный маменькин сынок, – прохрипела черная фея, буравя нового клиента не моргающим взглядом.
Алекс объяснил проницательность бандерши просто. Зная, что прибывшая компания из ювелиров, многоопытная сводница догадалась или разглядела в нем признаки национальности. Не секрет, еврейские сыновья с особой любовью и трепетом относятся к своим матерям. Но следующая фраза убедила его в правоте Йенсена – женщина обладала неким даром.
– До сорока жил со стервой матерью. Даже дрочил с ее разрешения. Потом, как фамильная безделушка, перешел по наследству к другой стерве. Только мозг тебе ебала. Так? Ушел от нее? Или все еще пытаешься себя обмануть?
Ответа негритянка и не ждала. Хрипло захохотала и продолжила:
– Знаю, знаю! Не мое дело, – она взяла его под локоть и повела по тускло освещённому коридору. – Идем, я знаю, что тебе предложить.
В небольшой комнате, обитой узорчатыми бело зелеными обоями, их ожидала девушка. Одетая в обычную хлопчатобумажную блузку белого цвета и синие джинсы, она сидела на краю огромной кровати. Совсем не похожа на развратницу, торгующей свои телом. В представлении Алекса проститутки так не выглядят. Обычная студентка. Хотя может быть так оно и есть. Одно другого не исключает. Подработки могут быть разными.
Манделиф шепнула что-то девушке и удалилась. Та сняла круглые очки, положила их на прикроватную тумбочку. Развязала голубую ленту на затылке. Встряхнула головой, распустив белокурое каре.
– Фру сказала у тебя не всегда получается, – сказала она обыденным тоном, каким обычно говорят о погоде.
Алекс вздрогнул. О чем он думал? Похотливый самец. Бесстыжий развратник. Зачем он сюда пришел? Ведь заниматься этим можно лишь для продолжения рода – так мать говорила. «Дети рождаются из грязи в грязь, – повторяла она. – И ты, Лёшенька, не должен лишний раз мараться» Как именно «мараться» Алекс понимал. Гной из паха, в том возрасте он научился выпускать себе сам. Как и все, при помощи руки. И да, это и было грязно. Мать предупредила, если на простынях продолжат появятся пятна, она отведет его к моэлю, и дедушка Семен дорежет то, что не вырезал Лёшеньке в младенчестве. Угрозы хватило на несколько лет. Пока однажды полный гноя «обрубок» снова полез в кулак. Игральные карты с «грязными» картинками. Стоило сделать это однажды и его было не остановить. Очередной раз, кажется седьмой за вечер, Лёша заперся в уборной. Держа в одной руке две одолженные карты, второй принялся тешить «обрубок». Вдруг щеколда со звоном отлетела, дверь распахнулась. В туалет влетела разъярённая мать. Стыд почти сразу сменился резкой болью. Она била его ладонями по лицу, голове, спине, выкрикивая что-то о совести, грязи, грехе и еще о чем-то. Алекс не слышал. Ему было больно и стыдно.
Порочный гной проситься наружу не перестал. И каждый раз, выстреливая его, Алексею становилось больно и стыдно. Стыдно и больно. Это плата за похоть.
Брак со стервой Лилей ничего не изменил. Вернее, изменил, но не в лучшую сторону. Сучка и слышать не хотела о том, что «мараться» дозволительно только для продолжения рода. Она требовала и требовала. Теребила «обрубок», водила им по разным частям тела, вынуждая Алекса каждый раз, терпеть стыд и боль. После смерти матери, к стыду и боли добавилось свербящее чувство вины. Но Лиле по-прежнему было все равно. Она требовала. И, все чаще и чаще в супружеской спальне звучало словосочетание «вялый лоскуток»
Но откуда это известно амстердамской проститутке? Она ведь даже не видела его вялый «обрубок».
– Еще фру сказала, – продолжила девушка, – тебе поможет это.
Она протянула ему голубую атласную ленту, еще минуту назад служившей ей, обвязкой для волос.
– Придуши меня, – предложила она. – Фру сказала ты должен почувствовать себя главным.
Алекс оторопел. Не понимал, что происходит. Зачем ему ее душить? Но сидящая девушка, ее вытянутая рука, кроткий взгляд, покорность и … и безропотное согласие на все ради секса с ним, насаждали ему ответ прямо в изуродованное подсознание.
– Это нужно не только тебе, – умоляюще прошептала девушка. – Это нужно мне. Фру просила так сказать.
Последнюю фразу Алекс не расслышал. Он набросился на девушку. Понимание того что, шлюха полностью в его власти, что от его прихоти зависит ее жизнь, что он полностью контролирует ее, превратил Алекса в животное, в перевозбужденного, и от этого разъяренного быка. Боль и стыд, преследовавшие его в моменты страсти, заткнулись и забились в самом дальний уголок мозга. Страсть кипела, билась и, не встречая сопротивления, бурлила как вулканический гейзер. Злосчастный гной, запертый в гениталиях, вырвался наружу, именно в тот момент, когда из обрамленного голубой лентой горла девушки послышался сдавленный хрип.
