Диана Сеттерфилд
Тринадцатая сказка
Посвящается
Айви Доре и Фреду Гарольду Моррисам
Корине Этель и Амбросу Чарльзу Сеттерфилдам
С благодарностью Джо Энсону, Гайе Бэнкс, Мартину Бедфорду, Эмили Бестлер, Пауле Кэтли, Россу и Колину Кэтли, Джиму Крейсу, Пенни Долан, Марианне Дауни, Мэнди Франклин, Анне и Натану Франклинам, Вивьен Грин, Дугласу Герру, Дженни Джейкобс, Каролине ле Марешаль, Полине и Джеффри Сеттерфилдам, Кристине Шинглер, Дженет и Биллу Уиттеллам, Джону Уилксу и Джейн Вуд.
Особо хочется поблагодарить Оуэна Стейли за его дружескую поддержку с самого начала работы над этой книгой, а также Питера Уиттелла, которому «Тринадцатая сказка» обязана своим названием и многим другим.
Все дети мифологизируют свое появление на свет. Так уж мы устроены. Хотите лучше понять человека, увидеть его истинную сущность? Попросите его рассказать о собственном рождении. То, что вы услышите в ответ, не будет правдой; это будет фантастическая история. Но именно из таких историй мы узнаем самое главное.
Вида Винтер. Сказки о переменах и потерях
© В. Дорогокупля, перевод, 2007
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013 Издательство АЗБУКА®
Diane Setterfield. The Thirteenth Tale
Copyright © Diane Setterfi eld, 2006
This edition published by arrangement with Sheil Land Associates and Synopsis Literary Agency
«Тринадцатая сказка» открыла для широкой публики жанр «неоготики», заставила говорить о возвращении золотого века британского романа, овеянного именами сестер Бронте и Дафны Дю Морье. Кажется, что именно такую, полную тайн и загадок литературу люди и хотят читать в наше время. Многие книги, взлетающие на первые места в списках бестселлеров, быстро теряют свои позиции, но этому роману обеспечен долгий читательский успех.
Publishers Weekly
«Тринадцатая сказка» напоминает классические образцы английского романа. В ней есть трагедия и большая любовь, призраки прошлого и загадки настоящего, таинственные исчезновения и темные ночи, гроза, молнии и смертельная опасность. По мере того как героиня запутывается в одной истории, читатель попадает в капкан другой…
Book Review
«Тринадцатая сказка» потрясающий дебют и вместе с тем волшебный ключик к тем причинам, которые объясняют, почему мы вообще читаем.
Partners & Crime Inc.
Блестяще! Я давно не получала такого удовольствия от чтения дебютного романа.
Кейт Мосс
Раскрыв эту книгу, даже самый искушенный и скептически настроенный критик превращается в юного наивного читателя, позабывшего про окружающий мир.
Le Figaro Littéraire
Завязка
Письмо
Был ноябрь. День только начал клониться к вечеру, но, когда я добралась до поворота в переулок, в небе уже сгущалась тьма. Отец закончил с сегодняшними делами, опустил жалюзи и погасил свет в магазине, но – зная, что я появлюсь поздно, – оставил гореть лампочку в прихожей. Из смотрового окошка в двери свет падал на мокрый асфальт белесым прямоугольным пятном альбомного формата. Наступив на это пятно, я вставила ключ в замочную скважину и в тот же миг увидела сквозь стекло еще один белый прямоугольник – письмо, лежавшее на пятой снизу ступеньке лестницы, где я не могла бы миновать его, не заметив.
Войдя, я заперла дверь и, как обычно, поместила ключ на книжную полку за томом Бейли «Геометрия для знатоков». Бедняга Бейли. За тридцать лет ни один знаток не соблазнился его толстым трудом в переплете мышиного цвета. Порой я задумываюсь о том, как он должен чувствовать себя в роли хранителя ключей от лавки букиниста. Вряд ли ему мыслилась такая судьба шедевра, созданию которого он посвятил два десятилетия своей жизни.
Письмо. Адресовано мне. Это уже нечто из ряда вон. Плотный конверт с несмятыми углами и объемистым на ощупь содержимым был надписан почерком, который наверняка доставил пару неприятных минут разбиравшему адрес почтальону. Хотя графика была старомодной, с вычурными заглавными буквами и завитушками, я в первую минуту подумала, что это писал ребенок. Слова казались старательно выведенными неумелой рукой, нажим был неравномерен – местами линия почти исчезала, а местами перо глубоко вдавилось в бумагу. Все буквы моего имени были написаны раздельно – М А Р Г А Р Е Т Л И, – что указывало на затруднение, с которым автор одолевал непривычные для него слова. Однако у меня не было знакомых детей, и посему я пришла к мысли об отправителе-инвалиде.
Ощущение, возникшее в этой связи, было не из приятных. Выходило так, что вчера или, может, позавчера, когда я спокойно занималась обыденными делами, неизвестный мне человек – некто – прилагал известные усилия к тому, чтобы пометить этот конверт моим именем. Кем мог быть этот некто, думавший обо мне в тот момент, когда я даже не подозревала о его существовании?
Не снимая пальто и шляпки, я уселась прямо на лестнице, чтобы прочесть письмо. (Я никогда не приступаю к чтению, не заняв перед тем надежную позицию. Эту привычку я завела с семилетнего возраста, после того как однажды, сидя на каменной ограде и читая «Детей вод»[1], слишком увлеклась картинами подводного мира и бессознательно расслабила мышцы, но вместо свободного парения в текучей стихии, которое так живо мне представлялось, совершила свободное падение вниз головой и получила нокаут от удара о землю. В память об этом у меня на лбу остался шрам, обычно прикрываемый челкой. Чтение – дело небезопасное.)
Я вскрыла конверт и извлекла оттуда с полдюжины листков, испещренных все тем же крупным неуклюжим почерком. К счастью, по роду своих занятий я имею большой опыт чтения неразборчивых рукописей. Это не так сложно, как может показаться; нужны лишь терпение и практика. Главное тут – правильно использовать свое внутреннее зрение. Расшифровывая рукописи, пострадавшие от влаги, огня, солнечного света или же просто состаренные временем, следует уделять внимание не только собственно тексту, но и сопутствующим деталям: скорости движения пера и его нажиму, заминкам на том или ином слове, долгим паузам между фразами и т. п. Прежде всего вы должны расслабиться и ни о чем не думать, пока вас не застигнет подобие сна наяву, в котором вы почувствуете себя бегущим по пергаменту пером и одновременно этим самым пергаментом, на чьей поверхности один за другим возникают свежие чернильные знаки. После этого можно приступать к чтению. Ощущая и понимая автора, его мысли, тревоги и желания, вы прочтете текст с такой легкостью, как если бы сами со свечкой в руке заглядывали через плечо пишущему.
При правильном подходе к делу расшифровка данного послания не представляла особых трудностей. Оно начиналось отрывистым обращением «Мисс Ли». Далее каракули и завитушки стали быстро складываться в буквы, а те – в слова и фразы. Вот что я прочла:
Когда-то давно я дала интервью для «Банбери геральд». В ближайшие дни собираюсь отыскать его в своем архиве. Странного типа они мне прислали в тот раз. Мальчишка. Ростом со взрослого мужчину, но нежный и пухлый, как младенец. Он явно чувствовал себя неловко в мешковатом коричневом костюме, более уместном на человеке гораздо старше его. Покрой, воротник, материя – все не годилось. Это был костюм из разряда вещей на вырост, какие мать покупает сыну, по окончании школы вступающему во взрослую жизнь. Однако мальчишки не перестают быть мальчишками, едва избавившись от школьной формы.
Держался он очень напряженно. Я сразу это отметила, подумав: «Что ему от меня нужно?»
Я ничего не имею против правдолюбцев, хотя собеседники из них хуже некуда, особенно когда они пускаются в столь милые их сердцу рассуждения об истине и лжи. Мне претит подобная болтовня, но если эти люди оставляют меня в покое, я их тоже не трогаю.
По-настоящему меня раздражают не правдолюбцы, а правда как таковая. Почему иные с ней так носятся? Разве кто-нибудь находил в ней поддержку и утешение, какие дарует нам вымысел? Поможет ли вам правда в полночный час, в темноте, когда ветер голодным зверем завывает в дымоходе, молнии играют тенями на стенах вашей спальни, а длинные ногти дождя выбивают дробь на оконном стекле? Нет. Когда холод и страх делают из вас застывшую в постели мумию, не надейтесь, что лишенная крови и плоти правда поспешит к вам на помощь. Что вам нужно в такой момент, так это утешительный вымысел. Милая, славная, старая добрая ложь.
Некоторые писатели не любят давать интервью. «Вечно одни и те же вопросы», – жалуются они. А что они, собственно, ожидают услышать? Репортеры – это наемные работяги, у которых дело поставлено на поток, тогда как писатель производит штучный продукт. Но если они задают нам одни и те же вопросы, это еще не значит, что мы обязаны повторяться с ответами. Я говорю о вымысле – в конце концов, это и есть наш хлеб насущный. В год я даю десятки интервью, а за всю жизнь их у меня набралось несколько сотен. Я считаю, что талант не должен отгораживаться от мира, загоняя себя в тепличные условия. Во всяком случае, мой талант не настолько нежная вещь, чтобы вянуть и съеживаться от прикосновения грязных пальцев бульварных писак.
В прежние времена меня не раз пытались поймать в ловушку. Раскопавшие малую толику правды журналисты являлись ко мне с намерением выложить этот козырь в удобный момент и, застав меня врасплох, узнать еще что-нибудь из той же серии. Приходилось все время быть начеку, чтобы сбивать их со следа. Обычно я пускала в ход свежую приманку и осторожно уводила их в сторону от изначальной цели – вожделенной правды – к очередной придуманной истории. В их глазах понемногу разгорался азартный огонь, и, увлеченные вымыслом, они ослабляли хватку, позволяя настоящей добыче, той самой толике правды, выскользнуть из жадных репортерских рук и благополучно кануть в небытие. Этот прием срабатывал безотказно. Хорошая сказка всегда берет верх над жалкими огрызками правды.
Позднее, когда я стала по-настоящему знаменитой, «интервью с Видой Винтер» превратилось для журналистов в своего рода обряд посвящения. Они уже примерно знали, чего следует ожидать, и были бы разочарованы, уйдя от меня без новой истории. Начиная интервью с пробежки по стандартным вопросам (Откуда вы черпаете вдохновение? Ваши персонажи основаны на реальных людях? Что есть в главной героине от вас самой?), они вполне удовлетворялись краткими ответами – чем короче, тем лучше (Из собственной головы. Нет. Ничего.) и переходили к тому, ради чего они здесь появились. На их лицах возникало мечтательное, предвкушающее выражение, как у маленьких детей в ожидании сказки на сон грядущий. «Расскажите что-нибудь о себе, мисс Винтер», – просили они.
И я рассказывала. Короткие незамысловатые истории, не бог весть что. Две-три переплетенных сюжетных линии, тут запоминающийся лейтмотивчик, там несколько броских деталей. Всякая всячина из моей мусорной корзины, где подобного добра в избытке. Забракованные фрагменты романов и новелл, отвергнутые сюжетные ходы, мертворожденные персонажи, образные описания, которым не нашлось места в книгах, и прочая шелуха, отсеянная при редактировании. Достаточно взять несколько таких лоскутов, наскоро их сшить, подровнять края – и готово. Еще одна свеженькая биография.
Они уходили счастливыми и довольными, сжимая в руках свои блокноты, как детишки сжимают кулек со сластями по завершении праздничного вечера. Потом они будут рассказывать своим внукам: «Однажды я встречался с самой Видой Винтер, и она поведала мне удивительную историю…»
Но вернемся к мальчишке из «Банбери геральд». Он с ходу попросил: «Мисс Винтер, скажите мне правду». Каково? Я вынуждала людей идти на самые невероятные ухищрения в надежде вытянуть из меня хоть одно слово правды (таких ловкачей я чую за милю), но тут… Это было просто смешно. На что он рассчитывал?
Кстати, хороший вопрос. На что он мог рассчитывать? Испытующий, напряженно-внимательный взгляд. Ему было нужно нечто особенное, и я это поняла. Глаза его лихорадочно блестели, на лбу выступили капельки пота. Возможно, он был болен. «Скажите мне правду», – попросил он.
У меня возникло странное чувство: как будто возвращается к жизни давнее прошлое. Где-то в глубине водоворотом закружились воспоминания, создавая приливную волну, которая прокатилась вверх по жилам и обернулась холодной зыбью, стучащей в мои виски. Жутковатое ощущение. «Скажите мне правду».
Я обдумала его просьбу. Я рассмотрела ее с разных сторон и взвесила возможные последствия. Он выбил меня из колеи, этот мальчишка с бледным лицом и горящими глазами.
«Хорошо», – сказала я.
Он покинул меня спустя час. Рассеянно промычал слова прощания и, уходя, ни разу не оглянулся.
Я не сказала ему правду. Как можно? Я угостила его очередной историей. Тощей, жалкой, малокровной сказкой без ярких деталей и изящных поворотов: выцветшие лоскуты, сметанные на живую нитку, с бахромой по неровным краям. Одной из тех историй, что так похожи на реальную жизнь. Точнее, на то, что представляется людям реальной жизнью, а это совсем не одно и то же. Человеку моего склада, наделенному живой фантазией, нелегко сочинять истории вроде этой.
Я следила за ним из окна. Он удалялся шаркающей походкой, ссутулившись и опустив голову; казалось, каждый шаг давался ему с трудом. Вся его энергия и живость, весь изначальный порыв сошли на нет. Я убила в нем это. Впрочем, я не намерена брать на себя всю вину. Он должен был знать, с кем имеет дело, и не принимать рассказанное на веру.
Больше я его никогда не видела.
То самое чувство – глубинное волнение, зыбью восходящее к вискам, – оставалось со мной еще долгое время. Оно то затихало, то вновь усиливалось при одном лишь воспоминании о словах мальчишки-репортера. «Скажите мне правду». – «Нет», – повторяла я снова и снова. Нет. Однако чувство не исчезало. Оно не давало мне покоя. Более того, оно стало для меня реальной угрозой. И тогда я пошла на сделку. «Не сейчас». Оно насторожилось, поколебалось, но в конце концов утихло. Утихло настолько, что я через какое-то время напрочь о нем забыла.
Как давно это было? Тридцать лет назад? Сорок? Может, и больше. Время проходит быстрее, чем мы успеваем это заметить.
А на днях мне вдруг вспомнился тот мальчишка. «Скажите мне правду». Затем возвратилось и странное чувство. Нечто растет внутри меня, стремительно делясь и множась. Я чувствую его физически – где-то в районе желудка, твердое и круглое, размером с грейпфрут. Оно высасывает воздух из моих легких и разъедает мой костный мозг. Долгое пребывание в спячке сильно его изменило. Теперь я имею дело с агрессивным существом, не поддающимся убеждению, не склонным к переговорам и дискуссиям, упрямо настаивающим на своем праве. Оно не признает слова «нет». «Скажи правду», – требует оно вслед за мальчишкой, глядя в его удаляющуюся спину. Потом оно оборачивается ко мне и железной хваткой сдавливает, скручивает мои внутренности. «Не забывай, мы заключили сделку».
Это время настало.
Жду вас в понедельник. Я вышлю за вами машину к поезду, прибывающему в Харрогейт в половине пятого.
Вида Винтер
Сколько времени просидела я на ступеньках после того, как дочитала письмо? Не имею понятия. Я как будто подпала под чары. Магия слов, без сомнения, существует. А если ими манипулирует человек умелый и знающий, эти слова запросто могут взять вас в плен. Они опутают вас, как шелковистая паутина, а когда вы превратитесь в беспомощный кокон, пронзят вам кожу, проникнут в кровь, овладеют вашими мыслями. Их магическое действие продолжится уже внутри вас. Когда я наконец пришла в себя, мне оставалось только догадываться о процессах, минутами ранее происходивших в темных глубинах моего сознания. Так что же сотворило со мной это письмо?
О Виде Винтер мне было известно очень немногое, если отбросить все громкие титулы, которыми, не скупясь, награждала ее пресса: любимый автор английских читателей, современный Диккенс, величайший живой классик и так далее в том же духе. Я, конечно, знала о ее мировой популярности, и все же статистические выкладки, когда я до них добралась, произвели на меня ошеломляющее впечатление. За пятьдесят шесть лет она выпустила пятьдесят шесть книг, которые были переведены на сорок девять языков; сводные отчеты английских публичных библиотек двадцать семь раз называли мисс Винтер самым читаемым автором года; по ее романам было снято девятнадцать художественных фильмов. В этой связи оживленно дискутировался вопрос: превзошла ли она Библию по общему количеству проданных экземпляров или пока еще не превзошла? Трудность заключалась даже не столько в определении совокупных тиражей мисс Винтер (постоянно меняющиеся многомиллионные числа), сколько в получении надежных данных по Библии: при всем возможном пиетете к Слову Божьему, статистика его продаж не заслуживала никакого доверия. В этом списке меня особо заинтересовало одно число, а именно двадцать два – столько раз предпринимались попытки написать полноценную биографическую книгу о мисс Винтер, но все усилия правдоискателей разбивались о недостаток информации, категорическое нежелание писательницы сотрудничать с биографами, а то и угрозы судебных преследований с ее стороны. Обо всем этом я узнала впервые. В сущности, единственным статистическим показателем, известным мне априори, было число книг Виды Винтер, прочитанных лично мною, Маргарет Ли. Число это равнялось нулю.
Я вздрогнула, зевнула и потянулась, по-прежнему сидя на лестничной ступеньке. Возвращаясь к реальности, я обнаружила, что за период забытья мои мысли перестроились на новый лад – из груды бессвязных обрывков и обломков, каковую представляли собой мои воспоминания, на передний план неожиданно выдвинулись два эпизода.
Первой шла сценка с участием моего отца. Действие происходит у нас в магазине. Мы распаковываем коробку с книгами, приобретенными на распродаже частной библиотеки, и среди прочего находим в ней несколько романов Виды Винтер. Однако наше заведение не торгует современной литературой. «После обеда отнесу их в благотворительное общество», – говорю я и откладываю книги на край прилавка. Но еще до обеденного перерыва три книги из четырех покидают магазин. Проданы. Одна священнику, вторая картографу, а третья специалисту по военной истории. Лица наших клиентов – бледно-отрешенные, с мерцающим внутри огоньком, лица завзятых библиофилов – внезапно оживляются при виде ярких обложек бестселлеров Виды Винтер. Во второй половине дня мы завершаем разбор книг, вносим их в каталог и расставляем на полках, а потом за отсутствием посетителей предаемся обычному в таких случаях занятию: садимся и читаем. Поздняя осень, льет дождь, окна запотели. В глубине помещения тихо шипит газовый обогреватель; мы слышим звук, его не слушая, мы рядом и в то же время далеко друг от друга, погруженные каждый в свою книгу.
«Заварить чай?» – спрашиваю я наконец, отрываясь от чтения.
Нет ответа.
Тем не менее я завариваю чай и ставлю чашку на его стол.
Проходит час. Его нетронутый чай давно остыл. Я завариваю новый и приношу отцу дымящуюся чашку. Он никак не реагирует на мои действия.
Тогда я осторожно приподнимаю книгу, в которую он уставился, чтобы взглянуть на обложку. Это четвертый, и последний оставшийся у нас роман Виды Винтер. Я возвращаю книгу в прежнее положение и заглядываю ему в лицо. Он меня не слышит. Он меня не видит. Он сейчас в другом мире, и я для него не более чем бесплотная тень.
Таким был первый эпизод.
Второй представлял собой зрительный образ. Женское лицо с поворотом в три четверти, словно вырезанное из массивных пластов света и тени, нависает над толпой маленьких и ничтожных в сравнении с ним людишек. Это всего лишь многократно увеличенный фотопортрет на рекламном щите над платформой вокзала, но мой внутренний взор угадывает в этом образе бесстрастное величие давно забытых цариц и языческих богинь, воплощенное в камне мастерами какой-то древней цивилизации. Созерцая гордый изгиб бровей, плавно очерченные высокие скулы, безупречные линии и пропорции носа, невольно удивляешься тому, что случайные вариации человеческой породы способны произвести на свет такое сверхъестественное совершенство. Если подобный череп будет найден археологами далекого будущего, они могут расценить его как артефакт, созданный не тупым резцом матери-природы, а искусной рукой неведомого гениального художника. Кожа ее лица излучает мягкий алебастровый свет; она кажется еще белее по контрасту с изящными завитками медно-красных волос, причудливо ниспадающих на виски и на крепкую стройную шею.
Поразительную эту красоту, как будто одной ее мало, эффектно дополняют глаза. Вероятно, подсвеченные стараниями фотографа до нечеловечески зеленого блеска – зелени церковных витражей, леденцов или изумрудов, – они смотрят поверх толпы отрешенным, абсолютно ничего не выражающим взглядом.
Не знаю, какие чувства вызывала эта картина у других людей, находившихся на вокзале; многие из них читали книги мисс Винтер, и это наверняка сказалось на их восприятии. Что касается меня, то я невольно вспомнила выражение «глаза – это врата души» и, вглядываясь в зеленые, холодные, невидящие глаза на портрете, подумала, что у изображенной здесь женщины никакой души быть не может.
Вот и вся информация о Виде Винтер, которой я располагала ко времени получения письма. Не слишком много. Впрочем, если подумать, вряд ли другие люди знали о ней больше. Ибо, хотя ее имя, ее лицо и ее книги были известны всем, по-настоящему Виду Винтер не знал никто. Знаменитая своими тайнами не менее, чем своим творчеством, она представляла собой идеальную загадку.
И вот теперь, если верить письму, Вида Винтер решила наконец поведать правду о себе. Одна эта новость уже могла стать сенсацией, но еще более удивительным являлся тот факт, что поделиться своими откровениями мисс Винтер захотела со мной.
