Сергей Зверев
Опасный попутчик
Женщина она была видная и ухоженная, хорошо одетая, что в гиблых местах вдоль реки Яузы высвечивало ее будто прожектором – как яркого африканского попугая на фоне блеклых сизых голубей. Поэтому она вечно притягивала взоры и толкала особей мужского пола на различные экспрессивные поступки. Тянула она как магнит всяких субъектов типа «Ромео», несмотря на разницу в возрасте – ей было далеко за тридцать. Формально она была женой Конторщика и бухгалтером артели. Что не мешало ей вилять хвостом, создавать вокруг себя ажиотаж и оставлять поклонников с носом… А может, и не всегда оставлять. В общем, дамочка еще та бомба замедленного действия. И привлекает лишнее внимание к артели. Хотя есть и такой способ маскировки – создавать вокруг себя ажиотаж по мелочам, чтобы никто не замечал главное. А главное тут то, что артель «Революционный ткач» есть не что иное, как прикрытие для подпольной организации.
Вообще артели – это не только ячейка народного хозяйства, но и отличная завеса для всяких темных и тайных делишек. В бытность мою внедренцем на Украине именно артель являлась базой союзного ОГПУ и отлично себя показала.
– Песенки, коньячок. «На дело не мы. На работу – не мы. А гулять да плясать – против нас не сыскать», – процитировал я пословицу. – Что-то расслабились вы, соратники.
– Это чтобы сподручнее было напрягаться, когда придет час, – брякнул Конторщик.
– Уже пришел… Проверил я на досуге запас. Взрывчатка на месте, ничего с ней не сделалось. И всякая техническая мелочь к ней… Вы рады, Артем Авенирович? – обернулся я к Саперу.
Тот, обычно мрачный и неразговорчивый, тут же просветлел лицом и издал удовлетворенное кряканье.
Весь смысл его жизни был в том, чтобы что-то взрывать. Проклятые большевики надолго лишили его этого удовольствия. Но теперь вновь появилась возможность отдаться любимому делу.
– Порадовали, Александр Николаевич, – пробормотал он. – Ох, порадовали…
Он уже грезил наяву о своем Большом Взрыве. Взрыве его мечты…
Глава 7
«Все, конец! Конец всему! Сейчас меня возьмут! Позор! Может, лучше самому! Ствол к виску – и все!» – метались мысли в голове Мирослава, как вспугнутые на скалистом «птичьем базаре» птицы, напрочь выбивая здравомыслие и толкая на крайности.
Прижавшись к парапету моста, он глядел в темную воду, все еще не покрывшуюся до конца льдом. Может, лучше броситься в пучину, пока не скрутили? Он знал, что не выплывет – и пальто зимнее тяжелое, и вода ледяная, и плавает не слишком хорошо.
Пальцы до боли сжали рукоять револьвера. Мирослав Ефимов затравленно оглянулся на приближающихся преследователей. Надо решаться. Открыть огонь по ним? Утопиться? Застрелиться? Или так и стоять, как корова на бойне, ожидая своей участи?
Ждать участи? Хуже нет ничего. Его всегда притягивало движение, а не анемия. Что может быть красивее, чем сгореть ярко, в пламени борьбы?.. Борьба – лишь она делает человека человеком. Кто не борется – те и не живут. Так говорил его кумир товарищ Апанасьев. И сам сгорел, как свеча.
С детства Мирослав ненавидел обыденность и обыденных людей. Он сбежал из крестьянского зажиточного дома в Запорожье, потому что его магнитом притягивал наполненный страстями и азартом большой мир. Его тянул водоворот событий, которые потомки назовут историей. С головой окунаясь в него, он добровольно вступил в ряды РККА, а потом и в войска ОГПУ, за что был проклят родней. Но ему всегда казалось, что этого мало. Душа жаждала чего-то более возвышенного. Она стремилась к подвигу.
С этой пламенной жаждой пошел он по комсомольской линии. Внушая что-то людям, он и сам горел этой своей неистовостью. Он был создан для того, чтобы поднимать массы на подвиги и свершения.
Больше всего ценил эти его таланты товарищ Апанасьев, пребывавший на комиссарской должности в полку войск ОГПУ. И он начал приближать к себе пылкого и романтичного паренька. Принялся аккуратно работать с ним. Стал сперва ненавязчиво, поверхностно, потом все глубже объяснять ему всю суть исторического момента.
Именно он открыл Мирославу глаза на весь ужас творящегося вокруг. Объяснил, логично и исчерпывающе, что товарищ Сталин проводит убийственную политику для мирового коммунистического движения. Бессмысленно воюет с собственным народом, тратя все силы на бесполезные коллективизацию и индустриализацию. И это вместо того, чтобы воевать с мировой буржуазией и сжечь этот самый народ в благородном племени мировой революции. Давно забыты заветы Ленина и Маркса, строится не коммунизм, а советская бюрократия, ничем не лучше царской и какой-нибудь буржуазной. Те же фискальные органы, тот же надзор и контроль, те же самые призывы больше работать и терпеть, только теперь уже не ради блага зажравшегося буржуя, а для мифического советского государства.
Потом были подавления крестьянских восстаний в бескрайних казахских степях и в седых горах Северного Кавказа. Мирослав стрелял в кого-то, не зная, попадал ли. И опять ему задавали неприятные вопросы знающие товарищи: «А чем мы сейчас лучше царских сатрапов? Почему не даем национальным меньшинствам свободу, а несем закабаление?»
Однажды Мирослав отпустил в горах предводителя восставших Абдуллу Каримова. Тот бежал от преследования и вышел как раз на сидящего в засаде бойца. Абрек поднял послушно руки, понимая, что не успеет ничего сделать – пуля прилетит раньше. Сделал жалкую попытку уговорить своего врага:
– Отпусти! Я за свой народ! Ты за свой народ! Что нам делить?
Мирослав подумал. Вспомнились внушения и разъяснения товарища Апанасьева. И возник неудержимый порыв в мятущейся душе: «Довольно разговоров! Пришла пора поступков!» И на этот поступок он сейчас решился.
– Иди, – кивнул он абреку.
Абдулла и пошел, едва передвигая ноги, все ожидая выстрела в спину. Но его не последовало.
А товарищ Апанасьев тогда Мирослава похвалил:
– Молодец. Знаешь, когда стрелять, а когда не стрелять.
– Врагов мировой революции я готов стрелять всегда, – уверенно и твердо произнес Мирослав. – В любых количествах.
– Похвально, – ласково улыбнулся Апанасьев. – Тогда в кругу единомышленников будешь называться Сансоном. Знаешь, кто это?
– Шарль Анри Сансон, – как на уроке оттарабанил Мирослав. – Королевский палач, который казнил потом и своего короля Людовика, стал главным палачом Французской революции.
– Вот именно. Тем и вписал себя в историю. А нам пришла пора начать казнить кое-кого из своих королей.
Да, товарищ Апанасьев не раз говорил, что рано или поздно на террор Сталина придется ответить еще более жестоким и масштабным террором Истинной Революции. И очень часто ссылался на товарища Троцкого и его приспешников. Ежу понятно, что если бы правил не Сталин, а Троцкий, то не было бы этих крестьянских, национальных бунтов и их подавлений. И уже разгорелся бы пожар мировой революции, а угнетенный пролетариат взял бы Бастилию во Франции. Или нет уже этой Бастилии давно? Да оно и неважно. Что-то да взяли бы обязательно.
Постепенно Мирослав, будучи от природы смышленым, начинал понимать, что с мировой революцией так просто и быстро не получится. Но вдолбленная ему троцкистская ненависть к большевикам только росла. При этом логика в его голове работала выборочно, добавляя в списке претензий к власти негативные факты и отбрасывая напрочь противоположные. Он предпочитал не видеть, что борцы за национальное освобождение и против коллективизации на деле чаще оказывались обычными бандитами и грабителями, резали большевиков безжалостно и отвечали за это по закону. В эту логику не укладывалось, что без государственной жесткой системы хаос неизбежен. Он видел во всем только ненавистные деяния сталинских сатрапов.
Любой психиатр поставил бы соответствующий диагноз из сложных латинских слов, который бы сводился к одному – Мирослав просто свихнулся на почве ненависти к действующему режиму и нереализованных амбиций. Но доброго врача рядом вовремя не оказалось. И, направляемый комиссаром Апансьевым, он все глубже погружался в мрачный выдуманный мир, где верхушка ВКП(б) плетет зловещие планы, как извести истинных коммунистов и продать мировому капиталу дело революционного пролетариата.
Товарищ Апанасьев взял с него обязательство идти по верной дороге до смерти – своей или врагов. Уже собирался ввести в курс дела, познакомить с членами подпольного сообщества, которое называл уважительно «организация», да помешало ОГПУ.
Однажды взяли и товарища Апанасьева, и всю организацию. Выяснилось, что называлась она «Революционная военная комиссия», пустила достаточно глубокие корни в армии и даже в войсках и органах ОГПУ. Армия вообще была вотчиной Троцкого, он расставил на ключевые должности множество своих людей, и до сих пор там его влияние ощущалось очень сильно. Время от времени в РККА проводились чистки. При этом чаще выявленных антисоветчиков не арестовывали, а просто выпирали со службы на вольные хлеба. Иногда накрывали подпольные организации, как эта пресловутая «Комиссия».
Товарища Апанасьева поставили к стенке, равно как и пятерых его сообщников. С остальными членами организации трибунал обошелся куда более мягко, отправив в заключение на срок от пяти до десяти. Некоторых освободили – наверное, тех, кто всех и сдал. У Мирослава даже возникла шальная мысль поквитаться с предателями, но он благоразумно отодвинул ее до лучших времен.
Конечно, это был сильный удар. Товарищ Апанасьев уважал Мирослава. Он видел в нем продолжателя его дела – во всяком случае, хотелось в это верить. И даже не сдал его ОГПУ. При этом в одну из последних встреч проинструктировал: мол, если что пойдет не так и нависнет опасность, немедленно уходить на гражданку. Внедряться в партийные органы. Делать карьеру. И создавать новую организацию. Однажды к нему, замаскированному подпольщику Сансону, ждущему своего часа, придут. Придут с паролем, который нужно заучить, как верующий заучивает «Отче наш».
Вот и создавал он свою организацию. Назвал ее просто и доступно для преданной делу революции молодежи – «Путь Ильича». Хотя, честно говоря, по путям Ильича у него были вопросы. Но назвать «Путь Троцкого» – это оттолкнуть пока что сомневающихся людей, еще не избавившихся от сладкого морока сталинской пропаганды.
За полтора года его организация выросла до полутора десятков человек. И хотя большинство из них являлись просто любителями почесать языком и поратовать за светлое будущее, были и те, кто способен на поступок.
А сам он был готов на поступок? Всегда считал, что готов. Что его праведная ненависть однажды выплеснется поступком, который удивит весь мир. Каким поступком? Террором!
Да, революционное дело можно решить только террором. Недаром же товарищ Апанасьев настойчиво твердил – только террор, только физическое устранение ключевых фигур противника, главных ренегатов.
Личный список этих ренегатов у Мирослава был длинный. На первом месте Сталин. Потом Молотов, Ворошилов, Калинин – много целей. Очень много. Ну и по мелочам были, типа директора его кожевенной фабрики имени Володарского – настоящий же предатель, из пролетариата похлеще царских управляющих соки выжимает со словами: «Стране нужна наша продукция». Стране нужны истинные революционеры!
Мирослав устал ждать. Вести от затаившихся соратников все не приходили. Пароль никто ему не говорил. И все чаще стучала в голове мысль: пора начинать бороться самостоятельно и в полную силу. Хотя товарищ Апанасьев предупреждал, что самый быстрый и верный способ сгореть – действовать безоглядно, без указания более мудрых и высоко стоящих товарищей. Но где эти товарищи? А он здесь. И время идет. Время просто утекает сквозь пальцы. А сатрапия укрепляется, и скоро ее уже не сдвинет ничто.
Мирослав проживал в отдельной комнате в огромной коммунальной квартире недалеко от Кремля. Так и не удосужился жениться, ограничиваясь редкими связями с подругами по борьбе. Но личная жизнь его была совсем неважна для дела.
Он стал постоянно прогуливаться вдоль Москвы-реки и у Кремля, присматриваясь. Может, увидит кого-то из тех самых ренегатов. Говорят, сам Сталин и его прихвостни часто там расхаживают. Эх, бросить бы в лучших традициях «Народной воли» взрывное устройство в них. Только вот нет у него взрывчатки. Зато есть револьвер. И он стал брать его с собой, держа ладонь на рукояти. Надеялся на счастливый случай.
И вот такой случай представился. Столкнулся он с этой компанией на улице около Боровицких ворот. Глаз будто прилип к человеку в солдатской шинели и в картузе защитного цвета. Рядом с ним шел рыжебородый мужчина в темном пальто и в кепке – этот был Мирославу незнаком. А вот типа в шинели он моментально узнал по многочисленным портретам. Это был Сталин! Он показался ниже ростом, чем должен быть. Шел медленно и вдруг уперся почти в упор в Мирослава глазами. Сзади него человек пять – наверное, охрана.
Все это было на расстоянии вытянутой руки. Мирослав даже задел плечом рыжебородого.
Это был судьбоносный момент. Выхвати сейчас Мирослав револьвер да разряди в эту ненавистную фигуру в солдатской шинели – и мир изменится как по волшебству. Больше одного выстрела вряд ли успеет сделать – скрутят. И надо стрелять точно. Стрелять метко… Надо стрелять!
Но он оцепенел в этот миг. Никаких сил не было, чтобы сделать судьбоносное движение. Рука, которая сжимала револьвер, вообще отказывалась повиноваться. Это было просто колдовское наваждение.
Сталин еще раз мазанул по нему, казалось, ироничным взором и вернулся к разговору.
Момент почти упущен. Можно еще развернуться и попробовать выстрелить в спину. Хоть и охрана рядом, но еще можно успеть. Или не успеть, но хотя бы попробовать. Но рука не слушалась – и все…
Пока он терзался нелегкой борьбой с собой, вся компания стала вне досягаемости. Поэтому Мирослав просто сплюнул на землю и быстрым шагом устремился в сторону Большого Каменного моста. А на середине моста услышал за собой топот и окрики.
Обернулся и увидел в отдалении двоих преследователей – один в милицейской форме, другой в партикулярном платье. Приближались они быстро.
Как они опознали в нем врага? Да черт его знает! Но опознали же!
И что теперь делать? Самоубиться или погибнуть в схватке? Но ступор, не позволявший нажать на спусковой крючок, не проходил. Мысли метались. И вдруг всех их подавила одна четкая и ясная – он не готов умереть.
Конечно же, он счастлив отдать жизнь за мировую революцию. Спалить всего себя, своим телом став для нее топливом. Но только не здесь. И не сейчас.
Ведь сейчас что главное? Не попасться! Выскользнуть. Уцелеть. А потом будет новая борьба. И она будет еще ожесточеннее.
Действовал он быстро. Главное свидетельство его злых намерений – револьвер в кармане. Стремительным движением он выбросил вперед руку. Разжал пальцы. И оружие упало в мутную воду Москвы-реки.
После этого съежился, ожидая, что его собьют с ног. Заломают руки. Он будет все отрицать. Настаивать на своей невиновности. Оружия нет, значит, нет и основного вещественного доказательства.
Замерев в ожидании, он так и продолжал стоять, впившись пальцами в гранит моста и завороженно смотря в воду в ожидании неизбежного.
Топот достиг апогея… А потом начал стихать.
Осторожно обернувшись, Мирослав увидел, что те двое продолжают быстро идти дальше по мосту. К одной известной им цели. И эта цель – явно не террорист-революционер Сансон.
Мирослав оторвал руки от парапета. Они тряслись. По щекам текли слезы от осознания собственного ничтожества. От того, что он не смог ничего. От своего недавнего страха.
А потом будто дождь смыл грязь его мыслей и чувств. Сердцебиение унялось. Он распрямил плечи. Нет повода для терзаний. Он все сделал правильно. Не запаниковал. И, главное, сохранил себя как верного бойца для будущего. Для великолепного, кипящего магмой и разбрасывающего огонь будущего.
Вот только револьвер жалко. Проклятые большевики так туго затянули все узлы, что найти сейчас новое оружие сложно. Да еще и опасно – искать будешь, так быстро за шкирку возьмут.
Ничего, револьвер – дело наживное. А вот что не продается и не покупается – это преданность борца своему делу.
Не получилось сегодня убрать главного сатрапа. Ну и ладно. Товарищ Апанасьев говорил, что все должно идти по плану. А импровизации редко приводят к успеху.
Так что будем продолжать ждать. Ждать, когда к нему постучатся и произнесут пароль…
Глава 8
Что такое шпион без инструкций? Так, жалкое существо, заброшенное на чужбину и бесцельно слоняющееся по чужим улицам в поисках смысла своего существования. Поэтому вопрос надежной связи с разведывательным центром жизненно важен.
У Француза по прибытии в Россию непосредственная связь с зарубежным разведцентром обрубалась начисто. Его задача была расконсервировать скрытые террористические ячейки. Добраться до Москвы. Взять одну из них под личное руководство, с ее помощью легализоваться. Скинуть в тайник координатору подпольной сети сообщение из центра с подробными инструкциями. После этого перейти под руководство этого самого координатора.
Ох, как мне хотелось увидеть координатора лично. Поздороваться, потрепаться за жизнь. Но пока что это отдаленная перспектива. Пока что мы будем общаться вот так, за глаза, через шифровочки. Такое положение вещей настоящего эмиссара нисколько не должно трогать, но внедренного под его личиной чекиста в моем лице просто бесило.
Ладно, ничего не поделаешь. Не нами все устроено, но нам все ломать. Пусть не сразу, а шаг за шагом. Но сломаем всю эту сеть непременно. А прям сейчас мне предстоит получить от координатора-резидента первую весточку.
Утро туманное. Хотя уже и не раннее. Что хорошо, когда при внедрении предоставлен сам себе – никакой тебе служебной дисциплины. Не надо в отчаянье долбить с утра ладонью по зловредному будильнику, звонящему обязательно в самый сладкий момент сна. Не нужно шататься тенью по дому – от зубной щетки к примусу с железной чашкой с цикорием. И, натянув на автомате сапоги и пальто, в очумелом состоянии не надо плестись до работы, падать за свой рабочий стол, пытаясь понять, что ждет сегодня от меня родное ведомство. Как модно говорить с недавних времен – я сова. Мне по душе ночной образ жизни. Утром я нетранспортабелен и некоммуникабелен.
Отсыпаюсь я в тесной комнатенке длинного двухэтажного барака. Он разделен на микроскопичные, как спичечные коробки, помещения хлипкими дощатыми стенками, почти не задерживающими звуки. Вот и сейчас за стеной супружеская пара меряется такими отборными матюками, что аж заслушаешься. Я постучал по стенке, прикрикнув:
– Мне все слышно, товарищи!
Матюгальщики вежливо затихли. Вот так и живем, как в птичнике, – все кудахчат, пищат и ругаются. Но к этому привыкаешь быстро.
Комнату для меня, командировочного, выделили стараниями артели «Революционный ткач». Туда я прибыл, как откомандированный от «Севснабсбыттекстиля» – организации, затерявшейся в окрестностях Архангельска. Наработка по данному оперативному прикрытию была не наша. Все это преподнес нам на блюдечке с голубой каемочкой арестованный Француз, вдруг резко раскаявшийся и преисполнившийся желанием помочь органам охраны завоеваний революции. Пел он с готовностью о мельчайших деталях своей антисоветской деятельности. И проявлял воистину братскую заботу о моей безопасности во время внедрения. Подозреваю, что раскаянье тут ни при чем. Просто ему намекнули – если что будет со мной не так, значит, он во всем и виноват. И конец его будет страшен, в назидание грядущим поколениям хитрецов и предателей. Он проникся.
И командировка от «Севснабсбыттекстиля», и документы от этой конторы, которые я привез в потертом кожаном портфеле, были подлинными. И числился я в штатах как приглашенный специалист. И должен был навести мосты по настоящим поставкам, подписать кучу подлинных документов, так что, можно сказать, я еще и трудился на благо советского народного хозяйства.
Э, расслабился я что-то, пора и поработать. Натянув свое тяжелое и неудобное зимнее оснащение – пальто, шапку, галоши, – я отправился по своим тайным и явным делам, которых накопилось предостаточно.
На крыльце меня обдало холодным ветром. Я поежился. Поздоровался с сидящими на корточках и смолящими вдвоем одну папиросу соседями. Они, как всегда, уважительно оглядели меня. Точнее, мой шикарный наряд, просчитывая, как хорошо можно было бы разжиться, отжав у фраера богатые вещички. Но ребята с понятиями, для них существует правило: где живешь, там не бузишь. И я для них, поскольку проживаю в их ареале обитания, уже как бы где-то и свой. Поэтому они даже привстали, чинно поздоровавшись:
– Наше вам с кисточкой.
– И вам не хворать, добрые соседи.
У одного «доброго соседа» под глазом сиял налившийся фингал – это его вчера ухари с общежития «Мосжилстроя» приголубили, когда территорию делили – кому куда можно ходить и куда нельзя. Ну а что, защита рубежей – дело благородное. И синяк он носил гордо, как медаль.
Постояв на скрипучем крыльце, я огляделся. Пейзаж вокруг был явно не белокаменный, столично-парадный, а все больше деревянный и затрапезный. Но ведь основная часть населения столицы живет не около Кремля и в Доме на набережной, а вот в таких районах, вдоль той же речки Яузы с мутными водами.
Эта часть Москвы славилась временным, наспех возведенным жильем для многократно вспухшего на дрожжах индустриализации пролетариата. Новые заводы требовали огромного количества рабочих рук. Вот и съезжались люди в столицу и из маленьких городков, и из деревень – как всегда, с надеждой на лучшее. Жилья хронически не хватало, даже дореволюционные заводские казармы были переполнены. Поэтому росли один за другим дощатые бараки общежитий. Гораздо реже, но все же постоянно и неустанно возводились аккуратные новостройки стандартных благоустроенных четырехэтажных домов.
С одной стороны передо мной городок «Метростроя». Эдакий оазис благоустроенности, где приличные деревянно-щитовые дома с удобствами, клуб, продовольственный магазин, в котором отоваривались только по метростроевским карточкам. С другой стороны приютилась пара новеньких кирпичных домов чулочной фабрики. А в остальном везде длинные непрезентабельные бараки «Мосжилстроя» и других подобных организаций. Да еще суконная фабрика неустанно сливала промышленные отходы прямо в Яузу, что ставило под вопрос пребывание в водной пучине всего живого.
Мои соседи центром местной цивилизации гордо считали Верблюжью Плешку. В этом комплексе барачных зданий проживал самый разношерстный люд – работяги, сомнительные личности и вообще незнамо кто. Здесь же находились цеха артели «Революционный ткач» и ее правление. И также всякие склады и развалины, к которым сейчас лежал мой путь.
Впрочем, далеко от барака мне отойти не удалось. Передо мной в обычной манере, как черт из табакерки, возник надзирающий за местной территорией комендант «жилого комплекса» – так назывались несколько жилых бараков на Верблюжьей Плешке. И он целенаправленно устремился в мою сторону.
Иосиф Липин собственной персоной, невысокий, с пышными усами. Короткий его тулупчик был перепоясан портупеей, на голове – треух. Взгляд какой-то оловянный, но беспокойно бегающий вокруг и все замечающий.
Удивительный человек. Куда ни пойдешь в этих местах – обязательно наткнешься на него. Такой типичный продукт канцелярской селекции. Невзрачный, вечно уныло насупленный. И страшно деловой, сующий нос во все, куда только тот пролазит. И куда не пролазит – все равно сует.
– Товарищ Хаецкий. Слышал, вас тут антиобщественный элемент задирал, – с места в карьер бросился он, подтвердив славу человека, без внимания которого по Верблюжьей Плешке даже комар не пролетит.
– Да какой задирал, – отмахнулся я. – Так, поговорили с товарищами о местных достопримечательностях и этнографии.
– Да, с графией у них все хорошо. Как на заборе слово неприличное писать – тут вся их графия!
Я хмыкнул в ответ:
– Точно подмечено.
– На то и поставлены… Ежели что, вы мне скажите, – продолжал напирать комендант. – Их компетентные органы быстро вразумят. У нас же социализм, а не анархия. Государство рабочих… И зайдите в контору – расписаться надо в книге проживающих.
– Хорошо, – согласился я. – Вечерочком.
– Ну и чайку попьем. Приятно с образованным человеком поговорить… Как это – этнография, – он причмокнул с удовольствием, будто распробовав на вкус диковинное сладкое слово.
– Непременно, Иосиф Антонович, – уважительно произнес я, крутя на пальце зажигалку «Зиппо». – А сейчас позвольте вас оставить.
– Оставьте, оставьте. Но если что, то я всегда…
Я поблагодарил коменданта и раскланялся. Меня ждали мои неотложные шпионские дела.
Благо далеко ходить не надо. Вон тянутся к Яузе складские помещения, весьма похожие на средневековый город. Там, если пойти прямо, свернуть направо, упрешься в закуток. И дальше – как в авантюрном романе: сдвинешь кирпич, а за ним клад. Ну какой клад, так, небольшой тайник, куда как раз влезает записочка на тарабарском языке. Точнее, на тарабарской арифметике. Циферки, ничего более. Шифр, где цифрами обозначены страница книги, строчка и слово. Вроде простенько и незатейливо, вот только чтобы расшифровать послание, адресат и отправитель должны иметь одинаковые издания. У меня оно есть – «Севастопольские рассказы» Льва Толстого, издания 1929 года. Если вдруг увижу резидента, то узнаю этого «милого» не по походке, а именно по книжке. Правда, есть заковырка – тираж огромен, и такая книжка имеется чуть ли не в каждой семье, где умеют читать. Так что улика не шибко надежная и сильно косвенная.
Мы теперь живем в лучших шпионских традициях. Тайники, шифры, все как положено. Сколько видел контрреволюционеров, на такие изыски мало кто сподобился. Избыток конспирации тоже ведь чаще на пользу не идет.
Несмотря на то что место для тайника простое и незатейливое, но подобрано, надо отдать должное, отлично. Засечь, кто ныряет к тайнику, практически невозможно – место со стороны не просматривается. Зато через эти закутки и переулочки шатается множество самого разного люда – местные жители, пришлые работяги. И вычленить из них нужного ни одному топтуну не под силу.
Конечно, хотелось бы у тайника поймать за руку координатора. Но сейчас не это главное. Ближайшая моя задача укрепиться, полностью войти в роль. Зарекомендовать себя. Правда, я совсем не на то настраивался, когда ввязывался в эту агентурно-оперативную авантюру.
А так мило все начиналось. Как только эмиссар начал колоться, я сразу просек, в каком направлении все будет развиваться дальше. В ходе допросов стало совершенно очевидно, что зарубежные разведки и эмигрантские недобитки готовят серьезную масштабную операцию, на что бросают «спящую» агентуру. И оставить такое без внимания мы не имеем права. Мы должны знать, чего нам ждать. И вовремя обеспечить противодействие всем проискам противника.
Комбинация напрашивается сама собой. Внедрить под видом эмиссара оперативного сотрудника ОГПУ с полным набором явок, паролей.
А потом начали сбываться мои тревожные предчувствия. Естественно, на роль внедренца назначили лучшего – во всяком случае, мне так лестно думать. То есть меня! Тем более по комплекции я схож с эмиссаром.
Должен признаться, я чуть не плакал горючими слезами, когда мои кудри, ну пусть не кудри, а короткую военную стрижку, с каким-то удовольствием от мести всему живому соскребал угрюмый парикмахер. Правда, оказалось, что лысина прибавила мне так необходимые возраст и солидность. Зато на лысом черепе оттопыренные уши смотрелись особенно вызывающе.
Операция просчитывалась в режиме блиц. Пришел. Увидел. Пересчитал всех контриков. Учел. Провел ревизию по складам оружия и взрывчатки. И разом всех прихлопнул тапкой. Получил благодарность от товарища Менжинского, лучше лично. И отбыл на родину, где у меня жена, ребенок и куча несделанных дел.
Долго меня мариновать в этой роли поначалу никто не собирался. Хотя бы по соображениям безопасности. Я уже успел много где примелькаться. И меня просто тупо может кто-то опознать как чекиста. Поэтому надлежало двигаться вперед лихим кавалеристским наскоком. Эх, надежды юношей питают. И разбиваются вдребезги от соприкосновения с грубой реальностью. Так уж получилось, что завис я здесь крепко и надолго.
Между покрытыми инеем краснокирпичными складскими стенами сейчас было безлюдно. Помотавшись по закоулкам, я добрел до нужного места. Шифровку извлек без труда. И отправился в свое логово в бараке.
Там, конечно, не развернуться. Топчан, стул, умывальник. Но все же имелся и небольшой столик. На котором, натянув перчатки, я начал колдовать с шифровкой. Развертываю ее аккуратненько. По идее после расшифровки я должен спалить этот кусок бумаги. Но это слишком расточительно. Для него уже подготовлен конвертик. Может, пригодится эта бумажка, чем черт не шутит.
Что нам велит подпольное наше руководство? «Проверить наличие взрывчатки». Уже сделано. «Перевезти в надежное место». Место присматриваем. Так, а вот это уже конкретика: «Подготовка к работе по объекту номер один».
Ну что, изначальный план подтвержден. Запланирован большой бабах. Светлая мечта Сапера. Объект определен окончательно, как мы и думали.
На миг меня пробрал мороз по коже. Я представил, что бы было, не выйди мы на Француза.
Да, враг не дремлет. Враг днями и ночами все думает, как нас убить. Побольше. Побольнее. И погромче.
Ну что, игра входит в новую стадию. Будем готовиться. И ждать новых вестей от координатора. Точнее, от Птицееда!..
