Сергей Зверев
Налейте бокалы, раздайте патроны!
Глава 6
Через несколько часов после вышеописанных событий сквозь ночной лес двигался конный отряд. Путь всадников лежал по направлению к линии фронта, находившейся уже рядом. Дорога, идущая через густой лес, была в это время почти невидимой. Кроны высоких деревьев, смыкаясь вверху, создавали коридор, ведущий в беспросветную темноту. Кони шли на удивление тихо – на расстоянии нескольких десятков метров топота почти не было слышно. Размытые силуэты казались привидениями, возникшими из лесной чащи. Однако никакой мистики не было – копыта коней были просто подвязаны тряпьем, а потому не издавали топота. Подобная практика применялась еще с незапамятных времен, когда нужно было бесшумно продвигаться, остерегаясь противника. Не раз подобный прием, несмотря на свою простоту, достигал желанного эффекта, позволяя нападавшим либо подобраться максимально близко к противнику и обрушиться на него, словно снег на голову, либо помогал незаметно миновать вражескую стражу, пробираясь дальше. Именно это сейчас и происходило.
Хоть всадники и были одеты в форму немецких кирасиров, принадлежали они к совсем другой армии. Если бы рядом с ними вдруг оказался сторонний наблюдатель и прислушался к редким фразам, звучавшим из уст конников, то он был бы немало удивлен – немецкая речь здесь и не звучала. Слова произносились шепотом и по-русски. И на самом деле, все военнослужащие, двигающиеся в тумане через ночной лес, были уроженцами страны, занимающей одну шестую часть мирового пространства.
Ближайшей задачей отряда было незаметно миновать немецкие дозоры. Суровые лица, практически невидные в ночи, проплывали одно за другим в сторону небольшого озера, видневшегося впереди, чуть слева от дороги. Над водной гладью этого почти круглого водоема подымался туман. Командовал «кирасирами» юный безусый офицер.
Прапорщик, хоть и был крайне молод, держался уверенно и признаков беспокойства, несмотря на ночную и непростую дорогу, похоже, не испытывал. Кирасирская форма вражеской армии сидела на нем прекрасно. Вообще, было видно, что любую одежду молодой человек привык носить с каким-то особым изяществом.
– Ваше благородие, а как мы с нашими связь держать будем? – обратился к нему унтер-офицер, тоже, как и все, в немецкой форме.
– Через беспроволочный телеграф, – пробасил молоденький «немец».
– Через это, что ли? – кивнул унтер на ящики, которыми была нагружена вьючная лошадь, идущая позади.
– Вот именно, Шестаков, – кивнул собеседник. – Другого, братец ты мой, у нас не припасено.
– Вот ведь как мысль-то вперед шибко идет! – качнул головой унтер. – Разве лет тридцать назад можно было про такое и подумать? Да ни в жисть!
Офицер в ответ лишь пожал плечами.
– Как раньше-то: письмо надо было писать, вестовых каких слать. Пока туда, пока сюда – сколько времени уходило. А сейчас – разложил этакий вот аппарат, сделал, чего там следует, а письмо твое, глядишь, уже и получили, – продолжал вполголоса рассуждать Шестаков.
Беспроволочный телеграф, о котором шла речь между прапорщиком и унтером, – это радио, весьма помогавшее уже в русско-японскую войну. Во время Первой мировой войны радио использовалось уже шире и часто играло огромную роль в военных действиях.
– Ваше благородие, дозвольте цигарку запалить, – тихо спросил один из «кирасиров». – Курить хочется, мочи нет.
– Я тебе закурю, скула чертова! – свистящим шепотом выругался Шестаков. – Ты что, не понимаешь, что каждый огонек выдать нас теперь может?
Сконфуженный любитель покурить умолк и больше ничем не выдавал своего присутствия.
– Вот ведь, ваше благородие, – говорил, снова подъехав к офицеру, унтер. – Как только хоть один новенький появится, так семь потов с тебя сойдет, пока научишь вот эдакого «героя» уму-разуму. Казалось бы, все объяснишь, разжуешь, ан нет – ему еще и в рот положи.
– На то власть и дана, – лаконично заключил офицер.
– Так-то оно так… – согласился собеседник.
– А ты вспомни себя, унтер, – усмехнулся прапорщик. – Разве ж ты с самого начала таким бывалым воином был? Тоже ведь, наверное, на своих ошибках учился?
– Бывало, ваше благородие. Чего только со мной не случалось. Да вот, кстати…
– Тише! – шикнул офицер.
Все остановились и прислушались к странному шуму, раздавшемуся где-то впереди справа. После минуты напряженного ожидания на дороге показался неясный силуэт. Прапорщик зажег фонарик. Все облегченно вздохнули, увидев дикого кабана, глядевшего на встретившихся ему людей. В свете фонаря сверкнули его маленькие глазки. Через мгновение, недовольно фыркнув, животное резво углубилось в лес.
– Тоже ведь не спит! – насмешливо произнес один из солдат.
– Зато ему через германские кордоны пробираться не надо. Юркнул себе в гущу леса, и поминай как звали.
– Эх, побольше бы времени, так мы бы энтого кабанчика в костре и зажарили. Вот было бы знатно, а ребята?
– Ишь, размечтался. Скоро тебя германцы шпиком да шнапсом угостят, только рот подставляй, – не сдержался, чтобы не позубоскалить, один из «диверсантов» по фамилии Батюк.
На лица всадников падал мертвенно-бледный свет луны, заливавший окрестности. Тени от деревьев ложились на ночную дорогу, делая ее зловещей и таинственной.
Наконец отряд приблизился к линии немецких дозоров. Наступил наиболее ответственный момент начала операции. Вперед выслали унтера Шестакова с одним из солдат, Лепехиным. Они должны были разведать, что же происходит впереди.
Ожидание тянулось долго. В такой ситуации можно было полностью согласиться с известной пословицей, говорящей о том, что «хуже нет, чем ждать и догонять». Тишина нарушалась лишь легким шумом деревьев. Ветерок шелестел высоко в кронах, создавая тихий, убаюкивающий шорох. Хотелось спать. Вдруг над головой послышался шум крыльев, и следом за этим, тяжело ухнув, вперед пролетел какой-то крылатый силуэт.
– Сова, ваше благородие, – кивнул вслед улетевшей птице рядовой Ярцев. – Мышей полетела ловить.
Отряд расположился тесным кругом и примолк, лишь изредка переговариваясь. Прапорщик всматривался сквозь туман на дорогу, ожидая возвращения разведчиков. Негромко фыркали кони. Склонив голову и скрестив руки на груди, офицер дремал. Однако, как только ухо уловило знакомую приглушенную поступь «утихомиренных» коней, он встрепенулся. Возвращались разведчики.
– Ну, что слышно? – обратился он к унтеру.
– Все в порядке, ваше благородие. Все чисто. – Шестаков, подъехав совсем близко, перегнулся с седла к офицеру. – Дорожка там раздваивается. Так вот на главной, значит, и поставлены германские дозоры. А мы с вами возьмем правее. Мы проехали, все видать – уйдем незаметно. Тем более что лес там гуще.
– По коням! – приглушенно скомандовал прапорщик.
Отряд, следующий в ночной темноте, почти бесшумно продвигающийся сквозь мрак, словно олицетворял всю Российскую империю, которая пока еще была воодушевлена начавшейся войной. Империя надеялась победоносно завершить ее, но даже и не подозревала, чем же окончится война, уже названная Отечественной, что же ждет в скором будущем самую большую державу на Земле. Пока еще гремела слава России, и еще никто не сомневался в ее могуществе, но уже явственно вставали кровавые тени скорого, такого скорого будущего. Того самого, когда рухнет все то, что строилось и создавалось столетиями, станет ненужным все то, что называется «честь, свобода и порядок». И блестящее офицерство, гордость России, будет уничтожено, и эпоха уйдет безвозвратно. Эпоха балов, красавиц, юнкеров – все это доживало последние годы…
Однако никто этого, конечно же, не знал, да и знать не мог. В том числе не ведали и эти всадники. Они были всего лишь солдатами, выполнявшими свой долг, и не могли даже подозревать, что уже в совсем скором будущем исчезнет все то, что казалось вечным и незыблемым, все то, ради чего и существует армия. И что не все, конечно же, вернутся из этого похода…
Отряд, растворяясь в темноте, углублялся все дальше в лес.
Глава 7
В ходе успешного наступления часть Восточной Пруссии заняли и контролировали русские войска. Планы немецкого командования ударить первыми и не дать «русскому медведю» подняться на задние лапы потерпели сокрушительное поражение. Русские неумолимо двигались на запад. Совершенно неожиданное развитие событий ввергло в панику не только мирное население, но само командование пруссаков. Командующий немецкой группировкой генерал фон Притвиц совсем потерял голову. Особенно контрастно это выглядело после его недавних хвалебных заявлений о том, что вверенные ему войска опрокинут противника и загонят назад в «логово». Теперь фон Притвиц слал в Генеральный штаб панические телеграммы о том, что удержаться в Восточной Пруссии не представляется возможным. Согласно его словам, следовало немедленно и пока еще есть возможность эвакуироваться за Вислу. Фон Притвиц был спешно заменен Гинденбургом, и тот взял все под контроль. Приказ об отступлении отменили, однако ситуация для немцев продолжала оставаться весьма сложной.
Германская пропаганда того времени представляла наступавшие русские войска даже не людьми, а каким-то подобием кровожадных зверей, хищников. Газеты кишели статьями об изуверах-казаках, поддевавших детей на пики, а потом жаривших их на кострах. Города и деревни, как сообщалось в германской прессе, будут непременно сожжены, женщины изнасилованы и так далее, и тому подобное. Поэтому жителям настойчиво рекомендовалось покинуть места проживания, спасаясь от неминуемой гибели. В то же время говорилось о том, что отступление – штука недолгая и связано всего лишь с перегруппировкой войск. Так что пруссаки, вернее, те из них, кто не поддался устрашающей информации и остался в родных селениях, с ужасом ожидали вступления вражеских войск с востока. Немалым было их удивление, когда пришедшие русские оказались обычными людьми. Время, конечно, было военное, и без каких-то эксцессов не обходилось, но ни о каких зверствах и «невиданном мародерстве» речи и не было. Новые власти вели себя достойно. Страхи и опасения, внушенные местным жителям немецкой пропагандой, начинали рассеиваться.
В зоне, контролируемой русскими, по проселку, ведущему к фольварку, пылила телега с сеном, запряженная в конную пару. На телеге сидели пожилой крестьянин и протестантский священник – пастор со сдобным лицом и благородными манерами. Телега возвращалась из «немецкой зоны». Ничего удивительного в таких перемещениях не было – затяжной позиционной войны на Северо-Западном фронте в тот период просто не существовало. Местные жители свободно перемещались из «немецкой» зоны в «российскую» и наоборот, и никто их тщательно не проверял.
Дорога пошла под гору, и навстречу телеге вдруг показались быстро приближавшиеся конники – казачий разъезд, патрулировавший территорию. Крестьянин, правивший лошадьми, как-то неловко дернулся, словно забеспокоившись, но на лице пастора не отразилось никакого страха. Наклонившись к вознице, священник ободряюще улыбнулся и, успокаивая селянина, похлопал его по плечу. Тем временем разъезд из трех казаков подъехал к телеге.
Лошади шумно отфыркивались и мотали головами, позванивая железом удил.
– Кто такие? – нагнувшийся с лошади казак прощупывал глазами встреченных незнакомцев.
– Мы есть… мирные люди. Это – селянин, а я… как это… пастор, – с небольшими паузами, но довольно правильно, с приветливой улыбкой ответил служитель культа.
– Документы, – коротко бросил командующий разъездом подъесаул. Он выглядел браво: высокий блондин с огромным чубом, живописно выбивавшимся из-под залихватски заломленной фуражки. Отличный конь ходил под всадником ходуном: было видно, что еще не наигрался и полон сил.
– Откуда едете? – поинтересовался казак, осматривая седоков и их поклажу.
– Я как священник… исполнять свой работа, – с акцентом поведал пастор. – Мой прихожане есть и там, – с этими словами он показал рукой назад, – и тут. Война… выбирать не приходится. Кто – воевать, а кто мирный человек.
Тем временем подъесаул просматривал поданные ему аусвайсы.
– Не шпиены? – поинтересовался у него рябой казак.
– Да нет, документы в порядке. Возвращаю, – подъесаул, сверкнув белыми зубами и тряхнув чубом, вернул бумаги пастору.
На дальнейшие расспросы казаков пастор на ломаном русском пояснил, что ездил в соседнее имение на похороны.
– Кого ж там убили-то?
– Нет, не убить… сам умереть. Хозяин имения, герр Штокман, – пояснил пастор.
– Все понятно, – кивнул подъесаул. – А вот вы мне скажите, не видали чего подозрительного по пути? – продолжал свои расспросы казак.
– Я видеть необичное, – оживился священник. – Там, за фольварок, в поле какой-то страшный железный машина! – говорил он, молитвенно складывая руки. – Скрипит, шумит и плюется огонем! Наверняка это адское создание ниспослано всем нам за грехи!
– Эге, – казаки переглянулись. – Вот это уже интересно.
– О, нет, – продолжал высказывать свои глубокие впечатления от увиденного немец. – Я не видеть в этом ничего интересного.
– Ну, это ты, папаша, так думаешь, – хохотнул подъесаул. – У нас насчет этого другое мнение. Кому-то богоугодными делами заниматься, а кому, как, скажем, нам – супостатов изничтожать.
Крестьянин, сидя в телеге и, естественно, ни слова не понимая, оставил вожжи и, достав из кармана плоский портсигар, закурил. Ароматный дымок пленил остальных казаков и те жестами попросили немца угостить их. Закурив, донцы обменивались замечаниями по поводу никотина, проникавшего в легкие.
– А ведь хорош табачок, черт его дери, – проговорил первый, глубоко затягиваясь.
– Легкий, а приятно, – подтвердил его товарищ со свежим шрамом на щеке.
– Не то что наша махра – продирает до самых пяток. А это сразу видать – господская штука.
– А ты знаешь, мне все-таки по душе наше. Ведь куришь-куришь, а все равно мало.
– Каждому свое, – не соглашался рябой. – Как говорил еще мой дед – каждый гад на свой лад.
– Значит, гадом меня назвал? – притворно рассердился его товарищ.
– А как же, – поддержал шутку первый казак. – Кто третьего дня шинель мою керосином залил? Не ты?
– Так ведь я же случайно, – ухмыляясь, оправдывался донец. – Нешто я собирался керосин на тебя изводить? Склянка лопнула.
– Знаем мы вас…
Казаки, совсем еще молодые парни, дурачились и веселились, словно были не на войне. Да и что тут удивительного – жизнь у этих парней только-только начиналась, и казалось, что ей не будет конца. Никто из них не представлял, что эта война, которая, по их мнению, должна была закончиться за несколько месяцев, перерастет в нечто такое, что и вообразить себе невозможно. Но они об этом, конечно же, догадываться не могли.
– Значит, господин офицер, мы можем ехать? – с постной улыбкой поинтересовался пастор, пряча документы в портфель.
– А вот тут придется вам немного подзадержаться, – развел руками казак. – Надобно, значит, чтобы вы с нами в штаб проехали.
– Зачем? – с недоумением взглянул на него знаток Евангелия.
– Сведения, которые вы нам сообщили, большую важность могут иметь. И чтобы все было выяснено, надо вас начальству предоставить, – авторитетно пояснил казак.
– Не могу, – прижал руки к груди пастор. Весь его вид выражал полную готовность к сотрудничеству. – И рад бы с вами проехать, господин офицер, но никак не могу. Вы же сами… э-э-э… понимать, что и у военных, и у мирных люди есть дела, которые отложить никак нет возможно.
– О чем это вы? – нахмурил брови подъесаул. – Какие такие дела?
– Война собирать свой страшный жатва. Собирать, не спрося человека, не поинтересовавшись, согласен ли он отдать свой жизнь, самое дорогое, главный подарок Господь Бог, – пастор истово перекрестился. Если бы не забавные обстоятельства, в которых он оказался, то можно было бы подумать, что он находится среди своих прихожан в скромной деревенской кирхе. Однако вооруженные всадники с совсем неарийскими лицами возвращали в реальность. Кроме того, чудовищный немецкий акцент придавал комичность всем высоким выражениям духовной особы. Следом за ним, кстати, перекрестились и два рядовых казака. Только, естественно, по-своему.
– Да ты, батя, по делу говори, – с непонимающим видом тряхнул головой подъесаул, порядком уже утомившийся слушать всю эту галиматью.
– Да-да, прошу простить меня, сын мой, что утомлять тебя своими пространными рассуждениями. Одна из семей, являющаяся моими прихожанами, оказавшись на линии фронта, отправлялась к своим… родственник в Роменау. Вы же сами видеть, какие сейчас неспокойные времена. Один снаряд их повозка была разбита вдребезги. Погибли все – отец и мать семейства. Но ведь самое страшное, что смерть не пощадить и дети – трех девочек. И вот через час состоятся похороны несчастных.
Пастор со вздохом взглянул в глаза подъесаулу.
– Да… война, брат, она… того, – подергал тот пшеничный ус.
– Поэтому никак, господин офицер, не могу составить вам компания. Да и вообще – я человек духовный и в военные дела не лезть. Нет, если вы заставить меня как это… силой оружия, то я, конечно же, подчинюсь…
– Да брось ты чушь городить! – раздраженно махнул рукой подъесаул. – Тоже выдумал – силой оружия! Нешто мы звери какие? Это у вас про нас тут всякие небылицы плетут. Мы, мол, и такие, и сякие…
– Нешто мы не понимаем? – поддержали его казаки. – Похороны – дело святое.
– Вы хоть можете назвать приблизительное место, где видели это… исчадие ада? – спросил подъесаул.
– Конечно, господа казаки, – с готовностью кивнул пастор. – Сейчас я вам подробно рассказать.
Крестьянин, сидевший рядом, пытался вслушиваться в разговор военных и священника, но невооруженным взглядом было видно, что он не понимает ровным счетом ничего. Поэтому селянину ничего другого не оставалось, как жмуриться на солнце и еще раз угощать вкусным табачком веселых донских казаков. Да, вблизи они казались совсем не кровожадными и не похожими на убийц маленьких детей.
Пояснения немецкого священника, весьма дельные и толковые, были внимательно выслушаны подъесаулом. Исчерпывающая информация позволила прекрасно определить местонахождение «исчадия ада». Казацкий разъезд поскакал в штаб.
Глава 8
Наступившее утро оказалось туманным и сырым. Всадники-диверсанты под командой Голицына уже пересекли линию фронта и теперь находились в глубоком немецком тылу.
Ночной переход оказался не таким уж легким. По ходу продвижения пришлось вступить в бой с немецким разъездом. Ночная стычка окончилась весьма удачно – два германца остались лежать на обочине дороги, остальные почли за лучшее отступить. Вскоре, через несколько километров, окружающая местность изменилась. Поля с редкими перелесками сменились на густые леса. Все это позволило запутать следы.
Эти места Восточной Пруссии были дикими и неосвоенными. После завоевания этого края немцами, как это ни удивительно, полностью характер края, во всяком случае, в этой местности, так и не был изменен. Сама природа позаботилась о том, чтобы наряду с типично немецкими ухоженными и возделанными полями, ровными, особенно для русского человека, дорогами и чистенькими, словно с картинки, городками здесь сохранились большие массивы лесов, болот и озер. Чего стоят, скажем, знаменитые Мазурские озера! Как это часто бывает, в прошлом подобные природные особенности помогали стране и ее жителям во время войн. Пройти противнику через заболоченную, с озерами местность часто представлялось весьма сложным, и он был вынужден менять маршруты. А это, в свою очередь, позволяло мирным жителям избежать всех ужасов войны.
Так было и в районе движения группы Голицына. Местность как нельзя лучше подходила для задуманной операции. Дороги оказывались узкими, теряющимися в лесах и болотах. Плотность населения – невелика. Местные жили в основном в фольварках и местечках. Последние представляли собой нечто среднее между маленьким городком и очень большим селом.
– Идем направо! – указал Булак-Балахович, уже бывавший здесь за линией фронта в рейдах.
Небольшой отряд свернул с дороги в чащу. Пробираясь сквозь густой лес, конники выбрались на небольшую поляну, надежно защищенную от посторонних взоров и ушей.
– А комаров тут! – в сердцах сказал подпоручик Лихарев, звонко хлопая себя по шее.
– Ты смотри, чтобы из тебя кровь не пил кто-то другой, – хохотнул его сосед, хорунжий Зимин. – С комарами можно и ужиться.
– И как ты, уживаешься?
– Да как-то так удается. Из меня вот одна комариха уже второй год кровь пьет и все напиться не может. Мало того, еще и дочку родила.
Все расхохотались.
– Тише вы, черти, – осадил их поручик. – С вашим хохотом нас и в Кенигсберге услышат.
На поляне отряд расположился на отдых, а Голицын, Булак-Балахович и Зимин выехали на разведку.
Вороной жеребец поручика шел мерным шагом. Временами он косил выпуклым глазом и дергал повод, норовя укусить колено всадника, но седок едва заметным сильным движением придерживал повод, и жеребец подчинился.
Ехавший справа от поручика корнет рассказывал о своих впечатлениях о Пруссии, где он находился больше времени, чем остальные.
– Немцы обвиняют нас в том, что русские, по их словам, устраивают разнузданные грабежи, мародерство. Дескать, местное население, которое не вняло уговорам и не эвакуировалось, теперь горючими слезами обливается и не уверено не только в сохранности своего имущества, но и в сохранности самой жизни.
– Ну, и как ваши впечатления, корнет, о поведении наших войск? – поинтересовался поручик. Побывав на австрийском фронте в Галиции, ему хотелось выслушать человека, бывшего здесь с самого начала. – По поводу грабежей и насилия?
– Да о каком грабеже речь может идти? – рассмеялся корнет. – У нас солдаты с собой телеги везут, что ли? Что ты, шкаф с собой в походном мешке унесешь или кровать с завитушками? Просто смешно слушать. Нет, естественно, всегда встретится какой-то идиот или моральный урод… Да вот, вспомнил, – повернулся он к Голицыну. – Еще в самом начале стояли мы в замке. Замок, скажу я вам, – в лучших традициях, ну просто сказка. Стоит этакий красавец на берегу озера. Местное предание рассказывает о том, что гору, на которой его возвели, насыпали еще в языческие времена над могилой дочери одного знатного прусса. Холил он ее и лелеял с самого детства, надеясь вырастить сущим ангелом.
– И что, удалось? – спросил поручик.
– Как бы не так! Она, видите ли, связалась с какими-то страшными колдунами и превратилась в оборотня. Короче говоря, опуская подробности, обезумевший от горя отец своими же руками лишил ее жизни.
– Что же так жестоко с родной-то кровью?
– Так она перед этим чарами свела в могилу почти всю свою семью: мать, сестру и двух братьев, – пояснил корнет.
– Тогда понятно, – кивнул Голицын. – В некоторой степени потрясенного родителя можно понять.
– Впрочем, это все неважно, – махнул рукой Булак-Балахович. – Так вот, местный владелец замка, некий князь с родословной, ведущей начало чуть ли не от императора Августа, оставаться в нем не решился и спешно подался в Кенигсберг или еще куда-то дальше. А в самом замке князь оставил кое-кого из прислуги и письмо.
– Письмо? И что же там было?
– Просьба «к вступившим на его землю русским воинам не грабить и бессмысленно не уничтожать произведения искусства» и так далее. Так вот один наш дурак пять резных деревянных фигур топором порубил.
– Зачем? – удивился поручик.
– А они, видите ли, ему чертей напомнили. Из белой горячки. Да, представьте себе. Ну, наказали, конечно… А там, у немцев, и грабить не надо было. Их ведь так распропагандировали, рассказывая о русских всякие басни, что германцев буквально смертный ужас охватил. В первые дни они так бежать бросились, что побросали все, что было.
– Тихо! – воскликнул ехавший впереди Зимин. – Германцы.
Три конника, не теряя времени, свернули в лес. Место, где им пришлось наблюдать за тем, кто же движется им навстречу, оказалось весьма удобным. Холмистая местность на этом участке создавала возвышенность, с которой, как на ладони, была видна дорога, ползущая вверх.
По дороге двигался небольшой немецкий обоз из нескольких повозок. Запряженная цугом четверка лошадей везла огромную бочку.
– Так, – комментировал корнет, глядя в бинокль. – Немцев девять человек во главе с офицером…
– Конечно, трое против десяти – не лучший расклад, – рассуждая вслух, сказал Голицын и посмотрел на товарищей, – однако лихость, помноженная на внезапность атаки, наверняка поможет. Как думаете, господа офицеры?
– В первый раз, что ли? Порубим за пять минут, – с пренебрежением произнес Булак-Балахович, подбирая поводья и поудобнее садясь в седле.
– Вперед! – скомандовал поручик.
Дав шпоры жеребцу, он выхватил шашку и махнул сверкнувшим, как искра, клинком. Всадники широким галопом вырвались из леса на ярко освещенную дорогу, ползущую вверх. Мелькая белыми бабками, жеребец нес поручика вперед. Расстояние до обоза быстро сокращалось. Справа, держа у стремени клинок, скакал Булак-Балахович, чуть дальше – Зимин. Добрые кони вынесли их на дорогу почти мгновенно. Сабля над головой поручика играла солнечным огнем. Зеленая сочная трава мягко прогибалась под копытами, ветер свистел в ушах. Естественно, в такой ситуации всадники скакали молча. Немцы, увидев их буквально в самый последний момент, что-то залопотали. Один из них, здоровенный как боров, схватив винтовку, сосредоточенно целился. Еще один тоже потянулся за оружием.
«Только бы успеть!» – стучала в висках мысль. От ветра слезились глаза. Выстрелил тот, кто целился в поручика. Пуля с мерзким визгом пробила фуражку, сорвав ее с головы Голицына. Немец, выругавшись, передернул затвор винтовки, однако это было последним, что он успел сделать. В следующее мгновение шашка Голицына опустилась ему на голову.
Недоумение немцев мгновенно переросло в панику. Да и что тут говорить – естественно, никто из них не ожидал ничего подобного в своем же тылу. Вследствие этого и пришлось поплатиться жизнью. В какие-то несколько минут все было кончено.
Всего три выстрела успели сделать обозники, да и те пошли в молоко, кроме пули, сбившей с Голицына фуражку. Попасть во всадника, да еще на полном скаку, – задача для обозников не такая уж простая.
Булак-Балахович прыгнул с коня на сплоховавшего толстого офицера. Тот попытался сопротивляться, но куда же ему было сладить с жилистым корнетом, который в минуту скрутил кайзеровца.
Через десять минут три офицера, спешившись, стояли посреди учиненного ими разгрома.
– Какая вонь! – с отвращением принюхиваясь к издающей отвратительный запах бочке, проговорил Зимин. – Вот от чего можно погибнуть на войне в первую очередь.
– Вот лучшее средство от вони, – изрек Булак-Балахович, достав трубку и принявшись раскуривать ее.
– Нет! Нельзя! – закричал с неподдельным ужасом немецкий лейтенант. – Уберите!
– Быстро он опомнился, – заметил Зимин.
– Что это вы русскому офицеру указываете? – с негодованием воскликнул Голицын. – Какое имеете право?
Немец тем не менее, изловчившись, вырвался и, подбежав к корнету, выбил у того из рук трубку, затоптав ее в грязь.
– Ах ты мразь! – вскипел Булак-Балахович. – Ну все – мое терпение лопнуло.
– Нельзя! – кричал немец, указывая на бочку – Там керосин! Все взорвется!
– Ах, вот оно что! – покачал головой поручик. – Видите, корнет, иногда поговорку о пороховой бочке можно перефразировать.
Ничего удивительного в том, что офицеры не могли определить керосин по запаху, не было. Дело в том, что бакинский керосин Нобеля, используемый в городах Российской империи для ламп, примусов и прочего, и немецкий керосин-горючее были абсолютно разными жидкостями. В керосин для военных нужд германцы добавляли некую особо вонючую субстанцию. Все объяснялось очень просто – чтобы не воровали, чтобы в случае воровства можно было сразу определить, кто украл.
Тем временем хорунжий Зимин уже осмотрел добычу в повозках. Кроме разного ненужного кавалеристам хлама, в обозе имелись и полезные вещи.
– Вот видите, господа, – демонстрировал он коллегам один из ранцев обозников, – у каждого есть так называемый «железный паек». У нас он фигурирует под более привычным названием «неприкосновенный запас». В паек входят две банки мясных консервов, две банки консервов из овощей, две коробки пресных галет, пачка отличного кофе и фляжка со шнапсом, не считая всяких мелочей типа спичек, табака, медикаментов и прочего.
– Неплохо, – оценил поручик. – Нам это тоже сгодится.
Впрочем, Голицына гораздо более интересовали немецкие документы.
– Удача! – восторженно воскликнул он. – Вот это повезло!
– О чем вы, поручик? – заглянул через плечо корнет.
– Горючее как раз и везли для того самого танка, который мы ищем!
– Не может быть!
– Не может, однако против факта не пойдешь. Это и есть тот самый шанс – один из тысячи, – возбужденно сказал поручик. – Здесь есть все, что нам надо. Смотрите сами: карты, аусвайсы и все положенные в подобных случаях бумаги…
