Сергей Зверев
Налейте бокалы, раздайте патроны!
Глава 3
Прошло несколько месяцев…
Война, названная с самого начала просто и ясно «Отечественная», набирала свои обороты. Такое название она получила неслучайно. В народных массах все происходящее сейчас воспринималось аналогично событиям тысяча восемьсот двенадцатого года, вызвавшим тогда небывалый подъем лучших чувств в русском обществе. Подобная задача была поставлена и сейчас. Эта война должна была создать такой же эффект – сплотить российское общество, такое разное, особенно в последние годы. Однако все не стало таким простым, как виделось вначале, и оказалось совсем не таким скоротечным, как могло показаться. Эта война была уже новой формации – использование пулеметов, минометов, подводных лодок, самолетов, новых тактических схем…
В штабе русского Северо-Западного фронта в этот день было оживленно. На совещании, проходившем на втором этаже небольшого домика, командующий, генерал Жилинский, планировал наступление. Тут же присутствовали генералы Самсонов, Ренненкампф и Орановский.
Северо-Западный фронт готовился к удару по Восточной Пруссии, дабы оттянуть силы немцев от Парижа. Наступать приходилось в сложных условиях. Времени на подготовку операции практически не было: ее срочность диктовалась просьбой о помощи со стороны Франции, подвергшейся мощному удару германской армии. Французский посол в России Палеолог взывал к Николаю II: «Я умоляю Ваше Величество приказать Вашим войскам немедленное наступление, иначе французская армия рискует быть раздавленной».
В составе фронта находились две армии. 1-я – генерала Ренненкампфа и 2-я – под командованием генерала Самсонова. По замыслу операции, разработанной в Ставке под руководством Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, этими частями и планировалось осуществить наступательную Восточно-Прусскую операцию.
Основные детали были уже обсуждены, но оставались еще некоторые важные моменты.
– Новости у меня по этому поводу следующие, – кашлянул Жилинский. – По нашим данным, пока, правда, непроверенным, немцы собираются использовать на этом участке фронта новое оружие. Причем, надо сказать, доселе невиданное.
– Интересно, ваше превосходительство, – иронично сказал начальник штаба Орановский и прищурился. – Что же это за чудо такое?
– Да вот действительно чудо. И называется оно танк.
– Танк… танк, – вмешался в разговор Ренненкампф. – Это не сухопутный ли крейсер? Что-то я слышал этакое… – генерал пригладил волосы, поблескивая пронзительным взглядом живых, быстрых глаз. Благородное лицо и пышные усы придавали ему солидный и внушительный вид.
– Вот именно, Павел Карлович, сухопутный крейсер. Самодвижущийся железный сундук с пулеметами и пушкой, на траках. Жуткое сооружение именуется «танком». Надо сказать, что разработки ведутся и у нас, и у союзников, но первой к решению этого вопроса подошла Германия. Это супероружие способно решить если не ход войны, то исход наступления на этом участке фронта: никакого, так сказать, противоядия против танков нет.
– Так уж и нет? – недоверчиво протянул Самсонов. – Вот аэропланы: тоже, казалось бы, никаких средств против них не существует. Бомбят позиции направо и налево, спасу нет, солдаты разбегаются во все стороны. Однако же на каждый замок находится ключ… Да вот хотя бы взять происшествие недельной давности. Простой казак из обычной трехлинейки с двух, заметьте, выстрелов, сбил вражеский аэроплан.
Генерал от кавалерии Самсонов был крупным, крепким человеком с орлиным носом, черной подстриженной бородой. При взгляде на него становилось ясно, что он не из компании карьеристов-лизоблюдов. Это – типичный русский генерал, в свое время прозванный в войсках за богатырскую стать «Самсоном Самсонычем».
– Ну, вы, батенька, не равняйте почти невесомую конструкцию на крыльях и бронированный ящик, – махнул рукой Жилинский. – Это совершенно разные вещи. Естественно, впоследствии будут найдены действенные способы борьбы с этими чудовищами, но сегодня – сами понимаете.
– Да уж. Сейчас надо подумать, как нам нейтрализовать его?
Генералы погрузились в размышления. Что такое «танк», генералы представляли себе весьма смутно.
– Нет, все-таки какие подлые времена настали! – очнулся Жилинский. – Ну разве это все можно назвать войной? По-моему, вряд ли. Ведь вы возьмите прежние времена! Я не говорю уж об исходе самого сражения, о проигрыше или выигрыше конкретной операции. Жизнь солдата чаще всего зависела от его выучки, военного умения, смекалки, наконец. Вот раньше – лихие кавалерийские атаки, романтика и упоение боем, «эскадрон, шашки наголо!..». А теперь прет на тебя такое бронированное чудовище, и ничего поделать нельзя, и шашка его не берет…
– Развитие техники – естественный процесс, так сказать, – пожал плечами Орановский. – Не век же было пещерным людям камнями да палками бросаться.
– Да я все понимаю, Владимир Александрович, но ведь никакого удовольствия в такой войне нет и быть не может. Теперь перспектива вырисовывается вообще мрачная: все решать будут машины, так, что ли?
– Я думаю, что именно ими многое будет решаться уже в следующей войне, – задумчиво сказал Ренненкампф.
Появившийся адъютант Жилинского сообщил о том, что к командующему прибыл поручик Голицын с рекомендательным письмом.
В дверях показался Голицын. В отличие от многих шаркунов, уже успевших получить награды ни за что ни про что, он уже побывал в самом пекле, о чем свидетельствовали и «Анна» 3-й степени «С мечами» на груди, и забинтованная голова – офицер прибыл прямо из госпиталя. Похоже было, что его обещания, данные Ольге, не остались пустыми словами и были подкреплены реальными делами. Поручик отдал командующему письмо и свежие петербургские газеты.
Жилинский прочел рекомендательное письмо, написанное родственником поручика, влиятельным придворным, князем Свирским. Князь писал о том, что «уступая настоятельным просьбам поручика, прошу отправить его после госпиталя на самый опасный участок фронта»…
– Постойте… – вдруг вспомнил Самсонов, с интересом присматривавшийся к офицеру, – уж не тот ли вы поручик Голицын, который в тысяча девятьсот тринадцатом году, во время маневров в Галиции, проник к пограничной полосе между Россией и Австро-Венгерской империей и, несмотря на протесты австрийского часового, зачеркнул на пограничном столбе слово «Австрия» и написал «Россия»?
– Так точно, я! – молодцевато ответил поручик. – Это было, ваше превосходительство, пари. За этот поступок я честно отсидел на гауптвахте.
– А не тот ли вы поручик Голицын, который в прошлогодние автомобильные гонки в Петербурге выиграл первый приз? – продолжил «опрос» Орановский.
– Так точно, ваше превосходительство, я.
– Это какую же скорость вам удалось достигнуть в мае тринадцатого?
– Двести один километр в час, – скромно ответил поручик. – Четырехцилиндровый двигатель, мощностью двести литров.
– Невероятно, господа! Двести один! – покачал головой командующий. – Разве мы могли еще недавно представить себе такое, а?
– Да уж. Одно слово – технический прогресс. Повсюду он – и в мирной жизни, и на войне, – согласился Орановский.
Жилинский, просматривая свежие газеты, заметно помрачнел.
– Две недели назад барон Корф геройски погиб… С небольшим отрядом отправился на захват вражеской батареи, никто не вернулся. Попали под обстрел. Его обезображенное тело потом отыскали, – задумчиво сказал командующий, читая списки погибших, пленных и пропавших без вести офицеров, которые печатали тогдашние газеты. – Вы, кажется, его хорошо знали, поручик?
– С не очень хорошей стороны… – замялся Голицын. – Впрочем, ваше превосходительство, о покойных – или хорошо, или никак. Сложил голову за Россию. Светлая ему память.
– Похоронен здесь, неподалеку… – говорил Жилинский. – В родовом имении, как и завещал. Оно и понятно: на родной земле, как говорится, и лежать легче.
– Позвольте взглянуть и нам, Яков Григорьевич, – обратился Орановский к командующему.
– Да-да, конечно, берите, господа, – подвинул Жилинский в центр стола стопку газет.
– Вот, кстати, интересный случай, – сказал Самсонов, найдя что-то в газете.
– И что же там, Александр Васильевич?
– Да вот небольшой очерк о некоем юном прапорщике, первым ворвавшемся во вражескую траншею, – Самсонов сделал паузу и процитировал: «…показывая пример доблести нижним чинам, прапорщик Сеченов увлек солдат за собой в атаку и первым ворвался во вражескую траншею. Несмотря на то что вражеские позиции на этом участке фронта были весьма укреплены, рота молодецким ударом смяла и опрокинула противника, бежавшего врассыпную. В ходе этого удара убито и пленено много солдат противника, захвачены вражеские трофеи».
– Вот вам, господа, пример того, как молодежь ничем не уступает своим предкам в храбрости и находчивости. Та самая молодежь, на которую сегодня так много валят всего, – сказал Самсонов, складывая газету.
– Во все времена люди одинаковы… – буркнул Ренненкампф. – Я вообще никогда не видел особого смысла разделять молодежь и старшее поколение. Все мы были молодыми…
– Я, конечно, прошу прощения, господа, что возвращаю вас от примеров высокого подвига к вещам более прозаическим и приземленным, – произнес командующий. – Однако хотелось бы поговорить о танках. Ведь если мы не помешаем противнику, то и геройством делу не поможешь.
– Да-да, действительно, вернемся к нашей теме.
Поручик, коему позволено было присутствовать при обсуждении «танкового вопроса», очень заинтересовался горячей темой. О танке, кстати, он уже был наслышан.
– Позвольте мне заняться этой проблемой! – стал умолять Голицын командующего.
Жилинский колебался.
– Вы же сами читали, ваше превосходительство, – показал поручик в качестве аргумента на газетный очерк. – Если уж безусый прапорщик совершил такой подвиг… А если сделать рейд по вражеским тылам? Может, удастся захватить этот самый танк?
– Быть посему! – кивнул главнокомандующий Северо-Западным фронтом. – Набирайте добровольцев. Желаю вам удачи в этом деле!
Глава 4
Небольшой прусский городок, стоящий на развилке нескольких железных дорог, в эти дни был до отказа заполнен военными. Текущие события вели к тому, чтобы такие вот городки становились пропускными пунктами, через которые перекачивалась солдатская масса, в скором времени должная стать пушечным мясом для беспощадного фронта, словно сказочного чудовища, требующего для себя новых и новых жертв.
На плацу посреди огромной территории, занимаемой казармами, учебными центрами, полигоном и прочими соответствующими учреждениями, сейчас было оживленно. Все отвечало лучшим традициям прусской муштры последних полутора столетий. Каждый солдат напоминал механическую игрушку. На лицах, превращенных шагистикой и муштрой в подобие масок, не отражалось ничего, кроме готовности отдать жизнь за кайзера и Великую Германию. Геометрическими фигурами стояли ряды вымуштрованных солдат в шлемах с острыми навершиями. Чуть в стороне находилось странное угловатое сооружение, укрытое парусиной.
Неподалеку вели разговор новый командующий 8-й армией Пауль фон Гинденбург и молодой полковник Генштаба Карл Диркер. После тяжелейшего положения немцев в Восточной Пруссии, когда прежним руководством был уже отдан приказ об отступлении на запад, за Вислу, спешно назначенный сюда отставной генерал начал решительно действовать. По его требованию приказ был отменен, и теперь немцы планировали взять реванш.
– Я не отношу себя к поклонникам теорий о том, что солдат должен мыслить чуть ли не на уровне аналитика, – разглагольствовал, продолжая затронутую ранее тему, генерал – плотный, с мощными усами на суровом бульдожьем лице – настоящий прусский вояка. Седоватые короткие волосы, тяжелый взгляд, плотно сжатые губы придавали ему еще больше суровости. – Эти умники, которых в последнее время развелось, как крыс, ни черта не смыслят в войне. Да им оказаться на передовой – они и в штаны наложат! А ведь туда же – будут поучать, как надо воевать. Их послушать – так солдату не нужен ни командир, ни приказы!
– А вы что думаете? – с лукавой улыбкой поинтересовался полковник Диркер.
– Чушь! Полная чушь и ничего более! – низким голосом прорычал Гинденбург. – Солдат должен слушать приказы и четко выполнять их. Больше от него ничего и не требуется.
– А как же самостоятельность?
– Не нужна им никакая самостоятельность, – фыркнул генерал. – Выдумки высокозадых умников! Все очень просто: армия – это механизм. Можно по-разному к этому относиться. Нравится – не нравится тебе, но это так. И каждый в этом механизме занимает определенное место. Иначе не бывает! Поэтому выполняй то, что тебе приказано, а за тебя уже все продумают.
Рядом строился в боевой порядок батальон немецкой инфантерии. Хищно торчали острия шлемов «фельдграу», обтянутых серой парусиной, блестела новенькая амуниция, сверкали бляхи на поясах.
Командующий, идя вдоль строя, пристально вглядывался в лица.
– Я ведь, как считают многие, неплохой физиономист, – говорил он полковнику. – Вот, посмотрите на солдат: у большинства из них на физиономии написано многое. Хотя бы то, кем каждый из них был до войны.
– И что же можно увидеть, господин генерал?
– Вот этот, без сомнения, баварец, тоскующий по кружке крепкого «мюншенера». Баварца я всегда узнаю, будьте уверены. Слева – тот, долговязый, видите? Бьюсь об заклад, что он рабочий. Смотрим дальше: коротышка в очках наверняка был школьным учителем, – рассуждал фон Гинденбург. – И ведь вот в чем смысл: все они были разными, можно сказать, сбродом, а людьми стали только в армии.
– Ну уж… – протянул полковник.
– Именно так! – безапелляционно заявил командующий. – Дисциплина сплотила всех в чеканном строю.
Диркер придерживался несколько иной точки зрения, но спорить с командующим не стал. Разговор перешел к теме будущего наступления на русских. По мнению фон Гинденбурга, в первые дни войны существовал один-единственный выход: бить с самого начала следовало первым. Пока противник еще не мобилизовался, пока не создал сплошной фронт, нужно было его опередить. Вступив на вражескую территорию, искусным, заранее спланированным маневрированием окружить выдвигающиеся навстречу армии, окружить их и устроить Канны ХХ века. Он ругал предыдущее командование, обвиняя его в полном бездействии.
– После того как фон Притвиц показал свою полную неспособность руководить армией, после того как он собрался бежать из Пруссии – они вспомнили обо мне, – хмыкнул фон Гинденбург. – Этот осел доложил, что 8-я армия еще способна, наверное, унести ноги за Вислу, но он, ее командующий, уже не ручается, что 8-я армия на Висле удержится. Это не генерал, а просто истеричка! Так развалить фронт! – возмущался командующий.
– Первая и вторая армии русских движутся на запад, намереваясь соединиться за Мазурскими озерами, – говорил полковник.
– Я не вижу иного выхода, кроме одного: сначала обрушиться на армию Самсонова, выдвинутую вперед, чтобы использовать его отдаленность от армии Ренненкампфа, – заключил командующий.
Полковник Диркер завел речь о новой технике, призванной сыграть в предстоящем наступлении немалую роль.
Фон Гинденбург, в отличие от собеседника, к техническому прогрессу относился скептически.
– Если вспоминать, то в 1871 году французов под Седаном мы и так разбили, без всякой новомодной техники, пленив в том числе и Наполеона III, – брюзжал Гинденбург, – и говорить здесь не о чем. Мы потеряли менее десяти тысяч, а французы – семнадцать.
– Да, конечно, это была грандиозная победа, – подтвердил полковник.
– Двадцать одна тысяча пленными, да потом еще шестьдесят три тысячи! – возбужденно произнес старый вояка. – И все: дорога на Париж была открыта.
– Конечно, господин генерал, – кивнул Диркер. – Однако предлагаю поставить эксперимент, чтобы вы своими глазами взглянули на новое экспериментальное оружие.
– Ну что ж, если хотите, полковник… – развел руками командующий. – А на ком же, собственно говоря, мы его испытаем?
– На наших солдатах, – последовал ответ.
* * *
Сложная система полевых укреплений защищала немецкие позиции. Развитую систему траншей усиливали ряды мешков с песком, деревянная обрешетка и местами железные или бетонные перекрытия. В зависимости от предназначения в некоторых местах траншеи были неглубоки, а в иных можно было стоять во весь рост. Траншеи разделялись на секции, образуя зигзаги. Расположенные кое-где блиндажи играли роль командных пунктов, убежищ при артобстреле и передовых лазаретов. Большинство траншей было оборудовано ступенями для стрелков, огневыми позициями для снайперов, стационарными перископами. У некоторых траншей имелись стальные брустверы с бойницами. Перед траншеями располагались проволочные заграждения, достигавшие в ширину до тридцати метров. С тылом передовые траншеи соединялись ходами сообщения, по которым на позицию прибывало подкрепление.
Такие укрепления были на передовой. Здесь, на полигоне, все было гораздо проще – ряды колючей проволоки, за ними – несколько рядов траншей. На «позиции» медленно полз немецкий танк. Мощная и грузная металлическая коробка угловатой формы хищно скалилась стволами пулеметов и орудия. Ревя двигателем, танк, украшенный крестами, приближался.
Немецким солдатам во время эксперимента было разрешено палить по танку из всего имеющегося в наличии стрелкового оружия. Что, собственно, и происходило. Залпы, одиночные выстрелы сменялись пулеметными очередями и выстрелами из легких орудий. Танку, однако, все было нипочем! Хищно урча, страшная машина легко, как нитки, рвала ряды колючей проволоки, валила столбы и приближалась к траншеям.
Видя, что ничем нельзя остановить танк, солдаты обеспокоенно заметались по окопам. Их предупредили, что сегодня произойдет испытание нового оружия, но что это будет за оружие – никто и вообразить себе не мог. Понимая, что танк вот-вот вдавит их в землю, солдаты, бросая оружие, панически бежали прочь: страшное железное чудовище, которое невозможно ничем поразить, деморализовало их полностью. Наверное, подобные чувства внушил бы белым лабораторным мышам огромный камышовый кот…
Впрочем, ничего удивительного в такой реакции не было – если вспомнить первую публичную демонстрацию первого в мире фильма братьев Люмьер «Прибытие поезда», то она вызвала у зрителей не меньшую панику, истерику и шок. Сцена, где поезд прямо с экрана несся в зрительный зал, заставила большинство присутствующих разбежаться.
Полковник торжествовал.
– Уж если наши солдаты дрогнули, то русские наверняка побегут, как зайцы! Вы же сами видели, господин генерал, – ведь танк даже не стрелял. А если бы изрыгал огонь!
Гинденбург был поражен.
– Да, да… – ошеломленный старый вояка покачал головой. – А какие основные характеристики?
– Танк, как вы уже видели, господин генерал, представляет собой бронированную коробку ромбовидной формы с обведенной по ее корпусу стальной гусеницей, – начал пояснять Диркер, достав схемы. – Корпус покрыт броней. Она защищает от винтовочных пуль, шрапнели, легких осколков снарядов.
– Вооружение?
– Вооружение располагается в спонсонах – бортовых полубашнях. Для уменьшения веса тридцатимиллиметровую броню оставили только в носовой части, в других частях толщина брони варьируется от пятнадцати до двадцати миллиметров, – генерал и полковник склонились над чертежами.
– Великолепно! – подробно ознакомившись с устройством и лично осмотрев технику, произнес фон Гинденбург. – Надо использовать в наступлении. Это что, экспериментальный танк? Только один? Ничего, и одного будет достаточно, чтобы нагнать страху на русскую армию! Только надо подумать о направлении главного удара. Хотя… А если утечка информации? Ведь и в газетах о нем писали!
– У нас есть способ направить русских по ложному следу! – ухмыльнулся Диркер.
– Действуйте, полковник, – положил руку ему на плечо генерал. – Признаю: вы меня убедили. Если что – обращайтесь ко мне в любое время. Все, что от меня зависит, я сделаю. Такое оружие, против которого противник бессилен, нам жизненно необходимо.
Глава 5
– Гляжу я на это и диву даюсь, – насмешливо покачал головой офицер с побитым оспой лицом. – Для кого-то война – исполнение своего долга, для кого-то возможность нажиться…
– Это вы о чем, ротмистр? – поинтересовался сидевший рядом высокий подполковник.
– Ну, как же? Мы с вами не дети… Испокон веков было так, что кто-то за Родину кровь проливает, костями ложится, а кто-то на военных поставках ручки свои греет. Так было, есть и, к сожалению, будет всегда. Но ведь я не о том. Такие широкие темы я сейчас затрагивать не хочу, – он с усмешкой провел рукой по скатерти, будто стряхивая с нее что-то. – Вы посмотрите вокруг.
– А что такое? – подполковник поднял голову и взглянул по сторонам. Все было как обычно, и ничего такого, чтобы особенно отличалось от привычного ему порядка вещей в офицерском собрании, глаза не находили. Кто-то из господ офицеров играл в бильярд, кто-то сидел в клубном кресле, развернув газету, большая часть разговаривала – каждый о своем.
– С началом войны среди некоторых офицеров появилась глупая мода – украшать себя разными побрякушками, чтобы произвести впечатление на слабонервных женщин, – продолжал ротмистр. – Идет бывало такой хлыщ, весь опутанный ремнями портупеи, при шпорах, а сам – как новогодняя елка! На нем и револьвер, и бинокль, и фотоаппарат, и даже свисток для поднимания солдат в атаку! И вот глядишь и не понимаешь – офицер это или кукла какая-то?
– Да, это бывает… – задумчиво проговорил подполковник, перелистывая газету.
– А появится такой тип на передовой – ну, тут уж форсу на целый полк хватит! Да что далеко ходить, – воодушевляясь собственными речами, заговорил ротмистр. – Буквально неделю тому назад явился и к нам этакий пижон – военный журналист. Весь в ремнях, портупеях, и револьвер при нем, и кольт. Все на нем чистенькое, с иголочки – картинка, а не человек. И сообщает, мол, прибыл к вам, чтобы написать репортаж о наших героических солдатах – защитниках веры, царя и Отечества. Ну, хорошо, говорю, я вам предоставлю такую возможность.
– И что же дальше? – спросил подполковник.
– Отправились мы на передовую. Начал он чем дальше, тем больше разочаровываться. «Ну, разве это порядок? Ни тебе аккуратности, ни симметрии, ни сверхпатриотизма. Солдаты все какие-то серые, без настроения…»
– А какое же он настроение желал у них отыскать?
– Известно какое – чтобы они день и ночь этакими героями выглядели, по струнке все, да чтобы под линейку. Я говорю: милейший, это фронт, а не парад императорский – нет, он нос воротит. Не видно, дескать, никакого куражу и храбрости. Надулся, как индюк. Ну, а вот когда я его на передовую отвел да он вылез на передний край, германцы аккурат огонь и открыли. Спесь слетела с «военного журналиста» буквально за полминуты. Белый как полотно стал. Кричит, озирается, в истерику впал! Не желаю, говорит, погибнуть, спасите-помогите, все что угодно для вас сделаю, дорогие мои солдатики!
Офицеры расхохотались. Разговор их происходил в офицерском собрании, о котором стоило бы сказать несколько слов.
Жизнь полка всегда была заполнена ежедневными учениями, где оттачивалось воинское мастерство. А вечером в помещении офицерского собрания царили радость и веселье. Поступая после окончания училища в полк, молодые корнеты автоматически становились членами полкового офицерского собрания. Эти два слова очень многое значили для юноши, еще не знавшего свет и начинающего по-настоящему входить в жизнь со всеми ее радостями и горестями. Входя впервые в него, он входил в новую семью. Воспитание начиналось сначала, и то, что еще не привилось в училище, молодой офицер впитывал в себя в стенах своего собрания. Здесь молодой офицер воспитывался в верности Родине и обожании своего родного полка.
Полковые офицерские собрания в гвардии были заведены в царствование Александра II. До этого времени офицеры могли собираться лишь на частных квартирах. Собрание играло важнейшую роль в повседневной жизни офицера, сплачивая данную часть, обеспечивая проведение досуга. Семьи офицеров полка, особенно стоящего в небольшом городке, были знакомы друг с другом, и собрание являлось естественным и удобным местом их встреч, избавляя от необходимости устраивать слишком частые домашние приемы и званые обеды, которые и так были в обычае. Общение в собрании облегчало и проблему знакомств – многие офицеры женились на дочерях и сестрах своих сослуживцев. Полковой командир, как единственное лицо, целиком отвечающее за свою часть, являлся естественным руководителем собрания. В его деятельности обязаны были участвовать все офицеры части, внося на его содержание небольшие взносы. Здесь периодически, обычно еженедельно, устраивались балы с привлечением полкового оркестра, вечера и другие мероприятия. По праздникам или иным поводам давались балы и званые обеды командиром полка. Возможности культурных развлечений были в провинции часто ограниченны, но это в некоторой степени компенсировалось распространенностью в самих офицерских семьях различного рода музыкальных вечеров, любительских спектаклей…
Война изменила многое, но офицерские собрания даже и на войне оставались главным местом встреч, своеобразным военным клубом.
Именно здесь Голицын высказал предложение, суть которого сводилась к следующему: кто желает участвовать в рейде по вражеским тылам? Целью являлся захват или хотя бы уничтожение тевтонского чудо-оружия.
Как и ожидал Голицын, после его предложения желающих оказалось более чем достаточно, так что пришлось выбирать. Отряд должен был быть невелик, всего 10–12 сабель. В его состав вошли добровольцы из разных кавалерийских частей – гусары, уланы, казаки. В данном случае действовать приходилось как раз не числом, а умением. Маленькому, маневренному отряду компактность придавала нужную мобильность. Естественно, все офицеры подобрались из числа лихих рубак. Среди набранных офицеров выделялся корнет Булак-Балахович, которого Голицын назначил своим заместителем.
Этот офицер уже успел прославиться на фронте как человек редкой отваги и мужества. На его счету было несколько рейдов по тылам противника, что сыграло немаловажную роль в выборе Голицыным заместителя. Корнет сразу же вызвал у него доверие. Обстоятельно поговорив, поручик узнал о нем всю подноготную. Происходил Станислав с Браславщины – озерного края Северо-Западной Беларуси, из обедневшего шляхетского рода, работал агрономом. С началом войны он вместе со своим братом Язепом добровольцем ушел на фронт, взяв свое собственное оружие, лошадей и амуницию. Сначала он служил во 2-м лейб-уланском Курляндском императора Александра II полку.
– Но как найти этот загадочный «танк»? – размышляя вслух, спросил корнет Белый. – Фронт большой, танк наверняка отлично охраняется, да и режим секретности…
– Все очень просто, – лаконично изрек Булак-Балахович. – Следует захватить немецкого «языка», желательно офицера, и вытрясти из него всю информацию…
– Кроме того, командующий решил отправить на поиски и захват танка не один, а целых два конных отряда, – произнес поручик. – Так что у нас есть и коллеги в этом деле.
– Зачем? Что за странная игра? – с недоумением взглянул на него корнет.
– Два лучше, чем один. Так, видимо, считает генерал. По его мнению, таким образом больше шансов отыскать чудо-оружие, к тому же конкуренция лишь добавит рвения… Правда, – добавил поручик, – второй отряд – это обычные рядовые, кавалеристы под командованием какого-то молодого офицера. Кто именно возглавляет второй конный отряд, где и когда он будет выступать – неизвестно.
– Неужели вам не сообщили? – спросил хорунжий Кочнев.
– Видимо, не посчитали целесообразным, – развел руками поручик. – На это у них есть свои, наверное, весомые причины. То ли штабисты боятся утечки информации в случае пленения кого-нибудь из конников, то ли какой-то особый режим секретности…
Каждый из офицеров предлагал идеи в «общий котел», которые рассматривались всеми самым тщательным образом. Наконец после полуторачасового обсуждения стратегия поисков была определена.
– Когда выступаем? – послышались голоса.
– Медлить, господа, не будем, – авторитетно произнес Голицын. – Завтра и отправляемся. Времени для того, чтобы уладить все свои дела и подготовиться, у нас достаточно, так что я вас не задерживаю.
* * *
Поручик, усевшись наконец на койку, с наслаждением вытянул ноги. Да, денек выдался насыщенный событиями, что тут и говорить. Однако последующие дни обещают стать еще более наполненными приключениями. К ним Сергей Голицын был готов. Походные сумки уже подготовлены, все соответствующие формальности улажены. Через несколько часов должен был начаться рейд по вражеским тылам.
Буквально полчаса назад поручик получил письмо от Ольги. И вот теперь последнее дело, остававшееся на своей земле, и было – прочтение этой весточки. Поручик взглянул в окно. Какой-то странный шум привлек его внимание. В стекло, привлеченная ярким светом лампы, с силой билась большая ночная бабочка – бражник. Не видя преграды, отделявшей ее от желанного света, мотылек с гудением раз за разом пробовал проникнуть внутрь, и, естественно, безуспешно.
Усмехнувшись, Голицын достал из нагрудного кармана френча письмо. Несколько мгновений он вглядывался в конверт. На нем изящным, так хорошо знакомым ему почерком значилась фамилия адресата. Надорвав конверт, поручик извлек листок бумаги, неуловимо пахнущий тончайшими духами. Этот запах напомнил ему о тех временах, таких близких и теперь таких далеких. Напомнил о любимой, которая сейчас была далеко…
Весь обратившись во внимание, офицер жадно пробегал глазами строчку за строчкой. В письме Сеченова сообщала, что у нее все нормально. Она писала о том, что выполнила свой план: теперь она – санитарка в госпитале для нижних чинов и вносит посильный вклад в победу над супостатом.
Поручик ненадолго оторвался от чтения и представил Ольгу санитаркой, ухаживающей за больными и ранеными… Как это все было странно! Как быстро время расставляло каждого по своим, ведомым только ему местам!
«…Не волнуйся, береги себя и никогда не снимай ладанку, – писала Ольга. – Я знаю, я чувствую, что она охранит тебя от всех бед».
Прочитав весточку, Голицын был счастлив, однако ощущал какие-то странные сомнения. Несмотря на пространное и подробное письмо, ему показалось, что Ольга что-то недоговаривает. Но что именно, сказать было нельзя.
Вздохнув, поручик потер виски и взглянул на часы. Времени, чтобы отдохнуть, оставалось немного. А ведь очень скоро он должен быть в хорошей форме и с ясной головой. Достав ладанку, поручик поцеловал ее, не переставая думать об Ольге. Прикоснувшись головой к подушке, Голицын почти сразу уснул.
