bannerbannerbanner
Жулик: грабеж средь бела дня

Сергей Зверев
Жулик: грабеж средь бела дня

Полная версия

Глава 5

Со дня возвращения Голенкова в родной город прошло две недели. Ужасы «черной» ментовской зоны потихоньку стирались из его памяти. Бывший опер постепенно расправлял крылья, как летучий змей, и былое интриганство прорезалось в нем с новой силой. Да и жизнь вроде бы тоже налаживалась…

В семье воцарился мир – хрупкий, как весенняя льдинка. Наташа вела себя тише воды, ниже травы. Она обладала спасительным для женщины свойством: в критических ситуациях переключала неразвитый слабый мозг на мощную автоматическую систему животных инстинктов. И эти инстинкты подсказывали: свои блядские наклонности следует сдерживать. Хотя бы какое-то время.

Правда, дочь Таня держалась с отцом холодновато и отстраненно. К семнадцати годам она прониклась возвышенно-романтическим взглядом на мир и потому явно стеснялась милицейско-лагерного прошлого папы. Эдик видел ее нечасто: дочь действительно зарабатывала карманные деньги, помогая Ермошиной по дому. Проститутское ремесло подруги совершенно не смущало ее целомудрие. Возвращаясь домой, девушка запиралась в своей комнате, проводя время в чтении книг о влюбленных.

Зато Голенков, неожиданно для себя, подружился с молодым ротвейлером по кличке Мент. Каждый вечер он выводил Мента на прогулку и, снимая с него поводок, азартно науськивал на котов. Загоняя очередную жертву на дерево, ротвейлер просительно заглядывал в глаза хозяина, ожидая поощрения. Неподдельная преданность пса подкупала. Он был явно не способен на предательство – в отличие от жены и друзей.

Впрочем, бывший друг Коробейник пока вроде бы не подводил. Он действительно устроил Эдика директором во вьетнамский ресторан. Правда, на всякий случай Юра решил обезопасить себя, потребовав у бывшего коллеги подписку «о добровольном сотрудничестве». Голенков был вынужден заглотить крючок: ведь условия диктовал подполковник милиции. «Пока мне ничего от тебя не надо, – снисходительно напутствовал стукача Юрий Васильевич. – Осмотрись, освойся, прикинь, что к чему…»

Конечно, Нгуену Ван Хюэ не очень-то хотелось связываться со ставленником ОБЭПа. Однако ослушаться всемогущего Коробейника он не посмел. Вьетнамец даже подарил новому гендиректору мобильник, разрешил бесплатно столоваться в «Золотом драконе» и выделил служебный автомобиль для разъездов – старенький «Опель»-пикап грязно-белого цвета.

Эдик сразу же невзлюбил этого мелкого азиата с жесткими черными волосами и резиновой, словно приклеенной к лицу улыбкой. Несомненно, хозяин «Золотого дракона» тоже не больно жаловал Голенкова, но внешне никак этого не проявлял. Подобно всем людям Востока, вьетнамец был приветлив, услужлив и подчеркнуто доброжелателен. Но бывший опер понимал: гуттаперчевая улыбка Нгуена наверняка скрывает его коварство и жестокость.

А вот жена хозяина, толстая Хьен, явно благоволила новому директору. Это была сдобная, неряшливая вьетнамка с круглым желтым лицом, чем-то неуловимо напоминающим полную луну. При появлении Эдика она расцветала, как лотос на берегу Меконга, и смотрела в его глаза столь выразительно, что Голенкову сразу же вспоминался его ротвейлер. Такое отношение к себе удивляло и настораживало. Ведь Хьен слыла женщиной умной, жесткой и властной – и прислугу, и родственников, и даже Нгуена она держала в черном теле…

Служебные обязанности директора «Золотого дракона» были несложными, но хлопотными: закупать продукты и спиртное, шпионить за персоналом, договариваться об инкассации, выстраивать отношения с налоговой, санэпидемстанцией и пожарными.

Голенков всегда отличался наблюдательностью, сметливостью и остротой ума. Уже через неделю работы он дошел до очевидного: ресторанный бизнес – далеко не главный источник богатств хозяина.

Доходы вьетнамцев были явно несопоставимы с их тратами. Ресторан «Золотой дракон», если верить финансовой отчетности, приносил не более тысячи долларов в месяц. А родственники Нгуена постоянно мотались в свой Ханой, не вылезали со средиземноморских курортов и ежегодно меняли крутющие тачки на еще более крутющие. Огромный загородный дом Нгуена – с пагодами, ландшафтными садиками и золочеными драконами-флюгерами – поражал воображение. Это было типичное воплощение архитектурного стиля «япона мать»; проезжая по шоссе, иногородние водители жали на тормоза и, поворачивая головы в сторону диковинного сооружения, изумленно матерились…

Было очевидно: «Золотой дракон» – лишь прикрытие для какого-то тайного и широкомасштабного бизнеса.

Но выяснение этого вопроса пришлось отложить до лучших времен. Эдуарда Ивановича окончательно захватила идея полного и безоговорочного уничтожения Жулика…

* * *

Наступавшее лето плыло и плавилось в асфальтовом мареве. Городские камни набирали жар. Беспощадное солнце ломилось с белесых небес. В прокаленном воздухе густо стояли бензиновые испарения. Загородное шоссе было плотно упрессовано машинами – ввиду наступающих выходных горожане спешили на дачи.

Обогнав череду автомобилей, белый «Опель»-пикап свернул в переулок и неторопливо покатил по тенистой дороге, ведущей к горотделу милиции. Сидя за рулем, Эдик детально анализировал события последних дней, спрашивая себя: все ли он сделал для уничтожения Жулика?

Получилось, что все.

И даже чуточку больше…

…Привыкший решать все задачи поэтапно, бывший оперативник начал с фальсификации доказательной базы. Три дня назад он попросил Коробейника принести ему несколько фотографий из старых уголовных дел Алексея Сазонова. За бутылку коньяка знакомый графолог из областного УВД снабдил самый эффектный портрет трогательным текстом, выполненным стопроцентно сазоновским почерком: «Дорогой Лидусе Ермошиной от Леши Сазонова на память о наших незабываемых встречах». В тот же день снимок был передан Мандавошке.

И тут произошло неожиданное.

– Я его откуда-то знаю, – твердо заявила малолетняя шалава, пристально всматриваясь в фотографию.

– Да-а? – напрягся Голенков и, ощутив в себе прилив охотничьего азарта, тут же сделал стойку. – Откуда?

На маленьком лобике Мандавошки обозначилась сиротливая морщинка.

– Не помню. Но морда знакомая. Где-то видела. Это точно, – сказала она и тут же добавила: – А ниче пацан, да?

– Где, когда, с кем и при каких обстоятельствах ты могла его видеть?

– Н-н-не помню.

– Ты с ним трахалась?

– Не-а… – протянула Лида не очень уверенно, но тут же пошла на попятную: – Хотя… может быть…

– Вспомни! Ну?

– Думаешь, я их всех упомню? – призналась базарная проститутка.

– Так, может, он тебя и обрюхатил?

– Может… Хотя нет. Постой, точно не он. Скорее всего, это какие-то пацаны с «Ремзавода», с которыми я осенью в «Золотом драконе» гуляла.

Как бы то ни было, но спустя сутки в Заводской райотдел милиции поступило заявление от гр. Ермошиной Л. М. об изнасиловании. В качестве обвиняемого фигурировал гр. Сазонов А. К. Заява, составленная по всем правилам юридической казуистики, содержала массу отягчающих обстоятельств: «применение физического насилия», «особый цинизм», «запугивание» и даже «извращенную форму».

Выяснив личность заявительницы, дежурный следователь лишь саркастически хмыкнул: он прекрасно знал Мандавошку, потому что и сам многократно прибегал к ее интимным услугам. Но заявление, конечно же, зафиксировал – накануне ему позвонили из ГУВД, настоятельно посоветовав раскрутить производство «дела об изнасиловании» по полной программе.

К тому же потерпевшая заявилась в ментуру не одна, а с дедушкой, заслуженным ветераном конвойных войск МВД. Выпятив узкую грудь, обвешанную вертухайскими медальками медно-никелевого сплава, старик долго и нудно варьировал одну и ту же тему: «Куда смотрит милиция?!»

Внучка и дедушка покинули райотдел только через час. Голенков, сгорая от нетерпения, ожидал их в кафетерии соседнего гастронома. Подарив отставному «дубаку» триста рублей и бутылку водки, Эдик интимно взял Ермошину под руку и повел во двор.

– Приняли заявление? Ты все сделала, что я говорил?

– Ага, – кивнула Мандавошка и протянула руку ладонью вверх. – Ну и где мои пятьсот гринов?

– Держи, – бывший мент отсчитал ей пять стодолларовых банкнот.

– Ну, спасибо! А я думала, кинешь. Сразу видно: ты – мужчина самостоятельный, – уважительно оценила Мандавошка. – А теперь что?

– А теперь мы поедем на улицу Рокоссовского, – распорядился Эдуард Иванович. – К твоей будущей свекрови. Слушай внимательно. При ней не курить и не материться. Не употреблять слов «в натуре», «микрофон» и особенно «бля». Вместо слова «трахаться» надо говорить слово «коитус». Обращаться к старухе исключительно вежливо и только на «вы». Ты девочку-одуванчика изобразить сумеешь?

– Предлагаешь под интеллигентку закосить? Типа, как твоей Танькой прикинуться?

– Вот именно, – вздохнул Голенков и, заметив на лице девушки глупую ухмылку, немного повысил голос: – Только не надо лыбиться. Серьезней, серьезней… Изобрази задумчивость.

– А это как? – не поняла Мандавошка.

– Сколько будет семью восемь?

Ермошина глубокомысленно наморщила лоб.

– Отлично, – удовлетворенно кивнул Эдик. – Вот с такой мордой и пойдешь к старухе. А теперь запоминай, что надо будет сказать…

Александра Федоровна жила в добротном белокирпичном доме на окраине города. Старый фруктовый сад, герань на окнах, деревянная ограда, увенчанная трехлитровыми банками, – все это придавало жилищу черты трогательной патриархальности.

Столь же патриархально выглядела и хозяйка. Это была аккуратная седенькая старушка – добрая, гостеприимная и немного боязливая. Усадив гостью на кухне, она неспешно налила ей чаю и придвинула вазу с печеньем.

Неожиданно из-за полинялой портьеры вышел огромный черный кот геральдического вида. Свой роскошный пушистый хвост он нес с горделивым достоинством, словно был не котом, а брачующимся павлином. Видимо, этот четвероногий друг и скрашивал одиночество мамы особо опасного рецидивиста.

 

– Тасик, Тасенька!.. Иди сюда, мой хороший!.. – ласково позвала старушка.

Кот пружинисто запрыгнул ей на колени и замурлыкал. Механически почесывая его за ушком, Сазонова наконец спросила:

– Ну, что у вас, деточка?

Мандавошка закатила глаза и двинула речь. Она оказалась не только талантливой проституткой, но и замечательной актрисой. И потому ее декламация была исполнена истинного трагизма.

– У меня с вашим Лешей полгода назад был роман, – смиренно сообщила она и протянула руку, чтобы погладить Тасика.

Тот с неожиданным проворством цапнул ее за палец и, возмущенно зашипев, спрыгнул с колен хозяйки. Пренебрежительно встав к гостье задом, кот завилял хвостом, словно говоря: «Да врешь ты все, сука…»

Однако Ермошину это не смутило.

– Но ведь я тогда не знала, что он – уголовник, из тюрьмы сбежавший! – Малолетка драматически возвысила голос. – А знала бы… все равно бы его не разлюбила! Какие он мне слова говорил! Как много всего обещал!

Сазонова слушала недоверчиво. Кот, косясь на девушку строгим зеленым глазом, презрительно фыркал.

– Если честно, у моего Лешеньки много разных романов было… – призналась Александра Федоровна, в ужасе глядя на выпуклый живот малолетки. – Только не обижайтесь. Он ведь уже взрослый мужчина.

– Вот именно. Все мужики одинаковы, – надрывно продолжила Мандавошка, ничуть не обидевшись. – Им только одного подавай… Все до сладенького охочи! А ведь я девушка порядочная, так ему, значит, сразу и сказала: сперва загс, а потом этот, как его… койотус… то есть коитус. А в загс еще рано было идти… Мне тогда только пятнадцать исполнилось. А он… сперва приставать начал… а потом… когда я ему не дала…

И тут Ермошину прорвало. Из уголка глаза грязной дорожкой потекла тушь. Поднявшись из-за стола, проститутка развернулась беременным животом в наивыгоднейшем ракурсе. Всхлипнула, зашмыгала носом и, поминутно делая многозначительные паузы, живописала в натуралистических подробностях, как Леша, избив ее в кровь, изнасиловал в самой что ни на есть извращенной форме, лишив при этом девственности. После чего запугал: мол, в милицию не ходи, из-под земли достану!

Александра Федоровна молчала убито. По рассказам визитерши, Лешенька оказался свирепым маньяком-педофилом. Все это совершенно не походило на ее сына…

– Извините, но я вам не верю, – сказала Сазонова и нервно поправила седую прядь. – Мой сын не мог так поступить. Девушки на нем гирляндами висли, это правда. Но чтобы он оказался насильником… Такого просто не может быть. Наверное, вы его просто не знали. А может, это вовсе не Леша был?

Жертва насилия продемонстрировала бабушке фотоснимок с дарственной надписью.

– Его рукой написано?

Александра Федоровна лишь вздохнула. Почерк сына она узнала бы из тысячи подобных. Крыть было нечем.

– И… чего же вы от меня хотите?

Вот тут-то Ермошина и объяснила – чего. Утерев кулачком грязные слезы, она заявила, что материальная компенсация в десять тысяч долларов вполне ее удовлетворит.

– Так ведь это грабеж средь бела дня! – всплеснула руками старушка. – Где же мне такие огромные деньги сыскать?

– А уж этого я не знаю. Кто моего ребенка будет кормить? Между прочим – вашего внука… А если не хотите со мной по-хорошему добазариться – найдем мы на вас управу, найдем. Я девушка хоть и бедная, но в натуре честная. Уже и заяву в мусорню накатала. Если я ее не заберу – ждите неприятностей. Рано или поздно вашего сына-насильника закроют и кинут в тюрьму. На суде я молчать не буду, посажу вашего Лешу, хотя его и любила. А на зоне… будет ваш сын дырявой ложкой баланду хлебать да на параше утреннюю зорьку кукарекать. Хотите, чтобы с него обвинения сняли, – ищите деньги. Да побыстрее, пока я не родила. Дом-то ваш небось многие тыщи стоит, – многозначительно заключила шантажистка и, встав у окна, выпятила живот.

– Так ведь это не я вас насиловала! – справедливо напомнила Александра Федоровна. – Если считаете, что Леша перед вами виноват, – к нему и обращайтесь!

– Короче, со мной можно связаться вот по этому телефону. – Лида положила на стол клочок бумаги с номером мобильника Голенкова. – Сроку у вас – ровно месяц.

И, не прощаясь, зацокала каблучками к двери.

Эдуард Иванович ждал ее в своем «Опеле».

– Ну, что у тебя? – спросил он, едва девушка плюхнулась в кресло.

– Короче, бабка, бля, потекла сразу, – самодовольно улыбнулась проститутка и вкратце пересказала содержание беседы.

Она почти ничего не приврала, добавив лишь вскользь: мол, старуха Сазонова оказалась настоящей ведьмой, потому что натравила на нее дикого бешеного кота.

– Послушай, папик… Что-то уж больно стремную вещь ты затеял, – обеспокоилась Лида, когда «Опель»-пикап выехал на асфальтовую дорогу. – Ведь меня в этом городе слишком многие знают. И далеко не как девочку-одуванчика.

– Заяву у тебя в райотделе приняли, – напомнил Голенков равнодушно. – Уголовное дело имеет отличную судебную перспективу. Это я тебе как бывший капитан милиции говорю. Так чего ты волнуешься?

– А если это… как ее там… экспертиза? Ну, по установлению отцовства. Анализ спермы, все такое… Тогда что? У половины города придется сперму брать для анализа!

– Ну и что? С экспертами, что ли, трудно договориться? Деньги-то все любят. В случае чего мы тебе и толковых свидетелей организуем. Которые видели, как Жулик тебя насиловал. Можем задним числом даже справку из травмпункта организовать. Куда ты якобы обращалась полгода назад… Ну, когда Сазонов тебя в кровь избил. Он-то тогда в бегах был. Какое может быть алиби у беглого уголовника? Кто ему поверит?

– А если сам Жулик… Мстить начнет? Смотри, чтобы мне потом шифроваться от него не пришлось!

– Это он от тебя должен шифроваться. И не только от тебя, – молвил Эдик многозначительно. – И вообще: не рыпайся и не суетись под клиентом. Я тебе пятьсот долларов обещал? Обещал. Ты их получила? Получила. Через пару месяцев получишь еще столько же.

– Правда?

– А разве сегодня я тебя обманул?

Шоссе, прорезавшее субтильный лесок, было пустынным. Голенков выжимал из старенького «Опеля» предельную скорость – стрелка спидометра дрожала на отметке «90».

Внезапно Мандавошка подалась к водителю корпусом и, обвив его шею руками, попыталась поцеловать взасос. От неожиданности Эдик едва не выпустил руль. Однако успел-таки снизить скорость и плавно нажать на тормоз. Легкий «Опель» пошел неуправляемым юзом и едва не перевернулся на вираже. К счастью, все обошлось: чирканув днищем об асфальт, машина плавно съехала в неглубокий кювет и остановилась.

– Ебнулась? – побелевшими от страха губами спросил Голенков.

И тут произошло то, чего бывший опер никак не мог ожидать…

– Я тебя люблю, – ласково сказала малолетка. – А можно… я тебя поцелую?

– Фу-у-у… Ну ты и ду-ура! – только и мог выдавить из себя Эдуард Иванович и, подставив щеку, сказал разрешающе: – На, целуй быстрей, да поехали.

Голенков так и остался сидеть, подставляя щеку под поцелуй…

Голова девушки мгновенно пригнулась к его животу. С едва различимым треском вжикнула «молния» брюк. Мужчина даже не успел удивиться: штаны вместе с трусами оказались приспущенными. Наманикюренные пальцы профессионально заскользили по члену, который мгновенно напрягся.

– Да ведь… люди заметят! Тут же дорога, машины ездят! – ужаснулся бывший мент, тщетно пытаясь оттолкнуть Мандавошку.

Вздохнув, словно ныряльщик перед прыжком, Ермошина мгновенно заглотила член по самый комель.

– М-м-м-ммм… не меф-фай…

Лида оказалась потрясающей мастерицей своего дела. В минете она задействовала абсолютно всю полость рта, включая гортань и гланды. Она нежно покусывала член, языком передвигала его за щеку, и там ясно и выпукло обозначалась головка… Резные вишневые губы сомкнулись кольцом и плотно заскользили вверх-вниз. Сосала она с ожесточением изголодавшегося младенца, дорвавшегося до мамкиной сиськи. Когда Голенков, почувствовав приближение оргазма, попытался отстраниться, девушка сунула руки под его зад и впилась ногтями в ягодицы. Да так и натягивала свой рот на член, пока мужчина, судорожно дергаясь, не кончил.

У Эдика звенело в ушах и стучало в висках. Рубашка мгновенно взмокла. Перед глазами плясали огненные круги, и сквозь них он видел, что коротко стриженная голова Ермошиной по-прежнему лежит у него на коленях.

Он попытался высвободиться, но тщетно: барышня вцепилась в него мертвой хваткой. Только теперь Голенков понял, за что Лида получила кличку Мандавошка. Сперму она высасывала всю, без остатка, и в этот момент ее нельзя было оторвать от ее источника даже пассатижами…

Уже подъезжая к «Золотому дракону», Эдуард Иванович с ужасом осознал: а ведь случись на дороге свидетели – и его тоже можно было бы отгружать по пресловутой сто тридцать первой статье!

– Сколько с меня? Триста рэ? – сумрачно спросил Голенков и потянулся за портмоне.

– Обижаешь, – засокрушалась влюбленная проститутка. – Я ведь тебе чисто приятное сделать хотела!

– Моя Танька всего на год старше тебя, – напомнил Эдик, но портмоне все-таки спрятал.

– Ну и что? Да ладно, не ссы, я ей не скажу. А ты такой сладкий… и такой упр-ругий! – Последнее слово Лида вымолвила с особой твердостью и эрегированностью.

– Никуда не исчезай, будь на связи, – вздохнул Эдик, поправляя брючный ремень. – Может, придется твои показания в прокуратуре закреплять.

– Какой базар? Чао, папик! – бросила Мандавошка и, интимно облизав влажные губы, вышла из салона.

Голенков дал себе слово больше никогда не вступать с барышней в интимные отношения. Хотя и предчувствовал, что в будущем нечто подобное наверняка повторится…

…Доехав до горотдела, Эдик припарковал машину и, закурив, направился к розыскному стенду. Под потечным стеклом белела свежая ориентировка:

«По подозрению в совершении преступлений, предусмотренных ст. 131, ч. 2 УК РФ, разыскивается особо опасный рецидивист Сазонов А. К…»

Слева от текста темнели две фотографии разыскиваемого: анфас и в профиль.

Добросовестно прочитав ориентировку от начала и до конца, Голенков заулыбался. Блестящая идея, совершенно случайно зародившаяся в его голове серым похмельным утром, наконец обрела материальное воплощение.

– Вот так-то, – потирая руки, прошептал он. – Давай, уголовная рожа, приезжай на разборку… Вот тут-то тебя и закроют на «чалочку». И сразу – к параше. Там твое место…

Эдик сделал что мог, и ответный ход был, безусловно, за Жуликом. Бывший сыщик прекрасно знал, на что способен этот умный и расчетливый проходимец, и потому приготовил несколько отличных заготовок.

Однако события, развернувшиеся спустя несколько дней, заставили его на какое-то время позабыть и о Ермошиной, и даже о Жулике…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru