Сергей Юрьевич Борисов
Черный парус беды
Черный парус беды
Повесть
Глава первая
Все. Приплыли.
Я тряхнул головой, но чище и просторнее в ней не стало. В глазах суетились какие-то мушки, и почему-то серебряные, с отливом. А во рту… во рту было такое, ну, как бы сказать? Словно кошки нагадили, но не по большому, а по маленькому. И еще эта шишка на затылке…
– Ты как?
Вид у Милы был аховый. Растрепанная, жилет порван. Но спокойная, как мамонт, как мамонтиха то есть.
– Нормально, – кивнул я, солгав на все сто процентов. Чувствовал я себя преотвратно, да по-другому и быть не могло. Но это ничего. Спасибо – жив, а что здоров – дело третье.
– Где все?
Прежде, чем ответить, Шелестова посмотрела по сторонам, словно хотела пересчитать всю нашу команду. А считать-то оказалось и некого.
– Не знаю.
Я хотел подняться, но не смог. Голова закружилась, проклятые мухи совсем озверели, те еще дрозофилы, так и множатся, так и множатся. Я перевернулся на живот, уперся руками и оторвал себя от земли. Со стоном и скрипом. За такую немощь в былые времена прапорщик Залога меня бы со свету сжил. Я бы у него сутки напролет упор лежа принимал!
Подтянув колени, я утвердился на четырех точках и только хотел продолжить движение дальше и вверх, как меня вывернуло наизнанку. Сначала выплеснулась вода с зеленоватой пеной, потом стало корежить на сухую. Все-таки большую часть океанской водицы я выдал ночью, прежде чем то ли заснуть, то ли сознание потерять. Второе – вернее. Не помню, чтобы мне что-нибудь снилось, даже завалящего кошмара какого. Значит, и не было его. Значит, вырубился я основательно.
Прокашлявшись и прочихавшись, я взглянул на Милу. Она смотрела мимо меня – в сторону моря, и глаза ее были, как осколки плохо вымытой молочной бутылки – мутные.
Я сглотнул: вот же, давно нет в моей жизни ни комвзвода Залоги, ни молока в бутылках, сплошь в картоне, а помнятся и тот, и те. Я сглотнул еще раз. Горько, а все же не так мерзко, как раньше. Притомились киски, ну, хоть какой-то позитив.
Дождавшись, когда в голове прояснится окончательно и бесповоротно, я поднялся на ноги. Колени дрожали, плечи не желали распрямляться, но все же я вновь стал существом прямоходящим. И это было отрадно.
– Стою, – сообщил я Миле, но она и головы не повернула. Тогда я тоже стал разглядывать «Золушку».
Когда я увидел эту яхту в порту Кофреси, это неподалеку от города Пуэрто-Плата, то подумал, что имя ей дано не самое удачное. Назвали бы «Белоснежка» или «Рапунцель», прости Господи, все точнее было бы, потому как Золушка большую часть сказки замарашкой проходила. А тут… Яхта, на которой мне предстояло пересечь Атлантику, была, что называется, с иголочки: белоснежная, с небольшой, изящных очертаний рубкой, великолепной тиковой палубой. От яхты прямо-таки разило благополучием и самодовольством, ну, и большими деньгами, естественно. Конечно, я знал, что Федька Полуяров человек состоятельный, вернее, отец его, но что настолько – не предполагал. Роскошь, одно слово. Доступная взорам.
Сейчас же «Золушка» являла собой жалкое зрелище, впервые всецело оправдывая свое имя. Яхта застыла в самом невероятном положении: корма вздернута, корпус под наклоном градусов тридцать… А вот мачта уцелела, хотя стоячий такелаж в беспорядке. Хорошо немцы лодки делают, с запасом.
Тут накатила волна – покрупнее тех, что прежде облизывали берег. Волна ударилась о торчащие из воды скалы, подняв фонтаны брызг, а потом врезалась в борт яхты. «Золушка» вздрогнула и наклонилась еще больше – вперед, и накренилась – вбок. Гик1, до того едва лишь касавшийся воды, погрузился в нее.
Яхта лежала на камнях, точнее, на каменной платформе шириной метров двадцать. Справа и слева, судя по цвету воды, было глубоко. Но говорить о том, что «Золушке» не повезло, я бы не стал. Ее бы все равно разбило – не о платформу, так о берег, тут валунов достаточно, не помилуют.
Но что случилось, то случилось. Ночью шальная волна подняла яхту над иззубренным краем платформы, а потом со всей дури швырнула вниз.
Этот удар я помню.
Видно толком ничего не было, сплошь серая муть из ночной черноты и хлопьев пены, которую ветер срывал с гребней волн. Глаза мне были не помощники, зато о происходящем докладывал желудок. Сначала, сжавшись и заёкав, он проинформировал: вот, поднимаемся, сейчас взлетим. Потом, шмыгнув куда-то в район крестца, дал знать, что через миг – кратчайший и решающий – нас так приложит, что никому мало не покажется. Как раз наоборот: покажется много и всем.
Так и произошло. Грохот, треск, крики.
Громче всех кричал Федька.
Джон продолжал командовать, наивно полагая, что экипаж дружно кинется исполнять его приказ по демонтажу контейнера со спасательным плотом. Ага, как же.
Яхту тащило по камням. Шансов у нее не было. А у нас были. Берег – вот он, рядышком. Доплыть бы только. Или вброд добрести.
Над моей головой пронесся гик. Не останься я в кокпите2, будь на палубе, куда призывал нас Джон, гик мог запросто размозжить мне затылок. Хотя, должен заметить, лобные доли у меня не крепче.
В общем – пронесло. Помилуйте, ничего неприличного, хотя и по-неприличному могло быть. Запросто.
А другие как? С ними что?
Джон был у штурвала и даже пытался рулить.
Чистый пытался помочь ему в этом бессмысленном деле.
Федор кричал. За мгновение до «девятого вала» он выбрался на палубу и пополз на бак. Может, якорь хотел бросить? Глупость несусветная, но с него станется.
Что касается Милы и Пети Козлова, они оставались в каюте. Туда они ретировались несколько часов назад, хотя Джон заверял их, что в кокпите и безопаснее, и не так страшно.
В этот момент огромная новая волна накрыла яхту. За ней еще одна, и еще. Сколько продолжалось избиение «Золушки», сказать не возьмусь. Может, десять минут, может, час, а может, и два. Все смешалось, как в доме Облонских. А потом обломилось, как в доме Смешанских: волны вдруг перестали терзать «Золушку», бросив ее на камнях с задранной кормой и спутанным такелажем.
– Сели! – прохрипел Джон. – На берег надо выбираться. Федор, ты живой?
Ответом на зов Джона был срывающийся голос Полуярова:
– Живой.
– Давай сюда.
– Не могу, я запутался.
– О, Господи!
Помянув Всевышнего, Джон следом помянул нечистого. Никакой принципиальности.
Повернулся ко мне:
– Андрей, ты в каюту, а я за Федором.
Я скатился по трапу и чуть не упал, споткнувшись о Петьку. Тот лежал на полу каюты, и глаза у него были выпученные, словно Козлов страдал базедовой болезнью, в чем раньше замечен не был. Петьку долго и обильно тошнило, но ему было не до того, чтобы выбраться из лужи. Паршиво ему было.
Я переступил через Козлова и направился в носовую каюту.
Мила лежала на койке. И ладно бы держалась за бортик или скобу в изголовье, которой немецкие конструкторы предлагали пользоваться при качке. Нет, она просто лежала, и если бы не уродливый комбинезон-непромоканец вкупе со спасжилетом, можно было бы подумать, что, вот, прилег человек покемарить, а тут ходят всякие, спать мешают.
– Мы на камни вылетели, – сообщил «всякий», то бишь я. – Но берег рядом. Пошли. Помогу.
– Ты ему помоги. – Мила повела подбородком в сторону кормы, где у трапа крючился Козлов. – А я сама. За вами.
Добравшись до Петьки, я пнул его пониже спины – обидно, но совсем не больно.
– Эй ты, кладоискатель хренов, вставай!
Петька заворочался и стал подниматься. Двигался он даже хуже, чем соображал. Но в итоге все для него кончилось благополучно. А что до синяков на ребрах, так это спишем на последствия шторма – одни из. Да, не сдержался, каюсь. Но ведь заслужил, тошнота! Если бы не его рассказы о пиратском золоте, мы бы у этих берегов не оказались, а шли бы себе к Марокко под штормовыми парусами и в ус не дули.
– Шевели сучками! – прикрикнул я, первым выбравшись в кокпит.
Петьку расклинило в проходе, он что-то мычал, и тогда я ухватился за плечевой ремень жилета и выволок Козлова из каюты.
Потом позвал:
– Мила!
И все. Больше ничего не помню. Очнулся я на берегу. Тогда же меня вывернуло раз, другой, и я снова отключился – теперь уже надолго, до утра.
– Как я здесь очутился? – спросил я Шелестову. – Кто меня вынес?
– А с чего ты взял, что тебя кто-то нес?
– Между прочим, я живой и на берегу.
– Когда я выбралась из каюты, ни в кокпите, ни на палубе никого не было. Я прыгнула в воду. Там было по пояс. Пошла к берегу. У самой кромки наткнулась на тебя. Вытащила.
– Спасибо.
– Я думала, ты – труп, а ты продышался.
– Тем более спасибо.
– Принято, – сказала Мила без улыбки. Я даже обернулся, чтобы убедиться: так и есть, серьезна, как на похоронах. Ох, и не нравятся мне дамочки с рояльными струнами вместо нервов. Мне бы чего попроще, попонятнее.
– Значит, никого больше не видела? – еще раз уточнил я.
– Никого.
– А следы?
– Здесь камни.
Ах, ну да, мог бы и сам сообразить. Камни, по следам не пройдешь, а без следов – только по запаху. Но талантливой псины Мухтара мы не имеем.
«Стоп, – одернул я себя. – Ты чего пургу несешь, уродец? Мухтары какие-то, девы с железными нервами. Тебе что, делать нечего?»
– Пойду пройдусь, – сказал я. И поразился, как дико прозвучали мои слова. Слишком обыденно для таких обстоятельств и такой обстановки.
– Я уже ходила. Сто шагов туда, – Мила показала налево. – Сто шагов сюда, – Мила показала направо. – Никого. На яхту надо. Напомним о себе миру.
Мне даже как-то неловко стало. Растерялся, потерялся. Разумеется, нам нужно на яхту. Там есть все, что делает жизнь яхтсменов начала XXI века безопасной. Пусть и относительно, что следует из нашего бедственного положения. Там рация, там спутниковый телефон, там много разных электронных штукенций, с помощью которых можно сообщить людям на берегу, что у нас неприятности. Крупные. Что беда у нас!
– Согласен, – кивнул я и опасливо сделал шаг. Смотри-ка, ничего, вполне, не падаю. Готов к труду, а коли понадобится, то и к обороне.
Я поднял руку и пощупал шишку на затылке. Как источник боли она меня совсем не беспокоила, а вот своим происхождением – даже очень. Я ведь увернулся от гика. Тогда откуда она взялась? Может, когда я вытащил в кокпит Козлова, гик понесло обратно, и он заехал-таки мне по черепушке? Дальнейшее укладывается в схему: меня сбросило в воду, но я не захлебнулся, потому что был в спасжилете, волны прибили меня к берегу, потом Шелестова вытащила на камни. Все логично. Правда, больно гладко. А если не что, а кто? Но с какой стати кому-то бить меня по голове? Кому? Джону? Федьке? Чистому? Кстати, где они? И примкнувший к ним Козлов.
О плохом думать не хотелось. Думать вообще было тяжко, и я оставил это занятие. Будем решать вопросы по мере их возникновения, и по возможности не утруждая извилины.
– Я с тобой, – сказала Мила.
С валуна, на котором сидела, она поднялась легко и легким же шагом направилась к воде.
– Вот здесь надо, – показала она направление. – Я здесь шла.
Так и оказалось: ей – по пояс, мне – чуть ниже. Мы добрели до яхты и забрались на нее. Это оказалось нетрудно.
Тут вот какая штука. Если яхта на ровном киле, подняться на нее из воды без посторонней помощи – задача архисложная. В Голливуде на этом целый триллер построили. Типа: решили люди искупаться – все, всем было жарко, а штормтрап не вывесили, ну, и не смогли вернуться обратно. Я уж не помню в деталях, чем там все закончилось, но закончилось плохо. С «Золушкой» такой сюжет не прокатил бы. Ее проектировали в годы, когда в моде была приплюснутая, точно утюгом выглаженная корма. Имелся на ней и специальный трап для купальщиков, который можно было опустить и находясь в воде. Этим трапом мы и пользовались после освежающих морских ванн. Однако в данный момент «Золушка» стояла, задрав к небу корму, и трап, даже будь он опущен, нам бы не помог. Ну и бог с ним, с трапом этим. Крен яхты был так велик, что мы просто перешагнули через ее подветренный борт и оказались в кокпите.
– Люди! – крикнул я, не особенно надеясь на ответ. Его и не последовало.
Мила разглядывала окошки и датчики на консоли приборов. Я тоже взглянул. Экран картплоттера3 был разбит. Я стал нажимать на все кнопки подряд, но приборы дружно игнорировали мои старания: ни одно окошко не засветилось, ни один диод не замерцал, ни одна стрелка не дернулась. А ведь такого в принципе быть не могло! Чему в них ломаться, в приборах этих? Ну, ладно, есть чему, но чтобы все и разом? И к тому же, ток-то должен идти! Это как в машине после лобового столкновения: сама всмятку, а указатель поворота мигает и мигает.
– Не пашут, – сказал я не Миле – себе. – Может, что-то с аккумуляторами?
Я повернул ключ, но стартер остался глух и нем.
Ладно, попробуем по-другому.
Ночью каюту освещали лампочки аварийного освещения. Сейчас они не горели, но света, благодаря иллюминаторам, хватало.
Еще отличие, более существенное: ночью в каюте было сухо, а сейчас плескалась вода. Означало это одно: корпус яхты рассадило о камни. Судя по всему, поступала вода откуда-то из района киля.
В каюту я полез потому, что в ней над штурманским столом находились столь нужные нам сейчас средства коммуникации. На консоли в кокпите были только дублирующие экраны с самыми необходимыми рулевому кнопками и тумблерами, а сама аппаратура – вот она, туточки. Но в каком она была виде! Изувечена, изуродована.
Чем ее так?
Ответ плавал у меня под ногами. Это была крышка от ящика с навигационными инструментами.
На протяжении всего перехода через океан я ни разу не видел, чтобы Джон пользовался секстантом, линейкой, циркулем и транспортиром. Все эти замечательные изобретения человеческого ума оказались вытеснены на обочину прогресса компьютерными достижениями последнего времени. И то верно, зачем ловить линию горизонта, погружаться в вычисления, стараясь свести к минимуму погрешности, если за тебя все безошибочно сделает электроника? Тем не менее, комплект навигационных приборов на «Золушке» имелся. Секстант, хронометр и прочее покоились в ящике с откидной крышкой справа от штурманского столика. Вот этой крышкой, судя по всему, и лупили по приборам.
Итак, чем – понятно. Теперь следует проверить, насколько вдумчиво действовал разрушитель.
Я вернулся в кокпит.
– Что там? – спросила Мила.
Махнув рукой, мол, потом, я вылез на палубу и распустил молнию чехла спасательного плота. Запустил внутрь руку, пошарил – радиобуя на месте не было. Так, и здесь облом.
Я спрыгнул в кокпит и поднял люк, врезанный в его пол. Влажно чавкнули резиновые прокладки, обеспечивающие герметичность моторного отсека. Оттуда пахнуло так, что я отшатнулся. Солярка с электролитом – адская смесь. И все же я встал на колени, наклонился и… Первое, что я увидел, это пучок проводов, вырванных из блока цилиндров прекрасного дизеля «Вольво-Пента». Вандалу потребовалась секунда, чтобы лишить мотор жизни – со всем его хваленым шведским качеством. Куда больше времени у него ушло на то, чтобы вывести из строя аккумуляторы: пока еще клеммы сорвешь и пробки открутишь…
Я захлопнул люк и доложил Шелестовой:
– Аккумуляторов нет, тока нет, ничего нет, одна надежда теплится.
– Не смешно, – сказала Мила.
– Да я, вообще-то, не веселюсь. Не с чего. Постой-ка…
Я снова нырнул в каюту. Потому что кое-что забыл. Очень важное. Но если забыл я, с тем же успехом мог забыть и… кто? Джон? Козлов? Чистый? Федор? Кто учинил этот разгром? Кому понадобилось оставить нас без связи? Какого хрена?!!
В каюте я дернулся к штурманскому столу – и выругался: не забыл, стервец!
Крепления были откинуты, полка пуста, спутниковый телефон исчез.
– Андрей!
Я бросился наверх, к Миле.
– Что?
– Там!
Метрах в ста от нас по правому борту я разглядел оранжевое пятно. В воде, среди рифов. Что там такое? Бинокль нужен…
Бинокль оказался на своем «штатном» месте – в нише справа от рулевого. Я достал его, хотел прижать окуляры к глазам, но зрительные трубы оказались сдвинутыми, так что мне пришлось подстроить их под себя.
Так, вот оно, пятно, только не пятно это вовсе…
В одежде яхтсменов торжествует «унисекс» – что для мужчины одежка, что для женщины, все едино. К тому же, комбинезоны-непромоканцы нивелируют фигуру, так что со спины не всегда разберешь, кто перед тобой – мужчина или женщина, высокий человек или не слишком, худощавый или средней упитанности. Ну, а если человек в воде, если над ней только «горб» спасжилета, а голова скрыта капюшоном, то не разберешь ни за что и никогда.
Пока я возвращался на берег, пока бежал по нему, пока понял, как подобраться к человеку среди камней, я гадал: «Кто?» И перебирал, как несколько минут назад, ту же обойму имен. Федька? Чистый? Джон? Козлов?
Дважды я оступился: раз – по горло уйдя в воду, а второй раз – с головой. Эта заминка позволила Шелестовой опередить меня. Я нагнал ее в тот момент, когда она ухватила человека за плечи, приподняла…
Это был Чистый.
Глава вторая
Мы выволокли Чистого на берег.
Я был спокоен – ни трепета, ни дрожи. Будто дело это для меня привычное, даже наскучившее, тела бездыханные таскать. А это не так, переноска трупов – занятие мне незнакомое, так что можно было бы и психануть. Чего ж не психую? Да, мне не нравился Чистый, но мое нынешнее хладнокровие прежняя неприязнь не оправдывает. Нравился, не нравился… Человек все-таки, можно и поскорбеть, и вздохнуть горько, а то и слезу смахнуть. Но не получается, не скорбится и не плачется. Отчего так?
И тут я понял. Потому что о себе больше думаю, чем о Косте. Потому что у меня шишка, а у него точнехонько в этом же месте череп проломлен. А могло быть наоборот: я лежал бы хладным трупом на берегу португальского острова Селваженш-Гранди, а надо мной склонялся бы помятый, но живой Костя Чистый. И за что поручусь, так это что ни слезинки бы он по мне не проронил, сволочь этакая.
Я натянул капюшон на лицо покойного. Для этого мне пришлось слегка распустить молнию у горла и поддернуть куртку вверх. Оранжевая ткань скрыла посиневшие веки и щель полуоткрытого рта.
А зубы-то у Чистого сплошь керамика, невольно отметил я и даже поежился от того, что обращаю внимание на такие вещи в такую минуту.
Я быстро взглянул на Шелестову. Не заметила ли она чего по моему лицу? Не претит ли ей находиться в обществе растленного типа, на которого даже смерть близкого человека никак не действует? Ну, не близкого, но давнего знакомого, не так уж много это меняет.
– Это гиком его, – сказала Мила.
– Не думаю, – покачал я головой. – За борт скинуло, может, и гиком, но вмятина на затылке аккуратная, почти круглая, это его, наверное, о камень приложило.
Мы помолчали, потом Шелестова проговорила с запинкой:
– Что делать будем?
О том, что связи с материком у нас нет и в ближайшее время не предвидится, я ей уже рассказал.
– А что делать? – пожал я плечами. – Только ждать. Рано или поздно на острове появятся люди. Сюда и экскурсантов возят, и орнитологи здесь частые гости.
– Я о другом. Что с ним делать будем?
Опять я ее не сразу понял. Я про Фому, а она про Ерему, про Костю то есть.
– Петька говорил, тут пещер много. Можно туда отнести. Но ее еще найти надо, пещеру. А можно и здесь оставить, только камнями завалить, а то птицы расклюют. Вон их сколько!
Над скалами вдали царила суматоха. Несколько десятков птиц кружились в воздухе. На земле их было во много раз больше. Тот же Петька рассказывал, что на островах архипелага Селваженш находится одна из крупнейших колоний атлантических буревестников, а эти гордые смелые птицы падалью не брезгуют.
– А с остальными как?
– Искать будем, – сказал я. – И надеяться.
Я обложил Чистого камнями. Шелестова мне не помогала. Видно было, что нет у нее сил. Если какие и оставались после минувшей ночи, то за последний час все истратила, до капли.
– Можно идти, – сказал я и швырнул булыжником в птицу, приземлившуюся неподалеку и проявлявшую к нам здоровый голодный интерес. Не попал.
Прежде, чем двинуться в поход, как тот Мальбрук, я постоял над холмиком, укрывшим Константина Чистого. Пусть земля ему будет пухом. Хотя тут и земли-то нет, камни одни…
* * *
С Чистым я познакомился три года назад.
Предшествовало встрече мое решение воплотить в жизнь давнюю мечту.
Многие мальчишки в детстве грезят парусами. Я тоже не избежал этой участи. Каравеллы, фрегаты, бригантины. Колумб, Джеймс Кук, Васко да Гама. Стаксели, брамсели, топсели. Приказ: «Свистать всех наверх!» В общем, полный набор.
Любимой моей книгой стал «Морской волчонок» Майн Рида. Ему на смену пришел «Остров сокровищ» Стивенсона, с которым мирно уживалась «Одиссея капитана Блада» Сабатини. В классе восьмом на полку с любимыми книгами встала еще одна – «Наследник из Калькутты» Штильмарка.
К этому времени я уже перестал ходить в судомодельный кружок, оставив бесплодные попытки воспроизвести в дереве шхуну «Испаньола», на которой Джим Хокинс, Сильвер и компания отправились за сокровищами капитана Флинта. Оказалось, руки у меня не под то заточены и не оттуда растут. Как ни старался, ничего путного не выходило, все вкривь и вкось, ну, я и бросил это дело, чтобы не позориться.
К сожалению, Клуба юных моряков у нас в городе не было в связи с его сухопутным статусом. Не было у нас и парусной секции. Ближайшая базировалась за тридцать километров на Истринском водохранилище, не наездишься.
В общем, разнообразные и многочисленные преграды обложили меня со всех сторон, не позволяя хотя бы на шаг приблизиться к мечте. Но я все равно трепыхался! Когда пришла пора определяться с послешкольным будущим, я разослал необходимый комплект документов по трем адресам: в Ленинград, в Одессу и Мурманск. Но вместо вызова мне пришли уведомления, что по медицинским показателям я не могу быть допущен к вступительным экзаменам. До сих пор толком не знаю, что это за напасть такая – «незаращение баталлова протока». Какой-то дефект межпредсердной перегородки. Но обычно с возрастом это проходит. Зарастает, подлюка! Так говорили мне врачи московские, однако их коллеги из Мурманска, Питера и Одессы постановили иначе: «Не быть тебе, Андрей Говоров, ни штурманом, ни капитаном, и большой корабль под твоим командованием никогда не выйдет в открытое море».
Фиаско было оглушительным, но я мужественно пережил поражение. А напоследок выдал аккорд! На выпускном экзамене по литературе десятиклассникам были предложены три темы сочинения: что-то о Базарове, что-то о закалке стали и «Мой любимый литературный герой». Причем подразумевалось, что и здесь будет повествование либо о Евгении Базарове, либо о Павке Корчагине. Разумеется, я выбрал третью тему, как самую «свободную», и написал о Джошуа Слокаме. Моя домашняя «морская» библиотека как раз пополнилась его книгой об одиночном плавании вокруг света на яхте «Спрей». Экзаменаторы были сильно удивлены, не обнаружив в моем опусе ни Базарова, ни Корчагина, однако формально условия нарушены не были, и сочинение приняли к рассмотрению. И даже высоко оценили: 5 – за «русский», 5 – за «литературу».
Но это был действительно последний аккорд. Или прощальное крещендо. Потому что поступил я в институт, ни малейшего отношения к морю не имеющий, институт культуры. Впрочем, воды на наши головы там лили много. Но это в любом институте так: сначала на тебя льют, а потом ты льешь на экзаменах – в надежде, что преподаватель из твоего словесного потока выудит что-то разумное, дельное и отпустит с миром.
За институтом последовала армия. Врачи из военкомата никакого «незаращения» у меня не нашли. А может, просто не знали, где этот «баталлов проток» искать. Вынесли вердикт: «Годен!» – и пошел я сапоги топтать.
Отдал дань Родине – вернулся. И тут судьба выкинула коленце, направив меня на стезю журналистики. Время было такое, начало 90-х, библиотекари и руководители народных хоров с высшим «культурным» образованием были без надобности, а вот людей, умеющих слова в статейки складывать, не хватало.
Так я в журналистике и застрял. Звезд с неба не хватал, да не особенно за ними и тянулся. От писанины с годами вообще отошел. Стал выпускающим редактором, а это должность больше техническая, чем творческая. Собрать тексты, подобрать фотографии, проследить за версткой – и в типографию. Нормальная работа, в общем. В меру нервная, не слишком пыльная. А когда мне посчастливилось прилипнуть к одному корпоративному журнальчику, стала она и довольно денежной.
Вот тогда я и вспомнил о своей мечте, о которой все эти годы старался даже не думать, потому как проку нет, коли карман пуст. Яхтинг – удовольствие дорогое.
Я навел справки, и выяснилось, что, да, действительно, дорогое, однако не настолько, чтобы я в своем нынешнем положении не мог к нему прикоснуться. Если не зарываться, не закидываться сразу на Таити, Сейшелы и прочую экзотику, то, вроде, как и по средствам мне это хобби.
Еще выяснилось, что в Москве яхтенных школ – десятка полтора. Выбрал я «именную» – школу Николая Пирогова, уж больно хороши и красочны были о ней отзывы бывших курсантов.
Располагалась школа в небольшом особняке, затерявшемся в переулках между Покровкой и улицей Забелина. Я приехал туда, отдал должное морскому антуражу, с каким было оформлено помещение, и заплатил за теоретический курс. За ним должна была последовать практика, но где я ее буду проходить, в Черногории или Турции, с этим я еще не определился.
На первом занятии я и познакомился с Константином Чистым и Федором Полуяровым.
Хотя, что значит «познакомился»? Никто нас друг другу не представлял. Просто Сергей Арнольдович, наш преподаватель, проявил себя незаурядным психологом, начав с того, что попросил нас рассказать, чего, собственно, мы хотим.
– На Самоа хочу, – сказал я. – Всегда мечтал поклониться.
– Понятно, – кивнул Сергей Арнольдович. – Город Апиа. Гора Веа. Могила Роберта Луиса Стивенсона. Угадал?
– Да-а, – уважительно протянул я.
– А вы?
– Я… – девушка справа от меня хотела ответить, но запнулась и покраснела.
Сергей Арнольдович не стал настаивать. Тактичный человек.
– А вы? – спросил он.
– Я с ним, – женщина лет не преклонных, но уважительных, сидевшая через проход слева от меня, положила руку на локоть своего соседа, седовласого и ухоженного. – Ему хочется, а я его одного в море не отпущу.
– Не отпустит, – подтвердил сосед, он же, очевидно, супруг. – Вот, думаем приобрести небольшую яхту и держать ее в Болгарии. Мы там к пенсии маленький домик купили. Так что будем совершать прогулки под парусом.
– А вы? – вопрос был обращен к мужчине приблизительно моего возраста, ну, или чуть моложе. В дорогой рубашке, в дорогих ботинках, с дорогими часами, с дорогим галстуком, в очках от «Тиффани».
Ответ прозвучал не сразу, словно мужчина решал – отвечать или нет, а если отвечать, то правду или отделаться общими фразами.
– Хочу попробовать, – наконец проговорил он. – Вдруг понравится?
Я не понял, сказал он то, что думает, или это только слова и ничего, кроме слов. А что я уяснил, приглядевшись, так это что рубашка, ботинки, часы – из дорогих, но не из «топовых». Только за оправу не поручусь.
– А скажите, Сергей, – не стал дожидаться своей очереди последний из нас. – Где лучше яхту покупать? Костя говорит, – парень с лицом простодушным и восторженным повернулся к мужчине в «Тиффани», – что заказывать на верфи ни к чему. Разорение одно и ждать долго. Проще купить «юзаную» где-нибудь на Багамах и перегнать в Европу. Лодки там недорогие, американцы их быстро меняют, вот и получается качественный товар по доступной цене. Так или не так?
– Ваш товарищ… – Сергей Арнольдович сверился со списком: – Федор, правильно? Так вот, ваш товарищ, Федор, абсолютно прав. Одна и та же лодка, то есть одной фирмы, одного возраста и одинаковой степени изношенности на Карибах и в Средиземке стоит совершенно по-разному. Там – меньше, здесь – во Франции или Испании, даже в Греции и Хорватии, – больше. Я бы даже сказал, неоправданно много!
Таким было наше знакомство. Выпускающего редактора Андрея Говорова – с одной стороны; партнеров-предпринимателей Константина Чистого и Федора Полуярова – с другой.
Что они за предприниматели, в каком бизнесе подвизаются, выяснилось позже, а некоторые существенные детали – позже значительно. И тому есть объяснение.
Должен признаться, что, став курсантом яхтенной школы Николая Пирогова, на первое занятие я отправился не без внутреннего напряга. А что, если там окажутся одни нувориши? Сплошь пресыщенные дяденьки и тетеньки или, наоборот, «золотая молодежь», которой вздумалось добавить себе в актив еще одно модное спортивное увлечение – после горных лыж, дайвинга и стрит-рейсинга. Начнут пальцы гнуть, через губу цедить, глазами щупать, словечками-брендами кидаться, эдак будто невзначай. И не то, чтобы я тушевался перед такими людьми, но неприятно как-то, неуютно.
Оказалось, что тревожился я напрасно. Конечно, разница в благосостоянии наличествовала, ее не скроешь, но кичливости, назойливой демонстрации своего финансового благополучия не было. С чем бы сравнил, так это с баней: все голые, и уже тем равны. Причем с баней финской – финской классической, народной, где мужчины и женщины парятся вместе, не стыдясь друг друга и друг друга не смущая, где неуместны сальные взгляды и невозможны грязные намеки.
Все было очень по-дружески. Настолько, что через пару занятий стеснительная девушка Света перестала с пугающей регулярностью заливаться краской.
Помню, я подумал: сбылась мечта идиота, вот люди, для которых парус – образ жизни, и смысл, и цель.
Если бы не Чистый, я бы даже не оставил места исключениям.
– Мужа ищет, – сказал он о девушке Свете. – Прынца. С белым конем и белой яхтой.
– Будут помидоры кушать и сливовицей запивать, – сказал Костя о супружеской паре с недвижимостью около Варны. – А яхту на прикол поставят, чтобы перед заезжими родственниками хвастаться.
Что-то говорил Чистый и обо мне, наверняка говорил. Может, посыпал щебнем мой идеализм, а может, вполне допускаю, оттоптался по моей «Витаре». Сам-то он ездил на «Туареге».
Зато Федька катался на навороченном «Патроле» длиной с полквартала! И было Чистому до Полуярова-младшего, как до Луны.
Однако, повторюсь, о том, кто из них что, я узнал много позже. А тогда, в школе, на занятиях и перекурах, на мелкие камешки в чужие огороды я решил внимания не обращать. Ну его, Чистого этого! Я и потом поступал так же – игнорировал, когда под руководством все того же Сергея Арнольдовича мы в едином порыве проходили практику в Черногории, в городе Бар, на борту яхты «Бавария 45».
После практики – с получением дипломов, что было отмечено обильными возлияниями, – наши дороги могли разойтись. Честно говоря, именно этого я и ожидал. Однако параллель с пляжными романами, день кончины которых всегда совпадает с датой отъезда, в данном случае оказалась несостоятельной. Общение наше продолжилось, и пусть встречи были нечастыми, но они были. Правда, всегда в разном составе. Чаще всего в посиделках в маленьком кафе на Покровке не участвовали муж с женой, которые таки съехали из Москвы в Болгарию, и в Россию теперь наведывались лишь изредка. Кстати, яхту они действительно купили и, против ожиданий Чистого, регулярно бороздили на ней Черное море. Потом компания наша «похудела» еще на одного человека. Девушка Света встретила свою судьбу. Не «прынца», но солидного и состоятельного бизнесмена. Вместе они участвовали в любительской регате по маршруту Родос-Крит-Родос, ну, и сладилось. Избранник Светы занимался торговлей оливковым маслом. Недалеко от Ираклиона, столицы Крита, у него был дом, куда Света и отбыла из наших палестин с твердым намерением надолго обосноваться в Греции. Девушка она была не глупая, так что все у нее обещало получиться. Я ей так и сказал на свадьбе, на которую был приглашен в качестве «морского друга»: не тушуйся, Светка, семь тебе футов под килем. Федька Полуяров выразился в том же смысле, подарив молодым по паре роскошных яхтенных перчаток. А вот Костя Чистый остался «за бортом», не позвала его Света. Видимо, не забыла ни его снисходительных усмешек, ни высокомерия. Вот и отомстила, дав понять, кто он таков есть. Да никто! Другой человек плюнул бы и растер, но Чистого такое пренебрежение зацепило. И еще как! В этом я убедился во время следующего нашего кофепития на Покровке. Когда речь зашла о Свете и ее свадьбе, он позволил себе в ее адрес такие непристойности, что мы с Сергеем Арнольдовичем, тоже заглянувшим «на огонек», чуть ли не в один голос велели ему заткнуться. Даже Федька высказался в том смысле, что ты, Костян, того, палку-то не перегибай. Для Полуярова-младшего, относившегося к жизни легко и всячески избегавшего каких бы то ни было конфликтов, это был почти подвиг. И Чистый заткнулся, побагровев и набычившись. А я пожелал себе пореже с ним видеться – не тот он человек, не моего круга, ну и пусть остается за окружностью. К сожалению, редко все выходит так, как тебе желается. Кофепития наши продолжались, и Чистый на них исправно являлся. Думаю, он боялся выпустить Полуярова из своего поля зрения. А что, если взбрыкнет Федюша, набедокурит? И если взбрыкнет, как сильно это скажется на его, Кости Чистого, судьбе? Не перестанет ли известный магнат Полуяров-старший благоволить к генеральному директору одной из своих многочисленных компаний? Нет, рисковать Чистый не хотел. Потому и приходил, и кофе пил, и улыбался даже. Но меня на мякине было не провести: раскусил я Чистого и все о нем понял. Гниль, а не человек. Подпустишь к себе – и так запачкаешься, что хрен отмоешься. А уж в экипаже такой тип – сущее проклятие. Я это понимал, и потому, как ни звал меня Федор разделить компанию, в чарты с ними никогда не ходил.
