Сергей Юльевич Витте
Воспоминания. Том 3
28 сентября того же года скончался известный Грингмут. Грингмут происходит от иностранных евреев. Он приехал в Москву и был преподавателем латинского языка в Катковском Лицее. Катков взял его под свое покровительство. Грингмут принял православие, затем был преподавателем в Лицее. После этого со смертью Каткова инспектором и чуть ли ни директором Лицея и был одним из сотрудников «Московских Ведомостей», газеты, принадлежащей московскому университету и отданной правительством в аренду Каткову.
Грингмут представлял собой все свойства ренегата. Известно, что нет большого врага своей национальности, своей религии, как те сыны, которые затем меняют свою национальность и свою религию. Нет большого юдофоба, как еврея, принявшего православие. Нет большого врага поляков, как поляка, принявшего православие и особливо одновременно поступившего в русскую тайную полицию.
Я Грингмута, когда был министром, довольно часто видел. Он часто приезжал из Москвы и считал своим долгом ко мне являться.
Он представлял собой человека несомненно умного, довольно образованного, по манерам крайне уравновешенного, по наружности имел тип еврейский, еврея-блондина.
Когда в 1904 году начались смуты и революция, то первое время он не знал, куда ему пристать. Одно время он совсем отступил от политики, а когда после 17 октября народились союзы русского народа, которыми воспользовался затем Столыпин, взяв союзников в качестве полицейской силы и в качестве громил-хулиганов, то ренегат еврей Грингмут объявился главою союза русского народа в Москве. Его особенно толкнуло на этот шаг то обстоятельство, что, когда в мое время шел вопрос о том, кому передать «Московские Ведомости», то я отнесся довольно скептически к решению министра внутренних дел передать их Грингмуту.
Но тем не менее, после того, как он сделался редактором «Московских Ведомостей», он все таки ко мне приехал, спрашивая моих указаний, а когда он пристал к союзу русского народа и начал писать резкие статьи против 17 октября и всех законов, из этого акта вытекающих, то я потребовал от министра внутренних дел, – тогда был Дурново, – принятия энергичных мер против «Московских Ведомостей», т. е. потребовал, чтобы в отношении революционеров правых, во главе которых стоял Грингмут, применялись те же самые меры, которые применялись по отношению революционеров левых.
Когда я ушел от председательства совета, то Грингмут этого никак забыть не мог и обрушился против меня и 17 октября с полною силой. Для того, чтобы быть истинным союзником, конечно, нужно быть врагом евреев, ибо какой же ныне консерватор не жидоед. По нынешним временам тот, кто не жидоед, не может получить аттестации истинного консерватора. Поэтому и он сделался жидоедом. Тем не менее это не мешало ему несколько лет ранее находиться в особой дружбе с директором международного банка Ротштейном и пользоваться его подачками.
В течение всего времени, со вступления на пост председателя совета министров Столыпина, происходили отдельные анархические революционные убийства. Между прочим были убиты некоторые губернаторы, в том числе губернатор Александровский и были убиты различные второстепенные агенты правительства; был целый ряд покушений на высокопоставленных лиц, причем между этими покушениями очень трудно было разобраться, какие из них имели характер покушения действительного, а какие имели характер провокационный.
Ибо со времени вступления на пост министра внутренних дел Столыпина, последовала полная дезорганизация полиции и в особенную силу вошли Азеф и Ландейзен, принимавшие влиятельное участие в революционно-анархической партии, одновременно будучи агентами тайной полиции. Мне кто то возразил, когда я сказал, что во времена Столыпина Азеф, Ландейзен и прочие социал-революционеры и одновременно агенты охранной полиции восприняли особую силу, – указывая на то, что ведь Азеф и Ландейзен существовали и ранее, и при Дурново, т. е. в то время, когда я был председателем совета министров, а Дурново был министром внутренних дел.
На это замечание, с формальной стороны совершенно правильное, я ответил следующее: действительно, эти господа существовали и ранее Столыпина, при Дурново и при предшественниках Дурново, но вот какая разница между прежним режимом и режимом Столыпина; в каждом доме, в особенности в котором нет особых современных приспособлений для очистки нужных мест, имеются лица, которые занимаются этим делом, ибо без них в иных случаях обойтись нельзя.
Они и играли эту роль при предшественниках Столыпина, а уже при Столыпине они занимались не очисткою нужных мест в том или ином случае, а сели на кресло рядом с главою министерства внутренних дел и секретной полиции Столыпиным, и произошло это от того, что Столыпин, вступая в министерство внутренних дел в такое трудное время, не имел решительно никакого понятия об организации русской секретной полиции и об ее функциях. Для него это было в полном смысл слова Terra incognita.
Я, по своей предыдущей деятельности, в 1905 году все-таки был более знаком с организацией министерства внутренних дел и в частности с секретной полицией, нежели Столыпин, – но несмотря на все настояния, шедшие от общественных деятелей, с одной стороны, и в некоторой степени от Его Величества, с другой стороны, я все таки, сделавшись председателем совета министров, не согласился принять портфель министерства внутренних дел именно потому, что я считал себя некомпетентным в ведении дел секретной полиции. А между тем в революционное время, в особенности в то время, когда я вступил председателем совета, не было времени учиться, нужно было вступить и сию же минуту начать действовать.
Это было главною причиною, почему я настаивал на назначении министром внутренних дел Дурново, который ранее, чем быть товарищем министра внутренних дел, был директором департамента полиции, а еще ранее долго служил в судебном ведомстве в прокуратуре и по характеру своему был склонен к занятиям, которые составляют специальность тайной и секретной полиции.
Я тогда же говорил: что если бы у нас было особое министерство полиции, то я бы, конечно, принял министерство внутренних дел. Но так как эти 2 части со времени Александра II соединены, – после того, как было уничтожено, так называемое, третье отделение, – то я, не считая возможным немедленно сделать разъединение полиции от министерства внутренних дел, так как это возбудило бы значительное опасение, что не предполагается ли возобновить печальной памяти третье отделение, – то поэтому я не могу принять министерства внутренних дел.
Между тем, Столыпин, со свойственной ему отвагой, ничтоже сумнящеся, принял министерство внутренних дел и начал заниматься – делами высшей полиции и, кроме того, в свои товарищи по управлению полиций взял прокурора Саратовской судебной палаты, по знакомству с ним, так как он был сделан министром внутренних дел с поста Саратовского губернатора.
Таким образом вся полиция в такое трудное время очутилась в руках лиц, совершенно незнакомых с тем делом, которым они должны были заниматься.
Вследствие этого лица, подобные Азефу и Ландейзену, и начали играть роль, так, например, Ландейзен был столь повышен, что во время путешествия Императрицы Марии Феодоровны за границу сопровождал Ее и, как мне говорили, в поездах был приглашаем на Высочайшие завтраки.
При таком положении вещей ничего нет удивительного, что и происходили революционно-анархические убийства: так в октябре месяце был убит начальник тюремного управления Максимович и вместо него был назначен Курлов.
Курлов, когда я был председателем совета, был Минским губернатором, причем на него была масса нареканий: одни его обвиняли, будто он трус, что он сидит себе дома запертым и боится выходить, другие в том, что он человек крайне произвольный, который не признает законов тогда, когда эти законы почему либо для него неудобны и, таким образом, водворяет в губернии не законное управление, а управление по усмотрению Курлова.
Вследствие этого Курлов, в мое министерство, должен был покинуть пост Минского губернатора. Это произошло не по моей инициативе, но когда это совершилось, то я был доволен.
На меня в особенности подействовал, в смысле неблагоприятного мнения о Курлове, один весьма почтенный помещик в Минской губернии, поляк. Во время моего председательствования, вдруг распространился слух, что пресловутый председатель совета рабочих Носарь предполагает меня арестовать, а я в то время жил в запасной половине Зимнего Дворца и жил так, как живу и в настоящее время, т. е. без всякой охраны, не так как потом устроился Столыпин, когда он, живя в Елагином Дворце, обратил сей дворец чуть ли не в крепость, окруженную массою полицейских, точно также, как и живя в Зимнем Дворце и потом на Фонтанке в доме министерства внутренних дел, где также был окружен массою всевозможных полицейских; и, конечно, если бы явились неожиданно рабочие, под предводительством Носаря, то они, пожалуй, и могли бы, если не арестовать, то произвести большой переполох и скандал.
Как то раз утром я встал и посмотрел во двор, вижу во дворе стоит взвод преображенцев и я удивился и спросил: что это такое? Тогда мне доложили, что был распущен слух, что Носарь хочет меня арестовать и поэтому полицией была вызвана из соседнего помещения часть Преображенского полка – взвод с офицером в мой двор, двор дома, где я жил.
Я, конечно, просил меня от этой охраны избавить. Солдаты ушли, а офицера, командовавшего этой частью, я пригласил завтракать. Вот, отец этого офицера затем был у меня и мне рассказал целый ряд произвольных действий, который допускал Курлов, будучи Минским губернатором.
Когда я покинул пост председателя, то, может быть именно потому, что Курлов был уволен в мое министерство, он сейчас же был назначен Киевским губернатором. В Киеве он пробыл недолго и никакого следа во время своего управления не оставили затем после убийства начальника тюремного ведомства Максимовича он был назначен министром Щегловитовым начальником главного тюремного управления.
Меня это не удивило, потому, что по пословице – сапог сапогу пара, а по нравственному государственному облику, Щегловитов еще, пожалуй, похуже Курлова.
Курлов, как оказалось, приобрел особое благоволение союзов русского народа. Союзники и в настоящее время являются лицами благоприятными, а в то время они принимали чрезвычайно влиятельное участие в управлении государством, а потому и выдвинули Курлова сперва на пост начальника тюремного управления, а затем так его восхваляли, что он был назначен товарищем министра внутренних дел Столыпина по управлению полицией и сделался правой рукой Столыпина по управлению полицией. Выбор этот был сделан лично Его Величеством, по рекомендациям, которым Государь придавал большое значение.
Для того, чтобы Курлова назначить на этот пост, пришлось расстаться с Макаровым, нынешним министром внутренних дел, который, хотя и ничем особым не отличался, но тем не менеее уже привык более или менее к делам департамента полиции и представляет собою человека небольшого, в смысле способностей, таланта и знаний, но корректного, твердого и уравновешенного.
Чтобы освободить пост Курлову, Его Величество сделал государственного секретаря, барона Икскуль, членом Г. Совета, а Макарова сделал государственным секретарем и вместо него назначил Курлова.
Как мне известно, назначение Макарова государственным секретарем было для него весьма неприятно и когда Его Величеству благоугодно было сказать Макарову, что Он его назначает на пост, как повышение, Макаров высказался, что он очень благодарен, но предпочел бы остаться на прежнем посту; но из дальнейшего разговора, он увидел, что Его Величество желает непременно, чтобы он освободил место и, конечно, он уже никаких возражений против этого не делал.
Курлов таким образом был сделан товарищем министра по делам полиции. Мне также известно, что за некоторое время до назначения Курлова, когда об этом ходили слухи, то Столыпинская партия, облыжно себя наименовавшая партией 17-го октября, выражала как бы неудовольствие назначение Курлова, и Столыпин уверял, что он никогда на такое назначение Курлова не согласится имея о Курлове самое дурное мнение. Но это, конечно, нисколько не мешало этому назначению состояться, ибо Столыпин, по принятой им линии поведения, имел в виду, главным образом, остаться на посту и пользоваться всеми благами, который ему этот пост давал, а поэтому на словах делал препятствия, делал различные жесты, которые, как бы, означали, что он хочет покидать свой пост, в случае того или другого обстоятельства, но все это оставалось пустыми словами и воздушными жестами.
В конце концов, он как маршал Мак-Магон мог сказать: J'y suis et j'y reste, но только прибавив следующие слова: et je m'en fiche.
Курлов кончил курс в одном из военных училищ, кажется в Николаевском кавалерийском училище, затем сделался офицером и прошел военно-юридическую академию и, кажется, служил в пограничной страже. Потом вышел в отставку и поступил в министерство юстиции и оттуда добрался до поста Минского губернатора. Он человек несомненно не без способностей и, как я мог видеть впоследствии, человек лично храбрый и мужественный, а посему те сведения, которые я о нем имел, как о человеке трусливом, когда он был в Минске, не оправдались. Но он человек с весьма шаткими принципами и начиненный полной произвольностью, поэтому очень мало считался с законами и на каждом шагу произвольничал. Дел секретной полиции, конечно, он не знал и был любим всеми крайними монархическими партиями. С полною бесшабашностью тратил он секретные казенные деньги, который выдаются в громадных цифрах на содержание секретной полиции под рубрикою – на расходы, известные Его Императорскому Величеству, в самой широкой степени, между прочим и на свои нужды и удовольствия.
Нужно сказать, что в этом отношении ему подавал пример его прямой начальник Столыпин, который также казенные деньги тратил на жизнь и на такие предметы, которые никто из его предшественников на казенные средства не относил.
Курлов, сделавшись товарищем министра, приобрев власть и возможность тратить направо и налево казенные деньги, проявил свою неустойчивость в нравственных принципах, даже в семейной жизни.
Не будучи товарищем министра внутренних дел, он был женат на очень почтенной женщине, кажется, старше его годами, из купеческого звания и сравнительно очень богатой. После того, как он прожил с нею десятки лет, сделавшись товарищем министра внутренних дел, ему понравилась молодая жена его адъютанта, а поэтому, долго не думая, он своей жене прописал отставку, после того, как истратил ее все деньги, и женился на жене своего адъютанта. Пользуясь своею властью, а также милостивым расположением Его Величества, он легко сладил с двумя разводами: сам развелся со своей женой, развел жену своего адъютанта и сейчас же на ней женился. По вопросам о разводах лица царской фамилии пренебрегали правилами и обычаями, а сделать тоже самое Курлову и Бог простил.
Курлов, собственно не зная и не понимая сущности организации секретной полиции, ее окончательно расстроил, и все дело окончилось катастрофой 1-го сентября 1911 года в Киеве.
1-го ноября открылась новая Г. Дума по новому выборному закону, изданному с полным нарушением конституции, данной 17 октября 1905 года, посредством государственного переворота.
Я уже говорил, что самый этот закон такого рода, что он давал в Г. Дум место только преимущественно сильным и послушным, а так как, кроме того, при выборе этой Думы был пущен в ход как полицейский аппарат, так и подкуп на казенные средства, то Дума эта явилась особенно угодливой.
О том, что правительство употребляло на это средства денежные, между прочим, было открыто и при судилище генерала Рейнбота, о чем я буду иметь случай говорить далее. Рейнбот, как на суде, так, кроме того, и мне лично говорил, что когда он был Московским градоначальником, то перед выборами 3 Думы особые заботы Столыпина заключались в том, чтобы были выбраны представители так облыжно наименованной партии 17-го октября.
Рейнботу были Столыпиным даны специально средства для того, чтобы непременно прошел в члены Думы Гучков, и Рейнбот должен был прибегнуть к подкупу.
Вероятно, в то же время, т. е. 1-го ноября 1907 года, у Столыпина, очевидно, явилась мысль спихнуть почтеннейшего Финляндского генерал-губернатора Герарда и он, вопреки желанно Герарда, назначил ему в помощники генерала Зейна.
Когда Герард в мое председательство советом министров был назначен Финляндским генерал-губернатором, то он тогда просил, чтобы дали соответствующие места в России трем военным лицам: Рейнботу, Драчевскому и Зейну. Он говорил, что эти лица, назначенные в Финляндии Бобриковым, проводили политику, совершенно несоответствующую тем началам, которых держится он и которые обязательны после манифеста 22 октября 1905 года по Княжеству Финляндскому. Тогда, при моем содействии и министра внутренних дел Дурново, удалось устроить этих лиц: Рейнботу дали место Казанского губернатора, где Рейнбот в то время, когда я был председателем, вел отлично дело, водворил спокойствие, не прибегая ни к каким исключительным положениям, всюду показываясь сам и везде ездивши по губернии.
Драчевскому было предоставлено место градоначальника в Ростове, и оттуда он был назначен градоначальником в Петербург. Этот человек не без способностей, не дурной, но человек, который сделает все, что ему прикажут.
Наконец Зейну было дано место губернатора в Гродно. Из этих трех – это самый неспособный и бесцеремонный человек. На нем, очевидно, Столыпин и остановился, чтобы подставить ножку Герарду и занять его место. Это был человек подходящий для Столыпина, ибо он не является генерал-губернатором, а является услужником Столыпина, да и всякого председателя совета.
Его достоинства заключаются в том, что он спокойно и без зазрения совести будет проводить все то, что ему прикажут.
21 ноября последовало покушение на жизнь Московского генерал-губернатора Гершельмана. Я Гершельмана не знал. Как я слышал, он был довольно бравый генерал, но без всякой политической культуры; затем, так как он, хотя и во втором поколении является еврейским ренегатом, то уже по общему правилу явился жидоедом и нравственным союзником союза русского народа.
2 декабря последовало назначение генерала Толмачева Одесским градоначальником. В мое министерство Одесским градоначальником был назначен генерал Григорьев. Генерала Григорьева я знал очень давно; когда я был еще начальником движения одесской железной дороги, то он был в числе военных, которые были командированы для изучения железнодорожной службы, затем он служил помощником заведующего передвижением войск на одесских и затем на юго-западных дорогах, далее состоял при командующем войсками и в особенности его ценил и он был очень близок к командующему войсками в одесском округе графу Мусин-Пушкину, очень почтенному человеку, большому царедворцу, с которым я находился в отличных отношениях.
Когда вследствие ревизии сенатора Кузьминского, ревизии, которая выказала деятельность тамошнего градоначальника Нейдгардта в весьма непривлекательном виде, он должен был покинуть пост одесского градоначальника, куда он был назначен по протекции с поста калужского вице-губернатора, потому что когда то он был командиром роты Преображенского полка и того батальона, которым командовал Наследник Цесаревич, нынешний Император Николай II, то я считал полезным, в виду крайне смутного брожения в Одессе, назначить туда градоначальником человека военного и потому запросил командующего войсками: как он находит, соответствующий ли был бы градоначальник состоящий при нем генерал Григорьев. Командующий войсками, который был в то время и временным генерал-губернатором, барон Каульбарс ответил, что это назначение он бы почел прекрасным.
Вследствие этого Григорьев и был назначен градоначальником. Григорьев домовладелец города Одессы и человек, имеющий большое состояние по жене. Он женат был на дочери богатого одесского купца. Григорьев, по моему мнению, управлялся в Одессе отлично. Но с моим уходом и когда председателем совета явился Столыпин и его обсела вся семья его жены Нейдгардтов, то один из братьев его жены, бывший градоначальник в Одессе, чувствовал обиду в том, что вот он, проявив крайнюю мизерность своего духа и потому не будучи в состоянии остаться в Одессе градоначальником, был замещен Григорьевым, который отлично справился со своей задачей; а потому, конечно, начал критиковать Григорьева мужу своей сестры, хотя Григорьев так вел дело, что к нему придраться не могли, тем не менее постоянное недовольство и трение из Петербурга вынудили его подать в отставку.
Тогда, вместо него был назначен генерал Новицкий, бывший начальник жандармского управления в Киеве, человек способный, весьма энергичный, весьма порядочный и хороший человек, хотя с различными слабостями, но он в Одессе пробыть долго не мог, так как он был назначен в преклонных летах и будучи болен сердечною болезнью.
В то время положение градоначальника, точно так, как и в настоящее время, в Одессе не есть синекура, ибо Одесса представляет собой такое место, где бывшая смута оставила наибольшие следы, а вследствие управления Столыпина смута еще, хотя и в скрытом состоянии, ныне значительно возросла.
У генерала Новицкого во время занятий произошел разрыв сердца. Тогда вдруг явился на свет Божий генерал Толмачев, человек, заслуживающий упоминания во всех отношениях. Он служил ранее на Кавказе в военной службе и ушел с Кавказа, если не по желанию, то во всяком случае при полном удовольствии наместника, графа Воронцова-Дашкова. По крайней мере я слышал лично от графа Воронцова, что генерал Толмачев невозможный человек. Как мне говорили, на пост одесского градоначальника он был рекомендован всесильным в то время председателем союза русского народа, разбойником Дубровиным. По-видимому, Толмачев с Кавказа приехал в Петербург и добился расположения этого негодяя.
Приехавши в Одессу, он являлся первое время, на словах, человеком беспартийным и благонамеренным. Но в непродолжительном времени его фигура выказалась во всей своей непривлекательной неприкосновенности. Он не только не исполнял, игнорировал законы, но прямо наплевал на все законы, ввел абсолютный произвол, вмешивался во все дела, не только государственные, общественные, но и частные.
С особенной силой он преследовал евреев, а так как значительное количество населения в Одессе составляют евреи, ибо Одесса есть город, в котором дозволено евреям жить, то Толмачев во всем видел евреев и жидов, а потому и всех преследовал. Его вмешательство входило во все отрасли жизни города, так например: он запретил в больницах употреблять докторам какие бы то ни было наркотики, кроме хлороформа. Он распоряжался и в учебных заведениях и в университет. Постепенно, посредством лжи, клеветы и доносов, разогнал во всех учебных заведениях города всех самостоятельных и порядочных людей и поставил всюду своих ставленников, – людей, большею частью, или совсем ничтожных, или таких, которые с легкостью продают свою совесть и честь.
Посредством давления он разогнал всех более или менее порядочных деятелей городского управления и насажал туда союзников и черносотенцев, или людей с продажною честью. Одновременно он дебоширничал в ресторанах и в различных заведениях с продажными девицами.
Конечно, с самого начала он бросился в объятия черносотенных партии и главы их, графа Коновницына.
Но, по мере развития затхлой, черносотенной атмосферы в городе Одессе, когда всякая нормальная честная жизнь была парализована, между черносотенцами, как это имеет место в других городах, начался раздор, так как они не всегда могут подлить добычу своей обскурантной деятельности. Так, Коновницын пошел на ножи с Толмачевым и должен был бросить Одессу и переселиться в Петербург и таким образом избавил Одессу от заразы, которую он вносил в город.
Затем явились различные черносотенный газеты, которые друг с другом грызлись и грызутся. Толмачев не мог ужиться никак с генералом Каульбарсом, командующим войсками, хотя генерал Каульбарс, уж он ли не был черносотенцем: он был даже, можно сказать, главою черносотенцев. Все эти пререкания, как и в других местах, так и в Одессе, происходили от одной причины: от того, что они не могут поделиться добычей, подобно тому, как псы начинают грызться над падалью, после того, как он заморят то или другое животное, – так и человек, который сойдет с пути чести, правды и нравственности, постепенно погрязает в нечистотах, так и политические партии, политически деятели, которые отбрасывают в сторону законность, справедливость и честность во всех отношениях, постепенно погрязают в разврате, подобно продажным бульварным дамам.
В такое состояние обратился Толмачев со всеми своими приспешниками. Первое время Толмачев пользовался особым расположением Столыпина. Я сам слыхал от Столыпина о нем самые благоприятные отзывы, но по мере того, как Толмачев все забирал силу и получал похвальбу свыше, он все более и более зазнавался.
Одно время он был настолько в силе, что способствовал увольнению командующего войсками генерала Каульбарса, одного из столпов одесских союзников, к которому ранее Государь был очень расположен. Это показывает силу его. Вероятно, когда вступил в такую силу, то он начал несколько игнорировать и самого Столыпина, а уж Столыпин это терпеть не мог, поэтому он начал его сдвигать. Сам Столыпин, конечно, ничего бы не сделал, ибо, Толмачев, будучи градоначальником в течение около 4-х лет, уже приобрел устой в высших сферах, – но Столыпину благоприятствовали другого рода обстоятельства, которые дали ему возможность постепенно подкосить силу непослушного ему генерала Толмачева.
Столыпин вооружился на Толмачева не за все безобразия, которые он сделал, а за то, что он не продолжал быть ему безусловно верным и послушным. Через несколько месяцев после убиения Столыпина, Толмачев был сменен уже при министерстве Коковцева, несколько месяцев тому назад, и этому содействовал и, можно сказать, Одесса этим обязана, – флаг-капитану Нилову.
Оказывается, что граф Коновницын большой приятель Нилова, так как они в молодости еще служили вместе во флоте и, вероятно, имеют некоторые одинаковые наклонности, по крайней мере в числе этих наклонностей мне известно, что оба далеко невраждебно относятся к поклонникам Бахуса. Этим обстоятельством и объясняется. почему года два тому назад, когда произошла первая баталия между Толмачевым и Коновницыным, граф Коновницын поехал в Ялту, и во всех газетах было напечатано, что граф Коновницын был приглашен Его Величеством на интимный завтрак. Это сообщение газет многих чрезвычайно поразило, ибо многие обыкновенные смертные постесняются пригласить к себе завтракать и сидеть за одним столом с таким субъектом, как граф Коновницын. Все, конечно, поняли, что, значит, Его Величество подвели: Он не знал и, вероятно, до сих пор не знает, что такое, собственно говоря, граф Коновницын. А затем уже начали относиться в высших сферах к генералу Толмачеву более хладнокровно, и, в конце концов, он лишился места градоначальника и ныне находится в отставке и на пенсии.
Город Одесса, можно сказать, единодушно благодарит Бога и судьбу, что он даровал этому городу, значительно пострадавшему в Толмачевское время, счастье избавиться от такого градоначальника. Конечно, как только Толмачев оставил свой пост, начали всплывать всякие его проделки: целый ряд денежных злоупотреблений и несколько убийств.
Оказывается, что генерал Толмачев, между прочим, практиковал такую систему в отношении некоторых революционеров, настоящих или мнимых, которых Толмачев заподозревал в том, что они имеют намерение покуситься на его жизнь. Он их арестовывал, затем, при переводе из одного арестного места в другое устраивал так, чтобы дать повод арестованному бежать, и как только он бежал, – а для этого иногда сама полиция его уговаривала, – стража в него стреляла и укладывала на месте.
Когда был уволен генерал Каульбарс с поста командующего Одесским Военным Округом, я, признаться, сказал, что ему это поделом. Каульбарс, будучи временным генерал-губернатором, утвердил приговор о расстрелянии двух молодых евреев, одного 19-ти лет, а другого 17-ти. Мать этих евреев пришла к моей сестре, живущей в Одессе, прося помощи, причем все время плакала, что убиты два ее сына, которые ровно ни в чем не виноваты и даже не были в том месте, где было совершено какое то действие, за которое они были расстреляны. Моя сестра не могла поверить этому рассказу старой еврейки. Она отправилась к Каульбарсу и спросила его: правильно это или нет? На что Каульбарс ответил: что, да, Софья Юльевна, это совершенно правильно, но успокойтесь, я уже нашел действительно виновных и они уже расстреляны. А когда моя сестра заметила: барон, как вы можете относиться к жизни человеческой так, как вы отнеслись, – то на это Каульбарс сказал моей сестре: а вы знаете, ведь в этом виноват ваш брат. Почему мой брат? А потому, что, когда он был председателем совета, то тогда я ему предложил, чтобы совсем были уничтожены военные суды и чтобы было предоставлено право казнить прямо генерал-губернатору, тогда бы я сам все дело разобрал и, наверное, не казнил бы этих двух евреев, так как сразу нашел бы, что они не виновны, а так как дело разбиралось военным судом, то военный суд меня подвел, и я утвердил его приговор.
После назначения Толмачева Одесским градоначальником, он разгромил всю бывшую Городскую Думу, и в новый состав Думы вошли преимущественно черносотенцы и лица по его назначению. В то время Толмачев управлял Одессой так, как в нынешние времена не управляют в своих царствах азиатские неограниченные властители.
Когда я был в 1908 году в Одессе, то как раз в это время приезжал в Одессу производить расследование генерал-адъютант Пантелеев по делу столкновения между офицерами и городовыми, в результате коего офицер был на улиц убит городовым.
Эпизод этот произошел таким образом: городовой по какому то поводу резко и дерзко поступил с проходящей девицей, за нее заступился офицер, офицер этот чуть ли не толкнул городового; тогда другой городовой офицера этого убил, причем объяснил на следствии, что он убил потому, что по полиции градоначальником был отдан приказ, что если городового не слушаются, а в особенности сопротивляются силой, то городовые имеют право в таких лиц стрелять.
