Сергей Цветков
Сотворение мифа
Не желая поступаться собственными национально-историческими предрассудками в пользу чужих, Иоанн Магнус пишет письмо Матвею Меховскому. «Мы видим, – настаивает он, – что известнейшие историки и географы античности, упоминая готов, со всей определённостью говорили, что они вышли из королевства Швеции – моей родины. Если кто-то может опровергнуть свидетельства о том, что эти готы были шведы, то мне бы хотелось, чтобы были приведены истинные или хотя бы надуманные основания». Краковский ректор отвечает в оскорбительном тоне и к тому же предаёт огласке их переписку. Раздосадованный Иоанн Магнус принимается за собственное исследование истории готов, чтобы раз и навсегда разрешить вопрос об их происхождении.
Этот труд займёт у него двадцать лет, отягчённых изгнанием из Швеции15, и будет напечатан уже посмертно в типографии его брата, Олауса Магнуса (1564). «История всех королей готов и свеев» увенчает шведский готицизм бутафорской короной, украшенной блёстками безудержной фантазии её автора.
Взяв за основу Иорданову «Гетику», Иоанн Магнус превратил скупой рассказ готского мифографа VI века в широкое литературно-риторическое полотно – феерический панегирик славным деяниям готов и шведов. Для воссоздания прошлого он использовал худший метод «исторической реконструкции», когда из соображений правдоподобия факты группируются в новый контекст, чтобы событие предстало в «правильном свете», а если фактов нет, то их просто выдумывают.
Под пером Иоанна Магнуса античная Готия предстала в виде огромной державы, которая раскинулась от Швеции до Причерноморья, а готы (выступающие под различными именами – скифов, гетов и т. д.) – одним из древнейших народов мира, покорителями царств и империй, участниками всех важнейших исторических событий от библейского потопа до современности. В противовес итальянской пропаганде о злобных варварах, несущих гибель и не способных к созиданию, готы Иоанна Магнуса были наделены всеми мыслимыми добродетелями, а также глубочайшими познаниями в религии и философии.
Так, опираясь исключительно на своё богатое воображение, Иоанн Магнус довёл свой труд до начала XI века, после чего, наконец, начал более строго придерживаться показаний источников.
«История всех королей готов и свеев» оказала сильнейшее влияние на шведскую историческую мысль. Достаточно сказать, что наследники Густава I Ваза царствовали под теми порядковыми номерами, которые следовали из перечня гото-шведских королей в опусе Иоанна Магнуса (при том, что одиннадцать королей – пять Эриков и шесть Карлов – существовали только в голове автора). В результате «последний викинг» Швеции правил под именем Карла XII, а не Карла VI.
Исторический мираж Великой Готии / Швеции подействовал на шведов опьяняюще. «Ни один из народов Европы, помимо классических народов, не мог предъявить прошлое, полное столь дивных испытаний в мужестве, как мы – потомки готов, – пишет современный историк Нордстрём. – Это придало нашему патриотизму новый элемент мужества, как раз в преддверии державного периода XVII в., в который, как казалось его современникам, возродились заново героические силы готов… С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром»16.
Смотреть в прошлое без тени национального тщеславия, сквозь призму здорового скептицизма, могли единицы, такие как Олаус Петри (Улоф Петтерсон). Этот смелый лютеранский священник не боялся перечить ни сильным мира сего, ни общественным настроениям. В своей «Шведской хронике» он смёл вавилонскую башню готицизма, словно карточный домик, одним своим заявлением о том, что древняя шведская история не может иметь достоверного описания ввиду отсутствия письменных источников: «И поскольку у нас, шведов, нет ни одного старинного исторического сочинения, как у некоторых других народов, то нет у нас достоверного известия как о происхождении нашего шведского народа, так и о том, какой Швеция была вначале. <…> Всё это точно неизвестно, гадательно, нам не определить, что было достоверным в те далёкие времена, поэтому лучше этим не заниматься совсем, чем брести наугад…».
Но это был глас вопиющего в пустыне. Густав II Адольф превращает готицизм в государственную идеологию Швеции. Творение Иоанна Магнуса переводится с латыни на шведский язык и публикуется в качестве исторической библии шведов. Сам король во время придворных торжеств и маскарадов изображает легендарного готского короля Берига и в публичных речах не устаёт поминать подвиги готов, совершённые ими из стремления к славе и справедливости.
Если раньше извечным историческим врагом шведов изображалась Дания, то со времён принятия «Великой восточной программы» Юхана III к датчанам прибавились русские. Густав Адольф закрепил эту тенденцию, заявив уже в начале своего правления: «Русские – наш давний наследственный враг».
Отвечая на этот политический запрос, шведская историография не замедлила заняться подлогами и фальсификацией русской истории. Почин в этом деле принадлежал шведским дипломатам.
На рассвете 16 июля 1611 года четырёхтысячное шведское войско под началом генерала Якоба Делагарди атакует новгородские укрепления в районе Чюдинцовой башни. Изменник – холоп Иванко Шваль – открывает шведам ворота, и те с ходу врываются в город. Отряд московского воеводы Бутурлина отступает без боя. Разрозненные очаги сопротивления гаснут один за другим. Победители вне себя от восторга и сами не верят своему счастью. Участник штурма Матвей Шаум потом напишет, что шведы завладели многолюдным городом «малым трудом», «почти не ведая, как это случилось… так что едва 100 или 150 человек погибло из наших».
Сбылась мечта нескольких поколений шведских политиков и военных: Новгород – владение шведской короны!
Под давлением Делагарди новгородские власти соглашаются признать здравствующего шведского короля Карла IX своим покровителем и сверх того обращаются к нему с просьбой прислать одного из двух наследных принцев (Густава Адольфа или Карла Филиппа), с тем чтобы всем миром принести ему присягу как царю и великому князю Московскому и Владимирскому.
Подписывая эту бумагу, новгородцы отнюдь не чувствуют себя предателями общерусского дела. В 1611 году Московское государство переживает тяжелейший период смуты и буквально расползается на лоскуты. По стране рыскают польско-литовские банды и «воровские» казаки, в Калуге царствует Марина Мнишек. Кто-то вслед за Москвой присягает польскому королевичу Владиславу, а воеводы Первого ополчения тем же летом, надеясь получить от Швеции подмогу против поляков, составляют приговор о том, что «все чины Московского государства признали старшего сына короля Карла IX… достойным избрания великим князем и государем московитских земель».
В эти дни образованные русские люди, несомненно, подмечали удивительное сходство происходящего на их глазах с событиями, которыми открывается рассказ «Повести временных лет» о начале Русской земли. Русская история как будто совершила полный цикл, чтобы начать новый круг с прежнего зачина – призвания иноземных князей.
Между тем в конце октября 1611 года внезапный приступ ярости сводит Карла IX в могилу; опустевший престол переходит к его старшему сыну – Густаву II Адольфу. В начале следующего года новый король принимает приехавшего из Новгорода Петра Петрея де Ерлезунда, который совмещает должности придворного историографа и фискала. Петрей – доверенное лицо его отца, опытный дипломат и знаток России, где он провёл не один год и затем ещё дважды ездил с королевскими поручениями. С собой он привёз документ, подписанный светскими и духовными властями Новгорода от имени всех людей Московского государства, – официальное подтверждение их готовности целовать крест шведскому королевичу. Петрей обращает внимание Густава Адольфа на обоснование этого решения: русские, говорится в документе, призывают правителя из Швеции ввиду того, что прежние русские государи от Рюрика до царя Фёдора Ивановича «и корень их царьской от их же Варежского княженья… был».
Король и придворный историограф обмениваются счастливыми взглядами. Какая великолепная находка, и, главное, как кстати!
К их величайшему удовольствию та же формула читается в посольском приговоре, который на исходе зимы доставляет в Стокгольм новгородское посольство во главе с архимандритом Юрьева монастыря Никандром.
Шведы, разумеется, отлично осведомлены о том, что варягами русские называют не их одних, а все народы, живущие вокруг Балтийского моря. И тем не менее при следующей встрече, с уже другим новгородским посольством, они идут на прямую подделку содержания переговоров.
В начале лета 1613 года принц Карл Филипп, наконец, выезжает в Россию, чтобы короноваться царским венцом. Он останавливается в Выборгском замке, откуда посылает гонцов в Новгород с известием о своём приезде. Шведская делегация ещё не знает, что в России больше не нуждаются в заморских государях. Одиннадцатого июля в Успенском соборе московского Кремля Михаил Фёдорович Романов венчан на царство.
Новгородские власти пребывают в растерянности. В Москву срочно отправляется одно посольство, в Выборг – другое, под началом архимандрита Спасо-Хутынского монастыря Киприана. В его полномочия входит «только поздравить с приездом его княжескую милость от Новгородской области, и чем скорее, тем лучше, сопровождать его в Новгород…».
28 августа Карл Филипп, крайне недовольный проволочкой, принимает новгородских послов. Толмачом служит немец Ганс Флорих. Перевод с русского на шведский не всегда даётся ему слово в слово. Когда архимандрит Киприан заводит речь о государственной традиции Новгорода, Флорих начинает путать имена и числительные. Дабы подчеркнуть древность корней новгородского суверенитета Киприан сослался на так называемую «Августову легенду» происхождения князя Рюрика. Согласно ей, «в год 5457» (51 год до н. э.) император Октавиан Август «начал собирать дань со всей вселенной», для чего распределил подвластные области между своими родственниками. Одному родичу по имени Прус достались земли между Вислой и Неманом, «и с тех пор до нынешних времён зовётся это место Прусской землёй». Спустя какое-то время после смерти Пруса власть над Пруссией перешла к его потомку князю Рюрику, которого новгородские послы позвали княжить в Новгороде. «С тех пор стал называться Новгород Великим; и начал первым княжить в нём великий князь Рюрик».
Официальный статус этой легенды, впервые упомянутой в «Послании» митрополита Спиридона-Саввы (1518) и «Сказании о князьях владимирских» (ок. 1527), был закреплён уже к середине XVI века, когда она была включена в Воскресенскую летопись, «Государев родословец» и «Степенную книгу». Последние «Рюриковичи» не раз использовали идеи «Августовой легенды» в дипломатических спорах. Архимандрит Киприан пересказывал её шведам как нечто общеизвестное.
Со слов Ганса Флориха секретарь принца Даниэль Юрт де Гульфред записал это место из речи Киприана следующим образом: «На что архимандрит отвечал…, что, как то явствует из старинных летописей, имели новгородские господа испокон у себя своего великого князя. И что с самого начала никаких дел с московскими господами не имели. И ещё оповестил о том, что последний (привет толмачу! – С. Ц.) из их великих князей был из Римской империи по имени Родорикус (и ещё раз привет. – С. Ц.)».
Но, по всей видимости, Киприан упомянул и «варяжское княжение» Рюрика, или же «варяжество» первого новгородского князя могло вновь присутствовать в посольском приговоре. Именно это обстоятельство позволило шведам в официальном протоколе исказить слова архимандрита. Согласно записи шведской стороны Киприан будто бы заявил, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик, несколько сот лет до того, как Новгород был подчинён Москве, и по их мнению, было весьма важно иметь у себя своего великого князя, а не московского»17.
Первое слово норманнизма сказано. И слово это – сознательная фальсификация. Рюрик впервые объявлен шведским конунгом – без малейших исторических оснований и научных изысканий, исключительно в интересах политической конъюнктуры.
Историография, впрочем, тотчас приходит на помощь политике.
Уже в следующем году Петрей публикует свою «Историю о великом княжестве Московском», где подробно освещается древняя история России и, в частности, вопрос о происхождении варягов и Рюрика. Ход его рассуждений таков: хотя русские называют варягами многие народы, живущие по обоим берегам Балтийского моря, разуметь под ними нужно именно шведов. Почему? Да потому что в русских летописях сказано, что славяне, прежде чем подчиниться варягам, вели с ними длительную войну. Между тем в шведских хрониках и преданиях (а на самом деле в исторических фантазиях Иоанна Магнуса) «есть ясные известия, что шведы с русскими вели сильные войны, взяли страну их и области вооружённою рукой, покорили, разорили, опустошили и погубили её огнём и мечом до самой реки Танаис (Дон. – С. Ц.) и сделали её своею данницей».
«Оттого кажется ближе к правде, – заключает Петрей, – что варяги вышли из Швеции или имели главного вождя, который, может быть, родился в области Вартофта, в Вестертландии, или в области Веренде в Смаланде, вероятно, назывался вернер и оттого варяг, а его дружина – варяги…».
Ну а поскольку никаких Рюриков шведская история не знает, то в ход идёт следующий аргумент, незабвенный в веках: «Русские не могут так правильно произносить иностранные слова, как мы, но прибавляют к ним лишние буквы, особливо когда произносят собственные имена, так Рюрик мог называться у шведов – Эрик, Фридерик, Готфрид, Зигфрид или Родриг, Синеус – Сигге, Свен, Симон или Самсон, Трувор – Туре, Тротте или Туфве».
Петрей вводит в свою книгу и сфабрикованную с его участием выборгскую речь архимандрита Киприана, которая в его передаче звучит так: «…Новгородская область, до покорения её московским государем, имела своих особенных великих князей, которые и правили ею; между ними был один, тоже шведского происхождения, по имени Рюрик, и новгородцы благоденствовали под его правлением». Статус «исторического свидетельства» она получит в 1671 году, с выходом в свет «Истории шведско-московитской войны XVII века». Её автор, Юхан Видекинди, вложит в уста Киприана следующие слова: «Из древней истории видно, что за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика…».
Но Петрей лишь откладывает историографическое яйцо норманнизма, которое ещё нужно высидеть. Этим займутся следующие поколения шведских историков.
По мере укрепления великодержавного значения Швеции готицизм постепенно пополняется идеями «викингства», уже непосредственно связанного с историей свеев и ётов (гётов) – двух слагаемых шведской нации. В конце XVI – первой половине XVII века происходит открытие исландских саг и памятников рунической письменности. Начинается настоящая охота за древностями. Во главу исторической науки выдвигаются люди с филологической подготовкой. Этимологические спекуляции становятся важнейшим методом исторических построений. С их помощью шведские учёные второй половины XVII века объявляют Швецию колыбелью всей европейской цивилизации, включая древнерусскую. «В Швеции, – скажет впоследствии Шлёцер, – почти помешались на том, чтобы распространять глупые выдумки, доказывающие глубокую древность сего государства и покрывающие его мнимою славою, что называлось любовью к отечеству».
16 мая 1702 года сильнейший пожар уничтожает большую часть Упсалы. От королевского дворца и кафедрального собора остаются одни выгоревшие остовы. Огонь не щадит и университет с его музеем, библиотекой и типографией. Ректор Улоф Рудбек-старший (предок Альфреда Нобеля) проявляет необыкновенную самоотверженность, спасая наиболее ценные раритеты. Но многое погибает без следа. В списке понесённых утрат значатся и принадлежащие Рудбеку вещи: собрание музыкальных инструментов, подготовительные материалы к изданию большого ботанического атласа «Campus Elysii», различные рукописи, а также почти весь тираж четвёртого тома «Атлантики» («Atlantica»). Уцелело лишь восемь недопечатанных экземпляров.
Потрясённый Рудбек уже не сможет оправиться от этих ударов. Смерть настигнет его в декабре того же года.
«Атлантика» была его Magnum opus18, над которым он трудился последние десятилетия своей жизни. Первый том вышел в 1679 году, второй – в 1689, третий – в 1698-м. Это был титанический труд, призванный доказать, что Швеция есть платоновская Атлантида (она же древняя Гиперборея, остров Туле, Сад Гесперид и т. д.), легендарная родина наук и искусств. Поразительной особенностью «Атлантики» было сочетание фантастической эрудиции автора с ничтожеством аргументации и приёмов исследования, которые свелись к злоупотреблению «рискованными этимологиями» (чтобы объявить родственными те или иные слова в шведском и других языках), произволу в обращении с источниками («расшифровка» сообщений античных памятников через скандинавскую географию, историю, мифологию) и прочим наработанным к тому времени методам искажения чужой истории.
Так, герой германо-скандинавского эпоса король гуннов Атли (исторический Аттила) оказался у Рудбека не кем иным, как титаном Атласом, или Атлантом – первым царём Атлантиды, получившей своё название от его имени. Греческий повелитель северного ветра Борей превратился в древнего шведского конунга Боре, знаменитый водоворот Норвежского моря Мальстрём – входом в Аид, сухие слёзы Исиды, которые она проливала по умершему Осирису, обернулись снегом скандинавского севера и т. д. Даже сообщение античных авторов о том, что в Атлантиде водились слоны не поставило Рудбека в тупик. Ведь из «Младшей Эдды» известно, напоминал он, что скальды могли заменять в своих висах (скальдических стихах) одно животное другим, поэтому в данном случае древние писатели «под слонами имеют в виду волков».
Извечное господство шведов над Восточной Европой Рудбек подтверждал ссылками на Священное Писание, в котором упоминается «Гог в земле Магог, князь Роша, Мешеха и Фувала» (Иез. 38:1—2). Все эти имена и названия он легко этимологизировал из шведского языка, в результате чего получалось, что шведы (Гог) были князьями над финнами и венедами-русскими (Мешех и Фувал). Далее развёртывалась уже привычная для шведских читателей картина «золотого века» Швеции – Готии – Скифии: «Наши предки гиперборейские скифы, или гиперборейские норманны, – их насылал Бог на тех, кого хотел покарать, они покидали свою родину и подчиняли себе многие страны мира, а народы превращали в своих рабов, взимали с них дань. Те народы, которые жили ближе к их отечеству Старой Скифии, или Швеции сохранили за ними их старое название и продолжали называть их по-прежнему Скифией. Они покорили и тех, кто жил севернее истоков Дона, т. е. финнов, и тех, кто жил по реке Дону, т. е. русских, а потом захватили и остальную Европу и подчинили её до Меотийского болота (Азовского моря. – С. Ц.). Потом через много сотен лет из нашей первейшей и старейшей Скифии вышли другие могучие ватаги и, разделившись на два потока, покорили Азиатскую Сарматию до Каспийского моря, а также Польшу, Германию, Францию, Италию, Рим, Испанию и Африку».
Большое новшество раздела «Атлантики», посвящённого русско-шведским отношениям, заключалось в том, что Рудбек впервые в историографии соорудил этимологическую конструкцию для доказательства шведских корней слова «варяг». Вслед за Иоанном Магнусом он сблизил его с древним названием Швеции – Варгён (Wargöön), которое, в свою очередь, разбил на два слова: warg – волк и öön – остров. Шведов нарекли волками, поясняет Рудбек, «поскольку волки – это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море…». Имена Rörick Varg или Roderik Warg (дословно: Рёрик / Родерик варяг), которые встречаются в исторических сочинениях Александра Гваньини (1538—1614) и Пауля Одерборна (ок. 1555—1604), Рудбек переиначил в Рюрика Варга-Волка, обитателя Волчьего острова (Варгёна – Швеции), чем победно и завершил свои историко-лингвистические разыскания.
Начало изучения древнерусской истории со шведским словарём в руках было положено.
Читая «Атлантику», легко поддаться соблазну причислить её автора к далёким от науки фантазёрам. Однако это впечатление обманчиво. Рудбек был добросовестный учёный, настоящий кладезь познаний в самых различных областях науки и техники. Будучи ещё студентом, он открыл лимфатическую систему человека (1653); став ректором Упсальского университета, основал при нём ботанический сад, который позже, благодаря Карлу Линнею, получил всемирную известность. Упсала обязана ему новый системой водоснабжения и организацией почтового сообщения со Стокгольмом. По его проекту в 1662—1663 годах построен анатомический театр. Астрономические наблюдения навели Рудбека на мысль, что кометы светят отражённым светом, а их хвосты направлены в противоположную от Солнца сторону.
Рудбек также немало содействовал развитию археологии. Именно он предложил датировать археологические находки по толщине почвенного («культурного») слоя.
Учёные XVII века исповедовали универсализм познания, для которого не было принципиальной разницы между препарированием трупа и анализом письменного текста. «Хороший анатом, – замечает А. В. Толстиков, – имел все основания надеяться на успех в том числе и на поприще изучения истории»19. Препарируя этимологическим ланцетом древнюю мифологию и письменные памятники, Рудбек хотел вычленить из них истину (в его понимании, разумеется). Недаром он пожелал предстать перед современниками и потомками в виде анатома, который вскрывает плоть истории, чтобы продемонстрировать сокрытые в ней тайны. К первому тому «Атлантики» прилагался Атлас, чей фронтиспис обыгрывал популярный сюжет публичного вскрытия трупа в анатомическом театре: сделав скальпелем на большом глобусе смелый разрез от Скандинавии до Азии, Рудбек обнаруживает под земной оболочкой, прямо под Швецией, древнюю прародину человечества – «Остров богов и нас, людей», или Атлантиду. За его действиями изумлённо наблюдают знаменитые мужи древности – историки, географы, путешественники, философы.
«Атлантику» действительно прочли самые выдающиеся представители учёного мира, и среди них Ньютон, Лейбниц, Монтескьё. Её воздействие на умы было так велико, что в 1689 году шведское правительство поручило филологу Юхану Габриелю Спарвенфельду отыскать в европейских архивах документы, которые подтверждали бы открытия Рудбека. Однако пятилетние странствия Спарвенфельда по книгохранилищам Испании, Италии, Швейцарии и других стран ни к чему не привели. Хвалебные отзывы вскоре уступили место критическому разбору исторических «вскрытий» Рудбека, особенно в области лингвистики и «рискованных этимологий». Имя его сделалось синонимом филологической ереси, а «Атлантике» суждено было сыграть роль надгробного камня готицизма, который постепенно утратил свою идейную привлекательность для историков.