Сергей Цветков
Сотворение мифа
Капитан Граап распоряжается произвести два пушечных выстрела – сигнал бедствия. Но никто не спешит на помощь. Между тем на берегу, словно стая стервятников, скапливается разбойная толпа в надежде поживиться тем, что останется после кораблекрушения. Капитан в ярости мечется по палубе с пистолетом в руках, клянясь пристрелить незадачливого лоцмана, которого он считает пособником мародёров. Пассажиры смотрят на всё это в глухом молчании и ожидают неминуемой смерти. Однако всё кончается благополучно. Вечером шхуна всё-таки причаливает к берегу, и пассажиры отправляются на поиски ночлега.
Заночевать в гостиничном номере нельзя – на всём острове нет ни одной гостиницы. Ближайшим жильём оказывается крестьянская изба, в которой празднуют свадьбу. Некоторые спутники Шлёцера присоединяются к танцующим, а сам он присаживается к старикам и проводит остаток вечера, рассказывая им о новостях Семилетней войны.
Наутро путешественники воочию видят, какой беды они избежали. В отдалении высятся голые мачты корабля, две недели назад выброшенного на прибрежные камни. Это зрелище навевает на Шлёцера мрачные мысли: кончается октябрь, а он ещё не преодолел и половины пути до Петербурга! В прежние времена, если верить Адаму Бременскому, путь от Гамбурга до русских пределов занимал не больше трёх недель.
Зеркало показывает ему утомлённого человека с длинной бородой и в бараньем тулупе.
Целую неделю непогода не позволяет продолжить плавание. Крестьяне могут предложить гостям только морские сухари, поэтому пассажиры вскладчину покупают барана. Капитан Граап всю неделю обедает за общим столом, а потом требует платы за эти дни, как будто это он угощал пассажиров.
От тоски Шлёцер берётся за свои рукописи и составляет выжимку из лекций Иоганна Георга Рёдерера6 о патологиях у новорождённых.
1 ноября приходит избавление из готландского плена. Шхуна поднимает паруса и выходит в море. Однако общая радость длится недолго. Начинается жесточайший шторм. На глазах у Шлёцера и его спутников погибает встречное судно. К счастью, капитан Граап успевает подобрать немногочисленную команду; пассажиры делятся со спасёнными бельём и одеждой.
При входе в Финский залив, у западной оконечности острова Даго, выстрелами зовёт на помощь ещё один терпящий бедствие корабль, но на этот раз у судна капитана Граапа нет никакой возможности подойти к нему.
5 ноября возле Гогланда Шлёцер в продолжение полуминуты слышит под днищем шаркающий звук, который никогда не забудет – это шхуна проходит по песчаному мелководью. И вновь опасное приключение не имеет неприятных последствий.
Пережитые передряги резко обостряют аппетит у пассажиров. Но капитан Граап предлагает им одну кашу, несолёную и без масла. Провиант на судне закончился, уверяет он. Так продолжается несколько дней, до тех пор, пока один из пассажиров случайно не находит в боковой стенке каюты целый тайный склад колбас и окороков. Капитан Граап, разумеется, не приглашён на пиршество. Зато тем, у кого иссяк запас табака, приходится совсем туго: некоторые страдальцы даже набивают свои трубки стружкой, соскобленной с просмолённых бочек.
А Борей продолжает вздымать тяжёлые волны, в которых уже поблёскивают куски льда. Кажется, что и сама шхуна смертельно устала от бесконечного лавирования. Недалеко от шведского Фридрихсгама7 судно накрывает метель, и капитан Граап принимает решение бросить якорь у одного из скалистых островов, в нескольких километрах от материка. На нём нет ни горсти земли, так что местные жители хоронят своих покойников, просто оставляя непокрытые гробы между камнями, на растерзание птицам. Здесь нельзя достать ни молока, ни масла, а вместо торговли происходит обмен: любая нужная вещь меняется на табак. Шлёцер не может отделаться от впечатления, что видит аборигенов Северной Америки, только говорящих по-шведски.
Пассажиры сходят на берег. Плавание закончилось, но путешествие – ещё нет.
Шлёцер с несколькими спутниками сразу же переправляется во Фридрихсгам. Там, наконец, он может черкнуть несколько слов Миллеру с объяснением причин своего опоздания.
Оставшиеся двести километров до Петербурга Шлёцер проделывает на санях. Его поражает крайняя бедность финских крестьян. Он вспоминает слова Тацита, сказанные семнадцать веков назад об их предках: «У феннов8 – поразительная дикость, жалкое убожество… Они достигли самого трудного – не испытывать нужды даже в желаниях». Похоже, с тех пор ничего не изменилось.
Однажды ночью окоченевший от холода Шлёцер вылезает из саней и входит в финскую избу. Помещение натоплено по-чёрному, от чего гостю становится дурно. Едва живой, он выходит за дверь и валится в обморок. Никто не беспокоится о нём, пока четверть часа спустя он сам не приходит в чувство…
11 ноября, на исходе седьмой недели путешествия, Шлёцер въезжает в Петербург. Возница правит к дому Миллера на Васильевском острове. Возле биржи Шлёцер замечает знакомые очертания шхуны славного капитана Граапа. Оказывается, как только пассажиры сошли с корабля, ветер сделался благоприятный.
Викинги старые и новые
В 5 году н. э. classis Germanica (Германский флот Римской империи) выходит из устья Рейна в Северное море и берёт курс на северо-восток. Цель экспедиции осталась неизвестна даже современникам. Легионы Тиберия в этом году продвигались от Рейна к Эльбе, тесня лангобардов. Но римская эскадра минует устье Эльбы и движется дальше вдоль западного побережья Кимврского мыса (Ютландии). Возможно, в её задачу входило прощупать тылы свевского союза племён и заодно выяснить, как далеко на север простирается Германия.
Римляне ещё не знают, что здешние места, – плоские и лишённые удобных бухт, – таят немало подвохов. Узкие каналы между островами, коварные мели вдоль бесконечных песчаных кос, свирепые ветры, меняющиеся течения и внезапные отливы делают плавание чрезвычайно опасным. Много веков спустя, когда на Северном море установится регулярная навигация, холодный атлантический берег Дании заслужит дурную славу у мореходов. Однако римским либурнам9 сопутствует отличная погода, и они легко скользят по неизвестным водам, оставляя позади всё новые северные широты.
Наконец, наступает момент, когда береговая линия делает крутой излом и поворачивает на юг. Флотилия достигла крайней северной точки Ютландии – мыса Тастрис (современный Гренен), который словно острый шип вонзается в стык Северного и Балтийского морей, между проливами Скагеррак и Каттегат.
Впервые романский и скандинавский миры соприкасаются друг с другом. Но это встреча с невидимкой. Скандинавия остаётся вне поля зрения римского командования. Ближайшие по времени римские авторы, посвятившие несколько строк экспедиции к Кимврскому мысу, ничего не говорят о громадном полуострове, нависающем над Ютландией. Веллей Патеркул обходится вообще без географических подробностей. Плиний Старший пишет, что его соотечественники, обогнув мыс Тастрис, «оттуда увидели или услышали о скифской стране и чрезмерно влажных и обледеневших пространствах». По всей видимости, речь идёт о Прибалтике и Финском заливе. Этим рассказам не придали веры: «…Мало правдоподобно, чтобы моря замерзали там, где в избытке влага…»
Ещё некоторое время римляне плывут вдоль восточного берега Ютландии, принимая подарки и изъявления покорности от приморских племён, а потом поворачивают назад. Флотилия вновь огибает Кимврский мыс, входит в Эльбу и, двигаясь вверх по течению, добирается до лагеря Тиберия.
Память о беспримерном плавании заносится в «Деяния божественного Августа» (краткий перечень свершений Октавиана Августа), которые были вырезаны на медных досках у входа в его мавзолей: «Мой флот проплыл под парусами от устья Рейна через океан в направлении восходящего солнца до границ кимвров, куда до того времени ни по суше, ни по воде не проникал ни один римлянин. Кимвры, харуды, семноны и другие германские племена просили через посольства моей дружбы и дружбы римского народа».
На границе скандинавского мира римляне не обнаружили никого, кто мог бы бросить вызов их морскому господству. Самым страшным противником здесь были бури, подобные той, которая в 16 году н. э. разметала флот Германика. Она потрясла воображение римлян своей «яростью» и «новизной». Никогда прежде они не видели столь высоких волн, «заслонивших даль», и таких мощных отливов, которые уносили стоявшие на якоре суда в открытое море. Часть кораблей потонула, другие были выброшены на необитаемые острова, где солдаты умирали с голоду или питались трупами лошадей, прибитых волнами к берегу.
С тех пор, пишет Тацит, уже никто из римских полководцев не отваживался плавать по Северному морю. Одно только римское золото беспрепятственно пересекает Балтийское море и оседает в скандинавских кладах I—III веков от Сконе до Тронхейма.
Смутные очертания южной оконечности Скандинавского полуострова проступают в трудах римских географов в виде тёмных слухов о каком-то острове или группе островов со схожим названием. Плиний упоминает остров Скатинавию в связи с описанием залива Кодан, где-то к востоку от Ютландии (тогда как у Помпония Мелы Коданский залив с находящимся в нём большим островом Кодановия начинается сразу за устьем Эльбы). Столетием спустя Птолемей напишет о четырёх небольших островах возле Кимврского мыса, носящих имя Скандия. Иордан в VI веке хотя и провозгласит остров Скандзу «кузницей народов» – прародиной германских племён, но поместит его напротив висленского устья, что заставит современных исследователей всё-таки отождествлять Скандзу с островом Готланд.
А затем Скандинавия вместе со всем Балтийским регионом надолго исчезнет со страниц средневековых хроник. В Европе «тёмных веков» некому проявить интерес к гиперборейским странам. Политические амбиции варварских государей и любознательность учёных монахов не простираются так далеко на север. У тамошних жителей, в свою очередь, нет способов напомнить о себе. Их ладьи с невысокими бортами и слабо выраженным килем не могут бросить вызов морской стихии. К тому же северные моряки всё ещё не знакомы с мачтой и парусом. Это обрекает их на прибрежное пиратство и редкие торговые поездки к южному побережью Балтики.
Слава лучших мореходов Севера пока что принадлежит фризам, чьи плоскодонные парусники – когги – отлично приспособлены к плаванью на мелководье. Целых два столетия никто, кроме них, не может преодолеть путь от Рейна до острова Готланд и славянского Поморья, где ждут изделий западноевропейских кузнецов, ткачей и ювелиров в обмен на меха и рабов. Приморские народы не боялись появления коггов: фризские купцы первыми на европейском Севере стали воздерживаться от грабежей.
Под влиянием фризов к концу VII века на скандинавских ладьях появляется мачта с неуклюжим четырёхугольным полотнищем. В течение следующего столетия совершенствуется их конструкция и оснастка, и гребные ладьи превращаются в устойчивые к морским бурям корабли с парусом и глубоким килем: кнорры, карви, снекьи (драккары). Эти суда могли покрывать за день больше двухсот километров, а небольшая осадка позволяла им подходить к берегу в любом месте и свободно проникать в речные устья.
Тогда же, после длительного климатического пессимума III—VII веков, когда в одной только Норвегии было заброшено 40 % земельных участков, в Северную Европу приходят первые волны потепления. Они вызывают увеличение площади распашки, рост урожаев и, как следствие, избыток населения, который достигнет пика в Х веке. Хёвдингам10 не представляет труда набрать в свои дружины сотню-другую храбрецов. В одиночку или в союзе с другими хёвдингами они рыскают по заливам и бухтам в поисках торговых кораблей, беззащитных городов и деревень, полных золота и драгоценностей святилищ чужих богов. Время от времени, для вящей славы, наиболее удачливые герои вступают в схватку друг с другом.
Первым полем битвы становится Балтийское море. На нём столетиями состязались в силе не только скандинавы, но также народы южного побережья – поморские славяне (венды), курши, эсты, финны. Кульминацией этой борьбы стала легендарная битва при Бравалле, где союзная шведско-норвежская армия Сигурда Ринга одержала победу над пёстрой коалицией датского конунга11 Харальда Боезуба (Хильдетанда), в которую помимо данов входили отборные дружины славян-вендов, фризов и ополчения народов Восточной Прибалтики. Эту «битву народов» Северной Европы обыкновенно датируют серединой или второй половиной VIII века.
В безжалостных морских набегах и схватках, где побеждённый не мог рассчитывать на пощаду, куётся особый тип скандинава – викинг. Само это слово появляется именно в VIII веке. В его образовании, по всей видимости, поучаствовал глагол vikja – «поворачивать», «отклоняться». То есть викинг – это человек, который уплыл из родного дома, отправился в поход за добычей. Вместе с тем слово это обозначало не только человека, но и само грабительское предприятие, причём в более поздние времена – с оттенком осуждения. В скандинавских сагах встречаются выражения «отправиться в викинг», «погибнуть в викинге».
Если эти люди целиком посвящали себя войне, то они образовывали боевые братства со строгим уставом. «Сага о йомсвикингах» сохранила требования к идеальному воинскому союзу: «Первая часть законов гласила, что ни один человек не может стать здесь членом дружины, если он старше 50 и моложе 18 лет; члены этой дружины должны быть в возрасте между этими годами… Ни один человек не имеет права убежать от какого бы то ни было противника, даже если тот столь же доблестен и хорошо вооружён, как и он. Каждый дружинник обязан мстить за другого, как за своего брата. Никто не может сказать слова страха или испугаться, как бы плохо ни сложилась ситуация… Ни один из них не должен держать женщину в их городе, и никто не должен отлучаться из города дольше, чем на три дня».
Некоторые хёвдинги со своими людьми навсегда уходили в море и больше «никогда не спали под закоптелой кровлей и никогда не осушали своего кубка у очага». Их домом становился корабль. Такие морские бродяги называли себя «морскими королями». По словам скальдов, «они населяли море и на нём искали себе пищи».
Викинги в совершенстве усвоили основные законы военной тактики: разведка, быстрота передвижений, внезапность нападения. В сражениях на суше они стремились занять господствующую высоту или прикрыть свои фланги реками, ручьями, болотами, рвами, лесом. Особо следили за тем, чтобы солнце не слепило глаза и ветер не дул в лицо. В зависимости от условий местности они строились «клином», «ножницами» (против «клина») или вытягивали боевые порядки в линию, с центром и крыльями. При нападении превосходящего противника всё войско собиралось в четырёхугольник или круг и закрывалось щитами, выставив копья.
Мораль и религия скандинавского общества превыше всего ставили любовь к славе и презрение к смерти.
Глупый надеется
смерти не встретить,
коль битв избегает;
но старость настанет —
никто от неё
не сыщет защиты.
<…>
Гибнут стада,
Родня умирает,
И смертен ты сам;
Но смерти не ведает
Громкая слава
Деяний достойных.
(Старшая Эдда. Речи Высокого)
Викинг рождался уже посвящённым богу войны:
Войне от колыбели
Я жизнь свою обрёк.
Ещё ребёнку
Мне дал Один
Смелое сердце.
(Сага об Олафе Трюггвасоне)
В течение жизни он крушил черепа врагов на разных широтах, упивался блеском награбленных сокровищ и, настигнутый стрелой или мечом, шёл на корм акулам возле какого-нибудь незнакомого берега, чтобы предаться в Валгалле яростным битвам и неистовым пирам.
«Мы поражали мечами в тот день, когда я видел сотни людей, лежавших на песке у одного английского мыса: с оружия капала кровавая роса; стрелы свистали, отыскивая шлемы… О, это было для меня такой же отрадою, как держать на коленях у себя красавицу!
…Какое же другое назначение для храброго, как не смерть в бою в числе первых? Скучна жизнь того, кто никогда не бывал ранен; надобно, чтобы люди нападали и защищались…
Мы поражали мечами в пятьдесят одной битве. Сомневаюсь, есть ли между людьми король славнее меня. С молодых лет я проливал кровь и желал такой смерти. Валькирии, посланницы Одина, называют моё имя, манят меня; иду пировать с богами на почётном месте. Часы моей жизни на исходе, но умру с улыбкой» (предсмертная песня Рагнара Кожаные Штаны).
В конце VIII века викинги вырываются из Балтийского региона и рассеиваются «по всему обширному свету», в бесстрашном желании померяться силами «со всем человеческим родом», по выражению Андерса Стриннгольма.
Поначалу их интересует только грабёж: флотилии, насчитывающие десятки и сотни кораблей, опустошают побережья, поднимаются по рекам, набрасываются на богатые аббатства, иногда осаждают города. «Мы, викинги, не спрашиваем <…>, если хотим иметь чью-то жизнь и имущество», – говорится в одной саге. На берегу они действуют быстро и слаженно, стремясь не допустить организованного сопротивления. Население местечка, подвергшегося их нападению, предаётся мечу, немногие оставшиеся в живых обращаются в рабство. Дома, церкви и монастыри, погреба и подвалы старательно вычищаются от съестных припасов и ценных вещей. Всё, что не может уместиться на палубах драккаров, безжалостно уничтожается – скот забивается, здания сжигаются. К утру на месте оживлённого поселения остаются одни дымящиеся развалины.
Особенно страшными вторжения делаются с 837 года. Прибрежные районы Англии, Шотландии, Ирландии один за другим превращаются в безлюдную пустыню. Лондон и другие крупные города по нескольку раз подвергаются осадам и грабежам. Власти не могут организовать отпор вездесущим грабителям, а учёные мужи не знают, чем объяснить такую напасть. Остаётся вслед за Алкуином цитировать пророка Иеремию: «От севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли» (Иер. 1:14).
Начиная с 874 года викинги переходят к территориальным захватам. Под этим годом «Анналы Ульстера» именуют норвежского конунга Олава Хвити «королём норманнов всей Ирландии и Британии». В следующем году сыновья Рагнара Кожаные Штаны впервые делят английскую землю между своими воинами. К концу IX века датская колонизация Северо-Востока Англии приводит к появлению обширной «области датского права» (Денло).
На континенте созданная Карлом Великим система береговой охраны – речные флоты и постоянные отряды сухопутной стражи, рекрутируемые из местного населения, – служила надёжным щитом от морских набегов вплоть до начала 40-х годов IX века. Но раздоры между сыновьями Людовика I Благочестивого позволяют викингам разрушить эту плотину и хлынуть вглубь королевства.
Через Сену, Луару, Гаронну они проникают в тело Франции, словно смертельные вирусы, и начинают своё разрушительное дело. Монах Эрментарий из Нуармутье (860-е годы) в ужасе описывает последствия этих вторжений: «Число кораблей увеличилось: нескончаемый поток викингов не прекращает усиливаться. Повсюду христиане становятся жертвами резни, сожжений и грабежей: викинги захватывают всё на своём пути, и никто не сопротивляется им: они захватили Бордо, Периге, Лимож, Ангулем и Тулузу. Анжер, Тур и Орлеан уничтожены, и бесчисленный флот проплыл вверх по Сене, и зло растёт во всей области. Руан лежит пустынным, разграбленным и сожжённым: Париж, Бове и Мо взяты, мощная Мелюнская крепость сровнена с землёй, Шартр занят, Эвре и Байе разграблены, и каждый город осаждён».
Другие франкские хронисты говорят о разорённых садах и виноградниках, безлюдных дорогах, заброшенных полях, поросших кустарником стенах городов, церквей и монастырей, чьи обитатели либо покинули землю отцов, либо примкнули к норманнам и поступали с соотечественниками ещё более свирепо, чем северные варвары.
Так, одно французское предание делает «самого страшного из викингов» – Гастинга (Хастейна) – крестьянином из восточной Франции (что, видимо, не соответствует действительности, хотя о его происхождении ничего не известно). Согласно хронике Дудо из Сен-Кантена, после разграбления и сожжения Парижа он возомнил себя новым «Бичом Божьим» и вознамерился увенчать свою славу взятием Рима.
В 857 или 859 году, встав во главе флотилии из 62 длинных судов, Гастинг прорывается через Гибралтарский пролив в Средиземное море и устремляется к берегам Италии. Но тут с ним приключается географический курьёз. Ветер приносит норманнские корабли в бухту Специи (Генуэзский залив), к старинному городу Луна (Луни). Оживлённый порт и громада городского собора, выступающая из-за мощных стен с высокими башнями, наводят Гастинга на мысль, что он у цели. Взять город приступом, однако, нет никакой возможности. Тогда Гастинг пускается на хитрость.
Притворившись смертельно больным, он извещает епископа Луны о своём последнем желании: принять крещение и быть похороненным в столь славном городе. Епископ спешит воспользоваться благочестивым настроением варвара и совершает над ним обряд крещения. Наутро в город являются послы норманнов со скорбными лицами. Их предводитель ночью умер, сообщают они и просят разрешения внести тело Гастинга в церковь для отпевания. Епископ и городские власти, ничего не подозревая, приказывают отворить ворота перед похоронной процессией.
Гроб с телом Гастинга, облачённого в броню и во всеоружии, ставят в соборе. Во время богослужения Гастинг внезапно выскакивает из своего «троянского коня» и рубит епископа на куски. Другие викинги, прятавшие оружие под одеждой, убивают остальных духовных лиц, знатных людей и всех, кто находится в церкви. Затем они поднимаются на городские стены и расправляются со стражей. Начинается повальный грабёж. И только сделавшись полными хозяевами города, норманны узнают, что это не Рим.
Вернувшись во Францию, Гастинг умеряет свои аппетиты и становится ленником французского короля с титулом графа Шартрского.
Наибольший размах набеги викингов приобретают в последние три десятилетия IX века. В 881 году они овладевают древней столицей франков Ахеном, где сжигают гробницу Карла Великого. Удивить грабежами и насилиями Европу того времени было нелегко: война и разбой были повседневными занятиями феодалов. Но ужас, внушаемый жестокостью «морских королей», носил в себе что-то иррациональное. Именно тогда в церквях Западной Европы начинает звучать знаменитая молитва: «Боже, избави нас от неистовства норманнов!»
Викинги умело пользуются внутренними раздорами в тех странах, где они собираются поживиться. Но даже там, где королевская власть крепка, организация долгосрочного сопротивления сталкивается с неимоверными трудностями. Порой удаётся отразить набег, но невозможно положить конец нашествиям. «Не приносила никакой пользы победа над ними в одном месте, – сетует английский хронист, – спустя несколько времени показывались их войска и флоты ещё многочисленнее в других местах. Если английские короли выступали в поход для защиты восточной стороны королевства, то ещё прежде встречи с врагом нагоняли их поспешные гонцы и говорили: "Куда идёшь, король? С бесчисленным флотом язычники пристали к южным берегам, разоряют города и деревни, истребляют на пути все огнём и мечом". В то же время приходили такие вести с запада и севера: оттого-то выигранная битва не приносила радости – знали, что впереди было их много и гораздо кровопролитнее».
Совершить ответные походы в Скандинавию и Данию некому и не на чем: норманны безраздельно господствуют на морях.
География их плаваний поразительна. Скандинавские саги помнят названия многих стран, городов, континентов: Йорвик (Йорк), Бьярмаланд/Биармия (Восточная Прибалтика), Ньорвезунд (Гибралтар), Сёркланд (Арабский халифат), Блаланд (Африка), Саксланд (Саксония или Германия), Миклагард – Константинополь.
Но самые знаменитые свои плавания норманны совершили в северных водах Атлантики. В поисках стран, где «с каждого стебля капает масло», они первыми из европейцев основали поселения в Гренландии и Америке (Винланде), – как считается, на широте современного Бостона. Впрочем, их присутствие в Новом Свете было недолговечным: туземцы и болезни истребили пришельцев. В 1121 году к берегам Винланда отправился епископ Гренландии Эйрик – и канул без вести.
В X—XI веках викинги создают свои королевства в Англии и Ирландии. Многие из них крестятся и смешиваются с местными жителями. «В каждом округе был норвежский конунг, в каждом клане – хёвдинг, в каждой церкви – аббат, в каждой деревне – судья, в каждом доме – воин», – пишет ирландский анналист. Но глубокие корни пускают в Европе только норманны, осевшие в 911 году вместе с конунгом Роллоном на севере Франции, в области, получившей от них имя Нормандия. В 1066 году их потомки завоёвывают Англию. Тогда же другие викинги утверждаются в Южной Италии и на Сицилии, создав одно из самых своеобразных государств Средневековья. Знания европейцев о Скандинавии наконец расширяются до того, что Адам Бременский вносит в свою хронику слух, будто из Швеции на материк можно добраться по суше.
К XIII веку «эпоха викингов» заканчивается, оставив по себе надгробные камни с эпитафиями, вроде рунической надписи на камне в Эстерётланде у Хёгбю:
Пять сыновей родил добрый Гулле.
Знаменитый Асмунд пал при Фюрисе.
Ассур нашёл конец в Греции.
Хальвдан был убит на островной дороге.
Каре умер дома.
Мёртв и Буи.
Кажется, что викинги исчезли навсегда, подобно готам, вандалам, гуннам и прочим варварам, некогда приведшим в трепет христианский мир. Европа начинает забывать свой страх перед Севером. Но история совершает перевоплощение, и спустя три столетия викинги являются в других костюмах, с иным оружием, облагороженные цивилизацией, замкнутые в более тесном географическом пространстве, но одушевлённые той же яростью разрушения.
Широкая военная экспансия Швеции в XVI—XVII веках становится полной неожиданностью для её соседей. Шведские короли сразу вырабатывают особый стиль внешней политики: агрессивный, смелый, на грани риска.
В 1523 году на шведский престол садится Густав I, основатель династии Ваза. Он разрывает Кальмарскую унию12, провозглашает лютеранство государственной религией и вступает в многолетнюю распрю с Данией. Затем его взор обращается на восток. На исходе своего правления Густав вмешивается в Ливонскую войну, в ходе которой закладывается основной принцип восточной политики Швеции на следующие полтораста лет: оттеснить московитов как можно дальше от Прибалтики. В королевском послании 1555 года к магистру Ордена говорится, что «вполне спокойными соседние державы могут считать себя только в том случае, если московские владения будут совершенно отрезаны от моря…». Разгром Ливонского ордена воеводами Ивана Грозного временно срывает эти планы.
Юхан III (1568—1592) идёт дальше отца. В его намерения входило полностью отрезать Россию от морей – не только от Балтийского, но и от Белого. Планировалось захватить всё русское побережье Финского залива, Кольского полуострова, Северной Карелии, устье Двины и прочертить новую русско-шведскую границу по Онеге и Ладоге через Нарову. Историки нарекут этот плод политического сумасшествия «Великой восточной программой». На деле шведам при Юхане III удаётся завладеть только Нарвой, где «по обычаю», как выразился начальник экспедиции фельдмаршал Понтус Делагарди, было вырезано несколько тысяч горожан, в том числе женщин и детей.
В 1594 году шведские дипломаты заявляют русским послам, в ответ на их требование не чинить препятствий морской торговле иноземцев с Московским государством: «Мимо Ревеля и Выборга торговых людей в Иван-город и Нарву с их товарами нам не пропускать, потому что море наше и в том мы вольны».
«Великая восточная программа» будет выполнена частично, усилиями Карла IX (1604—1610) и Густава II Адольфа (1611—1632), который заключит с новым московским государем Михаилом Фёдоровичем Романовым Столбовский мир (1617). Обессиленная Смутой Россия надолго потеряет выход к Балтике.
Густав II Адольф создаёт новую армию на основе рекрутского набора. Шведские полки первыми в Европе комплектуются солдатами, набранными в одной местности, и получают названия по месту набора призывников. Уже в начале 1620-х годов датский посол в Стокгольме доносит, что шведская королевская пехота «ловко обучена и хорошо вооружена».
Боевой дух шведской армии чрезвычайно высок, что объясняется особым религиозным настроем её солдат и офицеров. Презрение к смерти новые викинги черпают из протестантского учения о Божественном Предопределении. Этот настрой поддерживается полковыми священниками. Пасторы внушают своей пастве в мундирах фатальное восприятие войны. Например, при штурме артиллерийских батарей, всегда связанном с крупными потерями, солдатам предписывается идти в атаку в полный рост, с высоко поднятой головой и думать, что без воли Божией ни одна пуля не заденет никого из них. В опасные моменты сражения священники выходят на поле боя и поддерживают паству словом. Многие из них погибают под пулями врага. После сражения пасторы, говоря об убитых, вновь подчёркивают, что на всё воля Божья.
Религия нужна также для поддержания в солдатах жестокости: слова «кара» и «месть» не сходят с языка протестантских проповедников, которые с восторгом воскрешают перед своими духовными чадами страшные сцены Ветхого Завета, где воины Иисуса Навина истребляют в Земле обетованной поголовно не только язычников, но даже их скот.
Вскоре представляется случай опробовать новую армию в деле. В 1618 году в Чехии, входившей тогда в состав Священной Римской империи, монахи двух аббатств разрушили близлежащие ропаты – молитвенные дома чешских протестантов. Возмущённые протестанты являются в Прагу к наместникам императора и после оскорбительного отказа удовлетворить их жалобу выбрасывают имперских чиновников из окон. К счастью, те падают в мусорную яму и остаются невредимы. Но император, посчитав действия протестантов личным оскорблением, приказывает армии как следует проучить мятежников.
Эти события послужат прологом к Тридцатилетней войне, в которую окажется втянуто большинство европейских государств. Все будут говорить о защите свободы совести, и под этим предлогом преследовать собственные цели: северные германские княжества – отстаивать свою независимость и приверженность лютеранству; южные католические княжества попытаются вернуть северные к истинной вере и одновременно не допустить усиления императорской власти; Австрия понадеется подчинить себе Германию, Франция – ослабить Австрию. В результате возникнет серьёзная опасность, что благами религиозной свободы в Германии некому будет пользоваться – страна потеряет в этой войне почти половину населения!