Сергей Волконский
Вечер мелопластики
– Да, но болото, дождь, осока – все это не искусство, это жизнь, просто жизнь, без искусства. Хочется «иного».
– Так надо идти в «иное», но надо взять с собой все это краснощекое здоровье и с ним вместе идти в искусство, и идти от жизни, а не выходить из жизни и потом искать искусства – никогда не найдете.
– Что же, по-вашему, кто-нибудь из педагогов это понимает?
– Только Далькроз, больше никто. А кроме него и, конечно, его последователей, все художественное воспитание прямо построено на выходе из жизни. Какое же искусство? Ремесло, а не искусство.
– Ну и техника тоже.
– А! Вот оно! Техника! Я первый за технику во всех искусствах, только не в живой пластике.
– Почему же?
– Потому что техника в пластике есть убийство жизни. Во всяком другом искусстве говорят ученику: «Ты должен изображать жизнь – жизнь сущность искусства, – но сам ты не сможешь, вот тебе техника в подмогу, без техники и жизни не будет». А в пластике ему говорят: «Ты ходить умеешь? Так это не надо. Тебе Бог дал ступню с красивым изгибом, с гнущимися красноречивыми пальцами? Мы их спрячем в тупой башмачок. Твоя походка могла бы быть похожа на бег Дианы? А мы тебя поставим на носки, перенесем твой центр тяжести с перпендикуляра, проходящего от головы в ступню, перенесем его в кривую через колени – и будешь ты семенить и дрыгать, вместо того чтобы богиней выступать». Вот вам техника. Разве это не убийство?
– Ну да, вы берете балет, и даже старый балет, а вот эти все…
– Эти все психо-мело-мимо? Мимо, мимо, мимо!
– Нельзя же всегда каламбурами доказывать!
– Не каламбур, не каламбур – созвучие.
– Но доказательство?
– В смысле воспитательном я уже говорил вам, и вы даже все время со мной соглашались. Что мы сейчас видели на сцене? Ведь когда глаза «вон», то, значит, мимо. Когда танец превращается в сомнамбулическое блуждание, то, значит, мимо. Когда характер вместо того, чтобы проявляться, спрятан, значит, мимо. А если хотите с более специальной, уже прямо пластической точки зрения, то есть с точки зрения сочетания живой пластики с музыкой, то тут уж совсем мимо.
– Мимо чего?
– Мимо ритма.
– Началось!
– А что же вы хотите? «В начале был ритм», – Ганс Бюлов это сказал.
– А у вас всегда в конце приходит ритм.
– Что у меня – не знаю, но знаю, что другим с этого надо начинать.
– А без этого?
– А без этого нет базы, нет принципа. Без этого ощупь, а искусство и ощупь несовместимы. Нужна база.
– Хорошо, база чему?
– Движению. Ведь движение – такой же материал искусства, как мрамор, краска, звук. Ведь их обделывают, подчиняют известным требованиям, их распределяют; как же не распределять движение? Я еще понимаю – в драме, там есть привходящий элемент – слово; можно сказать, куда ни шло, что внимание им поглощено; понимаю в опере не обращать внимание на движение, то есть не понимаю, но до некоторой степени прощаю, то есть нет, совсем не прощаю, ну все равно, – но в пластике, которая есть не что иное, как распределенное движение, как в пластике оставить его без руководящего принципа?
