Сергей Вишняков
Преторианцы
Кроме того, Пертинаксу было очень неприятно обманывать своего друга Клавдия Помпеяна, даже не представлявшего себе, какую роль в такой неожиданной смене власти сыграл его бывший выдвиженец. Если Пертинакс и чувствовал стыд за участие в заговоре против Коммода, то только перед Помпеяном, честно служившим сыну Марка Аврелия. Императору не хотелось, чтобы он узнал неприглядную правду.
Сейчас необходимо было направить разговор в другое русло, дабы тема слухов забылась сама собой хотя бы на сегодняшний вечер. Пертинакс позвал рабов и попросил их подбросить углей в жаровни, обогревавшие триклиний, так как система гипокауста не справлялась с созданием достаточного тепла.
– Опять похолодало! – сказал император. – Снег вновь может сегодня пойти. Один раб, понимающий в изменениях погоды, так говорит. Ни разу еще не ошибся. Твой рассказ, Помпеян, про битву во время грозы, который я уж не раз слышал, напомнил мне о моей битве. Сегодняшний холод как раз заставляет вспомнить об этом.
– Это про то сражение на льду ты говоришь? – спросил Клавдий Помпеян. – Я уж плохо помню. Давай расскажи, разогрей кровь воспоминаниями.
– Храбрые мужчины меряются своими… – по-доброму улыбнулся Валериан. – Победами, конечно!
– Зимой мы погнали язигов за Данубий. Мой Первый вспомогательный легион вступал на лед реки когорта за когортой. Я думал, Зантик – царь язигов – давно убежал, воспользовавшись нашим медленным выходом на лед. А он, наоборот, только этого и ждал. Всадников у него было много – все в шкурах медведей и волков, им мороз нипочем. Как только весь легион оказался на льду, Зантик направил язигов на нас. Кони скользили, и это не дало им разогнаться и быстро напасть на нас, а нам позволило успеть встать в большой квадрат. На каждой стороне по много рядов легионеров – такую стену не проломить! В центре этого квадрата стоял я со штабом, легионная кавалерия, ауксиларии. Понятно, что зима в варварских землях намного суровее нашей, и лед на реках толстый и крепкий. Но даже самый толстый лед может треснуть, если в одном месте встанут несколько тысяч человек. Никаких египетских философов-магов у нас не было, как у Марка Аврелия, но мы молились сами – Юпитеру, Марсу, Геркулесу, Белонне. И лед стоял под нами тверже скалы. Легионеры уперлись в щиты, чтоб не скользить, выставили копья и ждали. Конные язиги примчались, но мы стояли. Зантик думал, наверное, что мы, римляне, непривычные к битвам на льду. А мы и на льду реки показали себя, как и в поле. Легионеры хватали язигов за их копья или коней за узду и гриву и стаскивали варваров на лед и добивали. Конечно, варвары пытались отойти, чтоб начать новую атаку, но легионеры вцеплялись в них намертво – за шкуры, в которых они были одеты, за конские хвосты. И хоть язиги и окружили легион, но пробиться ко мне, чтоб убить, не могли. Скользкая поверхность не давала нормально сражаться, и мои легионеры и варвары, на коленях, ползком и плашмя бились на льду. Странное зрелище! Совсем не героическое. Упавшие кони скользили по льду и растекавшейся крови, вставали и снова падали. Я видел, как многие наши, потеряв при скольжении оружие, нападали на язигов с голыми руками и душили их. Варваров становилось все больше вокруг нас – они прибывали. Зантик лично вел их. Я не сомневался в стойкости моего легиона, но так как на льду людей и коней становилось все больше и больше, он начал давать трещины. Вот ты, Валериан, не веришь в богов, а я в тот день горячо взмолился и обещал в жертву Юпитеру много быков, лишь бы лед окончательно не треснул. И все обошлось! Юпитер был с нами. Зантик понял – нас не сломить и увел своих людей.
– Великая победа! – громко произнес Клавдий Помпеян, поднимая кубок. – Какие были времена!
– Вот как раз Марциал написал на подобную тему! – сказал Валериан, пошуршал свитками, нашел нужный и продекламировал:
– В Тибур прохладный идя, где встают Геркулеса твердыни,
Там, где Альбулы ключ серою дымной кипит,
Рощу священную Муз на любезном им сельском участке,
Там у четвертого ты видишь от Рима столба.
Летом здесь тень доставлял незатейливо сделанный портик
Ах, несказанного зла портик едва не свершил!
Рухнул он, вдруг развалясь, когда под громадою этой
Ехал, отправясь гулять, Регул на паре коней.
Наших, сомнения нет, побоялась жалоб Фортуна:
Негодования взрыв был не под силу бы ей.
Ныне ж на пользу ущерб; опасность сама драгоценна:
Целой бы не доказать крыше богов бытия.
– Ты сравниваешь судьбоносные для Рима битвы с персонажами эпиграмм, Валериан? – возмутился Клавдий Помпеян. – Думаешь, легионеры возроптали бы на богов, если бы им пришлось умереть?
– Марциал писал свои эпиграммы не про конкретный случай, их смысл применим ко многим подобным ситуациям, сенатор! – возразил грамматик. – Ты что, незнаком с творчеством Марциала?
– Не пытайся меня поддеть, Валериан! – возразил Помпеян, приподнимаясь на ложе и кряхтя от боли в суставах. – Я хоть и не ученый, но книги читал всегда и римских авторов знаю почти всех. Но в нашем разговоре твой пример из Марциала совсем неуместен. Ты невоенный человек и потому не можешь понять…
– Что не могу понять? Что нами управляет не случай, а боги?
– Предлагаю не спорить! – миролюбиво предложил Пертинакс. – Валериан, умерь свой пыл. Отстаивая свое безбожие, ты становишься совсем как иудейский фанатик, который доказывает всем, что бог есть только у иудеев.
– Я никогда не был фанатиком, император! – проговорил грамматик, тоскливо глядя на опустевший золотой кувшин.
Пертинакс понял его взгляд и позвал раба, чтобы тот принес новый кувшин, но теперь с горячим вином, приправленным специями и медом.
– Что-то разговор у нас какой-то стариковский, только прошлое вспоминаем, – сказал Валериан Гемелл.
– А ты что, молод? – буркнул Помпеян.
– Я не думаю о возрасте.
– Хорошо не думать, когда ничего не болит, – горестно покачал головой сенатор. – И когда ты знаешь, что еще послужишь Риму, что ты еще ему нужен. Ты не думай, я вот тоже помню из Марциала: «радости долго не ждут, но, убегая, летят, крепче их прижимай руками обеими к сердцу, ведь из объятий порой выскользнуть могут они!». Мои победы при Марке Аврелии и есть все мои радости, о них я все время вспоминаю, чтобы не разочароваться в себе, старой развалине.
– Но в этом же стихе, сенатор, Марциал продолжает: «Жизнью завтрашней жить – поздно. Сегодня живи!»
– Валериан прав, – сказал Пертинакс. – Слова Марциала верны. Рано отчаиваться и считать себя ненужным, мой добрый друг Помпеян. Ты нужен мне, ты нужен Риму. Твои советы помогли принять мне верные решения, о них я на днях объявлю сенату.
Клавдий Помпеян слабо усмехнулся и отпил горячее вино, принесенное рабом.
Пертинакс, обратился к своей еде, выбирая из мяса грибы и съедая их отдельно. Валериан с усмешкой посмотрел на него, покопался в листках книги, но потом отложил их и прочитал по памяти:
– Прости меня, император, но уж очень четко сейчас ложатся к случаю строки Марциала. Ты только не подумай дурного.
Спятил ты, что ли, скажи? На глазах у толпы приглашенных
Ты шампиньоны один жрешь себе, Цецилиан?
Что же тебе пожелать на здоровье брюха и глотки?
Съесть бы тебе как-нибудь Клавдиев сладкий грибок!
Пертинакс аж поперхнулся, и недоеденный гриб вылетел у него изо рта на стол.
– Довольно на сегодня Марциала! – строго сказал Пертинакс. – Ты что-то сильно разошелся, Валериан. Твои шутки неуместны.
– Еще раз, прости меня! – повинился грамматик, однако не смог сдержаться и продолжал улыбаться, сжав губы, стараясь только, чтобы смешок не вырвался наружу.
– И как ты его терпишь, август? – проворчал Клавдий Помпеян. – Ты даешь этому грамматику слишком много вольности. Одно дело – трепаться о том, что богов нет, другое – надсмехаться над императором убийством другого императора. Неужели Валериан уйдет отсюда без наказания?
– Мы с детства дружили с Валерианом, – пожал плечами Пертинакс. – К тому же время расправ за слова закончилось. Я уверен, он понял, что его шутка мне неприятна. Ведь так, друг мой?
– Да, август! Если выпало в империи родиться, лучше жить подальше от столицы. Где-нибудь у берега моря, там ты не узнаешь горя. Никто тебя не будет затыкать, свободно Марциала будешь ты читать.
– Да этот грамматик сегодня просто в ударе! – воскликнул Помпеян и поперхнулся, закашлявшись. – Есть у тебя что-то кроме эпиграмм?
– А это уже и не Марциал написал.
В триклиний вошла жена Пертинакса, Флавия Тициана. Ей было почти вдвое меньше лет, чем Пертинаксу, и она не блистала красотой, зато всегда и во всем поддерживала мужа. Пертинакс любил обсуждать с ней любые темы – политику, книги, искусство, слухи и даже чисто женские интересы – ткани, украшения, прически. Флавия Тициана, казалось, имела суждения по любому вопросу и говорила образно, но четко, легко переходя с латыни на чистый греческий.
Флавия улыбнулась мужу и сказала, что пища переваривается намного лучше, если ее принимать под музыку и пение. За ней появились два молодых арфиста с инструментами. Отдельно от них в триклиний вошел стройный молодой человек с копной золотистых волос. Она обернулась к нему, и в глазах ее полыхнул огонь.
– Элий будет сегодня петь. А это самые известные сейчас в Риме арфисты – Целий Пет и Авл Гармодиан. Их исполнение просто великолепно! Элий уже репетировал с ними.
Пертинакс потихоньку спросил жену – не слишком ли дорого обошлось приглашение известных арфистов? В ответ она лишь погладила его по бороде.
Элий имел замечательный голос и знал наизусть много песен. Раньше он часто пел в театре Помпея и театре Марцелла в хоре в разных постановках. Однако вскоре его сильный, чистый голос выделил из всех остальных один сенатор, и Элий стал петь только для этого сенатора и его друзей. Познакомившись с Флавией Тицианой, юноша стал часто бывать в доме Пертинакса. Флавия влюбилась в талантливого симпатичного парня и он, недолго думая, стал ее любовником. Пертинакс спокойно относился к увлечению жены, их семейному глубокому взаимопониманию певец нисколько не мешал. Элий не наглел, не требовал подарков, не вел себя вызывающе и потому спокойно жил сначала в доме Пертинакса в Каринах, а потом переехал и в императорский дворец. Юноша гордился, что спит с императрицей, но знал меру и, гуляя по городу или находясь в гостях у кого-то из патрициев, либо в таверне, он не афишировал, кто он, хотя многие знали, за чей счет живет певец. Как бы ни был Пертинакс бережлив, Флавия Тициана одаривала любовника все новыми и новыми драгоценностями, но их Элий тоже почти не носил, чтобы не выделяться, а складывал в шкатулку. Он знал, увлечение императрицы может быть недолгим, а потом надо будет жить дальше, и неизвестно, когда и как он покинет дворец. Лишь по личному настоянию Флавии Тицианы Элий иногда появлялся в украшениях.
Целий Пет и Авл Гармодиан, устроившись с арфами рядом с одной из ниш, где стояла гигантская статуя обнаженного Юпитера, начали играть в унисон красивое вступление. Элий расположился рядом с ними, специально не приближаясь к столу, пока его не позовет император или кто-то из его гостей. Когда он запел, Валериан Гемелл и Клавдий Помпеян сразу обратили взоры в его сторону, выказывая Пертинаксу одобрение таким замечательным певцом. Флавия Тициана присела на мраморную скамью неподалеку от любовника и все время тихонько подпевала.
Однако музыканты успели исполнить только одну композицию, как раб сообщил о приходе смотрителя дворца Эклекта и его молодой жены Марции.
Пертинакс ждал Эклекта, у него был к нему серьезный разговор, Марции частично он тоже касался. Император распорядился принести еще форели, вина и салата. Прикинув, что беседа будет не очень приятной, а гостей необходимо успокоить, он велел принести также и сладкие пироги с ягодной начинкой.
Только лишь Эклект в дорогой шелковой одежде появился в дверях триклиния в сопровождении Марции, как раб сообщил о приходе вольноотпущенника Александра с женой Ливией.
Сажать вольноотпущенника, хоть и такого преданного, как Александр, рядом с другими гостями Пертинакс не стал. Он позвал его, чтобы дать ответственное поручение. Но так как император не хотел надолго оставлять гостей, он быстро переговорил с Флавией Тицианой, чтобы она встретила Александра и посвятила в суть дела. Вместе с императрицей навстречу вольноотпущеннику пошел и Элий, оставив музыкантов играть без его пения.
Ливия и Александр для приема у императора оделись в самые лучшие одежды, на руки надели браслеты, их переполняла гордость, что сегодня они будут сидеть за одним столом с августом. Впрочем, Ливия изначально сомневалась, что все пройдет так, как нарисовал в своем воображении ее муж. Александр планировал заранее сгустить краски по поводу происков Дидия Юлиана и даже приврать, лишь бы его слова выглядели весомо.
Когда раб ввел их в перистиль, где находился огромный фонтан, их встретил другой раб, который повел их дальше и сообщил, что у императора его старые друзья и вряд ли он примет своего вольноотпущенника. Вид этого разжиревшего раба, пахнущего духами, очень не понравился Александру. Голос раба был неприятный, в нем явно чувствовались нотки злобы. Дворцовые рабы и вольноотпущенники жили сытой, очень достойной жизнью и, если бы не ограничения в правах, никто бы не догадался, что эти люди неполноправные члены римского общества.
Лишь на пороге триклиния Александр и Ливия увидели вдалеке за столом императора и его гостей. Дальше их не пустила императрица. Флавия Тициана холодно улыбнулась Александру и его жене и позвала их в соседнее с триклинием помещение, где в центре стоял фонтан и обычно устраивались праздники и выступления музыкантов и комедиантов.
Элий, шедший за своей госпожой, так же холодно поприветствовал Александра. Они были мало знакомы, но Александр, горячо любивший жену, не разделял свободные нравы, царившие в доме Пертинакса, и потому сторонился певца.
Флавия Тициана указала гостям на скамью, окружающую фонтан, сама же села в принесенное Элием кресло напротив них.
– Мой муж, император, позвал вас сегодня, но не сможет принять. Он попросил меня поговорить с вами от своего имени.
– Мы рады служить августу! – смиренно, но с достоинством произнес Александр.
Ливия, впервые оказавшись во дворце, не знала, как себя вести. Ей хотелось рассматривать замысловатые узоры мозаичных полов из самых дорогих цветных пород мрамора, мощные кессонные потолки, бесконечные ряды статуй, заполнявшие залы и перистили, необыкновенно яркие и сложно сюжетные фрески на стенах, огромные бронзовые и керамические вазы, красивую мебель из ценных пород древесины. Но она смотрела на все это мельком, стараясь не уронить своего достоинства, представляя себе, что ей следует быть сдержанной, словно пресыщенная роскошью жизни римская матрона.
– Через три дня на вилле у сенатора Дидия Юлиана соберется компания известных римлян, будет ужин, много вина, музыка, и все потом наверняка перейдет в оргию. Ты, Александр, по поручению императора должен быть там.
Александр и Ливия переглянулись. Сама судьба вновь наталкивала их на Дидия Юлиана.
– Сам император, конечно, не может и не хочет посещать такие встречи. Ты будешь его представителем. Твоя задача, Александр, постараться быть везде, где только начинают шептаться два или более человек. Можешь сколько угодно пить, что угодно говорить, трахать кого захочешь, но твоя задача – быть все время начеку и выяснить, кто распространяет слухи, что Коммод был убит.
– Прости, госпожа, я не совсем понимаю…
– Ты должен слушать и наводить людей на разговор о смерти Коммода. Надо узнать, кто впервые начал об этом говорить. Запоминай имена. Главная цель – префект претория Эмилий Лет. Император подозревает его больше всех. Но это может оказаться и кто-то другой. Я понимаю, Александр, одному человеку не под силу услышать разговоры десятков людей, поэтому тебе необходимо взять с собой свою красивую жену. Ее обаяние развяжет многие языки. Кроме жены – ее, кажется, Ливия зовут? – тебе в помощь будет мой Элий. Лучше вам не общаться при всех и даже сделать вид, что вы не знакомы или знакомы крайне мало. Это понятно?
– Понятно, госпожа. Но так ли уж необходима Ливия? – сказал взволнованный Александр. – Я бы не хотел, чтобы кто-то дотрагивался до моей жены.
Флавия Тициана, прищурив глаза, с насмешкой посмотрела на вазописца и рассмеялась.
– Это дело ваше, каким образом добыть для императора необходимые сведения. Считайте, это не просьба, а приказ: вам двоим обязательно надо быть у Дидия Юлиана. Награда не заставит себя ждать – я уверена, деньги и новые должности нужны каждому. Ведь правда?
– Да, госпожа, но…
– Никаких «но», Александр. Вспомни, где ты жил еще несколько недель назад и приходил на виллу в Каринах от случая к случаю. А теперь ты на вилле управляющий. Всегда легко вернуться обратно, в Субуру.
Александр был в замешательстве.
– Ты все понял? – властно и строго спросила Флавия Тициана.
– Да.
– Ты был при моем муже, когда он еще не взял меня в жены, – немного смягчившись, сказала императрица. – Иногда он говорил мне, какой ты преданный и талантливый. Я помню твою смелость в Британии, как ты спас Пертинакса. Теперь дело именно такой важности, Александр. Муж не просидел на троне и одного месяца, а у него уже есть враги. Эти неведомые твари, а может, и одна тварь, преследуют свои цели, чтобы помешать мужу спокойно править. Слух о насильственной смерти Коммода может привести к волнениям. Для убедительности, что вознаграждение последует, вот тебе этот перстень с рубином. Он как раз принадлежал Коммоду, совсем немного мне, а теперь тебе. Помни, через три дня! Ты пойдешь к Дидию Юлиану в сопровождении проверенных людей. Их возглавит Марий – твой знакомый по Британии.
Флавия Тициана поднялась и, больше не глядя на Александра и Ливию, ушла. Элий бросил на супругов холодный, немного презрительный взгляд, который Александр поймал. Учитывая, что Элий должен был помогать им в осуществлении поставленной задачи, этот взгляд говорил, что реально помощи не следует ждать, каждый будет стараться для себя.
Ливия молчала, потупившись. Александр обнял жену и поцеловал в щеку.
– Все хорошо, любимая! Мы все разузнаем и станем жить здесь, в этой роскоши! Почему ты такая грустная?
Ливия подняла на мужа полный слез взгляд.
– А тебе радостно? Там меня будут рассматривать, словно я голая, трогать за грудь, бедра, захотят овладеть мной, а может, и овладеют, да и не один. А я выходила замуж, чтобы быть только твоей.
– Ну, любимая, не драматизируй. Это не пьеса в театре. Я уверен, что до этого не дойдет.
– Ты был на таких встречах у богачей? Все знают, что там происходит.
– Не был. Когда я жил у Пертинакса, он, из скромности и скаредности, ничего подобного не устраивал. Но я знаю, что слухи о таких пирах преувеличены. Я тебя не дам в обиду.
– А если придется выбирать – я или успешно выполненное задание Флавии Тицианы, что даст тебе возможность жить во дворце или иметь миллионы сестерциев?
Вместо ответа Александр нежно обнял жену и поцеловал.
В этот момент появился раб и, видя происходящее, сразу спросил, не хотят ли гости уединиться, и он отведет их в отдельную комнату. Но получив от Ливии отрицательный ответ, он пригласил супругов от имени императора отужинать. Однако, когда Александр узнал, что ужинать им предстояло не с самим Пертинаксом, а с вольноотпущенниками, работавшими во дворце, он вежливо отказался.
Флавия Тициана, хоть и была неголодна, присоединилась к ужину в триклинии, дабы поддерживать статус любящей жены и императрицы. Каждому из гостей она улыбнулась и сказала пару добрых слов.
Валериан Гемелл, захмелев, оставил стихи, позабыл свое вечное ёрничество и теперь смотрел на всех благостно, а на Марцию еще и с вожделением. Клавдий Помпеян устал от общения, от долгого нахождения за столом у него разболелась спина, арфисты стали раздражать его своей музыкой.
Сорокапятилетний грек Эклект, управляющий дворцом, толстяк и страстный коллекционер красивых и дорогих вещей, в первую очередь украшений, знавший, что императорский стол довольно скудный, поел заранее у себя в комнате и теперь сидел с угодливой улыбкой, ожидая, когда к нему обратится Пертинакс. Эклект, управляя Вектилианской виллой и пользуясь подарками Коммода, привык жить роскошно, подчас откровенно присваивая себе крупные суммы, выделявшиеся на содержание виллы. Но он жил в постоянном страхе казни, и даже не за свои темные делишки, а просто потому, что в какой-то момент Коммоду могло показаться, что Эклект злоумышляет против него. Именно поэтому он присоединился к заговору и вовремя удалил с Вектилианской виллы лишних людей, чтобы Марции было удобно отравить Коммода.
Эклект отличался превосходной приспособляемостью. Поняв, что при новом императоре, как раньше, нельзя будет обжираться деликатесами и красть деньги, он стал питаться у себя в комнате едой, заранее купленной верными вольноотпущенниками и приготовленной лично для него, вел честную бухгалтерию расходов, постоянно отчитываясь в них Пертинаксу. Ему он был обязан жизнью и должностью и тем, что император не конфисковал у него коллекцию драгоценностей в пользу казны.
Женившись на Марции, в которую нельзя было не влюбиться из-за ее потрясающей красоты, Эклект самоутвердился. Самая красивая женщина империи теперь принадлежит ему. Он прямой наследник Коммода в постели Марции. И хоть в этой самой постели Эклект не показал и доли того пыла и виртуозности, что были присущи Коммоду, и Марция с отвращением выползала из-под его объемистого брюшка, его это совсем не заботило.
Находясь за столом с краю, Марция видела, что по-настоящему она находится в центре всеобщего внимания, как и полагается первой красавице. Пертинакс не сводил с нее глаз, как только она появилась. Клавдий Помпеян, из-за болезней мало вообще на кого обращавший внимание, нет-нет да и поглядывал на нее. Эклект постоянно трогал ее за руку, вызывая прикосновением своих толстых пальцев желание немедленно отодвинуться от него. Но школа притворства, в течение многих лет проходимая Марцией, когда она была любовницей Коммода, позволила ей выжить в самые трудные времена, а теперь показать любовь к мужу ей не составляло труда. Опытный Эклект прекрасно знал, что его жена притворяется, но ему очень нравилось, что Марция верно и ярко играет роль супруги.
При появлении Флавии Тицианы Марция немного отодвинулась назад, словно прячась за Эклектом, как бы уступая жене императора главное внимание за столом. Однако, кроме Пертинакса, никто не выказал Флавии должного почтения. Валериан Гемелл попытался вслух прочитать любовные стихи Овидия, но Пертинакс мягко запретил другу декламировать, ведь он задумал начать разговор с Эклектом. Но пьяный Валериан не унимался:
– Позволь мне, Август, раз ты отклоняешь Овидия, прочесть оду Горация?
– Перестань, Валериан!
– Ну, Горация, август! Он ведь, кстати, тоже из вольноотпущенников, тебе должен нравиться!
Эту колкость грамматика Пертинакс уже не стал терпеть. Настроение его мгновенно испортилось, и он позвал рабов, чтобы они увели Валериана в специально приготовленную для него спальню.
Валериан отвел руки рабов, тянувшихся к нему, сам поднялся из-за стола и еще раз озорно взглянув на Марцию, покинул триклиний.
– И как ты только его терпишь? – не переставал удивляться Клавдий Помпеян.
– Думаю, любому правителю необходим такой человек, который своими смелыми шутками, колкой правдой дает понять, что правитель – обычный человек и не стоит ему это забывать, а то, если все вокруг будут только заискивать, льстить и врать, легко стать чудовищем. Валериан, словно тот человек, что, находясь за спиной триумфатора, едущего в колеснице, постоянно напоминает ему, что он всего лишь смертный и ему не следует слишком гордиться.
– Ты мудр, август! – заключил Клавдий Помпеян. – Хвала тебе!
Прежде чем начать разговор с Эклектом, Пертинакс вовремя вспомнил, что лучше бы Клавдию Помпеяну покинуть триклиний вслед за грамматиком, а то сенатор, вспомнив слухи об убийстве Коммода, может начать задавать Эклекту неудобные вопросы.
– Друг мой, – сказал Помпеяну император, – думаю, пора тебе всерьез поговорить с Галеном о своем здоровье. Он известный, превосходный лекарь, да ты и сам слышал о нем! Я распоряжусь, чтобы он сейчас пришел, поговорил с тобой и осмотрел.
– Да я уж к разным лекарям обращался! – возразил Помпеян. – Все без толку.
– Нет, Гален наделен божественной силой Эскулапа! Лучше его никого нет.
– Ну, хорошо, – покорно и грустно проговорил Помпеян. – И правда, я задержался за столом намного дольше обычного. Беседа с лекарем перед сном успокаивает нервы и желудок. Вот еще бы суставы не болели после этого.
– Гален творит чудеса! – сказал Пертинакс, подзывая рабов. – Твоя спальня на сегодня рядом с моей, мой друг. Я обязательно зайду к тебе перед сном, и ты расскажешь, что тебе посоветовал Гален.
Как только Клавдий Помпеян ушел и на стол подали сладкие пирожки, Пертинакс немедленно перешел к делу:
– Эклект, я буду говорить с тобой откровенно.
Суровый тон императора не предвещал ничего хорошего, и потому смотритель дворца побледнел и весь напрягся.
– Надеюсь, август, я не прогневал тебя?
Оставив вопрос Эклекта без ответа, Пертинакс продолжил:
– Перед аукционом все дорогостоящее имущество Коммода было описано дворцовыми вольноотпущенниками в присутствии нескольких сенаторов, казначея и тебя. Я пришел несколько позже и также принял в этом участие. Сенатор Марк Силий Мессала, наблюдавший за описью, а после того дня тяжело заболевший простудой и только на днях выздоровевший, вчера сообщил мне в письме следующее. Он был свидетелем, как во время описи ты, Эклект, заявил, что золотой кубок с изображением танца амазонок, который, по преданию, был привезен из Скифии и принадлежал скифским царям, Коммод за день до смерти подарил тебе.
– Но ведь так все и было! «Сенатор Мессала пишет правду, и истинную правду», – сказал я тогда и повторяю сейчас. Коммод мне действительно его подарил.
– Но Мессала утверждает, что до начала описи ты об этом не упомянул, более того, сенатор видел, как ты сунул одному из вольноотпущенников в руку горсть ауреусов, и тот громко подтвердил сказанные тобой слова.
– Не понимаю, о чем говорит сенатор! – твердо ответил Эклект и с достоинством выпрямился.
– Я поговорил с тем вольноотпущенником, и он подтвердил этот факт.
Пот выступил на лбу Эклекта. Марция сразу же слегка отодвинулась от мужа. Флавия Тициана с нескрываемой усмешкой следила за супружеской парой.
– Прости меня, август! – Эклект сразу сник. – Умоляю всеми богами, прости! Просто мне нужно было, чтобы кто-то мог подтвердить мои слова, так они выглядели весомее.
– Так значит, ты продолжаешь настаивать, что Коммод подарил тебе кубок?
– Да, подарил! Он видел, как я всегда смотрю на него. Какая тончайшая работа по золоту! Одежды амазонок словно прозрачные, под ними угадываются прекрасные девичьи фигуры, их танец – словно живой, они того и гляди сорвутся со стенок кубка!
Пертинакс улыбнулся. Эклект как истинный грек был тонким ценителем настоящего искусства.
– Но все же твои действия, засвидетельствованные сенатором Мессалой, со стороны выглядят крайне подозрительно. Еще эта грубая взятка вольноотпущеннику. К тому же никто не может подтвердить, что Коммод тебе подарил кубок. Марция, может быть, ты была этому свидетелем?
Марция не хотела участвовать в разоблаченной лжи мужа, лучше говорить правду и тем самым заработать больше благосклонности у императора.
– Нет, август, я, как ты сам прекрасно помнишь, находилась в опале у Коммода, он не хотел меня видеть и потому я, хотя и жила на Вектилианской вилле, не знаю о подарке.
– Так разве Эклект тебе, своей жене, не показывал столь красивый и драгоценный кубок?
– Мы женаты всего несколько дней, август, я еще не успел, – униженно промямлил Эклект.
– Так вот, я думаю, раз ситуация с кубком выглядит более чем двусмысленной, – продолжал Пертинакс, жестом предлагая Эклекту съесть сладкий пирожок с ягодами, – тебе необходимо заплатить за это скифское чудо, словно ты купил его на аукционе. И кубок останется при тебе, и справедливость будет восстановлена, и императорская казна сделается богаче.
– Я сделаю все, как ты прикажешь, мой господин!
