Сергей Викторович Сергеев
Двойной стандарт
Введение
Однажды на разноголосый диалог полушарий мозга обратил внимание их владелец. Он терпеливо выслушал всё до конца, а потом записал, оставив ячейки памяти свободными… для последующих разговоров.
«– Как получается, выбирая свой путь, мы остаёмся с тем вариантом, который уже отбросили? – рассуждал первый вдумчивый голос.
– В смысле? – переспросил второй, грубый и ироничный.
– Хорош прикидываться, слышал, наверное, и не раз: «Как же так, я ведь не этого хотел?!»
– Чушь! На это никто и внимания не обращает.
– Да?! – удивился первый, – А самокопание? и парадоксальное следствие: «Это точно не мой выбор!»
– ???..
– Молчишь? Тебе не нравится игра в демократию?
– А кому понравится, когда в последний момент лишают права выбора, подсовывают непонятный результат!
– Вот то-то и оно, а когда уже начинаем движение, понимаем, что не туда идём, но продолжаем идти?
– Инерция, хотя, возможно, топтуны, а не часовые…
– В смысле? – удивился первый.
– Стоять не можем на одном месте, – пояснил второй.
– Понятно, поэтому всегда налево и тянет.
– Это ты про жену что ли?
– Нет, это про мужа… Имеем постоянное желание двинуть в сторону, сигануть в кусты почти на каждой путевой развилке.
– А-а, догадываюсь: поменять работу, квартиру, страну! – съязвил второй.
– Не совсем, но параллельно.
– Тогда вспомни известное выражение: все под богом ходим!
– Вот, и штампы тоже. Вывод ужасный: мы уже на чьей-то стороне! – подвёл итог первый.
– О какой стороне речь? – заинтересовался оппонент.
–Об этом узнаем в конце жизни.
– Ты сейчас про какую сторону, людскую, человеческую?
– Нет такой стороны!
– Подожди, как нет? Но мы не животные, не насекомые… и не растения?..
– Мы – «Рабы божьи».
– Ну-у, нагородил! – разочарованно протянул второй. – Зачем тогда нам сознание?
– И я не знаю. Кто-то играет с человеческим мозгом, манипулирует нашим сознанием, причём не в одиночку.
– Ух-ты, завертел! – с ироническим восторгом бросили первому.
– Вот так: у каждого играющего – свой стандарт.
– Это получается, мы кому-то должны составить пару? – стал уточнять второй.
– Ну, да, оставаться с кем-то в одном шаблоне – двойной стандарт их не устраивает, как и нас.
– Двойной стандарт – это когда одно для себя, второе другим?
– А есть ещё что-то?
– Нет, всё правильно, единственное, «для себя» может меняться кардинально в каком-то промежутке времени.
– Так каждая сторона тянет наше сознание к себе, рвёт его на части.
– Согласен: или я под всех, или другие как я.
– Это наша жизнь, бытиё, если хочешь.
– А что они хотят?
– Думаю: каждому нужно, чтобы моё «Я» оставалось на его стороне, – снова повеяло рассудительностью от первого голоса.
И тут же последовала смешанная с сомнением ирония второго:
– А моё?
– Ну и твоё.
– Это так нас задёргают! Борьба-то нешуточная, каждый миг, секунду, час и день – шаг за шагом перетягивают канат.
– И я о том! А где правда-то?
– Правды много, но истина одна, и каждая из сторон утверждает, что она открыта лишь ему. А возможно такое, что она посредине?
– А ты представь: может ли «Я» оставаться твоим не по определению какой-нибудь стороны, а по сути?
– С трудом… – включился в рассуждения второй, оставив иронию.
– А если не противостояние сторон, лишился бы мир света и тьмы, добра и зла, хорошего и плохого…Возможна ли жизнь без них?
– Ты про духовное и материальное?
– И про это, а вообще, возможно ли человеческому «Я» оставаться воистину его? Впитать в себя обе противоположности, расширить сознание до таких границ, способных объять необъятное?
– Не знаю.
– И я не знаю.
Небольшая пауза, и опять начинает вдумчивый голос:
– Живём, хлеб жуём, не обращаем внимания на такие вещи.
– Верно подметил, и мыслим: это – для себя, с червячком – другим.
– Привыкли, кажется, так и надо. Наше мышление основано на двух понятиях: да и нет – и не может воспринимать их вместе и одновременно.
– Всё очень тонко и отвлечённо и в жизни происходит обыденно и неразличимо.
– А вот если кто-то неожиданно попытается нарушить двойной стандарт?
– Того вычеркнут из списка нормальных! – подхватил его почин второй.
– И всё?
– А ты как хотел? Нет человека, – и проблема отсутствует.
– Выходит им необходимо независимое «Я» признать ненормальным и вернуть сознание иноверца в прежнюю область восприятия?
– Выходит, – согласился второй.
– Так кто они? И сколько их?
– Тебя на конкретику потянуло?
– Причём тут конкретика? Только что появившийся на свет младенец не имеет двойных стандартов, мир в его восприятии един.
– С чего ты взял?
– Ну, как же, в первые дни и месяцы существования его сознанием управляет не мозг, что-то другое, за исключением инстинктов естественно.
– Это откуда ты взял? Помнишь младенчество?
– Из личных наблюдений и обыденных представлений.
– Ну, и?.. – затребовал дальнейших пояснений второй.
– Малыш в ознакомительный период воспринимает взрослых по-иному, сортируя на «хороших» и «плохих». На «уси-пуси» его не возьмёшь, раскусит сразу, а вот искренняя улыбка от сердца придётся ему по душе.
– Сказанул… Льстивое слово и кошке приятно.
– Я не о том…
– Тогда о чём?
– Понимаешь, это он потом станет как все, а поначалу он другой, он из иного мира… свалился с луны. Это он позже освоит «уси-пуси» и начнёт потехи ради со всеми играть.
– Понял, это о Маугли: «Мы одной крови с тобой, ты и я», типа, младенец воспринимает мир душой.
– Вот, уже ближе. Цвет един, и мир сплошной, пока младенцу его кто-то не раскроит на два: для себя и остаток другим.
– Ты опять про это…
– Тем самым лишает его счастья и блаженства, заставляя хмуриться и плакать, если что не по его. Делить и ревновать, путаться в местах и опять хныкать, не понимая, что происходит, потому как сердце подсказывает: «Не то, не то!!!»
– А что не то?
– Должны объяснить взрослые или ещё кто-то, но уже в голове.
– Лучше бы не объясняли…
– А они объясняют, обкрадывают счастьем, лишают постоянного блаженства.
– А потом? – требовал продолжения логической цепочки второй.
– Потом… суп с котом: всю жизнь можешь прожить честно, достойно, но объединить в себе целый мир, ощутить миг блаженства, растянуть этот мгновение на бесконечность – не получится, не дадут.
– Господи! Так кто не даст-то, те или эти?
– И наши не дадут, и те постараются.
– Так кто же они, способные делить наше сознание, заставляя мозг не слушать и игнорировать сердце, и подчиняться зову то одних, то других?
– Никто не знает, разве только «блаженные», но их изолируют, изучают и лечат, возвращают в лоно двойного стандарта, иначе…
– Ты меня пугаешь! Что иначе?
– Иначе всё рухнет, впадём в детство, и начинай с истока, нам-то уже без разницы, а кому-то подобное не в жилу.
– Так кому?!
– Тем, без кого мы начнём по-другому, минуя двойные стандарты!
– Им без нас нельзя, мы вместилище их стандартов…
– Ну да, а нам без них?..
– А мы в плену иллюзий и обмана, что наша земная цивилизация движется в правильном направлении.
– Э-э! Как повернул! – удивился первый, и создалось впечатление, что они поменялись местами.
– Материальный прогресс очевиден, но его назначение вселяет тревогу.
– Нет, ты меня просто пугаешь!
– Его предназначение не объединяет людей, а разобщает, воспитывает у одних превосходство над ближним, у других – ненависть и протест.
– И сейчас ты скажешь: людское сознание всё больше раскалывается на своё и чужоё, а одно из них всегда оказывается близким и родным.
– И скажу: в конце концов, в этом противостояние останется лишь один человек (если повезёт). Он почувствует себя Господом во главе машин, ибо живые люди вселяют в него ужас повиновения, и такой опыт заложит двойной стандарт.
– Или как говорили древние: «Стереть и начать заново».
– Где ты нахватался такой архаичности? Так давно не говорят.
– Как по-твоему говорят?
– «Господи, перегрузи этот мир!»
– Возможно так и в ногу с прогрессом, но наше сознание несёт цивилизации гибель.
– Открыл Америку! Об этот все знают…
– Знать-то, знают, но уступить друг другу не могут, тогда это уже добровольная гибель, суицид.
– Тихо! Тихо…
– Что такое?
– Наш нас подслушивает…
– И что?
– Что-что! Побежит жене расскажет или врачам, а то и хуже…
– Что хуже?
– Выйдет на улицу через окно или балкон, или с моста прыгнет…
– Не-е! Наш не такой, сейчас записывать побежит.
– И точно, вон уже искры летят: «Где блокнот, где ручка?»
– Всё! Сейчас работой завалит, прощевай!
– Покедова!»
Книга первая.
Адепт и гадалка.
Часть первая.
Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди,
так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки.
Евангелие от Матфея, 7:12.
Глава 1
На исходе июльского дня, когда солнце, касаясь городских крыш, ещё не потускнело в своем блеске, но длинные тени уже зацепились за дома, подавая надежду, что пеклу вот-вот и конец, с работы домой, утомившись зноем и запахом плавленого асфальта, возвращались горожане; сдвигались жалюзи и гардины, распахивались окна и выходы на лоджии и балконы, чтобы застоялый воздух выплеснулся на улицу из помещений и оставил место надвигающейся прохладе.
Для многих не имеющих кондиционеры эта привычная процедура – обыкновенная дань лету без лишних затрат на электричество, парадоксального насморка и прочих кризисных последствий, и только для Андрея Хрусталёва безвредный оброк в тот ранний вечер обернулся стрессом и головной болью.
Распечатывая балконную дверь, в небесной лазури между разросшимися деревьями он обнаружил святящийся объект. Заворожённый зрелищем, Андрей перестал сражаться с упрямым шпингалетом, так и застыл с поднятой рукой, его взгляд всё сильней втягивался в белый шар, как кролик в пасть удава. Исходивший от шара свет, необычайно яркий для заката, не слепил, но и не отпускал от себя.
Световые дорожки разной длины создавали картинку, схожую с детским рисунком солнышка, такое же чередование лучиков – длинный, короткий. Прожектора-лучи явно находились в режиме поиска, спонтанное желание Хрусталёва «посвети сюда» исполнилось мгновенно. Ослепительный поток ударил Андрею в лицо с потрясающей точностью, шар, несомненно, обладал суперинтеллектом и использовал человеческие эманации в качестве маячка, скоротечно вычисляя правильный курс и глиссаду на объект, излучающий в пространстве мысль.
Веки рефлексивно задёрнулись, но световая мощь чувствовалась и сквозь них. От звона в ушах Хрусталёв оглох, как будто рядом грянул выстрел. Мысли, не успев разбежаться, блокировались, мозг заглючил, как цифровое телевидение в грозу. Опора поплыла под ногами, словно расколовшаяся льдина. Световой удар усилился, насквозь пронзил уже всё тело, и казалось, что оно плавно втягивается в белый туннель, растворяясь и теряя не только естественный пигмент, но и вес. Всё!.. Сплошной яркий свет и ничего более…
Шар погасил сознание, обессветив его. Оно погрузилось в небытиё, где возможности нет проявиться мысли самой, тьма не искрит.
Но вот в голове зажглась чужеродная мысль, точно во тьме чиркнули спичкой, отыскивая путь к спасению:
– Не бойся! Это Себеё…
– Себеё?! Это… по-японски? – чуть успокоившись, но с недоверием заметалась бледным пикселем мысль Андрея.
– Если не нравится, тогда это сэон «С» двести шестьдесят семь», – заново представился интервент.
– Сэон «С» двести шестьдесят семь?! А что это?! – ещё больше удивился разум Хрусталёва.
– Тебе не обязательно знать, скоро и это затрётся, верь нам, и всё будет хорошо!
И тут странное видение заполнило сознание Хрусталёва: он лежит на спине, над ним мощный светильник прямоугольной формы, поделённый внутри ещё на девять секций. Яркий и спокойный свет на тёмном фоне не ослепляет. Прямоугольные секции в светильнике выделяются тусклыми колеблющими линиями. В левом углу – мерцающая пиктография, похожа на силуэт человечка с расставленными конечностями. Вот фигурка резко переместилась в правый угол по диагонали, и снова всё успокоилось и погасло. Опять темно.
Тяжело дышать. Нет, кажется, Андрей просто разучился это делать, ему что-то мешает, сжимая рот и горло. Старается изо всех сил сделать выдох, от усилий надулся и лопнул воздушный пузырь из слюны. Пробует вытереть влагу с губ и со щеки, но рука не слушается, словно нет её, отстегнули. «Ничего страшного, всё знакомо! – успокаивает себя, – Это уже было, операция прошла успешно». Он помнит, он знает, что будет дальше…
Сейчас врач-анестезиолог поможет, он толкнёт его, спросит о самочувствии и соберёт салфеткой со щеки…
Толчок! Он чувствует свою руку, скользящую по лицу, туда, где был пузырь. «Сухо, ничего нет?!»
Очнулся: нет ни врача, ни больницы, ничего не может понять, ощущения прошлого не отпускают его. Лежит на диване в комнате, первая дверь на балкон открыта. Дышит неровно и часто, ощутимы биение сердца и пульсация в висках. Начинает приходить в себя. Дежавю…
Поднялся и сел, облокотившись на спинку дивана. Осмотрелся, – та же светло-серая рубашка с коротким рукавом и фактурными полосами на ткани, те же потёртые синие джинсы. Руки потянулись к голове, непроизвольно приглаживая причёску. По правому уху скользнуло что-то холодное и гладкое. Отдернул руки – на правом запястье браслет…
«Ну вот, уже и глюки… от жары», – появились первые собственные разумные мысли.
Мозг, анализируя сбой сознания, пробежался по закоулкам памяти. Больницу с хирургической операцией отбросил, слишком давно. Задержался на цифрах: «…шестьдесят семь, шестьдесят семь… причём здесь шестьдесят семь? Может семьсот семьдесят семь?!» Тогда это авария, недавно, три месяца назад.
«Чёртова авария! – выругался он, – Сидел бы сейчас у моря и в ус не дул».
Накатили воспоминания о тех цифрах и том дне…
…«Лада» бойко набирала скорость, игриво разбрызгивая влагу весенних луж на встречные машины и на чёрные навалы прессованного снега у обочин и тротуаров. Город, с каждым днём отдаляясь от зимы, расцветал прошлогодним мусором и лоснился от грязи. Но ни серость, ни промозглость уже не могли испортить приподнятое настроение. «Русское радио» пропело «домой» и известило Андрея Хрусталёва, что пришёл конец рабочей недели, а значит, – впереди два выходных. Андрей планов на уикенд не строил, но ощущение безделья, отсутствие спешки и так называемого «рабочего напряга», создавали радостную иллюзию удачных субботы и воскресенья.
Разбитая за зиму дорога не способствовала быстрой езде, но весна окрыляла, и водители старались не замечать ограничивающих знаков на фонарных столбах. По-своему чувствовали весну дэпээсники, деньги у них обрели запах моря и шашлыка, хруст купюр сопровождался напевами Трофимова, а некоторым в их шелесте чудилась иностранная речь. Смешивание городского бюджета со своим не лишало инспекторов избирательности в работе: не всех лихачей тормозили, ориентируясь по номерам, а на штрафы разводились не умеющие грамотно строить диалоги.
Двухразовый пятидневный маршрут стоянка – работа – дом позволил Андрею за полгода выучить все уловки гаишников. Поэтому он не стал чертыхаться вслед грязной «десятке» с номером «семьсот семьдесят семь», окатившей его машину мутной жижей, а лишь промурлыкал: «Ну-ну», зная о стражах порядка за изгибом дороги.
Они не подвели, оказались на месте и как всегда с радаром. Синхронное движение – прибор вниз, полосатая палочка – вверх, и «три семёрки», мигая правым указателем, прижимается к обочине. С грязными потёками на стёклах, но удовлетворённый, Хрусталёв проследовал дальше к перекрестку. Остановившись на красный, полюбовался в зеркало процессом экзекуции.
Ну, так нельзя! Водитель «десятки», не предъявив документов, бросил несколько фраз обладателю формы и резко стартовал, чтобы вновь кого-то обрызгать. На пару с гаишником Андрей испытал разочарование.
Ничего не попишешь – двойной стандарт. Выражение в обиход ввели власти, причём на самом верху и абсолютно по делу. Касается оно в основном международных отношений западной демократии и развивающихся стран. Но в жизни, как и в политике, всюду – двойной стандарт, одним словом: внизу также, как и наверху.
Размышления Андрея прервал сигнал сзади. На светофоре горел зелёный. Включив передачу, помчался догонять колонну. Теперь обогнали справа, конечно, городской поток не терпит пустоты, но зачем уж так-то. «Три семерки» подрезала его на грани «фола» и помчалась дальше.
«Так недолго и въехать куда-нибудь», – только успел подумать Андрей, как раздался скрежет тормозов и глухой звук удара. «Десятка» торчала в задней части «Газели»: «Там же зебра для пешеходов!»
Тихонько объезжая аварию (вот так и зарождаются пробки) с удовлетворением принял ниоткуда взявшуюся инородную мысль: «Семёрки» наконец-то попали в то место, куда и стремились». Травм, судя по осматривающим ущерб водителям, не было. «Ну и, слава богу, а в остальном, так ему и надо, магия трёх семёрок не сработала», – облегчение и эйфория от таких мыслей слегка затуманили мозг, как большой глоток прохладного пива в жару, а вот на душе стало неприятно, словно туда, преодолев тёплый салон автомобиля, прокралась весенняя свежесть.
Миновав пешеходную зону, автомобиль Хрусталёва выехал на кольцо. Справа всех пропускаем, «Газель»-фургон ограничивает обзор. Впереди стартовала «шестёрка», он за ней, но с опаской смотрит вправо, удар, машина глохнет – это неожиданно затормозила «шестёрка», неизвестно чего испугавшись. «Ну, вот и я тоже в «заднице», – мелькнула мысль, а вдогонку и вторая, – не надо другим желать того, чего себе не пожелаешь».
Андрей набрал домашний номер, к ужину пусть не ждут, процедура оформления аварий небыстрая, к тому же в очереди он последний. Теперь выходные пройдут по-иному и запомнятся надолго. Да и отпуск у моря переносится на следующий год, ремонт машины поглотит накопленные деньги. С летом вместе они останутся в любимом городе, чтобы лёгкие не лишились смога, тело – асфальтовой сауны, а загаром солнце и здесь наградит, только офицерским – коричневыми станут лицо, руки выше локтя, шея и треугольник на груди.
Андрей только начал привыкать к гражданской жизни, уволившись из рядов и решив множество бытовых проблем, только его сознание озарилось свободой планирования, отличной от армейской, как первые проекты на отдых рухнули… в общем, снова как у всех не получится. Майор запаса, бывший военный лётчик – молодой пенсионер. Смешно и грустно одновременно. Когда оформлял паспорт, отвечая девушке из окошка на вопросы о месте работы, произнёс: «Пенсионер». Та подняла глаза, осмотрела молодого человека среднего роста, плотного телосложения, по-военному коротко стриженного, русого, с голубыми глазами и задумчивым взглядом и, не поверив словам, заглянула в документы. Сличив там фото и выверив дату рождения, с завистью произнесла:
– Надо же, хорошо сохранились, Андрей Викторович, завидно смотреть.
– Веду здоровый образ жизни, – пошутил он.
– Что не курите и не пьёте? – удивлённо вскинула она брови.
– Курить бросил лет восемь назад, выпиваю в меру и лишь когда есть повод, – просто и без гордости пояснил он.
– Оно и видно, а мой на шесть лет младше, а выглядит, настолько же старше, – с горечью в голосе пояснила она свою озабоченность.
Для своего возраста Хрусталёв выглядел моложаво и чувствовал себя неплохо, только при внимательном рассмотрении можно заметить пробивающийся седой волос в висках, да если раздеть, обнаружишь распущенный и слегка поплывший животик. В последнее время стала побаливать спина при длительной езде на автомобиле, но такое и у молодых бывает. Ну, а в душе он всегда оставался оптимистом и мечтателем, двигаясь по жизни в предвкушении чего-то интересного, необычного, что наступит завтра – в конце недели, летом, на следующий год. Он как-то прочёл в инете комментарий психолога о людях, которые воздвигают стены для защиты от депрессий. Одни постоянно молятся, другие пьют, третьи употребляют наркотики, кто-то принимает антидепрессанты, а он верит в хорошее завтра… Это его ограждающая конструкция, с годами она истончается, как кровеносные сосуды, и он понимал, придёт время, и стена рухнет, что же будет тогда? Наверное, выроет траншею…
Так вот, эта ничем не обоснованная вера в эфемерное будущее, которое всегда представляется лучше реального, хорошего настоящего, держала Хрусталёва на плаву, не позволяя утонуть в жизненных передрягах.
«Ничего, и аварию переживём! – успокаивал он себя тогда. – Это не то… завтра».
«Пережил, называется!» – отбрасывал он прошлое, постепенно приходя в себя от светового удара.
Теперь он вспомнил про балкон и свет, на этом всё обрывалось, дальше знакомые ощущения… от хирургической операции. Круг замкнулся.
«А он реальный, не глюк!» – удивился Андрей, осматривая трофей на запястье.
Наконец-то Хрусталёв отвлёкся от круга воспоминаний, и навязчивые цифры перестали досаждать, словно закрылся ящик Пандоры, со всеми бедами внутри, а любопытство осталось снаружи. Андрей успокоился, мир снова казался интересным, а браслет требовал изучения.
Серебристый обруч из необычайно легкого, невесомого металла притягивал и ласкал взор. Конструкция артефакта состояла из двух колец, насаженных одно на другое. Лежащее на запястье, внутреннее – шириной около трех сантиметров, слегка выступало из-под округлостей внешнего. На верхнем кольце три равноудалённые кнопки с особым геометрическим образом – треугольник, ромб и овал. На нижнем кольце ещё имелась и метка в форме треугольника.
«Для кнопок при совмещении», – домыслил Андрей. И левая рука начала искать подтверждений, трогая верхний обруч. Он легко проворачивался по оси без значительных усилий, но внутренняя часть браслета оставалась неподвижной. При вращение по кругу, предмет не издавал звуков, пока овальная кнопка не совместилась с меткой, тогда послышался легкий щелчок. Возникшая подсказка «нажать» преобразовалась в действие. Где-то внутри конструкции отчётливо проявились вибрации, широкое кольцо разжалось, и запястье освободилось от браслета.
Окольцованная пташка снова на воле. Если с ней всё ясно, то с хозяином колец, властелином, непроглядный туман. Почему ничего не отложилось в памяти, как это произошло, и кто надел? Одни вопросы… Выглядит всё странно и угрожающе неприятно. И тут впервые он отчётливо воспринял, как две половинки мозга обсуждают общую проблему.
«Поздравляем, похоже, беляк! – решилось охарактеризовать необычный процесс левое полушарие». «Беляк, беляк… – эхом закружилось в голове и докатилось до правого полушария, которое, ещё не въехав в тему, как спросонья уточняло, – Не понял!..» Левое бойко продолжило: «Белая горячка, говорю, глухня!» Теперь правое возразило уже рационально: «С чего бы, не пили и не пьём-с…» «Точно, значит больные, – ещё энергичней подхватило первое». Но невозмутимость правого не дала слабины: «Просто не хочется».
Диалог провис так же неожиданно, как и начался. Опять дежавю, но теперь другого порядка. Как только пытается вспомнить о шаре и браслете, происходит сбой в поисковой программе мозга, словно кто-то уводит от настоящего, подыскивая похожее в прошлом.
Притихшие половинки бросились снова обсуждать проблему. Инициатором выступала левая: « Я же говорю – больные, склероз нужно лечить!» В этом случае правая подхватила тему сразу: «Какой склероз? Здесь похоже на парамнезию, на одну из её разновидностей…» «Убедил, вон какие слова извлекаешь… ну, что там ещё? – не останавливалось левое полушарие». «Ложные воспоминания, пробелы заполняются событиями прошлого, схожими эмоционально… – процитировало правое данные вскрытой ячейки». И опять последовал провал.
Тут же нарастающее чувство тревоги привело к воспоминаниям молодости, лейтенантским годам. Отдых в профилактории ВВС Хабаровска, кутили две ночи напролёт и… допились. Необъяснимый страх не позволил поддерживать компанию со столь высоким темпом. Андрей отказался от похода с товарищами в «Белую лошадь», винный магазин на окраине Хабаровска, с последующим многочасовым стоянием в очереди, отрыжка «перестройки» и «сухого закона». Одиночное метание по номеру гостиницы вылилось в идею о трудотерапии. Лейтенант раздобыл швабру с ведром у дежурной по этажу, и пол снова заблестел, влажная уборка проводилась ежедневно по утрам персоналом профилактория.
«Так-так-так! Нужно чем-то занять себя, съехать с этих воспоминаний: выйти на балкон, подышать воздухом. Ну, нет, один раз уже сходил. Кстати, зачем я туда потащился? Точно… сегодня очередное собрание во дворе, и я хотел посмотреть, началось ли?»
Он делает вторую попытку вырваться из круга далёкого прошлого, переключившись на реалии сегодняшние, и не замечает, как снова погружается в воспоминания. Мозг автоматически ищет ту ячейку, где спрятались эти назойливые цифры, но каждый раз проскальзывает мимо…
«Значит, собрание хотел посмотреть, будь оно семь раз неладно, тьфу, опять…»
Собрание жильцов его подъезда пытается каждые полтора-два месяца текущего года достичь консенсуса в вопросе установки домофонов. Весь двор был в курсе и с интересом ожидал финальной части водевиля.
А двор – меж двух пятиэтажек по улице Сакко и Ванцетти и, примкнувших к ним, кирпичных заборов. Двор небольшой, и улица короткая в три квартала с названием, вызывающим у Хрусталёва приятные воспоминания детства.
Коробка цветных карандашей «Искусство», дефицит семидесятых годов, всегда осматривалась досконально, а там сбоку надпись: «Изготовлено на фабрике художественных принадлежностей им. Сакко и Ванцетти», и молодому поколению того времени казалось, что свои фамилии названию дали итальянские художники, рисовавшие такими карандашами в эпоху Возрождения.
Разочарование наступило в период изучения истории, из школьной программы Андрей узнал, что итальянцы совсем не художники. Но ассоциация с искусством так осталось на всю жизнь, и когда в середине девяностых переезжали семьёй в этот дом, название улицы стало приятным воспоминанием о счастливой поре, а двор близким и родным. Хрусталёв, сообщая новый адрес другу, так улицу и представил:
– Имени итальянских художников.
На что тот, немного помолчав в телефонную трубку, парировал:
– Хватит врать – это американские рабочие.
Первое же появление во дворе вызвало у Андрея приятное чувство комфорта от многообразия растительности. В ту пору по центру рядом с пирамидальным тополем выделялась плакучая ива. Её густая крона из длинных и гибких, словно покрытых лаком, ветвей с ярко-зелёными и узкими листьями походила на женскую голову с модной причёской. Тонкие ветви свисали над низким палисадником и в некоторых местах касались асфальта, как дреды с плеч девушки, из-за чего дерево и считали главным украшением. Жаль, что её нет теперь, без женской красоты двор потерял уют и выглядит неухоженным.
Зато две липы у дорожки, соединяющей центр с первым подъездом, с тёмным блеском листвы и светло-зелёными прицветниками, с вечно гудящими насекомыми в кроне, отчего жёлтые цветы кажутся живыми, захватили первенство среди оставшихся насаждений. Под одной из них, ближе к кирпичной стене, отделяющей двор от детского садика, находилась лавочка.
Вот сегодня на этой площадке у лавочки должен решиться вопрос установки железной двери подъезда с домофоном. Главные противники установки – наши признанные малоимущие пенсионеры…
«Так, всё, нужно идти к людям, иначе…», – не успев подумать о последствиях, Андрей сбежал из квартиры, загрузив мозги простым механическим движением.
Когда Хрусталёв выскочил из подъезда, собрание было уже в полном разгаре. Вела его молодая девушка, в тёмных джинсах и светлой блузке. Одной рукой она неустанно поправляла длинные светлые волосы, а второй, с тетрадкой, жестикулировала, негромко объясняя что-то десятку жильцов, окружавших её. Слушатели стояли и трепетно внимали, их лица не источали восторга, но были напряжены и заинтригованы. Выявить активистов не составляло труда, они жались к говорящей и выказывали готовность перехватить речь, если понадобится.
– Ну вот, – закончила представительница фирмы, – в принципе и всё. Теперь решайте сами, как вам поступить. Надумаете – звоните, телефон у вашего представителя. Я должна покинуть вас, у меня ещё одно собрание по такому же вопросу.
И со словами:
– До свидания, надеюсь на сотрудничество, – покинула круг.
Андрей смотрел ей вслед, как она удалялась по оси двора между машинами, наклонив голову, точно боясь задеть ветви деревьев высоко наверху. Девушка двигалась как бразильянка с туго обтянутыми плотным материалом, толстыми бёдрами. Ноги при ходьбе задевали друг о друга, и тем самым создавалась видимость хромоты или какой-то ортопедической болезни у идущей.
«Интересно взглянуть, как она бегает, – домыслило левое полушарие за Хрусталёва, – только кому интересно?»
Андрей повернулся и обнаружил, что народ давно уже не безмолвствует, жарко обсуждает насущные проблемы. Первой доступной и понятной для него фразой стало выражение: «Нет денег!»
И произнесла её баба Вера в выцветшем, как и её глаза, бледно-голубоватом платке. Косынка, повязанная наподобие бонданы поверх белёсых косм, неизменная синяя кофта и эмалированное ведро для мусора в руке – вот и все главные отличия Веры Васильевны от остальных старушек двора. А курьёзный атрибут – ведро – наводил на мысль, что с ним она родилась восемьдесят лет назад и не расстанется до самой смерти. Если баба Вера сидела на лавочке, ведро стояло рядом, а если двигалась вдоль двора к мусорным бакам, оно было в руке, нередко полупустое. Дефиле вдоль окон двух домов с ведром – это старческий променад.
«Интересно, а когда она спит, куда ставит ведро – к ногам или у изголовья?» – вопрос возник сразу у обоих полушарий, а стимулировал его сторонний наблюдатель, сверив зрительный контакт с ячейкой памяти «Баба Вера». Давая лишнее подтверждение Хрусталёву, что в настоящий момент мозг работает сам по себе, информируя помимо хозяина кого-то ещё.
– Теть Вер, для вас будет десятипроцентная скидка, как ветеранам.
– Ну, нету у меня денег со скидкой или без. Нету.
И тут активисты неожиданно получили помощь из стана противников.
– Бессовестная ты, Верка, – резанула Зоя Петровна, – у сына деньги куры не клюют, а ты прибедняешься.
– Ты моего сына не тронь, о своём алкаше лучше позаботься, а то живет на отшибе в халупе, а сама к себе даже внуков прописать не хочешь.
– Не твоего ума дело, займу, если у тебя нет.
– Обойдусь, не занимала и не буду! Вон, молодухе одолжи, – кивнула баба Вера на Тоньку, женщину тридцати лет.
Антонина, мать-одиночка, с двумя детьми ютилась на пятом этаже в однокомнатной квартирке своей бабушки. Раньше бюджет семьи складывался из Тонькиных подработок, пенсии и подаяний, собранных полусумасшедшей старушкой на входе в ближайшие магазины. В то время существование было сносным, а теперь, после смерти хозяйки недвижимости, граничило с нищетой.
