Сергей Трахимёнок
Нобелиат
Топо попытался сделать все то, что показывал Хло, но руки не слушались, и он расплескал жидкость, за что получил удар палкой. Никто из прибывших не выполнил задание с первого раза, кроме Торо. Тогда Хло посадил его возле себя, и Торо стал выступать толмачем и помощником для Хло в последующем обучении прибывших.
Несколько раз в день Хло водил своих подопечных на оправку к большой яме с отвратительным запахом. Те, кто пытался делать это неорганизованно, были нещадно биты.
Сколько продолжалось обучение, Торо не запомнил. Но однажды появились двое помощников Бога. Хло представил им свою группу, и те экзаменовали каждого. После они дали команду Хло построить группу по успешности обучения. Первым в ней оказался Торо, Топо был третьим.
Хло повел группу в соседнюю клетку, оставив в старой того, кто оказался последним в строю. Мальчики уже разместилась в новой клетке, когда раздался ужасающий вой. Это кричал тот, кто не смог оказаться предпоследним. Его отдали циклопу.
Хло передал группу взрослому человеку, которого звали Тло. Он так же, как его предшественник, нещадно бил учеников палкой за малейшие провинности и ошибки. Начал обучать счету, используя в качестве костяшек фаланги пальцев.
Тло, закончив свой курс, передал группу следующему преподавателю. Всех, кроме последнего. Так продолжалось двенадцать раз. Правда, переход в шестую клетку прошел без жертвы циклопу. Именно с этой клетки воспитанников перестали бить палкой, каждый день окатывали водой из бурдюка, и выдали те же одежды, что носили помощники Богов.
В шестой клетке учитель стимулировал учеников плеткой и большей порцией пищи. Но если второе было понятно обучающимся, то первое – нет.
И только потом преподаватели объяснили, что по мере обучения ценность каждого ученика возрастает, поэтому лучше не причинять ему повреждений, которые может сделать палка.
В седьмой клетке они уже писали на языке Богов деревянными палочками на глиняных табличках. В одиннадцатой могли переводить на язык Богов наречия тех, кто жил вокруг горы Каа. В двенадцатой узнали, что это предварительный курс обучения, а после экзамена, который у них должны принять представители Богов, их определят в страну Шумер, где будут учиться десять лет.
После обучения два десятка учеников оказались в чреве железной птицы и почти целый день летели в неизвестном направлении. Когда приземлились, Торо понял, что их вернули к тому месту, откуда год назад увезли Боги. Мальчиков разместили в пещере с плоскими стенами, где на полу лежали циновки, на которых днем сидели, а ночью спали ученики. Обучение продолжалось, но как-то вяло, лишь для того, чтобы было чем занять подростков перед экзаменом.
К этому моменту Торо не только владел языком Богов, умел писать, считать, но и знал, какие имена носят крупные звезды. А еще четко усвоил принцип, без знания которого невозможно попасть в страну Шумер: если ты пишешь Богу, то делать это нужно снизу вверх. Если пишущий находится справа от звезды Сириус, то писать надо справа налево. А если наоборот, то слева направо.
Вечером мальчикам разрешалось гулять среди деревьев, которые окружали пещеру по прямым, как копье, дорожкам.
Из десятка мальчишек племени хашей остались только Торо и Топо. И именно их манила к себе гора Каа. Гора, в подножии которой жил род, откуда их забрали Боги.
План побега возник у них почти одновременно.
– Мы найдем их, – сказал Торо, – ориентиром нам будет гора Каа.
– Мы станем модо, – ответил на это Топо.
– Да, – подтвердил Торо.
НОБЕЛИАТ
Крамора привели в зал судебных заседаний и усадили на деревянную скамью.
Судьей была женщина чуть за сорок, и ему показалось, что она не сможет вынести неправомерный приговор.
Рядом с судейским располагался маленький стол. За ним восседала девушка лет двадцати. Как он догадался, секретарь. Вчерашний омоновец сидел на скамье для зрителей. Какая роль отведена ему, было непонятно: то ли охраны, то ли свидетеля.
– Крамор Виталий Сергеевич? – спросила судья, заглянув в папку, такую тонкую, что, казалось, там, кроме картонных корочек, ничего нет.
– Да, – ответил он.
– Откуда у вас такая странная фамилия?
«Вот же… – подумал Крамор, – стоит задать такой вопрос, и сразу становится понятно, что перед тобой не судья, беспристрастно исследующий ситуацию, а любопытная баба».
Ему хотелось ответить колкостью, но сдержался, не хватало еще настроить ее против себя. Крамор все еще надеялся на объективность.
– Досталась от родителей, – корректно ответил он.
– Изменить не пробовали?
– Нет.
– Почему?
– Папа бы меня не простил…
– Понятно, – произнесла она и сверила другие данные.
– Где вы работаете?
– Свободный художник.
– Художник, – повторила судья, – от слова «худо»?
– Нет, от другого, – ответил Крамор, все более заводясь от столь явной беспардонности.
– И что же вы нарисовали?
– Вообще-то художник пишет, – произнес Крамор.
– И сколько картин вы написали?
– Я художник слова и свои картины создаю не кистью и красками, – заметил Крамор, обратив внимание, что омоновец и секретарша посмотрели на него с интересом.
– То есть вы – литератор?
– Писатель.
– А чем отличается писатель от литератора?
– Вы точно хотите это знать?
– Я же задала вопрос.
– Пожалуйста. Литератор – это тот, кто пишет, а писатель – это тот, кого читают…
– Интересное различие, вы сами это придумали?
– Нет, это придумали классики литературы.
– И что же вы написали читаемого?
– Об этом можно узнать, если заглянуть в интернет или каталоги библиотек.
– Я такой фамилии никогда не встречала, хотя читаю много…
– Здесь все дело в подходах и оценке, – сказал Крамор, ему расхотелось нравиться судье, – в советские времена был такой анекдот: приезжает из Грузии в Москву болельщик и видит надпись: «Слава КПСС».
– Кто такой Слава КПСС? Славу Метревели знаю, а кто такой Слава КПСС? Наверное, играет в классе «Б».
– У меня дочка в «Б» классе учится, – сказала судья, обращаясь к секретарше, и взгляд ее потеплел, затем вновь обратилась к Крамору: – Мне трудно понять мужской юмор, но я рада, что это чувство осталось у вас, несмотря на…
– На что? – спросил Крамор.
– Несмотря на сложившиеся обстоятельства. Были ранее судимы?
– Нет.
– Валентина, так и пометь, со слов не судим…
– Там есть справка инфоцентра, – вмешался омоновец, – он действительно не значится судимым.
– А к административной ответственности привлекались? – спросила судья.
– Нет.
– Что, никогда не получали даже письма счастья[3]?
– У меня нет автомобиля.
– Писатель и без машины?
– Не вижу связи…
– Ну, нет так нет, – сказала судья, которой надоело исследовать личность правонарушителя. – Итак, вы обвиняетесь в том, что приняли участие в несанкционированном митинге, который проходил в воскресенье на площади Якуба Коласа… Вам понятно обвинение?..
– Нет.
– Что вам непонятно?
– Я не участвовал в несанкционированном митинге. Лишь стоял рядом в качестве зеваки…
– Прекрасно, – сказала судья, – если бы вы знали, сколько раз мне приходится слышать сию сентенцию… А что по этому поводу сказано в протоколе…
Она снова заглянула в тоненькую папку.
– В протоколе указано, что вы все-таки участвовали в митинге.
– И как выражалось мое участие: выступал, выкрикивал лозунги, размахивал флагами?
– Нет, стояли вместе с сотоварищами по партии в толпе митингующих.
– Во-первых, не принадлежу к так называемым партиям. Во-вторых, я не стоял в толпе, подошел посмотреть…
– Валентина, – сказала судья девушке-секретарю, – выведите фото на экран. Только тут Крамор заметил, что сбоку от судейского стола на стене висит небольшой экран.
Валентина нажала на кнопку, и на экране появилась фотография оратора. Крамор его узнал, затем с различных ракурсов стали возникать фото с участниками митинга.
– Стоп, – сказала судья, – а вот эту, пожалуйста, покрупнее. Валентина сделала снимок крупнее, и Крамор увидел себя рядом с парнем в желтой куртке.
– Ну вот, – сказала судья, – вы обсуждаете речь оратора с Буцким, системным правонарушителем… Он гордится участием в таких мероприятиях и всегда надевает то желтую куртку, то какой-нибудь шарф, чтобы его было легче вычислить в толпе.
– Да я с ним не знаком, – сказал Крамор.
– А вот и неправда, – отреагировала на это судья. – Валентина.
Следующий снимок показал, что Крамор действительно что-то говорит Буцкому.
– Вы обсуждаете речь оратора…
– Да, но я оказался там случайно… Просто зевака… Судья тяжело вздохнула и произнесла:
– Валентина.
Девушка щелкнула мышкой несколько раз, и Крамор понял, чего добивалась судья. На фотографии четко было видно, что толпа зевак стоит на значительном расстоянии от тех, кто, участвовал в митинге.
– Думаю, что здесь нет ни натяжки, ни фальсификации… Но с учетом того, что ранее вы не привлекались к административной ответственности…
ТРОГЛЫ
Торо и Топо сбежали вечером, когда все уснули. Их ввело в заблуждение, что новую пещеру не охраняли одноглазые. Удалившись от стойбища помощников Богов, наткнулись на длинную блестящую лиану. Торо уже знал, что она несет смерть всем, кто к ней прикоснется. Это был невидимый сторож, в которого Боги вселили гром и молнию. Нужно было возвращаться, но тут произошло то, что можно назвать везением. Из чащи леса к ним стремительно приближалась самка кабана. Видимо, где-то рядом находился выводок, и она решила обезопасить его.
Торо и Топо едва увернулись от свирепого животного с огромной массой тела, которое пронеслось мимо них и врезалось в опору, на которой висела лиана-сторож. Опора упала, тут же раздался щелчок, затем последовала голубоватая вспышка и раскат грома, мальчики упали на землю. Вскоре все стихло, запахло жареным мясом. Подняв головы, увидели, что от животного почти ничего не осталось. Невидимый помощник Бога, который сидел в лиане, убил кабаниху. Но та своим телом сбила опору, на которой крепилась лиана.
Подростки перепрыгнули через поваленную опору и помчались прочь от этого страшного места. Потом они перешли на шаг и шли до самого утра, а когда рассвело с неба раздался звук, издаваемый железной птицей, и они спрятались в небольшой пещере. Здесь было прохладно, и мальчики, обнявшись, улеглись на песок, согревая друг друга, и вскоре уснули.
Ближе к вечеру проснулись, вышли из пещеры, сориентировались и пошли по направлению к горе.
Очень хотелось есть, но особенно пить. Жажду утоляли, собирая росу с травы. Затем нашли в песке возле обрыва земляных пчел и, рискуя быть покусанными, вырыли палкой несколько сот.
Вся ночь прошла в пути, а когда рассвело, увидели, что гора находится от них так же далеко, как и в первый день. Спрятались в расщелине и стали совещаться.
Торо предлагал перетерпеть голод и двигаться дальше, Топо, напротив, говорил, что нужно найти еду.
Отоспавшись, они собирали ягоды и плоды деревьев, названия которых не знали, но, пробуя на вкус, включали в походный рацион. Следующий день прошел веселее, на ходу ели все, что припасли, и к вечеру увидели, что до горы совсем не далеко.
Найдя очередную пещеру, решили расположиться на ночлег, но перед этим поужинать остатками плодов. Каждый выложил все, что имел за пазухой. Торо заметил среди пожухлых грибов Топо яс. Хотел выбросить его, но тот не позволил.
– Это яс, – сказал Торо, – он делает хаша бесноватым.
– Он дает хашу силы, – ответил Топо. И это было правдой, как и то, что нужно знать меру в потреблении этого гриба.
Съев остатки пищи, мальчики улеглись на землю. Вымотавшийся за день Торо уснул сразу, сквозь сон слышал бормотание Топо. Возможно, на него действовал гриб.
– Мы станем модо, – повторял Топо, – мы будем модо…
Модо – мудрецы, самые уважаемые люди среди хашей. Не только вожди, но и жрецы прислушивались к их советам. Модо общались с теми, кто не имел имени, так считали соплеменники. Но Торо и Топо знали: те, кто живут на небесах, иногда спускаются на землю и имеют имя.
Первый лучик солнца коснулся лица Торо. Он проснулся и почувствовал холодок, не потому что рядом не было Топо. Это был предвестник опасности, заставлявшей его мозг активизироваться. Возможно, он подключался к невидимой для людей энергии, которую пытались «разбудить» преподаватели в начальной школе Богов. И, наверное, продолжали бы это делать в Шумере.
Торо открыл глаза. Над ним стоял Топо, глаза его горели, словно снова съел яс, который нашел рядом с пещерой.
В руках держал огромный камень. Топо ничего не говорил, но Торо словно слышал его внутренний монолог, который на языке современного человечества мог звучать так: «Извини, друг, но двух модо для одного племени многовато».
Камень полетел вниз. И тут время словно остановилось, Торо видел приближающийся булыжник, но понимал, что шансов выжить нет. Однако в самый последний момент включился другой механизм. Словно кто-то подтолкнул Торо, он согнул ногу в колене, а выпрямив ее, сумел отбросить свое тело в сторону и избежать столкновения. Затем сделал еще один перекат и вскочил на ноги.
Топо тем временем стал поднимать камень, но это было ошибкой, камень слишком тяжел, что сделало Топо неповоротливым.
Торо ударил Топо ладонями по ушам. Тот выронил камень, но не потерял сознание, видимо, яд был настолько силен, что сделал его нечувствительным к боли. Он мертвой хваткой вцепился в Торо, они упали на землю и катались, пытаясь оказаться сверху противника.
В этом поединке Торо не хотел победить, как это делали мальчишки племени хашей, когда взрослые стравливали их, чтобы те приобретали навыки боя. Он должен был убить Топо. Но сделать это без подручных средств тяжело, а Топо превосходил его в бешенстве из-за гриба.
Через какое-то время Топо оказался сверху и сжал горло Торо руками. Однако он слишком наклонился над Торо, и тот ударом колена перебросил его через свою голову. Падая, Топо ударился о камень и потерял сознание. Торо медлить не стал. У предков человеческих существ не было врожденной морали. В отличие от волков, которые не рвут обездвиженного противника, он тут же задушил своего соперника.
НОБЕЛИАТ
Заслушав решение судьи, Крамор в какой-то прострации дошел до комнаты для задержанных. Когда омоновец открыл дверь и чуть подтолкнул его вовнутрь, захотелось вдруг стать своим среди всех, кто находился в комнате, и он чуть было не вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, как ранее это сделал Буцкий. Но сдержался и сказал:
– Пять…
– Так и должно быть, – философски заметил Буцкий.
– Нечипоренко, – произнес омоновец и увел последнего задержанного, в комнате на какое-то время повисла гнетущая тишина, а потом историк сказал:
– Ну, я продолжу?
– Что? – не понял Крамор.
– Сказ о визите к вождю народов, – влез Буцкий, – он как раз к месту…
– А на чем я остановился? – спросил историк.
– На том, что их приглашают к Хозяину.
– Приглашают, – повторил историк с сарказмом, – разве я сказал, приглашают? Я мог сказать только «вызывают».
– Пусть будет так, – примирительно согласился Буцкий.
– Приехали они в шесть вечера и сидят в приемной. Мастеру любопытно, он пытается осмотреться, начинает крутить головой, но ловит грозный взгляд Фадеева и успокаивается. А в приемной хозяйничает Поскребышев, причем делает это так, будто никого кроме него там нет.
Так проходит час, другой. В десять вечера Поскребышев открывает дверь в кабинет Сталина и приглашает Фадеева и мастера зайти. В полутемном кабинете после ярко освещенной приемной ничего не видно. Фадеев и мастер стоят пять минут, десять. Мастер пытается осмотреться, но грозный поворот головы к нему со стороны Фадеева пресекает эту попытку.
И вдруг в кабинете стало чуть светлее и, откуда ни возьмись, появляется невысокий человек во френче и сапогах, без вступления и тем более приветствия говорит с легким акцентом, обращаясь к Фадееву:
– Скажите, товарищ Фадеев, каким бы ви хотели видеть Гоголя?
У Фадеева ступор, он ничего не может сказать, и мастер видит, как крупная капля пота скатывается и исчезает у него за воротником. Пауза затягивается, и тогда вождь «помогает» Фадееву:
– Таким, каким его изобразил ИМЛИ, или таким, каким он бил на самом деле?
– Таким, каким он был на самом деле, товарищ Сталин, – наконец произносит Фадеев.
– Правильно… товарищ Поскребышев, резолютивную часть постановления… директора ИМЛИ с должности снять…
Присутствующий в кабинете Поскребышев после этих слов легонько подтолкнул Фадеева и мастера к выходу. В приемной их ожидали двое военных. Старший из них спросил:
– Товарищ Фадеев, вас домой или?
– Домой… – выдохнул тот.
Их привезли к дому, мастер хотел было идти к себе, но Фадеев его удержал. Они поднялись в квартиру. Писатель открыл шкаф, достал бутылку водки, разлил содержимое в два стакана.
– А холодильника у него не было? – спросил Алесь.
– Не было, так говорил мне тот, кто своими ушами слышал все это.
– А что потом? – спросил Крамор, но лишь для того, чтобы быть участником разговора.
– Фадеев залпом выпил свой стакан и обратился к мастеру: «А теперь можешь говорить…»
Тут двери открылись, и вошел омоновец.
– Все встали, – сказал он, – по одному на выход.
– А где наш последний? – спросил Алесь.
– Разговоры, – рявкнул омоновец, но потом смягчился и произнес: – оправдали его.
– Как? – удивился историк.
– А вот так, – сказал омоновец, – доказательств не хватило.
Всю обратную дорогу шло обсуждение, почему же для всех доказательств хватило, даже Крамору впаяли пять суток, а ему не хватило…
– Что-то тут не так, – сказал историк.
– Уж не стукач ли он? – озадачился вопросом Алесь. И трое стали обсуждать ситуацию. Особенно горячился Алесь, который мгновенно связал ранее не замеченные детали поведения Нечипоренко в одно целое.
Крамор в обсуждении не участвовал. Оно казалось ему детским, таким, какие бывают разборки в песочнице.
ТРОГЛЫ
В двенадцать часов дня следователя Юнакова вызвал начальник отдела. Протянул ему папку и сказал:
– Просмотри и доложи, есть ли хотя бы намек на состав преступления, имеет ли дело судебную перспективу. Сам понимаешь, какой смысл работать на корзину.
Юнаков согласно кивнул и вернулся в свой кабинет. Усевшись за стол, передразнил начальника:
– Просмотри…
Начальник не понимал двойного значения этого понятия. А может, и понимал, но имел в виду то, что обычно имеют начальники, то есть – посмотри.
Юнакову было слегка за пятьдесят. В этом возрасте коллеги ходят в больших начальниках, а он был всего лишь капитаном. Много лет назад был переведен с понижением на должность старшего следователя из соседнего райотдела. Коллеги тактично не интересовались причинами, а сам Юнаков по этому поводу не распространялся. Остался рядовым и после создания Следственного комитета. Но, как говорили сослуживцы, следак он был толковый. И этим определялось его место в иерархии тех, кто осуществляет так называемое предварительное расследование.
Юнаков открыл папку. Там находилось всего несколько листков, один из которых оказался заявлением.
Некто Раззаков писал, что в районе объявилась молодежная банда троглов, которая «терроризирует местное население».
В чем выражался террор, Раззаков не разъяснял. Зато к заявлению были прикреплены несколько листов с наклеенными фотографиями, сделанными почти профессионально, если не считать, что каждый предмет был запечатлен обзорно, на общем плане и в деталях.
Под каждым фото находилось пояснение, отпечатанное на пишущей машинке. Все они разъясняли сфотографированные надписи, которых было несколько. «Троглы все помнят и ничего не прощают» – была одна из них. Вторая гласила: «Трогл всегда непонятен, особенно для врагов».
А третья: «Пидоры, вы тронули голодного трогла…»
«Нужно поговорить с этим Раззаковым, – подумал Юнаков, – что он увидел криминального во всем этом?»
Юнаков стал искать в папке адрес или телефон заявителя, одновременно чертыхаясь и нелестно отзываясь о своем начальнике, который столь опытного следака заставил разбираться с пустышкой.
Занятие это прервалось стуком в дверь.
– Да, – произнес Юнаков.
Посетитель втиснулся в кабинет.
– Меня вызвал следователь.
– Как его фамилия? – спросил Юнаков.
– Тут непонятно написано, – сказал он.
– Давайте посмотрю.
Посетитель подошел к столу и протянул повестку.
– Вам к Давыдову, причем на вчера. Почему не пришли в назначенное время?
– Не смог.
– Сегодня Давыдова нет на службе.
– Вы меня допросите.
– Но это не мое дело.
– А какая разница?
– Не будем говорить о разнице, просто это невозможно.
– И что мне делать?
– Подойдите в секретариат, там подскажут, когда можно прийти еще раз.
Посетитель, забрав повестку, ушел, но почти сразу вернулся с начследом.
– Валера, – сказал тот, – я поручаю тебе допрос свидетеля по делу, которое ведет Давыдов.
– Я не в курсе события преступления.
– Тебе это и не нужно, свидетель должен охарактеризовать подозреваемого.
– Хорошо, может, вы хоть фамилию скажете.
– Моя фамилия Рассказов, зовут Михаил Петрович.
– Да я не о вашей фамилии, а подозреваемого.
– Это запросто, – сказал начслед, – вот его данные…
Допросив свидетеля, Юнаков подписал ему пропуск, но тот не торопился уходить.
– Вам бы не фигней заниматься, – сказал он, – а обратить внимание на то, что у нас в городе действует тайная организация троглов.
– Кого? – спросил Юнаков, хотя уже понял, о ком идет речь.
– Троглов, – пояснил свидетель так, словно речь шла о чем-то известном.
– И чем они знамениты?
– Терроризируют население.
– Ну, террор не по нашей части, напишите заявление…
– Да уже вроде писали…
– Кто?
– Мой друг Раззаков.
– Странная фамилия у вашего друга.
– Не более странная, чем ваша, – нелюбезно ответил посетитель, но потом смягчился и сказал, что друг является ему дальним родственником и должен был носить фамилию Рассказов, но по освобождении Беларуси в сорок четвертом тот, кто опрашивал маленького сироту, не расслышал фамилию, произнесенную мальчиком, и записал Раззаков.
Юнаков хотел было спросить, чем же насолили Раззакову троглы, но дверь отворилась, и начслед произнес:
– Валера, кончай все это, у нас убийство.
– Слава Богу, – произнес Юнаков, весьма удивив и начальника, и свидетеля, – выезжаю.
Юнаков поднялся со стула и извлек из-за сейфа следственный портфель.
– Да не надо, – сказал начслед, – криминалист уже в машине, у него с собой целый чемодан.
– Не могу, это как часть одежды, – ответил Юнаков.
– Как знаешь, – сказал начальник, – отзвонись, когда прибудете на место.
– Если будет время, – ответил Юнаков без должного почтения.
Он действительно был рад выезду на происшествие, только бы не заниматься тем, чем пытался его нагрузить начслед.
НОБЕЛИАТ
По возвращении на Окрестина их перетасовали. Одиночество Крамора закончилось, он оказался в другой камере вместе с Алесем.
– Ты смотри, – сказал Алесь после того, как они остались одни, – я сразу догадался, что он чужак…
– Как ты это определил?
– Вел он себя странно…
– Но ты обратил внимание на это только после того, как его оправдали…
– Да, так бывает.
– Ладно, хватит гадать, у тебя есть доказательства? Нет. Вот и не гадай… Лучше расскажи, как привычный сиделец, что с нами будет дальше?
– А ничего не будет, каждый день одно и то же… до конца срока, тебе четверо суток, а мне девять.
– Слушай, а зачем тебе все это, демонстрации, протесты. Ты ведь специально хочешь выделиться среди остальных, а не, наоборот, скрыться и уйти от ответственности, не получить взыскания?
– Кто тебе сказал, судья?
– Нет, это видно невооруженным глазом.
– Невооруженным, говоришь, впрочем, так оно и есть. Я набираю бонусы.
– Что набираешь?
– Бонусы… Основания к будущему поощрению или преимуществам.
– Для чего?
– Чтобы уехать за границу…
– А так уехать не получается?
– Получается, только выгодней, чтобы я был лицом, пострадавшим от режима…
– Теперь понятно, но ты странный человек, только что обвинил в стукачестве одного из собратьев по несчастью, и вдруг открываешься человеку, которого абсолютно не знаешь.
– Это объяснимо, у меня есть к тебе собственный интерес.
– И какой же?
– Хочу проконсультироваться…
– Твою мать, вот уже два дня все пытаются у меня проконсультироваться…
– Не все, Виталий Сергеевич, а только Замятин и я.
– А кто такой Замятин?
– Не делай вид, что не знаком с ним, это твой двойной тезка и издатель.
– Вот как?
– И ты понимаешь, почему мы оба воспользовались сложившейся обстановкой.
– Здесь, пожалуйста, подробней, – заметил Крамор искренне.
– Пожалуйста, – сказал Алесь, – мы находимся в уникальной ситуации, в любой другой, если бы я подошел к тебе, мог просто послать меня, а сейчас у тебя такой возможности нет. Логично?
– Да.
– Так вот, я собираю материалы для книги.
– О чем будет эта книга?
– О якобы великих ученых…
– Это неоригинально, в последние десятилетия об этом не писал только ленивый.
– Знал, что так скажешь, но я пошел другим путем. Связал научные достижения наших соотечественников с их ментальностью и общим уровнем развития науки…
– В Беларуси?
– Нет, исследовал период российской дореволюционной и советской истории…
– А почему не Беларуси, сейчас это модно…
– Мировую науку нельзя сравнивать с наукой Беларуси. Противовесом ей может быть только СССР или Россия.
– Ну, пусть будет так…
– Именно так, и не иначе.
– И что у тебя получилось?
– Много интересного материала. Говорят, основой национального самосознания является история. А национальная история – миф чистейшей воды.
– Это так, и не только у нас. Как правило, здесь срабатывает стереотип, свойственный элитам, у нас хуже, чем у них.
– Да, но этот стереотип подтверждается фактами.
– Например?
– Количеством нобелиатов.
– Дались вам они.
– Тем не менее… Количество ученых в СССР было такое же, как в США, но при этом у нас всего 10 Нобелевских премий против 160 в США. В Австрии – 10 нобелевских лауреатов. В Швейцарии – 12, в Голландии – 14, в Швеции – два десятка. Во Франции, Германии и Великобритании – более 50.
– Ясно, национальная история – миф. И ты готов его разоблачить?
– Да. Хотя это не только сложно, но и в определенной степени бесполезно.
– Почему?
– Потому что миф стоит на авторитетах, иногда дутых. А если ты посягнул на авторитет, тебя его сторонники могут порвать в клочья.
– Почему?
– Потому что все бездари кормятся авторитетами, прикрываются ими, и если они лишаются авторитета, то лишаются щита…
– Есть в этом логика, и все же, пример…
– Пожалуйста. У нас не дали защититься одному немолодому человеку, который утверждал: перед войной в СССР одних только новейших танков ИС, КВ и Т-34, броню которых не пробивала ни одна полевая немецкая пушка, было выпущено больше, чем танков во всем мире.
– Но это неверно.
– Почему?
– Ни технологически, ни с позиций ресурса это невозможно.
– Аргументы?
– Статистика произведенной в СССР стали, а также свидетельские показания.
– Кто здесь мог быть свидетелем?
– В девяностые годы в Кубинку[4] пригласили ветеранов с танковых заводов СССР. Они посмотрели на имеющуюся технику, особенно на «тигров» и «пантер», и ужаснулись. Данные типы танков значительно превосходили наши по мощности двигателя, по системам стабилизации и огневой мощи.
– Так почему?
– Дух был выше…
– Ох уж этот дух.
– Ты не веришь в дух?
– Не верю.
– Типичный технократический подход.
– Да, но он в развитии человека является единственно верным и определяющим.
– Знаешь, есть такой анекдот. Встретила цыганка инженера и говорит: «Давай погадаю». – «Да что ты можешь?» – отвечает тот. «Я знаю, ты инженер, работаешь на заводе, зарплата 130 рэ в месяц, двое детей…» – «Ошиблась, старая, – говорит инженер, – трое…» – «Это ты так считаешь…»
– Ты это к чему?
– Ты уверен, что это единственный определяющий путь. На самом же деле таких путей множество, но человечество из-за некой заскорузлой прагматичности сосредоточилось…
– На самом выгодном…
– Да, на самом выгодном для определенного круга лиц, поэтому заставляет так думать всех, причем постоянно стимулирует данное направление в мышлении.
– В чем это выражается?
– В том, что ты собираешь факты не просто так, а в угоду данной парадигме в науке, политике, чтобы получить определенные дивиденды…
– Нет.
– Да, и не выставляй себя альтруистом, можешь утверждать, что угодно, но то, что хочешь уехать туда, где все, что ты делаешь, приветствуется и поощряется, говорит само за себя.
– Да пошел ты…
После этого они поссорились.
ТРОГЛЫ
Под анекдоты водителя о гаишниках-взяточниках доехали до места преступления.
На четвертом этаже дома по улице Кузьмы Чорного их ждал участковый.
– Вот, – сказал он, – соседка увидела открытой дверь, заглянула, а там труп хозяина.
– И кто хозяин? – спросил Юнаков.
– Некто Прошкин, в прошлом тренер.
– А в настоящем? – спросил криминалист, надевая перчатки.
– В настоящем алкоголик, – произнес участковый.
– Кто констатировал смерть? – спросил капитан. – «Скорая» приезжала? А почему не осталась до нашего приезда?
– Другой вызов получила, у нас со «скорыми» напряженка. Да и они решили, что тут не насилка[5].
– Так зачем волну погнал про убийство.
– Интуиция…
Валерий и криминалист прошли в квартиру. В комнате, которую обычно называют гостиной, находился труп мужчины.
– Он так и лежал? – спросил Юнаков участкового.
– Да, но медики его перевернули, посмотрели, а потом снова положили вниз лицом.
– Начнем? – уточнил криминалист.
– Нет, – ответил капитан и многозначительно посмотрел на участкового, – придется ждать понятых.
Участковый ушел искать понятых. Криминалист тем временем сделал снимки и обошел всю квартиру.
– Берлога холостяка, – констатировал он, – к тому же пьющего.
– Емко и образно, – отреагировал на это Юнаков, – а если конкретно и в деталях?
– Минимум домашней утвари, нет ни украшений, ни безделушек. В спальне на кровати вместо подушки свернутое полотенце.
– Махровое? – спросил Валерий.
– Да.
– Значит, еще не совсем опустился. А бутылки от спиртного?
– Бутылок нет.
– То-то и странно.
Вернулся участковый с двумя пенсионерами, мужем и женой. Наметанный глаз Юнакова оценил их положительно. Эти не будут дергаться во время осмотра, говорить, что им нужно на работу или куда-то еще. Старики даже рады, что привычное течение однообразной жизни прервано, а они оказались в центре расследования.
Капитан сел за обшарпанный стол в гостиной, достал протокол осмотра места происшествия, записал данные понятых, разъяснил их права и обязанности и сказал криминалисту:
– С Богом.
Тот подошел к трупу и перевернул его на спину.
– Хорошая у тебя интуиция, – сказал криминалист участковому, – у него как минимум перелом основания черепа. Как можно было сказать, что нет признаков насилки?
– Вот и я об этом, – произнес польщенный участковый.
– Совершенно верно, – неожиданно для всех произнес понятой, – у него ярко выраженные черные круги под глазами…
