bannerbannerbanner
Источники по истории московского некрополя XII – начала XX в.

Сергей Шокарев
Источники по истории московского некрополя XII – начала XX в.

Полная версия

Кладбища стольного града

XV в. – белое пятно в истории московского некрополя. Летописи отмечают в это время только погребения правителей и митрополитов, эпитафии еще не сформировались, актовый материал чрезвычайно беден. Археологические свидетельства существования некрополей в это время прослеживаются слабо, их трудно выделить из всего средневекового периода.

Можно предположить, что в это время продолжались погребения знати в ктиторских монастырях, а рядовых горожан хоронили в общегородских монастырях и на погостах приходских храмов[244]. Во второй половине XV в. начинает складываться аристократический некрополь Троице-Сергиева монастыря. В это время некоторые бояре и представители боярских фамилий принимают здесь постриг и находят место последнего упокоения. Вслед за знатными иноками потянулись к чудотворцу Сергию и их родственники. Многие из тех, кто принял постриг и/или был погребен в обители, являлись соседями-землевладельцами. Однако родственные и соседские связи, скорее всего, уступали другому фактору – славе основателя обители и чудотворной силе его мощей[245].

Погребение «у Троицы и великого чудотворца Сергия», с одной стороны, воспринималось как важный фактор, влияющий на посмертную судьбу, а с другой – быстро стало вопросом престижа. Спасению души должен был содействовать обычай пострижения в монахи на склоне лет или перед смертью. А интересы родовой чести, по утверждению Дэвида Б. Миллера, исследовавшего характер формирования средневекового некрополя Троицкой обители, требовали «публично прославить свой род в самом важном из всех священных мест»[246]. Этим объясняется появление аристократических усыпальниц в удаленных от Москвы Кирилло-Белозерском и Иосифо-Волоколамском монастырях.

В XVI–XVII вв. Троице-Сергиев монастырь является наиболее популярным местом погребения для московской аристократии. Согласно подсчетам В. А. Ткаченко, здесь в XV–XVII вв. похоронены более 170 представителей титулованной знати и примерно 61 представитель родов нетитулованных бояр; всего 48 родов[247]. В Кирилло-Белозерском известны погребения 14 родов, в Иосифо-Волоколамском – 12, в Суздальском соборе и монастырях – 13. В московских монастырях (с XVII в. и при храмах) известны погребения 65 родов, из них 38 пересекаются с теми, кто похоронен вне Москвы. Таким образом, известно о месте погребения 114 родов, и еще около 10 были погребены в других провинциальных монастырях и храмах (итого – 124).

Эти цифры соотносятся с данными о количестве вкладов, выявленными А. В. Сергеевым. Он установил, что из 150–160 княжеских фамилий более 90 родов были вкладчиками Троице-Сергиева монастыря, 32 – вкладчиками Иосифо-Волоколамского монастыря, около 30 – Кирилло-Белозерского и Симонова, 16 – Ростовского Борисоглебского[248].

По сведениям А. А. Зимина и Е. Я. Водарского, в XV–XVII вв. было 188 родов, чьи представители входили в Думу в чинах бояр и окольничих[249]. Таким образом, перед нами предстает достаточно полная картина предпочтений мест погребения и поминовения московской аристократией.

В XVI–XVII вв. список московских обителей, служивших боярскими усыпальницами, выглядит следующим образом:





aМартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 7. С. 385.

bМакаров Н. А., Энговатова А. В, Коваль В. Ю. Археологические исследования в восточной части Московского Кремля в 2014–2016 гг. // Краткие сообщения Института археологии. 2017. № 246. С. 12, 23.

cПанова Т. Д. Некрополи Московского Кремля. С. 28–50.

d Там же. С. 30, 31, 33, 35, 49–52.

e Материалы для истории, археологии и статистики города Москвы. Собр. и изд. руководством и трудами И.Е. Забелина. М., 1884. Ч. 1. Стб. 399–403; Древняя российская вивлиофика. изданная Николаем Новиковым. Изд. второе. М., 1791. Ч. XIX. (далее – ДРВ). С. 323, 325, 329, 332, 334, 339–341, 344–347; Гиршберг В. Б. Материалы для свода. Ч. 2. С. 253–254; Беляев Л. А. Древние монастыри. С. 58, 78–85, 88–99; Он же. Русское средневековое надгробие. С. 309; Мельцин М. О. Указ. соч. С. 10–11.

fБеркович В. А., Егоров К. А. Московское белокаменное надгробие. С. 298–299.

g Материалы. Ч. 1. Стб. 535–536.

h Там же. Стб. 568–570.

i Мартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 3. С. 411.

j Материалы…Ч. 1. Стб. 553–554.

k Там же. Стб. 557–558.

l Там же. Стб. 542–543; Беляев Л. А. Русское средневековое надгробие. С. 321, 340.

m Материалы. Ч. 1. Стб. 528–529.

n Там же. Стб. 506.

o Там же. Стб. 533–535; Мартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 6. С. 229; Гиршберг В. Б. Надписи из Георгиевского монастыря. С. 95–130; Он же. Материалы для свода. Ч. 2. С. 244–245.

p Материалы… Ч. 1. Стб. 522.

qКренке Н. А., Беляев Л. А. Указ. соч. С. 45–47. Вероятно, Феодосий Воронцов и Соломонида Матвеевна Собакина не принадлежат к боярским родам. Во всяком случае, в известных генеалогических росписях такие лица не упоминаются.

r Материалы. Ч. 1. Стб. 841–846; Станюкович А.К., Звягин В.Н., Черносвитов П. Ю., Елкина И. И, Авдеев А. Г. Указ. соч.; Беляев Л. А., Медникова М. Б. Указ. соч. Пять фамилий представлены только единственными захоронениями, в основном замужних женщин из рода Юрьевых (Захарьиных-Юрьевых).

s Материалы. Ч. 1. Стб. 801–802; ДРВ. Ч. XIX. С. 294–302; Трубникова О.А. История некрополя Новодевичьего монастыря… С. 106–123. Шесть фамилий из этого списка представлены единичными захоронениями знатных монахинь.

t Материалы. Ч. 1. Стб. 855; ДРВ. Ч. XIX. С. 383–393; Гиршберг В. Б. Материалы для свода… Ч. 1. С. 22, 23, 28, 31–32, 37, 47; Ч. 2. С. 228.

u Материалы. Ч. 1. Стб. 836–837; ДРВ. Ч. XIX. С. 375–376.


Собранные сведения не полны и требуют уточнения и дополнения, однако на их основании можно сделать следующие предварительные выводы:

1. Чем древнее традиция погребения аристократов в том или ином монастыре, тем больше в нем погребено знатных родов. Лидируют по количеству аристократических фамилий Чудов и Богоявленский монастыри[250], где традиции погребения бояр уходят в XIII–XIV вв. При этом древность самого монастыря, по-видимому, не имела значения. Спасо-Андроников монастырь известен с XIV в., однако здесь только в последней четверти XVII в. была создана усыпальница Лопухиных, представителей «новых людей» в Боярской думе. К XV в. относится основание Рождественского монастыря на его современном месте, но только в XVII в. там появляются единственные известные погребения бояр – князей Лобановых-Ростовских.

 

Фактор соседства места жительства и места последнего упокоения мог учитываться, а мог и не учитываться. Этот вопрос затронул В.Б. Гиршберг при публикации эпитафий XVI–XVIII вв. из Георгиевского монастыря. Отметив, что в средние века создаются семейные усыпальницы боярских и дворянских родов в различных монастырях, он определил пять фамилий, которые «особенно упорно» хоронились в Георгиевском монастыре. Проанализировав сведения о погребенных, В. Б. Гиршберг установил, что большинство известных адресов XVII в. находятся в соседних кварталах. При этом из семейств, наиболее «упорно» хоронившихся в Георгиевском монастыре, только два были соседями монастыря. Таким образом, близость места жительства к месту погребения оказалась не единственной причиной упокоения в Георгиевской обители[251].

Рассмотрим фактор соседства на примере сведений о погребениях московской знати в монастырях. Аристократы, упокоившиеся в Симоновом, Новоспасском или Новодевичьем монастырях, жили в Кремле, Китай-городе или в Белом городе (в XVII в.), сравнительно далеко от обителей, в которых были погребены. Напротив, в Воздвиженском монастыре, располагавшемся на Смоленской улице (Воздвиженке), в XVII в. прослежены погребения вельмож, живших на соседних улицах. В 1637 г. здесь похоронили сноху боярина М. М. Годунова[252]. Возможно, имеется в виду жена Ивана Матвеевича Годунова, Прасковья, вотчина которой в 1642–1643 гг. была записана за ее мужем[253]. Двор какого-то Ивана Годунова упоминается в 1629 г. на правой стороне Знаменской улицы (Знаменки)[254]. Вероятно, это двор И.М. Годунова, следовательно, от него до Воздвиженского монастыря было недалеко. В 1670 г. в монастыре был похоронен боярин князь В. Г. Ромодановский, двор которого находился на Арбате; в 1680 г. – К. М. Ртищева, вдова окольничего Ф. М. Ртищева, двор которого был на Знаменке; в 1683 г. – княгиня А. Ф. Прозоровская, жена боярина князя П. И. Прозоровского, жившего в приходе церкви Николая Чудотворца в Старом Ваганькове, в 1684 г. – боярин И. Ф. Стрешнев, двор которого стоял, вероятнее всего, на Воздвиженке[255]. Не ясно, где жил боярин Н. К. Стрешнев, жену которого Ирину Григорьеву похоронили в Воздвиженском монастыре в 1695 г., однако двор их сына, боярина Тихона Никитича, в начале XVIII в. располагался в Большом Афанасьевском переулке[256]. Таким образом, известные данные за XVII в. показывают, что хоронили в Воздвиженском монастыре аристократов из соседних усадеб. К этому времени район Смоленской улицы был заселен боярами и дворянами, служившими по московскому списку.

2. Некоторые монастыри (например, Никольский греческий, Заиконоспасский, Знаменский, Моисеевский, Донской и др.) не рассматривались московским боярством в качестве усыпальниц. Одни из них расположены в Китай-городе, другие – в Белом городе, еще один – загородный; время их создания – от XIV до XVII в. По каким причинам в них не совершались погребения бояр – непонятно. Однако нельзя исключить возможность, что эти погребения были, но сведения о них не сохранились.

Представители фамилий, вошедших в Боярскую думу в XVII в., включая царских родственников и других сравнительно худородных бояр и окольничих, хоронились в монастырях, не входивших ранее в число аристократических усыпальниц. Это Златоустовский, Спасо-Андроников, Рождественский, Никитский монастыри. Известно, что для некоторых из думцев эти монастыри были усыпальницами до того, как данные роды вошли в состав московского боярства. Таковы, например, Апраксины, чья усыпальница в Златоустовском монастыре известна с 1635 г.[257], или Лопухины, хоронившиеся в Спасо-Андрониковом с 1677 г.[258] Таким образом, круг аристократических усыпальниц расширяется в XVII в. за счет увеличения числа боярских фамилий.

Погребения московской знати в приходских храмах и на кладбищах приходских храмов прослеживаются с начала XVII в., но нельзя утверждать, что ранее их не было. Можно только предположить, что в XVII в. захоронения знати в приходских храмах стали совершаться, поскольку многие из них были отстроены в камне и стали удовлетворять требованиям аристократов к статусному погребению. Другой фактор, который также мог оказать влияние, – переполнение монастырских усыпальниц в храмах и на кладбище.

Так, в 1606 г. тело боярина Петра Федоровича Басманова, убитого вместе с самозванцем, похоронил у церкви Николы Мокрого в Китай-городе его сводный брат князь И.В. Голицын[259]. Неподалеку от Николы Мокрого, у Китайгородской стены в 1626 г. упоминается двор И. В. Басмановой, вдовы Ивана Федоровича[260]. Возможно, это владение ранее принадлежало фавориту Лжедмитрия I.

В 1635 г. в храме Николая Чудотворца в Старом Ваганькове были погребены боярин князь Д. И. Шуйский и его супруга, княгиня Е. Г. Шуйская. Их тела привезли из Речи Посполитой, где они скончались в заточении. До Смуты двор князя Д. И. Шуйского находился на месте Опричного двора, между Воздвиженкой, Никитской, Моховой и Романовым переулком[261], а погребение в храме Николая Чудотворца связано с тем, что его прихожанином был брат Д. И. Шуйского, боярин и князь И. И. Шуйский, который жил на Знаменке[262].

В 1682 г. в церкви Николая Чудотворца в Гнездниках отпели и похоронили боярыню А. Ф. Шереметеву, жену боярина и оружничего П. В. Шереметева Большого (сам он похоронен в Богоявленском монастыре)[263]. Двор Шереметева находился в Никольском переулке, в приходе этого храма[264]. В этом же храме погребена А. П. Шереметева, супруга их сына боярина Ф. П. Шереметева (умерла в 1715 г.)[265].

В XVII в. при церкви Николая Чудотворца в Столпах складываются усыпальницы Милославских и Матвеевых, этих московских Монтекки и Капулетти. Первого из Милославских, неизвестного по имени, погребал здесь патриарх Филарет еще в 1627 г.[266]В 1638 г. перепись отмечает в приходе этого храма дворы пятиюродных братьев Богдана Емельяновича и Ильи Даниловича (будущего царского тестя) Милославских[267]. Вероятно, тогда складывается здесь родовое гнездо и родовое кладбище Милославских. Позднее хоронили здесь Милославских, живших далеко от храма Николая Чудотворца в Столпах. Например, царский тесть Илья Данилович на момент кончины (1668) жил в Кремле. Сохранилось массивное надгробие Анастасии Васильевны Милославской (урожденной Толстой), жены стольника (затем боярина) Л. С. Милославского (☨ 1674). Один московский двор Л. С. Милославского находился на Покровке, другой – на Петровке[268]. В 1685 г. в храме Николая Чудотворца был погребен разжигатель стрелецкого бунта И. М. Милославский (отсюда его труп, извлеченный из гробницы в 1697 г., Петр I повелел привезти на свиньях в Преображенское для посмертной экзекуции)[269].

 

Перепись 1638 г. упоминает в приходе Никольской церкви двор дьяка Сергея Матвеева[270]. Его сын, боярин Артамон Сергеевич, жил на отцовском дворе, из-за чего переулок рядом с церковью стал называться Артамоновым. Здесь в 1682 г., после своей трагической кончины, А. С. Матвеев был погребен, и здесь же похоронены его жена, сын, дочь, невестка, внуки и внучки, служители[271].

Известны случаи погребения не в приходской, а в соседней церкви. В 1689 г. в церкви Василия Кесарийского упокоился боярин и князь Ф.Г. Ромодановский. Жил он на Тверской, возле церкви Преображения Христова, но по какой-то причине местом его погребения был избран другой храм, находящийся поблизости[272]. Здесь также похоронили боярина князя Федора Семеновича Урусова и его мать, вдову Феодосию Борисовну Урусову (обоих – в 1693 г.). Двор князя Ф. С. Урусова был между Никитской и Тверской, рядом с церковью Св. Леонтия Ростовского, но в другом приходе. Чем-то церковь Василия Кесарийского была привлекательнее, а, возможно, в Спасской и Леонтьевской не было соответствующих условий для статусного погребения.

Возвращаясь к мотивациям выбора – тот или иной монастырь либо приходская церковь, – необходимо вспомнить о религиозной ситуации XV–XVI вв., когда формируются родовые усыпальницы московской аристократии, служилого дворянства и горожан, принадлежавших к другим сословиям.

С конца XIV в. религиозный оптимизм Киевской Руси сменяют представления об индивидуальной ответственности души на Страшном Суде и обострение эсхатологических представлений[273]. Вершина эсхатологических ожиданий приходится на 1492 г., завершивший седьмую тысячу лет от сотворения мира. Но и после несостоявшегося Конца Света забота о личном спасении и душах родных не оставляла средневекового человека. Лучшим средством «устроения души» было «честное» погребение и регулярное поминовение. С начала XVI в. центром хорошо разработанной и дифференцированной поминальной практики становится Иосифо-Волоколамский монастырь. Затем она распространяется в других крупных монастырях, в первую очередь в Троице-Сергиевом и Кирилло-Белозерском[274].

Эти монастыри в XVI в. становятся наиболее популярными аристократическими усыпальницами, за которыми следуют московские монастыри – Чудов, Новоспасский, Новодевичий, Богоявленский, Симонов и др. В этих обителях вклад за погребение и организацию поминальных служб (внесение в синодики, панихиды, кормления) составлял не менее 100 рублей, что было под силу только состоятельным людям. Проповедь Иосифа Волоцкого о необходимости регулярного поминовения нашла живой отклик у землевладельцев, которые получали в монастырях надежду на избавление от посмертных мытарств и статусное погребение рядом с чудотворцами, святынями, могилами властителей, предков и потомков. Авторитетные центры поминальной практики, крупные монастыри становились привлекательнее маленьких ктиторских («своих», «боярских») обителей. Это связано с почитанием монастырских святынь, публичным характером поминовения, включением в состав молящихся за упокой души вкладчика братии и богомольцев монастыря во время службы и кормов, раздачей милостыни и созданием мемориальных сооружений (храмов-усыпальниц, «палаток»). Такая молитва представлялась более действенной, а с ней была связана уверенность, что крупные монастыри имеют больше шансов молить Бога за жертвователя «дондеже и мир вселенней и святая обитель стоит». Добавим к этому и ожидаемое благодатное заступничество чудотворцев, о котором уже говорилось выше. Каждый из крупных монастырей-некрополей Московской Руси был местом погребения и почитания святых мощей его основателя (Троице-Сергиев, Иосифо-Волоколамский, Кирилло-Белозерский, Чудов, Спасо-Евфимиев и др.).

Важной частью поминальной практики становятся заупокойные службы на могиле, которые чаще всего совершались два раза в год: в день рождения и в день кончины, либо в один из этих дней. «Обиходник» волоколамского старца Евфимия Туркова и Кормовая книга Иосифо-Волоколамского монастыря особо отмечают, где находятся «гробы» тех или иных вкладчиков, «подписаны» ли «цки» (надгробия) или «заросли», указывают, в какой день памятная служба или кормы[275]. Описания-путеводители по кладбищам были также составлены в XVI–XVII вв. в Кирилло-Белозерском и Троице-Сергиевом монастырях[276]. Л. А. Беляев отмечает, что появление на русских надгробиях эпитафий, содержащих указание на имя и дату смерти покойного, связано с необходимостью совершения поминальных служб на могиле[277].

Погребение в знаменитых обителях с высокоразвитым церемониалом поминовения требовало средств, что стало, как известно, причиной роста монастырского землевладения в XV–XVI вв. По образному выражению Б.Д. Грекова, монастырские вотчины «росли на боярских костях»[278].

Самые состоятельные и знатные аристократы не останавливались на том, что приобретали места на престижном монастырском кладбище, а строили над могилами родственников и местом будущего упокоения храмы или палатки, которые можно соотнести с мавзолеями или часовнями (подробнее об этих сооружениях см. далее, в гл. IV). Таковы, например, храмы над могилами князей Мстиславских и князей Сулешовых в Симоновом монастыре. В Новоспасском монастыре погребения рода Юрьевых (Захарьиных-Юрьевых), Яковля (Захарьиных-Яковлевых), Романовых (Романовых-Юрьевых) и их родни – князей Сицких, князей Трубецких, князей Катыревых-Ростовских и др. совершались в Спасском соборе и соседней Знаменской церкви. Превращение Новоспасского монастыря в усыпальницу, почти полностью принадлежавшую Романовым и их родственникам, свидетельствует об огромном влиянии этого рода в XVI–XVII вв.[279]

Возвращаясь к мотивации выбора той или иной обители, следует отметить очевидное – факторов, которые влияли на этот выбор, было несколько, и со временем они менялись, слабели или усиливались.

Как уже говорилось выше, важным фактором была связь с монастырем через ктиторство. Потомков ктитора хоронили в созданном им монастыре, который с течением времени мог изменить свой статус – из вотчинного становился городским (Богоявленский) либо переходил под покровительство великого князя (Симонов). По-видимому, практика создания «своих» монастырей переживает расцвет в XIV в. и угасает в XVI в., когда бояр привлекают монастыри, славные именами основателей-чудотворцев.

В XVI в. получает наибольшее распространение обычай погребения в одном из трех монастырей, прославленных своими святыми, – Троице-Сергиевом, Иосифо-Волоколамском и Кирилло-Белозерском. В Москве был один монастырь, в котором покоились чудотворные мощи его основателя, – Чудов – с гробницей святого Алексия, митрополита Киевского и всея Руси. Ожидаемо, в нем прослеживается наибольшее число аристократических погребений. Представляется, однако, что популярность Чудова монастыря связана не только с фигурой его основателя, но и с местоположением – в Кремле, священной цитадели Московского государства, по соседству с Успенским и Архангельским соборами, а также с местом жительства наиболее значимых бояр.

Погребение одного представителя рода влекло за собой захоронения его потомков и родственников, вне зависимости от того, мужской это был монастырь или женский. Вопрос о гендерном разделении умерших по разным монастырям был затронут на Стоглавом соборе 1551 г. Его решение было следующим: «Божественные правила не повелевают в мужских монастырех жен погребати, ни в женских мужей погребати, а от обычая же земля не токмо зде в российском царствии погребаются, но и в тамошних странех во Иерусалиме и во Египте и в Царе граде и в прочих странех свидетельствуют Божественные писания от жития святых…»[280] Таким образом, обычай, противоречащий церковным установлениям, был узаконен ссылкой на традицию, распространенную не только в России, но и на православном Востоке. Тем не менее женских погребений в мужских монастырях меньше, и наоборот. Согласно подсчетам В. А. Ткаченко, в Троице-Сергиевом монастыре в XIV–XVII вв. две трети погребенных составляли мужчины, одну треть – женщины[281]. По находкам надгробий с эпитафиями XVI–XVII вв. из того же монастыря В. И. Вишневским установлено другое соотношение: 153 мужчины и 72 женщины, т. е. женщин чуть менее половины. Это расхождение, очевидно, связано с тем, что эпиграфические источники полнее отражают состав некрополя – многие имена на плитах не встречаются в монастырской документации или в списках погребенных[282].

В московском Зачатьевском женском монастыре, наоборот, мужских погребений около четверти и встречалось много детских. В Высоко-Петровском монастыре – 70 % погребений мужчин; в Кирилло-Белозерском монастыре надгробий, отмечающих женские или детские захоронения, почти нет. В палатке князей Пожарских и Хованских 61 % составляли мужские захоронения, 32 % – женские и 7 % – детские. На территории монастырского кладбища Спасо-Евфимиева монастыря (мужского) доля мужских погребений сильно возросла – до 84 %, а детских захоронений не было вообще[283].

При создании усыпальниц учитывалось родство как по мужской, так и по женской линиям, а также свойство по бракам, причем по нескольким. Яркий пример влияния извилистых семейнобрачных отношений демонстрирует обширная эпитафия стольника и полковника Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова (морганатического супруга царевны Прасковьи Иоанновны) (1680–1730) в храме Флора и Лавра у Мясницких ворот:

«…И соизволением отца его стольника и полкового воеводы Ильи Михайловича, погребена жена его, Ивана Ильича мать, Акилина Игнатьевна роду Вердеревских, а потом и отец его Илья Михайлович и другая жена Ильи Михайловича Параскева Ивановна роду Ададуровых и сын его, Ивана Ильича, Федор Иванович, который умер в младенчестве и прочие младенцы роду их Дмитриевых-Мамоновых обоих полов при сей церкви и на сем месте, а прародители их Дмитриевых-Мамоновых по древнему обычаю и вкладам погребены все в девичьем Георгиевском монастыре, что на Дмитровке, а жена его Ивана Ильича, Авдотья Стефановна, которая была роду Плещеевых, помянутого Федора Ивановича мать, погребена в Чудовом монастыре, по соизволению ея, при гробах родительских»[284].

Таким образом, несмотря на то, что родовой усыпальницей Дмитриевых-Мамоновых был Георгиевский монастырь, И. М. Дмитриев-Мамонов избрал местом погребения для себя и своей второй жены церковь Флора и Лавра, где была погребена первая. Вслед за ними там же погребены его сын и внук, И. И. и Ф. И. Дмитриевы-Мамоновы. Зато первая и вторая жены И. И. Дмитриева-Мамонова были похоронены на семейных некрополях: Е. С. Дмитриева-Мамонова (урожденная Плещеева) – в Чудовом монастыре, а царевна Прасковья Иоанновна – в Вознесенском соборе одноименного кремлевского монастыря.

Интересным примером является усыпальница Шереметевых в храме Афанасия и Кирилла на кремлевском подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Этот монастырь был родовой усыпальницей бояр Шереметевых, поэтому в церкви Афанасия и Кирилла боярин Ф.И. Шереметев временно похоронил сына Алексея (☨ 1632), которого затем перевезли и похоронили на монастырском кладбище. Ранее в этом храме был похоронен еще один сын Ф. И. Шереметева, младенец Мокий, а затем – третья жена боярина, Мария Петровна, и его дочь княгиня Евдокия Одоевская. Эти погребения вполне укладываются в традицию раздельного погребения мужчин, женщин и детей (она прослеживается, например, у князей Воротынских, жены которых были похоронены в Троице-Сергиевом и Новодевичьем монастырях). Однако четвертое захоронение в кремлевской усыпальнице Шереметевых оказалось неожиданным. По вероятному предположению Т. Д. Пановой, в саркофаге, который не имеет надписи на крышке, был похоронен боярин и князь Яков Никитич Одоевский, сын Евдокии Федоровны Шереметевой и внук Ф.И. и М.П. Шереметевых, унаследовавший кремлевский двор деда. Известна документальная запись, что патриарх Адриан 5 августа 1697 г. отпевал князя Я. Н. Одоевского в храме на Кирилловском подворье. Т. Д. Панова также полагает, что тут был похоронен и муж Е. Ф. Шереметевой, боярин и князь Н. И. Одоевский[285]. Но это ошибка – его имя упоминается в списках погребенных в Троице-Сергиевом монастыре[286]. Погребение князя Я.Н. Одоевского с матерью и бабушкой необычно – по статусу его должны были похоронить в Троице-Сергиевом монастыре с отцом. Возможно, такова была воля самого князя или вмешались какие-то особенные обстоятельства.

Существуют многочисленные свидетельства о перевозе тела умершего от месте смерти к погребению на родовом некрополе. Согласно летописи, князь Андрей Дмитриевич Можайский и Белозерский скончался в 1432 г. в Можайске и был погребен в Архангельском соборе[287]. Князь Дмитрий Юрьевич Красный (☨ 1441) был перевезен для погребения в Архангельском соборе из Бежецкого Верха[288]. Тело князя Дмитрия Андреевича Углицкого, скончавшегося в 1540 г. в Переславле, было привезено для погребения в Спасо-Прилуцкий монастырь на Вологде, «идеже положен брат его князь Иван Андреевич»[289]. Умерший в заточении на Белоозере князь И.Ф. Бельский был похоронен «у Троицы в Сергиеве монастыре»[290]. Князь Андрей Михайлович Шуйский, казненный по приказу Ивана IV в декабре 1543 г., был «послан в Суздаль, где их родители кладутца»[291]. Жертвами другой расправы юного государя стали князь И. И. Кубенский, Ф. С. и В. М. Воронцовы, казненные 21 июля 1546 г. Внимательный к таким деталям «Постниковский летописец» сообщает: «И взяша их по велению по великого князя приятели их и положиша их, где которой род кладетца»[292]. Из московского Георгиевского монастыря происходит надгробие князя Ю.Ю. Мещерского, убитого при осаде Калуги в 1607 г.[293] Боярин и князь И. С. Куракин, умерший в ссылке в Галиче, был похоронен в Троице-Сергиевом монастыре[294]. Летом 1642 г. князь Н. Мещерский бил челом о том, чтобы ему было дозволено перевезти тело матери из Верхотурья в Москву «и погребсти на Москве у родителей», а для его сопровождения было разрешено приехать игумену Никольского Верхотурского монастыря Игнатию[295]. М.В. Апраксин, убитый «в степи меж Саратова и Пензы» в 1668 г., был похоронен в московском Златоустовском монастыре[296].



Генеалогические и просопографические изыскания Н. В. Мятлева, Д. Г. Давиденко и А. И. Алексеева позволяют проследить родственные связи, определившие погребение в Симоновом монастыре князей Мстиславских, царя Симеона Бекбулатовича, князей Черкасских и князей Сулешовых[297] (см. графическую схему). Согласно предположению А. И. Алексеева, князья Мстиславские избрали Симонов монастырь в качестве усыпальницы по родству с Головиными (через деда жены князя И. Ф. Мстиславского, казначея Петра Ивановича Головина). Правда, известен вклад его отца князя Ф.М. Мстиславского в Симонов монастырь, однако это не означает, что он уже в 1540 г. был похоронен в этой обители. По вероятному предположению А. И. Алексеева, прах князя Ф. М. Мстиславского был перенесен в Симонов монастырь, о чем свидетельствует особый корм на погребение князя 30 июня[298]. Эти перенесения могли быть совершены в 1610-1620-е гг., когда боярин князь Ф.И. Мстиславский создавал в Симоновом монастыре родовую церковь-усыпальницу во имя Божией Матери Одигитрии, придел Успенского собора. В грамоте Симонову монастырю князь Ф. И. Мстиславский говорит, что выстроил церковь «по указу государя отца моего князя Ивана Федоровича»[299]. Следовательно, формирование родовой усыпальницы началось после 1566 г., когда здесь была погребена по соседству с дедом П. И. Головиным княгиня Ирина Александровна Мстиславская, урожденная княжна Горбатая. Ее погребение повлекло за собой перенос праха князей Ф. М. и И. Ф. Мстиславских и создание Одигитриевской церкви ее сыном, князем Федором Ивановичем.

Вкладная книга содержит сведения о кормах на память зятя И. Ф. Мстиславского, боярина и князя Василия Кардануковича Черкасского, убитого Лжепетром в Путивле в 1607 г., однако где он был похоронен – неизвестно[300]. Могли похоронить его и в Симоновом монастыре. Во всяком случае, во вкладной книге содержатся вклады по князьям Черкасским и Ахамашуковым-Черкасским, а последние в XVII в. хоронились в Симоновом монастыре. Третья жена князя Ф. И. Мстиславского, княгиня Ирина Михайловна, похоронила в Симоновом монастыре свою мать – княгиню Анну Темкину-Ростовскую, инокиню Анисью[301].

Через дальнее свойство с Мстиславскими, в Симоновом монастыре упокоились князья Сулешовы. Они были крымскими выходцами и не имели связей в кругу московской аристократии. Князь Василий Яншеевич Сулешов в 1622 г. похоронил жену, княгиню Анну Ивановну (урожденную Нагую) рядом с сестрой – княгиней Прасковьей Ивановной Мстиславской, второй женой князя Ф.И. Мстиславского. За этим последовали захоронения Сулешовых в Симоновом монастыре – самого князя В. Я. Сулешова, его второй жены Ф. И. Сулешовой, их детей, княгини М. М. Сулешовой, жены брата В. Я. Сулешова боярина и князя Юрия Яншеевича Сулешова, его детей и, наконец, в 1643 г. – самого боярина[302].

Как и князь Ф. И. Мстиславский, князь Юрий Яншеевич построил над могилами родственников придельный храм – во имя иконы Божией Матери «Знамение». В данной Симонову монастырю князь Ю.Я. Сулешов говорит: «Да по обещанию моему сооружена церковь в Симоновом монастыре над гробами родителей моих во имя Знамения Пречистые Богородицы»[303]. О матери князя Ю.Я. Сулешова ничего не известно, но его отец не был крещен, иначе Юрий Яншеевич носил бы другое отчество. Следовательно, под «родителями» надо понимать родственников князя, начиная с жены брата княгини Анны Ивановны, благодаря которой и сложился этот семейный некрополь в Симоновом монастыре. Аналогичным образом другой крещеный аристократ – боярин и князь Д. М. Черкасский (шурин князя Ю. Я. Сулешова) завещал: «И как судом Божиим меня не станет и прикащикам моим пожаловать, похранить мое грешное тело у Спаса на Новом, где родители мои лежат»[304]. Очевидно, ни Мамстрюк Черкасский, брат царицы Марии Темрюковны, ни его супруга, не известная нам по имени, не были погребены в Новоспасском монастыре, а под «родителями» имеются в виду знатные родичи – дядя князь Б. К. Черкасский, его супруга М. Н. Черкасская (урожденная Романова) и их сын князь И. Б. Черкасский, двоюродный брат завещателя.

244Выводы относительно этапов формирования аристократического некрополя Средневековой Москвы были опубликованы в ст.: Шокарев С. Ю. Как формировались боярские усыпальницы Москвы: к постановке вопроса // Российская генеалогия. Научный альманах. Вып. 3 / главный редактор А. В. Матисон. М., 2018. С. 7–38.
245Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. С. 61–65.
246Миллер Дэвид Б. Погребения рядом с Сергием: погребальные обычаи в Троице-Сергиевом монастыре. 1392–1605 гг. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России. Материалы II международной конференции. Сергиев Посад, 2002. С. 86.
247Ткаченко В.А. Некрополь Троице-Сергиевой лавры в конце XIV–XVII в.: дис… канд. ист. наук. М., 2006. С. 74–75, 77.
248Сергеев А.В. Троице-Сергиев монастырь и княжеская аристократия XVI–XVII вв.: виды и динамика вкладов // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России. Духовное служение Отечеству. Материалы IX Международной научной конференции 16–17 октября 2014 г. Сергиев Посад, 2016. С. 133, 134.
249Зимин А.А. Состав Боярской думы в XV–XVI веках // АЕ за 1957. М., 1958. С. 40–87; Водарский Е. Я. Правящая группа светских феодалов в России в XVII в. // Дворянство и крепостной строй России XVI–XVIII вв. Сборник статей, посвященный памяти Алексея Андреевича Новосельского / отв. ред. Н. И. Павленко. М., 1975. С. 76.
250В Новоспасском и Новодевичьем монастыре много единичных захоронений, которые не обозначают родовые усыпальницы.
251Гиршберг В.Б. Надписи из Георгиевского монастыря (По материалам наблюдений Музея истории и реконструкции Москвы. 1949 г.) // Археологические памятники Москвы и Подмосковья / сб. ст. под ред. проф. А. П. Смирнова. Труды Музея истории и реконструкции Москвы. Вып. 5. М., 1954. Схема между с. 128 и 129, 130.
252Материалы. Ч. 1. Стб. 528.
253Павлов А. П. Судьба землевладения рода Годуновых после Смуты // Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях. Т. 5. № 5. СПб., 2016. С. 440441.
254Из истории Москвы. (Опись г. Москвы после пожара 10 апреля 1629 г.) // Красный архив. 1940. № 4 (101). С. 216.
255Материалы. Ч. 1. Стб. 528–529; Переписные книги города Москвы 1665–1676 гг. М., 1886. Стб. 40, 43, 189; Переписи московских дворов XVIII столетия. М., 1896. С. 3.
256Материалы. Ч. 1. Стб. 529.
257Там же. Стб. 535.
258Там же. Стб. 836.
259Буссов К. Московская хроника 1584–1613 // Хроники Смутного времени / сост. А. А. Либерман, Б. Н. Морозов, С. Ю. Шокарев. – М.: Фонд Сергея Дубова, 1998. – (История России и дома Романовых в мемуарах современников). С. 75. ПСРЛ. Т. 14. С. 69; Т. 34. С. 207.
260Перепись улиц, переулков и тупиков в Кремле и Китай-городе (1626 г.) // Переписные книги города Москвы. 1738–1742 гг. М., 1881. Т. 1. С. 8.
261ПСРЛ. Т. 34. С. 202.
262Из истории Москвы. С. 202. Сам князь И. И. Шуйский был похоронен в 1638 г. на родовом некрополе, в Рождественском соборе в Суздале, перед смертью приняв монашество (Курганова Н. М. Страницы истории некрополя города Суздаля. М., 2007. С. 19).
263Материалы. Ч. 1. Стб. 439.
264Там же. Ч. 2. Стб. 293.
265Мартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 5. С. 108.
266Материалы. Ч. 1. Стб. 480.
267Росписной список Москвы 1638 года / под ред. И. С. Беляева. Труды Московского отдела Русского военно-исторического общества. М., 1911. С. 116, 117.
268Беркович В. А., Егоров К. А. Указ. соч. С. 230–231.
269Матвеев А.А. Описание возмущения московских стрельцов // Рождение империи. Неизвестный автор. Иоганн Корб. Иван Желябужский. Андрей Матвеев / сост. А. А. Либерман, С. Ю. Шокарев. М., 1997. (История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII–XX вв.). С. 413–414.
270Росписной список Москвы 1638 года. С. 118.
271Клейн В. К. Надписи на гробницах церкви Николая в Столпах. М., 1905. С. 3–8; Кияновский М. Гробница боярина Артамона Матвеева // Светильник. Религиозное искусство в прошлом и настоящем. 1913. № 6–7. С. 28–39.
272Материалы. Ч. 1. Стб. 450; Ч. 2. Стб. 317; Переписные книги. Стб. 112.
273По мнению А. Г. Авдеева, этому предшествует «поминальная революция» XII–XIII вв., во время которой складываются формы долгосрочного индивидуального поминовения умерших, что приводит к появлению индивидуальных намогильных памятников (Авдеев А. Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 231–255).
274О поминальной практике средневековой Руси существует значительная литература: Веселовский С. Б. Синодик опальных Ивана Грозного как исторический источник // Веселовский С. Б. Очерки по истории опричнины. М., 1963. С. 323–478; «Сих же память пребывает во веки» (Мемориальный аспект в культуре русского православия) (Материалы научной конференции, 29–30 ноября 1996 г.). СПб., 1997; Штайндорф Л. Сравнение источников об организации поминовения усопших в Иосифо-Волоколамском и Троице-Сергиевом монастырях в XVI веке // Археографический ежегодник за 1996. М., 1998. С. 65–78; Он же. Поминание усопших как религиозная и общественная должность монастырей Московской Руси (на основе материалов из Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей) // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: Материалы международной конференции. М., 2000. С. 103–116; Steindorff L. Donations and Commemoration in the Muscovite Realm – a Medieval or Early Modern Phenomenon? // Religion und Integration im Moskauer Russland. Konzepte und Praktiken, Potentiale und Grenzen. 14.-17. Jahrhundert. Ed. Ludwig Steindorff. Harrasowitz Venlag – Wiesbaden, 2000. S. 477–498; Алексеев А.И. Под знаком конца времен. Очерки русской религиозности конца XIV – начала XVI в. СПб., 2002. С. 148–180; Алексеев А. И. Поминание усопших как религиозная и общественная должность монастырей Московской Руси (на основе материалов из Троице-Сергиева и Иосифо-Волоколамского монастырей) // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России: Материалы международной конференции. М., 2000. С. 103–116; Булычев А. А. Между святыми и демонами. Заметки о посмертной судьбе опальных царя Ивана Грозного. М., 2005. С. 12–41; Николаева С.В. Троице-Сергиев монастырь в XVI – начале XVIII в. Вклады, вкладчики, состав монашеской братии. Сергиев Посад, 2009; Шаблова Т. И. Кормовое поминовение в Успенском Кирилло-Белозерском монастыре в XVI–XVII веках. СПб., 2012; Авдеев А. Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 262–268, 275–285; и др.
275Выписка из «обихода» Волоколамского Иосифова монастыря конца XVI века о дачах в него для поминовения по умершим / сообщ. епископ Дмитровский Леонид // ЧОИДР. 1863. Кн. 4. С. 1–8; Das Speisungsbuch von Volokolamsk. Кормовая книга Иосифо-Волоколамского монастыря. Eine Quelle zur Sozialgeschichte russischer Klbster im 16. Jahrhundert, herausgegeben und ubersetztvon L. Steindorff unter Mitarbeit von R. Koke, E. Kondraskina, U. Lang und N. Pohlmann. Kbln; Weimar; Wien, 1998 (Bausteine zur Slavischen Philologie und Kulturgeschichte, NF, B. 12). S. 5, 9, 33–35, 37, 43, 73 и др.
276См.: Никольский Н.К. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII века (1397–1625). Т. 1. Вып. 1. СПб., 1897. С. XLVLVIII; Серебрякова М. С. О топографии двух ферапонтовских захоронений конца XVI – начала XVII века в Кирилло-Белозерском монастыре // Кириллов: Краеведческий альманах. Вып. 4. Вологда, 2001. С. 68–80; Ткаченко В.А. Первый список надгробных памятников Троице-Сергиевой лавры середины 1630-х гг. // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России. Материалы IV международной конференции. М., 2007. С. 138–147.
277Беляев Л. А. Русское средневековое надгробие. С. 260–261.
278Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. Изд. 2-е, испр. и доп. Кн. 2. М., 1954. С. 59.
279О статусном характере семейной усыпальницы Романовых в Новоспасском монастыре: Станюкович А. К., Звягин В. Н., Черносвитов П. Ю, Елкина И. И, Авдеев А. Г. Указ. соч. С. 211–215.
280Емченко Е. Б. Стоглав. Исследование и текст. М., Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст / Отв. ред. д.и.н. Н. В. Синицына. М., 2000. С. 316.
281Ткаченко В. А. Некрополь Троице-Сергиевой лавры… С. 71.
282Вишневский В. И. Женский средневековый некрополь Троице-Сергиева монастыря // Троице-Сергиева лавра в истории, культуре и духовной жизни России. Материалы X международной конференции 26–27 октября 2016 г. Сергиев Посад, 2018. С. 94, 101.
283Беляев Л. А. Родовая усыпальница князей Пожарских и Хованских в Спасо-Евфимиевом монастыре Суздаля: 150 лет изучения. М., 2013. С. 53, 54; Баталов А.Л., Беляев Л. А. Указ. соч. С. 285, 287, 289.
284Мартынов А. А. Надгробная летопись Москвы. Вып. 7. С. 385.
285Панова Т.Д. Кремлевские усыпальницы… С. 164–179; Материалы. Ч. 1. Стб. 211.
286Список погребенных в Троице-Сергиевой Лавре, от основания оной до 1880 года. М., 1880. С. 7.
287ПСРЛ. Т. 25. С. 250.
288ПСРЛ. Т. 25. С. 262.
289ПСРЛ. Т. 34. С. 26, 180.
290ПСРЛ. Т. 34. С. 27.
291ПСРЛ. Т. 34. С. 27.
292ПСРЛ. Т. 34. С. 27. Надгробие и погребение князя И. И. Кубенского находится в соборе московского Новодевичьего монастыря (Гиршберг В. Б. Материалы для свода… Ч. 1. С. 28).
293Гиршберг В.Б. Материалы для свода… Ч. II. С. 222.
294Список погребенных в Троице-Сергиевой Лавре. С. 22; Шокарев С.Ю. Опала князя Ивана Семеновича Куракина // Вспомогательные исторические дисциплины в современном научном знании: Материалы XXXII Международной научной конференции. Москва, 11–12 апр. 2019 г. М., 2019. С. 449–452.
295АИ. Т. 3. С. 380.
296Авдеев А. Г. Памятники лапидарной эпиграфики как источник. Т. I. С. 169–179.
297Мятлев Н. В. К родословию князей Мстиславских // Сборник статей, посвященный Л. М. Савелову. М., 1915. С. 300–316; Давиденко Д.Г. Московский Симонов монастырь. С. 179; Вкладная и кормовая книга Московского Симонова монастыря. С. 11–15, 99-123. Ранее я предполагал, что захоронение царя Семена Бекбулатовича в Симоновом монастыре могло привлекать в него крещеных аристократов восточного происхождения (князей Черкасских и Сулешовых). После критики этого положения А. И. Алексеевым и А. В. Беляковым остается признать, что в некрополь Симонова монастыря эти роды привели исключительно родственные связи (Вкладная и кормовая книга Московского Симонова монастыря. С. 11; Беляков А. В. Чингисиды в России XV–XVII веков. Просопографическое исследование. Рязань, 2011. С. 369; Некрополь русских великих княгинь и цариц. Т. 3. Ч. 1. С. 392.
298Вкладная и кормовая книга Московского Симонова монастыря. С. 11, 89. Такой же корм определен и на погребение князя И. Ф. Мстиславского, «мощи» которого были привезены в Симонов монастырь из Кирилло-Белозерского, где тот умер в ссылке (Там же. С. 41, 89).
299Мятлев Н. В. Указ. соч. С. 316.
300Там же. С. 89.
301Там же. С. 33.
302ДРВ. Ч. XIX. С. 386–388. Некоторые надгробия князей Сулешовых были спасены П. Д. Барановским во время разгрома Симонова монастыря и находятся в собрании Московского государственного объединенного музея-заповедника (см.: Левина Т. В. Белокаменное надгробие XV – начало XVIII века. Собрание музея-заповедника «Коломенское» // Русское средневековое надгробие. Вып. 1. С. 100–101).
303Давиденко Д. Г. Московский Симонов монастырь. С. 218.
304Духовное завещание князя Димитрия Мамстрюковича Черкасского / подг. С.Д. Шереметев // Летопись Историко-Родословного общества в Москве. Вып. 4 (12). 1907. М., 1907. С. 17.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru