Сергей Сергеевич Ашманов
Невероятная история мистера Пэрриша

У Сэма часто болела правая нога, которую он повредил, когда в молодости работал на верфи.

– Хорошо, – без возражений ответил я. Мне было за радость пройтись по улице. К тому же была весна, и снег уже сошёл. На улице была отличная погодка и грех было не пройтись до булочной, которая находилась всего в нескольких домах от нашего дома.

Я получил от Сэма записку, в которой говорилось, что мне позволено доставить торт мистеру Дорнвилю (Сэму), поскольку тот не может прийти по состоянию здоровья. А также мне была выдана оговоренная сумма, которую я должен был отдать булочнику.

Когда я вышел на улицу, то ярко светило солнце и грело моё лицо. Я до сих пор помню тот запах, который исходил от снега, таявшего на солнце. Он был для меня олицетворением жизни. Я шёл и радовался погоде, впервые за долгое время у меня было хорошее настроение. Вот она булочная Дюшера. Толстый француз, который был ее хозяином, знал меня, поскольку несколько раз я приходил сюда со своим отцом.

– Аарон! Мой дорогой друг, – в его голосе слышался ярко выраженный французский акцент, – Рад тебя видеть. Какими судьбами в моем заведении? – шутливо нахмурившись, спросил он.

– Я от мистера Дорнвиля. У его племянницы день рождения и по этому случаю… – я не успел договорить фразу, как толстяк перебил меня:

– Уи,уи! Жа Облиё! – пролепетал он на своём родном языке. – Одна секунда, мой дружок.

И через минуту мистер Дюшер вынес небольшую коробку с тортом. Я протянул ему деньги и записку от Сэма. Он взял плату, а записку просил оставить себе, сделав жест рукой, мол «бросьте это, молодой человек».

Выйдя из булочной, я направился домой, чтобы поскорее оповестить моего няньку, что задание, данное мне, выполнено. Но не успел я пройти второй дом, как из подворотни мне навстречу вышел Том. Я остановился и застыл. Мои ноги вдруг сами собой повернули в обратную сторону. Сделав, однако, пару больших шагов, я врезался в Генри и Джона, как оказалось, стаявших позади меня. Торт выпал из моих рук и упал на землю. Моему разочарованию не было предела. Я одновременно злился и находился в отчаянии. Я не знал, что мне теперь делать. «Ведь день рождения племянницы Сэма сегодня. Как же она будет справлять его без торта?» – подумал я тогда. А затем мне в голову пришла еще одна будоражащая мысль, что теперь я обязан заплатить Сэму за торт, который уронил. Но всё это куда ни шло, если бы я просто его уронил, но ведь передо мной стояли те, кому я также был должен золото, о котором я им соврал и не принес.

– Эй, ты! Пёс! Мне кажется, ты нам кое-что должен? – оскалился Генри.

– Что ты теперь будешь делать, а, парень? – спросил меня Том. Он стал другим, на его лице появился шрам, и сам он стал более зловредным, чем был.

– Гони сюда наши денежки! – заявил Джон. Они схватили меня и потащили в переулок, где сильно ударили мне в живот и повалили на землю.

– Вот ты, значит, какой друг. Думал тебе сойдёт с рук твоё ужасное отношение к нам? Мы думали, ты наш друг! А ты, недоносок, решил просто бросить нас. Собачий сын! Отребье! Мы тебе сейчас покажем, что такое улица! – грозно проговорил Джон и пнул ногой мне в грудь.

– Постой-постой, – остановил его Том, – может у него что-нибудь есть? А? Малой? Деньги у тебя в карманах имеются?

– У меня ничего нет, – просто ответил я. Страха не было, но я был сильно взволнован, что сказывалось на моих руках, которые судорожно тряслись.

– Не боись! Чего как заяц трясёшься? Мы тебе ещё пока ничего не сделали, – сказал Том, увидев мои трясущиеся руки. Я ничего не ответил на его фразу.

– Сейчас ты встанешь, отряхнёшься и пойдешь домой. Возьмешь деньжат, сколько есть у твоего папаши и принесёшь нам. Уяснил? – спросил меня Генри и щелкнул пальцами мне по носу.

– Никуда я не пойду. И вас я не боюсь, – смело сказал я, но это не подействовало, а только усугубило сложившуюся ситуацию. Тут же Джоном был совершен молниеносный удар кулаком мне по лицу.

– А теперь что ты скажешь? Дохляк! – спросил Джон. Тут мне стало немного страшно, но я не сдавался.

– Скажу, что вы зря стараетесь. Я уже дал вам всё, что мог дать, а вы требуете ещё. Но ни мне, ни моему отцу больше нечего вам предложить.

– Раз так, ты сам виноват в том, что случится. Посмотрим как ты теперь запоёшь, смельчак, – сказал Том, и они все начали колотить меня сначала руками, а потом ногами. В это же время у меня произошел приступ, в котором одновременно мне привиделись какие-то демонстрации, толпы людей, идущих по улице и что-то выкрикивающих, корабль в тумане, уплывающий вдаль, и снова отец, тянущий ко мне свою руку. Затем я потерял сознание и очнулся только, когда пекарь Дюшер обрабатывал мне раны и ушибы. Я сразу же попытался встать, но сильная боль пронзила всё моё тело, и я застонал.

– Тише-тише, дружок, лежи. Я вызвал доктора, он уже в пути.

– Где я? Что случилось? – спрашивал я, пытаясь вспомнить последние события.

– Тебя сильно побили эти злые мальчишки с улицы. Мой пёс Бриг обнаружил тебя в подворотне сразу за моим домом и привел меня к тебе. Твой отец тоже едет сюда.

– Мой отец? О нет! Сэм! Торт! Я должен… – я попытался встать, но боль не так-то просто было стерпеть.

– Нет-нет, ты сейчас должен лежать и ждать доктора. А про торт забудь, я приготовлю новый завтра.

– Но племянница мистера Дорнвиля справляет день рождения сегодня…

– О нет, её день рождения завтра. Разве он тебе не сказал. Мы решили приготовить торт заранее.

– Господи. Завтра. Ладно.

– Славно.

В тот день доктору пришлось похлопотать над моим избитым телом, но он справился, и уже через пару недель я мог выходить во двор, чтобы поиграть с псом мистера Дюшера, который любезно согласился одолжить мне его на время отъезда пекаря в Париж.

Отец был доволен тем, что я наконец нашёл себе друга, однако он помнил то, как поступили со мной те бродяги, которых уже разыскивала полиция. Отец написал заявление, и скорее всего, этих троих теперь еще долго не увидим на нашей улице.

Скоро мне исполнялось восемь лет, и одним летним днём отец подошел ко мне и сказал, что он кое-что обнаружил. След, который приведет его к маме. Когда он это говорил, то голос его дрожал, а на глазах наворачивались слёзы. Затем он сказал, что ему нужно будет проверить эти зацепки и придется уехать на некоторое время.

– Сэм приглядит за тобой, Аарон. Всё будет хорошо. Когда мы вернёмся, то наша жизнь совершенно изменится к лучшему. Вот увидишь, мой любимый мальчик.

Уже через неделю отец собрал вещи и вечером поднялся ко мне в комнату, сел на кровать. Он снял очки, в которых обычно читал и рассматривал карты, и сказал:

– Аарон, сегодня я уплываю. Корабль отходит через три часа. Я хочу попрощаться с тобой и сказать, как сильно тебя люблю, – и снова его глаза увлажнились. В это время на улице стоял какой-то шум. Это было что-то вроде забастовки рабочих. «В такой час! Нашли время» – подумал я тогда.

– Мне будет не хватать тебя, отец. Я буду по тебе скучать. Когда ты найдёшь маму, то скажи ей, что я тоже очень скучал по ней и что люблю её всем сердцем, – от моих слов отец еще некоторое время молчал и вытирал слезы рукой.

– Да. Да. Я обязательно найду её, малец. Только ты вот что… – он снял со своей шеи серебряную подвеску прямоугольной формы, в центре которой зиял какой-то сине-зелёный минерал. – Возьми это и надень себе на шею. Это амулет твоей матери. Она отдала мне его, когда уплывала, чтобы я не забывал о ней. Теперь и ты возьми его, чтобы не забывать о нас. Береги амулет, и пусть он сеет в тебе надежду на лучшее. Верь, что всё будет хорошо, ведь судьба благосклонна к тем, кто использует свои знания и силы во благо, к тем, кто чист сердцем и душой. Помни и об этом. А теперь я ухожу, – он поцеловал меня в лоб и крепко обнял.

– Прощай отец, я буду ждать тебя. Будь осторожен, – попрощался я.

Затем он спустился вниз, и я услышал, как захлопнулась дверь.

Я побежал к лестнице, чтобы убедиться, что отец действительно ушёл. Я не хотел, чтобы он покидал меня. Внизу Сэм сел в кресло и, укрывшись одеялом, заснул. Тогда я подбежал к окну своей комнаты и увидел отца, который садился в экипаж. Также я видел толпу рабочих, идущих по улице в ту же сторону, куда уехал папа.

Это был последний день, когда я видел отца: 4 Июня 1884 года.

II

Шли дни, недели, уже скоро должен был быть мой день рождения, но отец не возвращался. Чтобы отвлечься, я занимался своими делами: играл в игрушки и рассматривал карты отца в его кабинете. Мой новый друг Бриг был хорошим псом, мы часто выходили во двор, чтобы порезвиться и поиграть в мяч. Я кидал, а он мне его приносил. Раньше я не встречал таких умных псов. Он выполнял основные команды, что-то вроде «лежать», «сидеть» или «голос». Но моей любимой командой было «искать!». Он гонялся за всеми предметами, что я бросал ему: мячи, палки, подзорная труба, подушка, картофелина и футляр для очков.

Когда Сэм видел, чем мы занимаемся, он ругался на нас и наказывал домашним арестом. Часто это оборачивалось курьезными случаями, когда Бриг носился по всему дому и творил сущий беспорядок. Тогда Сэм запирал его под лестницей, где он жалобно скулил, а я сидел рядом с ним и говорил ему, что мистер Дорнвиль хороший и что он просто злится за беспорядок в нашем доме.

Уличные демонстрации и забастовки не прекращались. Наступал новый экономический кризис. Люди были недовольны, и толпы рабочих бесновали по округе, даже иногда били окна в зданиях фабрик и заводов. На улице было небезопасно, поэтому Сэм никогда не отпускал меня в лавку или куда-либо еще. А из-за своей боли в ноге сам не мог дойти и до ближайшей булочной, не говоря уже о том, чтобы вывести меня в библиотеку или музей. В последние дни у него было плохое настроение, и однажды вечером он пришёл с очень грустным лицом. Раньше я никогда не видел его таким.

Бледный, как полотно, мистер Дорнвиль сел возле камина и пригласил меня к себе вниз на разговор. Я спустился из своей комнаты и увидел его таким, каким я описал его выше. В руках у него было письмо. Он держал его открытым и словно вчитывался в него так сильно, что долгое время молчал, пока я стоял перед ним и ждал его речи.

– Бедный мой мальчик, – повторял он, подняв красные от слёз глаза, и уставился в пустоту.

– Что случилось?

– Мне горько сообщать тебе эту ужасающую новость, но сегодня в порт пришло судно, капитан которого месяц назад нашёл в море обломки корабля «Виктория».

Он не закончил фразу, словно в горле у него застрял ком.

– Что же в этом ужасного, мистер Дорнвиль?

– В том, что именно на этом корабле уплыл твой отец два месяца назад. Мне жаль мой мальчик, но твоего отца уже нет в живых.

После этих слов все внутри меня замерло, сердце заколотилось с такой силой, что чуть не выпрыгнуло из груди. Так я стоял с минуту, пока из глаз не потекли струи слёз. Я был поражен новостью о смерти отца, не признавал её и говорил Сэму: «Нет! Нет! Этого не может быть! Он еще жив! Сэм! Скажи, что он жив!». Я оттолкнул его, затем впал в истерику и громко кричал. Сэм обнял меня и сам заплакал от горя. Этот вечер был самым тяжёлым для меня.

Почти полночи я не спал и думал об отце. Сэм позвал меня позавтракать, но я ответил ему, что не голоден. Он понимал моё состояние и не стал возражать. Затем последовал полдень, и он позвал меня на обед. И тогда я отказался. Меня не мучил голод, но мучила пустота в сердце, которая терзала меня и не давала мне покоя.

Наступил вечер, и я решил спуститься вниз, чтобы узнать, чем занят Сэм. Оказалось, что он весь день просидел в кресле, читая книгу, чтобы отвлечься.

– Ты в порядке? – спросил он меня, когда увидел.

– Да.

– Если ты голоден, то на кухне я приготовил для тебя омлет.

– Спасибо, Сэм.

– Мне нужно будет отойти ненадолго.

– Сейчас?

– Да. У меня есть дела в типографии. Хотел уточнить, как скоро они напечатают мою статью и нужно ли мне что-то исправить.

– Хорошо.

Я пришёл на кухню и подкрепился омлетом. От непостижимой печали мне ничего не хотелось. Даже Бриг, который пришёл пожалеть меня, не смог вытащить меня из мрака моих мыслей.

– Пристегни пса, Аарон. Я пойду, заодно выгуляю его, – сказал Сэм, стоявший у двери и ожидавший Брига.

Когда они ушли, я остался наедине с собой и своими переживаниями. Трудно было сказать, как долго мне еще предстояло находиться в таком состоянии. Я даже подумывал о том, что завтра Сэм поведет меня к доктору Уайту, но потом я вспомнил, что он уехал к отцу в Ирландию и скорее всего вернется очень нескоро.

Я подошел к окну в своей комнате и увидел толпы людей, шумно слонявшихся по улице. В этот раз они были очень рассержены и разбивали фонари камнями. На всякий случай я отошёл от окна и погасил лампу. Вдруг я услышал выстрел, а затем еще несколько. Я так испугался, что позвал Сэма, забыв, что он только что вышел из дома. Тогда я забился под кровать и слушал, что происходит на улице. Шум и гам не прекращался пол ночи, пока наконец я не услышал, как полицейские разогнали толпу. Сэм и Бриг до сих пор не вернулись, но я уснул и проспал почти до утра.

Меня разбудил стук в дверь. Это был очень настойчивый стук. Кто-то за дверью нетерпеливо колотил по ней, ожидая, пока хозяин наконец откроет.

– Сэм! Стучат! – крикнул я со второго этажа, но никакого ответа не последовало. Затем я еще раз позвал друга отца, но ни он, ни Бриг не откликнулись на мой зов. Тогда я встал с кровати и поспешил открыть дверь.

– Добрый день, мистер… Эм-м… Нам бы увидеть хозяина этого дома, – у порога стояли два высоких полицейских. Один из них, видимо, был старше по званию, чем другой и, открыв рукой дверь, вошёл в прихожую.

– Кто-нибудь из взрослых есть дома? – спросил он меня.

– Нет, сэр.

– Где же они?

– Мой друг Сэм – мистер Дорнвиль скоро вернётся. Вчера он ушел гулять с собакой… Точнее он направился в топографию по делам, но пока они не возвращались.

Полицейский обернулся к своему коллеге, словно они знали какой-то секрет, который не хотели скрывать и от меня. Он снял свой шлем и сказал:

– Мне жаль, малыш, но твоего друга Сэма вчера не стало. Несколько отъявленных бандитов, прикрывающихся вчерашними протестами пытались ограбить его и застрелили. Пёс кинулся защищать своего хозяина, но эти негодяи застрелили и его, – сказал констебль и еще несколько секунд смотрел мне в глаза, ожидая мою реакцию на его слова. Но как вы уже должно быть поняли, эта новость разбила меня окончательно. Я упал на колени и заплакал. Но за последнее время мои душевные муки вытянули все слёзы из меня и потому я плакал недолго, а просто пытался понять, почему судьба так беспощадно распорядилась моей жизнью и забрала всех, кто был мне дорог.

– Где твои родители? Где хозяин дома? – спросил второй констебль.

– Отец погиб в море, как и мать. Я остался один.

Полицейские снова переглянулись, а затем один из них сказал другому:

– Стоит отдать его в приют, если у него больше никого не осталось, – он говорил это с особой жалостью. Он уже знал, что такие случаи не редки, и самый лучший вариант, который может быть – это сиротский приют.

– Скажи, у тебя есть кто-то, кто мог бы взять опеку над тобой? – спросил тот, что был старше. Сначала я подумал о племяннице Сэма, но ни её, ни других его родственников не было в Глазго. Где они были, я тоже не знал. Затем я подумал о булочнике Дюшере, но вспомнил, что он уехал во Францию. Тогда я подумал о докторе Уайте, но и здесь судьба поглумилась надо мной. Кроме этих людей, я никого не знал и мне некуда было идти. Жить в таком большом доме мне было нельзя.

– Нет, сэр. Я никого здесь не знаю, – ответил я. Полицейский вздохнул и сказал мне, что другого выбора у меня нет. По закону, если ребёнок становится сиротой до пятнадцатилетнего возраста, и если больше некому взять опеку над ним, то всё имущество его родных переходит в собственность государства. На вырученные деньги мне предоставляются апартаменты в сиротском приюте, а также еду и одежду, выдаваемую приютом.

Итак, я собрал все свои вещи, которых у меня было немного. Тогда я подумал, что раз мне выдадут одежду в приюте, то незачем брать её с собой. Кроме того, что было надето на мне и еще нескольких предметов одежды, я ничего с собой не взял. После чего полицейские привели меня на «распределительный пункт», как они говорили. Здесь должны были записать все мои данные и определить, в какой конкретно приют меня следует отправить.

Распределительным пунктом было здание на юге Глазго, которому, судя по его виду, был необходим ремонт. Внутри всё выглядело получше. На полу был выложен мрамор, и везде работали люди, сидевшие за столами. Они составляли карточки, в которых были отражены данные детей-сирот. Меня подвели к одному из таких столов, и полицейские оставили меня там. Напоследок, констебль сказал мне:

– Тяжелая у тебя судьба, но ты будешь не один такой. Ты должен будешь приспосабливаться к новой жизни, – а затем он удалился.

Передо мной на стуле сидела полная женщина в очках. Она сурово взглянула на меня исподлобья, а затем начался диалог:

– Твоя фамилия и имя?

– Аарон Пэрриш, мэм.

– Когда ты родился и где?

– Двадцать второго сентября тысяча восемьсот семьдесят седьмого года, здесь – в Глазго.

– Как звали твоего отца и твою мать?

– Абрахам и Беатриса Пэрриш.

– Есть ли у тебя заболевания легких или других внутренних органов?

– Нет, мэм, – я не стал ей говорить о своей болезни, полагая, что знать ей это не обязательно, ведь она спросила меня конкретно.

– Что ты умеешь делать? – она задала вопрос, на который я не смог ответить. И как во всех остальных подобных случаях, я промолчал. Но полная женщина не сдавалась, – Умеешь делать что-то руками?

– Нет, мэм.

Она взяла меня за руку и посмотрела на ладони, – действительно.

После еще нескольких вопросов она долгое время писала. Затем посмотрела на меня еще раз, а потом подозвала к себе какого-то мужчину.

– Мистер Гудсер, этого молодого человека следует отправить в приют святого Августина.

– Вы уверены, мэм?

– Посмотрите на него. Хоть он и мал, но видно, что он крепок, у него мясистые руки и широкие плечи. Я уверена, что он справится. Не пропадёт!

– Что ж, км… Хорошо. Пойдемте со мной, молодой человек, – обратился он ко мне.

С того момента, как я вошёл в это здание, мне стало не по себе. Все люди здесь были словно пустые. В них не было той искорки, которую я видел в других.

Тот мужчина, мистер Гудсер, отвёз меня в приют святого Августина, который находился на окраине города. По внешнему виду он напоминал тюрьму. Само здание было возведено в форме креста, окруженного высокими стенами. Окна в нём были очень маленькими и тусклыми. Серо-желтые стены были высотой в несколько футов, и как я потом узнал, существовало всего три выхода с территории приюта: южный (главный вход), северный и восточный. Единственно, пожалуй, что отличало это место от тюрьмы, было отсутствие охраны по периметру. Однако на территории жили несколько сторожей, по вечерам дежуривших на выходах и патрулирующих здание внутри.

Мы вошли через главный вход, где был тамбур и закрытые двери.

Мистер Гудсер сначала пытался разбудить привратника, который бессовестно дремал в холле. Разбудить его было не так-то просто. Когда тот проснулся, мистер Гудсер злобно и резко указал ему жестом, что необходимо открыть дверь. Сторож тут же поспешил выполнить это прошение. При входе в помещение я почувствовал запах сырости и плесени. Стояла гробовая тишина.

– Почему вы спите на посту, мистер Брэдли? – придирчиво спросил Гудсер.

– Простите меня, сэр, прикорнул малость, – шмыгнув носом, проговорил сквозь зубы мужчина.

– Это уже не в первый раз. Я искренне надеюсь, что вы избавитесь от этой дурной привычки, мистер Брэдли.

– Да, разумеется, сэр.

– Мы к мистеру Фишеру.

– Он у себя.

Справа от вахты была лестница на второй и третий этажи. Поднявшись на третий этаж, мы очутились в приёмной. По всему её периметру располагались двери, а южная часть выходила в длинный узкий коридор, тянувшийся, как мне тогда казалось, очень далеко. По обеим его сторонам находились отдельные комнатушки, о которых я расскажу чуть позднее.

Мы зашли в центральный кабинет, где располагалось начальство приюта. Первое, что бросилось мне в глаза, это мужчина лет шестидесяти со злобным неприятным лицом. Его глаза были серыми и сливались со склерой, поэтому мне казалось, будто на меня смотрит демон с маленькими черными точками вместо зрачка. У него была большая голова и огромный нос с широким выделяющимся подбородком. Он не носил усов над своей кривой недовольной улыбкой и бороды, как это было модно в то время. На его голове, частично покрытой волосами, уродливо рассыпались мелкие старческие коричневые пятна, делающим его похожим на жабу. Из-за крупных размеров головы и узких плеч он казался бесформенным жутким существом, вылезшим из самых глубин преисподней. Это был директор приюта и звали его Клод Фишер. Позже я узнал, что воспитанники приюта называют его демоном, а сам приют кличут «ямой». Но когда мы пришли, и я впервые увидел мистера Фишера, я еще тогда не знал, что это за человек и какие ужасные вещи он творит. Хотя моё детское воображение, не на шутку разыгравшееся в момент нашей первой встречи, уже ясно давало мне понять, что от этого человека стоит держаться как можно дальше, и что ему здесь не место.

– Добро пожаловать, мальчик. Как тебя зовут? – директор не соизволил поприветствовать мистера Гудсера, а сразу приступил к знакомству со мной.

– Аарон.

– А меня зовут мистер Фишер. Теперь ты находишься под моей опекой, и теперь это божественное место, именуемое приютом святого Августина, будет являться тебе домом, – он какое-то время помолчал. Наверное, думал, что я скажу что-то в ответ на его высказывание или хотя бы задам какой-нибудь вопрос. Но я считал, что в этом не было никакой нужды. Я решил для себя, что теперь я во власти судьбы. И раз она хочет, чтобы я находился здесь, значит так тому и быть. Директор взглянул на мистера Гудсера, стоявшего рядом со мной, а затем снова перевёл свой ужасающий взгляд на меня:

– Ты наверняка хочешь узнать, как у нас тут все работает? Не волнуйся, тебе лишь нужно соблюдать некоторые правила, которые здесь приняты. Вижу, ты молчишь, тебя что-нибудь тревожит?

– Нет, сэр.

– Тогда слушай меня внимательно и запоминай. В нашем приюте есть три правила: первое – всегда делай то, что тебе говорят «сестра», обслуживающий персонал или я; второе – после отбоя все дети должны спать; третье – обращайся ко мне «сэр». Остальные правила и распорядок дня ты узнаешь от своей новой семьи, состоящей из ста мальчиков. Ты будешь жить вместе с ними и работать. Надеюсь, что мы поняли друг друга.

Затем мистер Фишер позвал «сестру» (так называли здесь женщин, присматривающих за детьми), и она отвела меня в мою новую комнату, где располагались двадцать коек, на которых спали дети. Хотя был день, но тихий час был еще одним правилом этого заведения. После этого сестра, которую звали мисс Мод, принесла мне чистую одежду и постельное белье. Когда я переоделся и застелил свою постель, она рассказала еще немного о приюте. Из её слов я понял следующее: всего в приюте проживало триста тридцать два человека. И все были поделены на две большие группы, которые в свою очередь также делились еще на несколько. К первой относились дети в возрасте до 6 лет, а ко второй дети от 7 до 13 лет. Отдельно также была группа взрослых детей от 14 до 18 лет, постоянно работающих в приюте и за это получающих небольшие деньги. Чаще всего это были девушки. Первые две группы делились еще на две – на мальчиков и девочек. А те в свою очередь делились уже по численности. В каждой малой группе было по двадцать человек как у мальчиков, так и у девочек.

Помимо мест общего пользования, таких как столовая и спальные помещения, имелись собственная пекарня, обувная мастерская, сад и огород. Также во дворе приюта имелся свинарник, где работали дети постарше. Пару лет назад здесь даже была школа, но директор приюта сделал из неё швейную мастерскую, где трудилось большинство детей.

Начиналось все рано утром, в шесть часов с гигиенических процедур в виде умывания и полоскания рта, ухода за постелью и построения в коридоре. В семь утра начинался рабочий день, длившийся до часу дня. Затем шёл тихий час. В период с двух до трех часов дети обедали в столовой по расписанию. На обед давалось двадцать минут. С трех часов до восьми вечера – работа. После восьми давалось свободное время, когда дети могли произвести должный уход за своей одеждой. В десять часов вечера – отбой. Так протекали будни. В субботу и воскресение разрешалось отдохнуть и набраться сил перед новой неделей. Поэтому кормили не один раз, а целых два. В праздничные дни, если директором разрешено было их праздновать, отмечались в столовой или в общем зале, где также иногда проводились театральные постановки. Но в последние два года театры были отменены из-за плохого поведения воспитанников.

Когда сестра Мод говорила мне все это, мое настроение становилось хуже и хуже, пока наконец я не упал на кровать и не заснул.

Спустя некоторое время меня разбудил какой-то парень. А рядом с ним столпился еще десяток любопытных лиц. Кто-то начал щупать меня за кожу и рассматривать волосы, словно дикари.

– Добро пожаловать в «яму»… – сказал тот парень. – Звать тебя как?

– Аарон.

– Аарон. Отлично. Меня зовут Эван, – кроме него никто не представился, да и он не горел желанием представлять кого-то. – Нам всем интересно, как ты сюда попал?

– Мои родители умерли, мой друг тоже. А больше у меня никого не было. Поэтому я здесь.

– Эта история стара как мир. Я имею в виду, как ты оказался в «яме»?

– Какой «яме»?

– Здесь, в этом богом забытом месте, – он развел руками.

– Меня определили сюда.

– Понятно. Кем были твои родители? – тут я вспомнил, что в тот раз всё кончилось плохо, когда сироты узнали о положении моих родителей, поэтому я решил соврать, чтобы никто меня не беспокоил.

– Мой отец… Эм… Он был пекарем. А моя мать – работала на швейной фабрике, – да, тогда ничего лучше я не мог придумать.

– Странно, а кожа и волосы у тебя такие ухоженные и чистые, что невольно возникает мысль, что твои родители какие-нибудь важные люди, – с подозрением выдвинул Эван свою теорию. На вид ему, кстати, было лет двенадцать и, кажется, он был самым старшим из всех. Но потом я понял, что он был из соседней старшей группы. – Значит пекарь и швея. Ладно. Среди этих достопочтенных людей, – указал он на стоявших вокруг детей, которые захихикали от его смешных слов, – я являюсь монархом. Как ты наверное уже понял, я из соседней группы, что находится вот за этой самой стеной, – он кивнул головой. – И там я тоже главный.

– А мистер Фишер? – спросил я, помнив о его правилах.

– Ах да, этот демон. Он стоит над всеми нами. Но конкретно сейчас, когда его здесь нет, главным являюсь я. И ты обязан слушать меня и придерживаться моих советов, чтобы не попасть в какую-нибудь неприятную ситуацию. Если же ты против этого, то знай, что тебя здесь никто не будет любить и уважать. Ты станешь одиночкой, никто не подаст тебе руку помощи, и ты будешь страдать. Ты понял меня, Аарон? – он хитро ухмыльнулся.

– Да, – спокойно ответил я, при этом думал, что пока стоит придерживаться советов этого парня. Ведь никакой альтернативы у меня не было.

– Превосходно! – ликовал он, а дети смеялись. – Сегодня выходной и завтра тоже. За это время я расскажу тебе о местных правилах.

– Но мистер Фишер уже рассказал мне о них.

– Что ты заладил, мистер Фишер-мистер Фишер? Ты что забыл, что я тебе только что сказал? Главный здесь я, и слушать нужно меня. Под моим крылом жить будет легче, чем под крылом демона.

Я молчал и смотрел на толпу детей, стоявших вокруг меня. Все они без исключения носили ту же одежду, которая была на мне. Это были хлопчатобумажные штаны и рубашка, когда-то имевшие белый цвет, но от множественных стирок превратившиеся в серый. В основном возраст этих воспитанников не превышал десяти лет. Кто-то из них улыбался, кто-то смотрел на меня с изумлением, кто-то – с подозрением. Мне было трудно глядеть на них, так как я никогда не имел к себе столько внимания, сколько имел в тот момент.

– Отдыхай пока, я скоро вернусь, – сказал Эван и вышел из комнаты. А я встал и подошел к окну.

Всего в нашей комнатушке было пять окон, но все тусклые настолько, что солнечный свет почти не проникал во внутрь. Поэтому в помещении было довольно мрачно. Под ногами был дощатый пол, который от времени в некоторых местах сильно износился, и виднелись задиры и сколы. Об них легко можно было распороть ногу. Где-то даже торчали несколько гвоздей. Вся эта напольная конструкция скрипела от малейшего движения. В центре комнаты имелся камин для отопления, но поскольку осень только началась, а на улице стояла теплая погода, то его никто не разжигал. Над камином висело большое зеркало с отколовшимся уголком. Так как мы были на последнем этаже, то прямо над койками были расположены деревянные сваи, на которых держалась крыша. В каких-то местах она протекала. Я понял это потому, что видел тусклый свет, проникающий через небольшую дыру в крыше, а под ней стоял пустой горшок. Больше в этой большой комнате ничего не было. Она была одновременно пустой и заполненной.

Отвратительный запах плесени не давал мне покоя. Я никак не мог к нему привыкнуть. Об уюте и тепле не могло быть и речи. Мне очень хотелось вернуться домой в свою постель, сесть на пол и греться в луче яркого осеннего солнца. Но я здесь – в этой мрачной дыре, где нет ничего светлого.

Спустя час ко мне вернулся Эван с тремя своими друзьями, имена которых я не помню. Единственное, что мне тогда запомнилось, это их глупые шутки и грубость по отношению к остальным детям. В них чувствовалась жажда власти, деспотизм и недовольство. Все это я заметил лишь позже, а пока компания Эвана была мне незнакома.

– Ну вот, как я и говорил, парень совсем зеленый, – сказал Эван своим друзьям.

– Ничего, исправим. Что он умеет? – спросил один из мальчишек.

– Ничего не умеет, судя по его рукам.

– Эй, тебя ведь Аарон зовут? – спросил парень, стоявший позади Эвана.

– Да.

– Тебе здесь нравится, Аарон?

– Не очень.

– Поверь мне, парень, это не самое страшное место на Земле. Вот в Лондоне есть работный дом, о котором мне рассказывал один мой знакомый. Он называл его «пекло». Так вот, там творились самые страшные вещи, которые ты даже себе представить не можешь, поэтому радуйся, что ты попал в «яму», а не в «пекло», – сказал тот, что был выше всех.

– Ха! У нас тоже есть чем похвастать. В «яме» водятся призраки, – сказал Эван почти шёпотом, наклонившись ко мне.