Сергей Семенович Монастырский
Дорогая муха
– Наш проект?
– Нет, лепнина!
Дмитрий Павлович называл.
– Да, вы что тут, обалдели?! Это же три квартиры даром отдать!
… Через год Дмитрий Павлович привык, что выдрючиваться не надо. И работа превратилась просто в работу.
***
… Годы шли.
Настала очередная осень в его жизни.
За окном моросил холодный дождь, и прилипшие к стеклу мокрые листья раздражали и мешали смотреть на блестящую от дождя улицу.
Неделю назад он, наконец, выписался из больницы после обширного инфаркта. Ему вставили электрокардиостимулятор и приказали долго жить. Если сможет. И присвоили инвалидность.
Валентина гремела на кухне кастрюлями и это тоже раздражало. Все в этот вечер раздражало Дмитрия Павловича, он привыкал к новой начавшейся для него жизни.
Привыкал к тому, что эти две небольшие комнаты его квартиры и будут его жизненным пространством, а мир, простирающийся за окном, посещать он теперь будет только для медленных под зонтом прогулок по ближайшему скверу и так же медленно, сопровождаемый женой, будет возвращаться, осторожно переступая ступеньки подъезда. И не побежит он вон туда за угол в магазин за бутылкой пива, чтобы расслабиться после работы. И не сядет за руль, чтобы с утра объездить с десяток мест, или завернуть разок в неделю вон к тому дому, где живет очередная любимая женщина и не проведет с ней прекрасный вечер, обозначенный для Валентины как неформальная встреча с коллегами.
Не то что Дмитрий Павлович был половым разбойником или бабником, но были случаи, когда он вдруг невзначай влюблялся или увлекался без памяти! И с кем же этого не бывает?!
Но это проходило. И Дмитрий Павлович возвращался в семейный очаг к любимой дочери, родной жене.
Последняя такая встреча была как раз незадолго до того, как его на скорой помощи увезли в кардиологию. Тревожно глядя после секса на его лицо и слушая гулкие удары сердца, любовница сказала:
– Дим, я боюсь! Вдруг ты умрешь прямо на мне! Что я буду говорить врачам, милиции или твоей жене!?
Дмитрий Павлович испугался и сам. И понял, что эта песня его жизни спета.
И угадал.
В кардиологии он пролежал два месяца и вышел оттуда с электрокардиостимулятором.
И вот под мелкий осенний дождь началась первая неделя его новой, теперь уже никчемной, теперь уже инвалидной жизни.
И он вдруг понял, что мир покинул его.
Первые дни, конечно, были звонки. Много звонили.
– Палыч, как ты там?
– Дмитрий Павлович как ваше здоровье?
– Дим, может помочь чем?
Конечно, коллеги звали, заботились. Уже ясно было, что на работу он никогда не вернется, но:
– «Старик, заходи, не стесняйся!». «Проходя мимо, забеги как-нибудь!»
Зачем заходить? О чем говорить? Где он и где они! Они уже ушли далеко, потому что они идут, а он остался. Куда ему догнать их шаркающей походкой!
Прилипший к стеклу осенний лист раздражал, раздражало звяканье посуды, раздражала пустота этого мира вокруг. Все, что привычно окружало его всю жизнь, отпало. Рядом осталась жена и все. И где-то далеко была дочь, которую он помнил такой, какой помнил, любил, маленькую.
