Сергей Самаров
Приговоренный
© Самаров С., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017
Глава 1
Ситуация была элементарная до безобразия. Проще и придумать нельзя. Вернее сказать, началась она именно так. Потом только усложнилась.
Капитан Слава Полуэктов был командиром автороты при нашем сводном отряде спецназа ГРУ, действовавшем на Северном Кавказе. Он носил нарукавную эмблему с надписью «ВС РФ. Военная разведка» и с изображением летучей мыши на фоне земного шара, но к спецназу, откровенно говоря, никакого отношения не имел. Я молчу о прыжках с парашютом или о других видах десантирования, об опыте рукопашного боя. Он даже традиционный пятидесятикилометровый марш-бросок преодолевал скорее всего только за рулем автомобиля или вообще сидя рядом с водителем. Хотя, кажется, ездил время от времени со своей ротой на стрельбище и умел держать в руках автомат.
Слава окончил когда-то военный автомобильный институт, где курсанты навыков разведывательной работы, понятное дело, не получали. Я нисколько не сомневался в том, что он неплохо разбирался в своем деле. Доказательством тому служил тот факт, что автомобили и бронетехника никогда не подводили нас.
Капитан Полуэктов был одним из немногих постоянных офицеров сводного отряда. Нас, спецназовцев, обычно прикомандировывали к нему на полгода, иногда вообще только на срок выполнения конкретной операции, как правило довольно короткий. На постоянной основе здесь служили лишь несколько офицеров. Это начальник шифровального отделения, которому требовалось несколько дней, если не целая неделя только для передачи сменщику всех своих хитрых дел, документации и техники. Или начальник складов, которого нельзя было заменить без проведения ревизии, которая затянулась бы минимум на месяц. Не было особого смысла переводить куда-то и Славу, командира автороты.
Все эти офицеры с семьями проживали в поселке, находящемся рядом с военным городком, или в Махачкале, расположенной недалеко. Оттуда они каждое утро приезжали на службу на специальном автобусе в сопровождении бронетранспортера.
Я с одним взводом своей роты возвращался с операции и сидел в кабине грузовика. По звуку мне показалось, что двигатель, как говорится, троит. Что-то не то с цилиндрами. Сам заядлый автомобилист, я не мог не обратить на это внимания водителя.
В ответ тот пожал плечами и заявил:
– Машина не за мной закреплена. Штатный водитель болеет. Меня только на один рейс на нее посадили. Это надо командиру роты говорить.
Когда вернулись, я в гараже заглянул в закуток, где сидел капитан Полуэктов, дождался, когда тот закончит разговор по телефону, и сказал что хотел.
Слава мрачно посмотрел на столешницу, избегая встречаться со мной взглядом, и сообщил:
– Водитель в санчасти. В тяжелом состоянии. В реанимации. Я как раз сейчас с врачом говорил. Но машину, конечно, прикажу посмотреть.
– А что с водителем? – не особо интересуясь, просто машинально спросил я.
– Да, понимаешь, парень раньше травку покуривал. Я его уж и в механики на два месяца переводил, потом, из-за нехватки водителей, снова за руль посадил. Да, клялся-божился, что больше не будет. А тут сразу передозировка. Врач говорит, что героин. Знать бы, где берут, кто поставляет. Мне офицеры говорили, что время от времени в умывальнике находили шприцы с кровью. Выявить бы поставщика. Сам автомат взял и пристрелил бы! А потом будь что будет.
Это говорил капитан автороты, автомобилист, не имеющий характера спецназовца. Но я поверил, что он был в состоянии не только сказать так, но и сделать.
Разговор этот вспомнился мне через полтора месяца. Тогда я с двумя взводами своей роты возвращался из отдаленного района республики, с самой административной границы с Чечней. Мы оцепили там лес, который прочесывали местные менты-спецназовцы.
Тракторист из ближайшего села сообщил, что видел в лесу троих вооруженных длиннобородых людей. Время терять было нельзя. У местных ментов не хватало людей для полноценного оцепления леса. Поэтому они обратились и в соседний район, и к нам в сводный отряд.
На задание послали меня во главе двух взводов.
В лесу менты никого не нашли, но это дело было привычным. Бандиты, если они там вообще были, могли уже перебраться куда угодно, спрятаться в хорошо замаскированной норе. Укрываться они умеют.
Когда менты прошли лес насквозь и встретились с нами, нам было предложено возвращаться. Транспорт нас ждал.
Примерно на половине дороги в обратную сторону водитель моей машины сообщил, что требуется заправка. Как раз неподалеку была бензоколонка.
Грузовики вообще отличаются прожорливостью. Обычно они под завязку заливаются прямо в гараже нашей автороты, но когда выпадает дальняя дорога, водители получают наличные для заправки. Для отчета требуется только предъявить чек, на котором начальник колонны – в данном случае я – должен поставить свою подпись.
Как полагается по армейским правилам, водители высадили солдат на обочине дороги и загнали машины на заправку. Я отошел в сторону и опустился на камень. После мягкого кресла «КамАЗа», от которого тоже устаешь, приятно было посидеть на жестком.
Я смотрел в сторону, услышал за спиной какие-то крики, обернулся и увидел довольно любопытное кино. Двое моих сержантов весьма квалифицированно избивали какого-то местного парня. Они обрабатывали его так, чтобы много следов не осталось, тем не менее этому человеку пришлось бы худо.
Парень пропустил несколько жестких тычков по почкам, после которых он наверняка будет по ночам мочиться в постель. Потом он схлопотал пару конкретных ударов ногой в низ живота.
Участники уличных драк всегда стремятся врезать противнику в пах. Это очень болезненно, но несмертельно. А вот удар носком тяжелого солдатского берца чуть выше лобковой кости заставляет лопнуть мочевой пузырь.
Мужчина обычно, несмотря на кровь в моче, стесняется обратиться к врачу с такими болячками. Доктор в состоянии помочь только в течение первых суток. На вторые уже не в состоянии выручить даже хирургическая операция. На третьи сутки после получения удара человек умирает.
Этот удар спецы часто называют отложенной смертью. На то, чтобы нанести его, нужна важная причина или отъявленная жестокость. Однако я точно знал, что такой степенью садизма никто из бойцов моей роты не страдал.
Я прикрикнул на этих героев, заставил их остановиться и подошел.
Мои спецназовцы за что-то не по-детски разозлились на местного жителя, парня лет двадцати пяти, может, чуть моложе или старше. Традиционная кавказская небритость мешала мне точно определить его возраст.
Когда мои ребята его били, он еще держался на ногах, хотя и болтался из стороны в сторону, как сосиска, нанизанная на вилку. Я сам обучал этих сержантов рукопашному бою и твердо знал, что им не стоило труда уложить его с одного замаха. Но они не торопились с этим, намеренно били парня так, чтобы он подольше держался на ногах. Так можно было нанести ему больше увечий.
При моем приближении он упал на колени и закрыл ладонями низ живота.
– Что случилось? – спросил я.
– Этот мерзавец наркоту хотел солдатам продать! – объяснил старший сержант Горюнов.
– Какую наркоту? – строго уточнил я.
– А вот эту самую. – Старший сержант показал мне два пластиковых пакетика.
Один побольше, с сухой травкой, другой поменьше, с порошком, слегка отливающим желтизной. Объяснять, что это такое, мне не требовалось.
– На выбор, кому что больше по душе. Конопля и героин, – заявил сержант Лаптев, лучший в роте боец-рукопашник.
От здания автозаправочной станции к нам уже бежал низкорослый кривоногий мент, который, видимо, дежурил там. В руках у него был автомат.
Сперва я увидел его, потом шагнул к избитому парню и спросил:
– Ты солдат моих, значит, отравить хочешь?
Тут-то мне и вспомнился капитан Полуэктов. Мысли каким-то тяжелым, красным, горячим валом хлынули в голову. Даже глазам стало больно.
Я не знал, сумели ли доктора поставить на ноги того солдата-водителя после передозировки. Но сразу представил себе, как с таким же диагнозом попадает в реанимацию кто-то из солдат моей роты. У нас в умывальнике шприцы пока еще никто не находил, но угроза была вполне реальной.
Я посмотрел на мента, который бежал в нашу сторону с автоматом в руках. В глазах у меня вдруг потемнело, словно начались сумерки. Кровь ударила в голову. Я сделал еще один шаг в сторону местного парня, стоявшего на коленях, приставил к его голове автоматный ствол и дал очередь, совсем короткую, в два патрона.
– Зря вы, товарищ капитан, – сказал старший сержант Горюнов. – Он и сам через пару дней под забором подох бы. Мы работали старательно, с чувством, с толком.
Ночью дневальный, присланный дежурным по части, поднял меня с казарменной жесткой постели и сказал, что я должен немедленно прибыть в кабинет начальника штаба сводного отряда. Я шел через военный городок и чувствовал, что кто-то держит меня на прицеле. Так оно, наверное, и было.
Осуществляли мое задержание люди из спецназа ФСБ, битком набившиеся в кабинет начальника штаба. Представители других силовых структур, видимо, не решились повязать офицера спецназа ГРУ там, где размещались его подчиненные, боялись, что никогда не вернутся оттуда. Никто не знал, как поведут себя солдаты при попытке задержать их командира.
ФСБ – организация серьезная, хотя сотрудники этой конторы тоже перестраховывались. Я понял это еще по пути в штабной корпус, когда меня из темноты сопровождали наставленные стволы.
Видимо, какую-то уверенность моим оппонентам придавало согласие начальника штаба на мое задержание. Потом он говорил мне, что посчитал все это происшествие каким-то недоразумением, которое вот-вот само собой разрешится. Я же не поставил его в известность о происшествии, написал рапорт, но передать не смог, поскольку к моменту нашего приезда начальника штаба в кабинете уже не было.
Сразу же после задержания, еще в ночное время, меня доставили в суд. Там сидел дежурный судья, который сразу и без всяких сомнений оформил арест. До этого офицеры спецназа ФСБ, среди которых почему-то не оказалось ни одного моего знакомца, участника многочисленных совместных боевых операций, передали меня с рук на руки простым вертухаям. Под роспись, прямо во дворе Следственного комитета, перед распахнутой дверцей автозака.
Из этого я сделал вывод, что следствие по факту убийства наркоторговца будут вести местные, республиканские структуры. Этот вариант показался далеко не самым лучшим. Но меня никто не спрашивал, с кем я желал бы иметь дело.
Я почему-то думал, что меня передадут военному Следственному комитету. До меня только потом дошло, что органы подобного рода умеют между собой договариваться. Время от времени они делят функции. Это зависит от того, кто именно вышел на конкретное уголовное дело.
Особенно просто было сделать так в национальной республике. Здесь, как в Средние века, царит клановость. Многое, если не все, решают родственные и финансовые отношения.
Уже на первом допросе, который проводился в ту же ночь, еще до оформления ареста на судебном заседании, следователь в синем мундире с погонами подполковника показал мне два пакетика, которые прежде держал в руке старший сержант Горюнов. Может быть, и не те самые, но ничем не отличимые от них, явно из той же партии.
– Это что? – спросил он меня настолько строго, что я невольно посмотрел на вторую руку следователя.
Нет ли в ней кирпича, которым он ударит меня в ухо после любого ответа на свой вопрос?
– Наркотики. Травка и героин.
– А вот наши эксперты говорят, что наркотиками здесь и не пахнет. Трава сорвана под каким-то деревом. Скорее всего где-то рядом с домом, потому что имеет примесь кошачьей мочи, высушена вместе с ней. А порошок – вовсе не героин. Им зубы чистят. В него только чуть-чуть краски для желтизны добавлено. Улавливаешь, капитан?
У меня сразу же появилась интересная мысль. Если это те же самые два пакетика, то забрать их у старшего сержанта Горюнова следователи могли только после моего задержания. Никак не раньше. Провести анализ и сделать заключение эксперт еще просто физически не успел бы. Даже если это другие пакетики, которые наверняка имелись у торговца наркотой, убитого мною, то ситуация нисколько не менялась. Красивые подробности про кошачью мочу выдуманы прямо сейчас и добавлены для пущей убедительности. С ними эта история выглядела куда более правдоподобно.
Но это утверждение следователя дало мне повод подумать о том, как, по какому направлению двинется следствие. Я понял, что обвинять меня будут в преднамеренном убийстве, видимо, при отягчающих обстоятельствах, к которым отнесут предварительное избиение.
С этим я мог бы частично согласиться. Убил я распространителя отравы преднамеренно, хотя и пребывал в состоянии аффекта. Но поворот, который следователь желал дать делу, был для меня, признаюсь, неожиданным. Главное, непонятным.
– Вы хотите сказать, товарищ подполковник, что этот парень, наркоторговец, работал под цыгана? Я слышал, что они так делают. Продают фальшивые наркотики. Деньги берут, а если попадутся, то обвинить их бывает невозможно. Разве что в мошенничестве. Но это для цыган привычная статья. Она далеко не такая суровая.
– Я не знаю, как цыгане работают. Мне известно только то, что ты, капитан, ни за что застрелил человека.
Мне нужно было собраться с мыслями, как-то классифицировать все эти события, чтобы сделать выводы хотя бы для себя. Еще желательно было бы выслушать совет хорошего адвоката. Вовсе не того, которого в суде назначат. Обычно спецназ ГРУ оплачивал своим офицерам, если требовалось, услуги таких вот людей. Помнится, наш офицер изуродовал на улице трех пьяных хулиганов. Мы тогда всей бригадой сбрасывались ему на адвоката.
Поэтому я спросил:
– А адвоката вы мне, товарищ подполковник, не желаете пригласить?
– Боюсь, адвокат мне, а не тебе понадобится, – визгливо ответил он и показал тяжеленный кулак. – Но он у меня всегда с собой.
Я в ответ только громко зевнул. Нет, я вовсе не показывал этим свое отношение к следователю. Просто подняли меня раньше времени, выспаться не дали. Организм требует отдыха. Оттого и зеваю.
Но подполковник, видимо, понял это иначе. Мою зевоту он расценил как личностное оскорбление, плевок в его чрезвычайно нежную следственную душу.
Этот тип показывал мне правый кулак, а ударить пожелал с левой руки. Я был готов к чему-то в этом роде, поэтому среагировал без труда. Да и сам удар был недостаточно резким, хотя и наносился всей тяжестью его тела. Это без малого центнер. По моим прикидкам, никак не меньше девяноста семи килограммов. В определении веса противника я никогда не ошибаюсь.
Мой стул стоял у стенки, на кистях были наручники. Поэтому тот прием, который у нас в спецназе называется перебором, мне пришлось делать двумя руками. По классике жанра он выполняется одной, вернее, обеими поочередно, когда удары сыплются один за другим.
Я подправил его руку, сбил ее с направления движения влево от себя и слегка отклонил голову вправо. По замыслу подполковника, после знакомства с его кулаком я должен был бы затылком удариться о жесткую бетонную стену, слегка прикрытую побелкой, но от этого не ставшую мягкой.
Вместо этого получилось так, что он со всей своей немалой, наверное, силы врезал кулаком в бетон стены. Я подумал, что если в соседнем кабинете что-то висело на стене, то эта штука непременно должна была бы свалиться. Мне почему-то привиделись часы с кукушкой. А если у стены стоял, предположим, тяжеленный металлический несгораемый шкаф, такой же, как в кабинете, где меня сейчас допрашивали, то он должен был опрокинуться на дверцы.
После удара подполковник завопил благим матом. Два вертухая, доставивших меня на допрос, не слышали звонка, вызывавшего их, но все равно тут же ворвались в кабинет с пистолетами на изготовку и остановились в растерянности. Я по-прежнему сидел там же, куда меня сразу и пристроили, весь из себя спокойный и невозмутимый.
Подполковник упал на колени прямо передо мной и орал что-то нечленораздельное. Вертухаям сразу трудно было понять, что следователь зажимал другой рукой кисть, как минимум сильно ушибленную, а то и раздробленную. Они могли бы подумать, что он передо мной на коленях валяется и руки при этом к груди прикладывает, словно желает доказать свою искренность.
Если бы не вопли подполковника, то вертухаи так и подумали бы. Но они быстро сообразили, что на коленях можно только каяться и умолять. Когда люди это делают, они так не вопят, тем более не матерятся так изощренно.
Поэтому один из них направил на меня пистолет, забыв снять его с предохранителя. Второй же попытался поднять тяжеловесного подполковника, что было ему одному явно не по силам. Я помочь не пожелал, поскольку меня об этом не просили.
Вертухаи были из местных, разговаривали с подполковником на своем языке. Я не был полиглотом и не сумел понять, о чем шла речь.
Наконец-то следователь понял, что боли давно пора бы и утихнуть. Он проявил незаурядное мужество и разрешил вертухаю себя поднять.
Я же продолжал сидеть как ни в чем не бывало и даже не смотрел на пистолет, не подготовленный к стрельбе. Второй вертухай держал его так близко от моих рук, что мне ничего не стоило бы вырубить его самого, схватить оружие опять двумя руками и опустить предохранитель. Потом я мог бы заставить первого вертухая бросить следователя на пол, в веселом зажигательном национальном танце потоптать его ногами, а потом передать мне ключи от наручников.
Впрочем, я справился бы с браслетами и без ключей, просто взял бы скрепку из кучи документов, громоздившейся на столе подполковника. Этой проволочки мне вполне хватило бы для выполнения нужного действия.
Но я тогда все еще не понимал всей сложности своего положения. Поэтому ничего не предпринял для освобождения, хотя необходимые навыки имел. Не просто же так я со своими солдатами отрабатывал варианты освобождения из плена. Но пока я об этом даже не вспоминал, не пошел на свободу по трупам, хотя по большому счету скорее всего должен был это сделать. При этом я слепо верил, что отцы-командиры не бросят меня на произвол судьбы, что-то предпримут для моего освобождения.
За зарешеченным окном кабинета следователя была ночь. Самое подходящее время, чтобы покинуть здание и скрыться в темноте. Решетка была прибита гвоздями в оконной раме. Она преградой быть не может, вместе с рамой вылетит от удара ноги.
А третий этаж – это не страшно. Все уже отработано и опробовано. Вот четвертый, это, признаюсь, было бы высоковато.
Однако я хотел прояснить текущую ситуацию, поэтому пока ничего не предпринимал. Хотя и оставлял за собой это право.
Прояснить ситуацию в первую очередь надо было для самого себя. Если разобраться, эта задача являлась для меня главной.
Убийство было совершено? Да, было. Хотя внешне оно напоминало расстрел. Обвинить меня можно было только в том, что я присвоил себе право и выносить приговор, и приводить его в исполнение.
Но в бою я всегда имел такое право! В данном случае я тоже участвовал в схватке с негодяями, которые убивали других людей, по сути дела, с такими же бандитами, только носящими при себе оружие иного рода. Наркотики – это отложенное убийство, точно такое же, как удар носком башмака в нижнюю часть живота.
Убийца известен? Да, известен. Это я. Я не собирался отказываться, не намеревался вилять хвостом. Я привык вести себя по-мужски в самых сложных ситуациях. Я убил продавца наркотиков, подонка, который менял деньги на человеческие жизни, застрелил преступника, которого сам же и приговорил. Я стал победителем в этой маленькой войне и ни в чем не раскаивался, даже гордился тем, что совершил.
Да, в бою с бандитами мои погоны – это своего рода лицензия на убийство. Продавец наркотиков для меня точно такой же бандит, как и те, которые прячутся в горах и лесах.
Только вот подполковник из Следственного комитета желал убедить меня в том, что тот парень не наркотики продавал, а просто обманывал солдат. Он был всего лишь мелким мошенником. Подполковник не имел времени на проведение экспертизы, хотел голословно уверить меня в этом.
Только вот мне было не совсем понятно, какую цель преследовал этот тип. За всем этим что-то крылось. Я хотел узнать, что именно, поэтому решил, что совершать побег рано.
Тут раздался короткий, но громкий стук в дверь. Потом она открылась, в кабинет вошел человек в синем мундире с генеральскими погонами и в брюках с лампасами. В руках он держал часы, из которых без конца выскакивала кукушка и куковала.
– Что тут у вас происходит? – спросил генерал, посмотрел на мой офицерский полевой мундир, оценил нарукавную эмблему спецназа ГРУ, потом глянул и на наручники.
После этого он шагнул вперед и положил на стол часы, кукушка в которых продолжала высовываться из своего окошка и настойчиво куковала. Какой-то механизм в часах заело.
Вертухаи и подполковник вытянулись по стойке смирно и стали похожи на оловянных солдатиков.
Я продолжал сидеть вовсе не из неуважения к субординации, а просто потому, что мой статус резко изменился. По большому счету с той самой секунды, как на меня надели наручники, я перестал быть капитаном спецназа ГРУ, стал просто подозреваемым. Я еще не знал, как должен вести себя такой вот персонаж при виде генерала Следственного комитета. Мне просто никто не успел этого объяснить.
– Повторяю вопрос! Что тут происходит? – сердито проговорил генерал. – Сначала стену чуть не пробили, часы мои уронили и сломали, потом вопли какие-то дикие…
– Допрос задержанного, товарищ генерал, – робко сказал подполковник.
– А при чем здесь мои часы? Мне их на юбилей подарили. Вот что! Чтобы завтра же отремонтированные часы были у меня! Я ясно объяснил?
– Так точно, товарищ генерал. Отремонтирую и принесу. Лично доставлю.
Генерал фыркнул по-кошачьи, развернулся и вышел. Но походка у него была совсем не как у кота, скорее как у курицы.
Дверь за генералом закрылась.
– Кто ж знал, что он и ночью здесь! – сказал, как выругался, следователь, посмотрел на свои наручные часы и дал команду вертухаям: – Все! Машина у вас внизу?
– Внизу, товарищ подполковник. Ждет.
– В суд его везите. Будем арест оформлять. Я следом за вами приеду. Сделаем бумаги, потом в камеру.
Вопрос ареста с судьей, как я догадался, был согласован по телефону и не вызывал у следователя никаких сомнений.
С порога я обернулся и увидел, как следователь старательно рисует фломастером розовую диагональную полосу на единственной странице, подшитой в папку с уголовным делом. Оказывается, у них все как у людей. Когда мы передаем следственным органам некоторых пленных, тоже порой чертим на документе розовую диагональ. Она означает: «Особо опасен. Имеет склонность к побегу».
Я своей склонности пока еще не продемонстрировал. Но когда-то это обязательно произойдет.
На суде я не отрекался от своей вины, подтвердил, что совершил убийство. Мерой пресечения мне был назначен арест, сразу и безоговорочно, без всяких вопросов о мотивах. Потом меня отправили в следственный изолятор.
Я, конечно, не понял, зачем со мной отправился давешний следователь. Кисть у него распухла и, видимо, сильно болела, но он проявил истинный героизм, не поехал сдаваться в поликлинику. Подполковник удерживал пострадавшую кисть на весу и только чуть касался ее другой рукой. При этом он морщился как от килограмма клюквы, замоченной в уксусной эссенции.
Вертухаи передали меня с рук на руки, разумеется под роспись, двум своим коллегам из СИЗО, людям с мрачным, я бы даже сказал, тупым выражением лица. Один – низкорослый кривоногий крепыш. Другой – громила под два метра ростом, с мощным корпусом и тощими ногами.
При этом подполковник что-то старательно объяснял неслышным шепотом дежурному офицеру следственного изолятора, который принимал меня на хранение, прямо как драгоценную вещь. Косые взгляды следователя ничего хорошего мне не обещали. Ответный шепот майора был таким же непонятным, но куда более спокойным и властным.
После этого меня сначала определили в обезьянник, который располагался здесь же, в комнате дежурного по следственному изолятору. Два вертухая получили от своего майора какое-то приказание и стремительно куда-то удалились. Вернулись они только минут через двадцать.
Дежурный офицер открыл дверь обезьянника и сказал с наигранным сожалением, выставляя напоказ свое притворство:
– Хотели тебя, как полагается офицеру, в отдельную камеру поселить. Но свободных у нас не нашлось. Все заняты. Не обессудь уж. Мальчишки нашли тебе подходящую компанию в малонаселенном помещении.
Помянутые мальчишки принесли и загрузили мне на руки подушку, одеяло, постельное белье, алюминиевую миску с ложкой и кружку. Потом они повели меня по гулким металлическим лестницам на второй этаж, где в коридоре поставили лицом к стене, стали снимать наручники.
В этой ситуации мне ничего не стоило бы дождаться завершения данного процесса. Потом я мог без всяких проблем уложить и того, и другого, надеть им на головы одеяло и постельное белье, завладеть оружием и ключами. Вслед за этим я предложил бы местным правоохранителям как можно громче объявить меня во всероссийский розыск, говоря конкретно, сбежал бы прямо сейчас, пока на улицах еще не рассвело.
Не сомневайтесь в том, что в темноте я смогу ориентироваться лучше, чем любая погоня за мной. Запросто обойдусь без всяких приборов ночного видения. Я только начал привыкать к ним. А начинал службу тогда, когда такие штуковины в нашей армии казались реквизитом из фантастического фильма. И ничего, раньше мы одними глазами обходились. Управился бы я и теперь.
В критических ситуациях у меня всегда наступает момент повышенной мобилизации организма. Тогда я бегаю так, как никогда раньше и не думал, стреляю без промаха, словно пальцем пули в цель укладываю, вижу ночью то, что другие даже с хитрыми приборами не сразу могут узреть и идентифицировать.
В случае побега мой организм мобилизовался бы сразу. Мои руки и ноги получили бы изрядный запас резкости и силы. Однако пока я не торопился с этим, желал узнать, в какую историю влип так конкретно.
Вертухаи сняли с меня наручники, открыли дверь камеры и предложили войти. Но тут я почувствовал, что здоровенный бугай обязательно попытается придать ускорение моему неторопливому шагу. Я переступил порог и сразу резко повернулся боком. Абсолютно вовремя, так, словно у меня запасные глаза на затылке завалялись. Я не оглядывался, хотя со стороны могло показаться, что именно это и сделал.
Я уклонился от сильного удара, нанесенного тыльной стороной ладони. Он был направлен в плечо и нисколько не страшен. Я бы даже не побоялся формулировки «безобиден». Атака оказалась медленной, тяжелой, не имела поражающей силы. Добрый вертухай просто желал побыстрее со мной расстаться.
Я тоже часто использую основание ладони. При ударе снизу в подбородок я гарантированно устроил бы любому великану нокаут и перелом челюсти. Атака спереди в межреберье сокрушила бы достаточно крепкую грудную клетку и обеспечила бы ушиб сердца даже самому бессердечному человеку. При ударе сзади я перебил бы позвоночник противника. Попадание в голову привело бы к перелому основания черепа.
Оба последних случая чаще всего заканчиваются летальным исходом. Как и удар в область сердца, после которого лопается один из желудочков. Следует только точно знать, куда необходимо попасть. Более того, когда удар наносится основанием ладони, рука должна не бить, а попросту стрелять так же резко, как, например, катапульта.
В момент удара, который наносил здоровенный вертухай, я всего лишь развернул корпус. Итог этого маневра оказался даже смешнее, чем я, достаточно веселый человек, думал.
Вертухай, как я заметил уже давно, при огромном и сильном корпусе был обладателем хилых ног, которые с трудом носили его тяжелое тело. Он нанес удар, считая, что его рука будет остановлена моим плечом. Но она не нашла опоры, пролетела дальше и потащила за собой корпус.
Кулак у вертухая был настолько тяжелым, что перевесил даже широченные плечи и поволок их вперед. А ноги его оказались еще слабее, чем я думал, и не смогли удержать корпус. Да еще и крепкий металлический порог помог – заставил мальчонку споткнуться.
В итоге вертухай рухнул между мной и дверной металлической рамой. Там, рядом с дверью, был расположен грязный и вонючий унитаз, вмонтированный в пол. Если бы я заранее знал о его существовании, то обязательно резко вернулся бы в прежнюю позу и при этом нечаянно чуть подтолкнул бы падающего вертухая коленом или бедром. Это естественное движение обеспечило бы ему поцелуй с парашей.
Но хорошая мысля, как всем давно известно, приходит опосля. Мне пришлось удовлетвориться тем, что у меня получилось. Но и этот результат впечатлял. Особенно тем, что подчеркивал нечаянность всех моих действий.
– Так старательно прицеливался и все-таки промахнулся! – донесся веселый голос из камеры.
Арестант смеялся над вертухаем, чем его только озлобил. Бугай встал на четвереньки, заглянул в унитаз, сплюнул туда, потом вытянулся во весь свой немаленький рост и переключился с меня на насмешника.
– Придет время, Копра, я тебя в этой же параше утоплю. Жди! – заявил он, сильно обиженный насмешкой, и резко вышел.
При этом вертухай плечом оттолкнул меня с дороги и даже не заметил этого.
Я держал на руках свое тюремное имущество и уже не имел возможности увернуться от толчка, поэтому ударился плечом в дверной металлический косяк, но сразу шагнул вперед.
Дверь за моей спиной захлопнулась со скрипом, треском и металлическим звоном. Я слышал, что в подобных местах петли специально не смазывают, чтобы они при открывании гремели, будили бы других заключенных, вызывали бы их озлобленность. Да и в случае попытки побега скрип мог бы выдать арестанта.
На трех шконках, двух нижних и одной верхней, синхронно сели и свесили ноги вниз трое моих товарищей по несчастью.
– Соседа мне доставили, – сказал тот, который только что смеялся над вертухаем.
Шконка над ним пустовала.
– Ба, да ты никак из военных будешь, – проговорил арестант, сидящий напротив него. – Ладно, хорошо, что хоть не мент. Так это про тебя, капитан, мне мой следак рассказывал. Ты какого-то парнишку, говорят, ни за что из автомата шлепнул.
Когда это ему мог рассказывать такие страсти какой-то следак, если меня задержали всего-то несколько часов назад? Такое утверждение не только навевало удивление, но и вызывало подозрения. Нельзя так глупо с военной разведкой работать. Мы не уголовники, умеем просчитывать ситуации лучше любого следака.
