Сергей Самаров
Особо секретное оружие
3
Полковник Мочилов получает из секретариата «развернутый» приказ почти сразу же после ухода генерала Легкоступова. По внутреннему телефону звонит адъютант начальника управления и просит зайти в приемную. И все это недовольным тоном, словно происходящее, заставившее адъютанта побегать и в спешном порядке оформить бумаги, является инициативой полковника. Полковник идет и получает под роспись тонкую папку с документами и инструкциями, причем в инструкциях несколько строчек написаны рукой начальника управления, а целая страница незнакомым почерком. Юрий Петрович предполагает, что это почерк самого генерала Легкоступова.
Так оперативно сделано, что ситуация вызывает удивление. Должно быть, генерал ФСБ показался начальнику ГРУ очень убедительным. Или же, помимо Геннадия Рудольфовича, еще кто-то рангом повыше проявил беспокойство и позвонил начальнику управления. С чего бы это? На каком уровне контроля находится дело? Не зная этого, трудно делать адекватные выводы. В любом случае, поскольку устных указаний начальник управления не дает, следует придерживаться только существа вопроса, не вдаваясь в собственное отношение к нему.
– Что-то еще будет? – интересуется Юрий Петрович у адъютанта.
– Мне других указаний не дано... – Адъютант привычно сдержан и заносчив, как все адъютанты, считая свое кресло верхом карьеры. Так в принципе и бывает. Мочилов еще не встречал адъютанта на оперативной работе. И вообще понятия не имеет, куда они потом исчезают, когда подходит срок получения очередного звания.
Хорошо, что Легкоступов вовремя ретировался. Это дает возможность подумать над документами неспешно и действовать по своей воле и своему разумению, а не по подсказке извне. Мочилов возвращается в кабинет, просматривает полученные бумаги и вздыхает. Своей работы столько, что жалеешь каждую потерянную напрасно минуту, а тут еще новую подваливают. Причем категорично срочную. Полковник открывает в компьютере внутреннюю базу данных и набирает запрос по теме. Компьютер выдает отказ в предоставлении информации, даже не запрашивая пароль. Не запрашивает пароль... Мочилов понимает – это значит только одно: необходимые данные спецархива хранятся под грифом «Особой важности» и не подлежат внесению в компьютерную базу данных. Все спецслужбы мира, в том числе и само ГРУ, имеют достаточно квалифицированных хакеров, способных добраться до самых сокровенных секретов, хранимых в памяти серверов. Поэтому наиболее охраняемые государственные тайны в компьютерную память не вводятся, а если и вводятся, то исключительно в компьютеры, которые категорически запрещается подключать к сети.
Следует новый звучный вздох, и Мочилов находит в служебном телефонном справочнике нужную строчку, звонит в спецархив дежурному «секретчику». Просит подготовить для него пропуск. Он ожидает встречных вопросов, но встречных вопросов не следует. Значит, выписка из приказа начальника управления в спецархив уже доставлена. Это еще раз говорит об оперативности. Потому Юрий Петрович лично отправляется в подвал, по пути заглянув в тамбур шифровального отдела, где предупреждает дежурного шифровальщика о своем местонахождении. Полковник ждет сообщения из Чечни, где он координирует действия сразу нескольких ОМОГ[11]. Предупреждение не лишнее, потому что могут понадобиться его дополнительные указания, а Мочилов подозревает, что может застрять в спецархиве надолго.
Так и оказывается. «Секретчик» качает головой – далеко и высоко ему пришлось забраться на стеллажи – выдает три толстые, покрытые древней пылью папки с документами, чистую, но опечатанную рабочую тетрадь для производства выписок и ключ от рабочей кабины. Выносить документы за пределы спецархива категорически запрещается. Исключение составляет рабочая тетрадь, которую после окончания работы необходимо будет сдать в ту же «секретку» для уничтожения или для приобщения к архиву – чтобы знать, кто интересовался данной тематикой и какие факты выбрал в качестве оперативных вариантов.
Рабочая кабина маленькая – полтора на полтора метра пространства, стол у стены и стул перед ним. Но это как раз то, что требуется, чтобы не отвлекаться на что-то постороннее. Полковник вскрывает папки, опечатанные личной печатью последнего лица, допущенного к работе с документами, и для начала просто просматривает. Одну за другой, выбирая то, что может понадобиться ему для дела. Под рукой не оказывается закладок, а вырывать страницы из опечатанной тетради нельзя. И Юрий Петрович просто запоминает номера заинтересовавших его страниц. Память у него профессиональная, и он не боится сбиться. Так углубляется в работу...
* * *
Через три часа короткий стук в дверь отрывает мысли Мочилова от дел давно минувших дней.
– Товарищ полковник, – голос старшего прапорщика-«секретчика» слегка скрипит, словно изобилует множественными трещинами, – вас к телефону из шифровального отдела.
– Иду...
Юрий Петрович оставляет папки на столе, на глазах у старшего прапорщика закрывает дверь кабины на ключ, а ключ кладет в карман. До кабинета «секретчиков» десять шагов по коридору, короткий поворот и два шага за него.
– Проследите за кабиной... – не приказывает, а просит Мочилов прапорщика, оставляя того в коридоре.
В кабинете телефонная трубка лежит на разделительном барьере, отделяющем рабочее помещение от отделения для посетителей. Полковник сразу берет ее.
– Слушаю, Мочилов...
– Юрий Петрович, пришло для вас донесение от группы Согрина, – докладывает капитан, дежурный смены шифровального отдела. – Вы это спрашивали?
– Да, и это тоже... Я буду у себя через тридцать минут. Принесите... А через час пришлите кого-нибудь за ответом... Будет «срочная» ответная шифротелеграмма...
– «Срочная»?
Мочилов знает, что шифровальщики не балуют любовью шифротелеграммы с грифом «срочно».
– Да. Циркулярная[12]. Для групп Согрина и Разина... Предупредите связистов...
Он кладет трубку и торопливо возвращается в кабинет, кивнув по дороге прапорщику, то ли поблагодарив таким образом, то ли объявляя тому, что он свободен.
За полчаса Мочилов успевает переписать в рабочую тетрадь множество данных. Но понимает, что все равно не успеет полностью изучить все материалы. И со вздохом закрывает папки, опечатывает их теперь уже своей рабочей печатью и возвращает в спецархив.
– Далеко не убирайте. Завтра снова понадобятся... Хотя возможно, что и сегодня попозже... Ближе к вечеру... Если смогу время выбрать...
* * *
Сержант-шифровальщик в ожидании полковника сидит в комнатке у дежурного по управлению, что-то забавное рассказывает дежурному. Оба улыбаются и встают при появлении полковника. По знаку Юрия Петровича шифровальщик проходит за ним до конца коридора и молча дожидается, когда полковник откроет дверь. Тот торопится, но ключ, как назло, не желает в замке проворачиваться. Наконец Мочилов с механизмом справляется, расписывается в получении и сразу смотрит текст.
– Ответ, товарищ полковник, сразу будет? – спрашивает сержант.
– Зайди через полчаса... Я же сказал...
Мочилов на шифровальщика не смотрит, разворачивает на столе карту и обводит на ней какие-то участки, сверяясь с текстом шифротелеграммы, и, кажется, даже не видит, как за сержантом закрывается дверь. Он работает, почти не задумываясь: переносит на карту еще какие-то отметки, сверившись с рабочей тетрадью, принесенной из спецархива. Потом вытаскивает из сейфа блокнот с бланками и сразу начинает писать ответное послание, называя в нем пункты, которые следует блокировать силами двух ОМОГ. Но, не закончив работу, берется за трубку телефона и набирает номер генерала Легкоступова.
– Геннадий Рудольфович, это Мочилов. У вас есть какие-то данные о местонахождении Абдукадырова в настоящее время?
Сначала трубка доносит только вдумчивое коровье мычание, потом прорезается и тихий генеральский голос:
– Единственно, нам известно, что он пришел через границу с Грузией с отрядом в тридцать человек. Около месяца отряд стоял в Грузии, без всякого беспокойства со стороны грузинских силовых структур: кого-то, похоже, дожидались – может быть, даже самого Абдукадырова, который постоянно проживает в Великобритании, а потом двинулись в Россию. Это агентурные сведения из-за границы... Я даже не могу вам сказать откуда, потому что сам этого не знаю. Предполагаю только, что из каких-то источников, близких к «Аль-Каиде». – Странное положение... Талгат отстреливался от группы интерполовцев, положил кучу народа и после этого открыто проживает в Великобритании?
– Он сумел доказать свое алиби. И слуги, и доктор-англичанин, проживающий по соседству, утверждают, что Абдукадыров был болен и не покидал пределов своего дома. В то же время ему звонили из Норвегии жена и дети. Телефонная станция зарегистрировала факт звонка и длительность разговора. В отсутствие хозяина дома вести такой продолжительный разговор женщине просто не с кем. Более того, присутствие Талгата в Англии подтверждает и английский полицейский, заезжавший в дом по каким-то делам. Но нам с вами не надо обольщаться: хорошо известно, как такое алиби создается... Но у вас, я чувствую, появились новости по теме?
– У меня есть донесение мобильной группы полковника Согрина. Согрин имеет данные о большом НВФ, базирующемся в горах. Никаких активных действий банда не предпринимает, рейдов не совершает, разведку не ведет, за исключением обычного осмотра прилегающих территорий, из чего можно сделать вывод, что это учебное подразделение боевиков. Согрин докладывает, что ведет активный поиск банды и уже обнаружил три их стационарных поста.
– У боевиков много учебных подразделений...
– Уже не так много, как было раньше... Но интересно то, что эта база находится недалеко от родного села Талгата Абдукадырова. В пределах трехчасового перехода... Кстати, те места славятся своими пещерами, и Абдукадыров хорошо эти пещеры знает. Если он пришел в Чечню, то наверняка предпочел выбрать для базы место, с которым хорошо знаком. В прошлый приезд он сумел уйти от Сохно как раз потому, что хорошо ориентируется в пещерах.
– Я буду только рад, если мы так легко определим местонахождение вашего Талгата... – сухо отвечает Геннадий Рудольфович. Впрочем, он всегда говорит сухо, пряча от других все проявления эмоций, и Мочилов знает эту черту характера генерала.
– Кстати, майор Сохно входит в группу полковника Согрина. Если они нашли действительно базу Абдукадырова, то встреча старых друзей обещает быть теплой...
– Главное, чтобы она не стала повторением прошлой встречи...
При всей своей бесстрастности, Геннадий Рудольфович не сумел подавить вздох. Если бы Сохно в прошлый раз не упустил Абдукадырова, сейчас не было бы проблемы...
Мочилов кладет трубку и делает приписку к уже почти подготовленной шифротелеграмме. Суть приписки – предупреждение Сохно о возможном присутствии Талгата Абдукадырова в отряде, базу которого разведчики нащупали...
ГЛАВА 3
1
Ворота распахиваются – скрипят давно не смазываемые петли. Истерично скрипят... Словно предвещают что-то... Примета? Приметы читать тоже необходимо, хотя глупая официальная наука всегда против этого. Она всегда против того, что не понимает, а не понимает она всю нижнюю часть айсберга... Но чтобы научиться узнавать ближайшее будущее по приметам, следует иметь интеллект более высокий, чем дает звание кандидата или даже доктора каких-то наук. Видел Алданов в своей жизни людей, у которых интуиция значительно превосходила все возможности логического объяснения. А нынешних противников Виктора Егоровича бог ни интуицией, ни даже интеллектом не наградил. У этих дураков, похоже, даже завалящего научного звания нет в запасе...
Сейчас Алданова волнует один второстепенный вопрос: сколько еще людей в доме? Если беседовать с ним будут эти четверо – понять суть такого похищения трудно. Парни не выглядят слишком умными и, пожалуй, не смогут ничего толком объяснить. А у него может кончиться терпение. Он уже начал «включаться»... И остановился на последней ступени... Не рискнул «включиться» полностью, потому что еще рано... Потому что тогда дальнейшее будет вне его контроля... Однако и частичное «включение», как он хорошо знает, не может быть долговременным, не говоря уже о «включении» полном. И ему придется действовать раньше, чем он сможет получить ответы на свои вопросы. Если дело повернется более удачно и допрашивать его будет кто-то другой, кто дожидается здесь, то сам собой встает новый вопрос – сколько людей в доме и можно ли будет справиться со всеми? То есть какова их физическая подготовка?
Двор не слишком большой. И микроавтобус не может здесь даже развернуться. Значит, выезжать отсюда придется задом. При выезде видимость плохая – дорога прикрыта кустами... Виктор Егорович просчитывает варианты, при которых он будет выезжать отсюда на этом же микроавтобусе, и ни минуты не сомневается, что все произойдет именно так, только если он этого захочет. И пусть будет в доме еще столько же людей... Это его не остановит... Он знает, что сумеет справиться, только тогда уже необходимо будет «включиться» полностью, на всю мощь... Он это умеет... И еще два человека, кроме него, умеют... Только два человека...
* * *
Дверца по-прежнему распахнута.
– Выходь, старый пень... И труху свою не рассыпь...
– Осторожнее с ним... – снова предупреждает командир. – В его возрасте с сердцем шутки хреновы... Крякнет тут, и все... С тебя тогда спрошу...
При необходимости Виктор Егорович может инсценировать клиническую смерть с остановкой сердца. Он однажды вынужденно проделывал такой фокус, чтобы спастись от неминуемой, казалось, смерти, и потом уже бежал из морга, прямо со стола перепуганного патологоанатома, приготовившегося вскрыть ему брюшную полость. Тоже «включался», но по другой системе... Тогда его стопроцентно приняли за мертвого... Но сейчас повторять это не хочется хотя бы потому, что он очень разозлился на парней... Вообще-то разозлить Алданова сложно. Но сейчас он чувствует к себе элементарное неуважение и именно этим разозлен, а такое состояние дорого обойдется похитителям...
Впрочем, не торопиться... Не торопиться... Сначала следует узнать, чего они хотят...
И он выходит...
Он по-прежнему держится за сердце правой рукой. Так удобнее при необходимости нанести простейший удар ребром ладони в горло первому же подвернувшемуся под руку. Короткий и резкий, классический удар. Из такого положения никто не может ожидать смертельно агрессивной атаки. И никто, когда не ожидает, не в состоянии среагировать, чтобы защититься...
Парень с примеченной обувью кулаками больше не размахивает, берет Алданова под руку и тащит в дом. Клещ вцепился, а не человек... Хищная, кровожадная хватка. Удовольствие испытывает от того, что толстые грубые пальцы впиваются в расслабленные стариковские мышцы. Ох, как дорого дается это умышленное расслабление... И платить за него придется по полной цене...
Дом обыкновенный, ничем не примечательный, с печным отоплением. За Алдановым заходят все остальные – хорошо, что никто во дворе не остался и не надо ни за кем бегать. Рассаживаются и ему пододвигают стул. Естественно, как и полагается при допросе, стул ставят перед столом. Но очень близко. При настоящем допросе так не делается. Это хорошо, потому что непрофессионально. Можно достать рукой дальнего, даже не приподнимаясь. Командир и оказывается этим дальним. Садится напротив.
– Паспорт давай...
– Чего вы хотите-то? – почти истерично спрашивает Виктор Егорович, но чувствует сам, что в голосе усмешка проскользнула. Совсем маленькая, короткой ноткой прозвучавшая усмешка. Не смог с собой справиться, и это плохо. Значит, в самом деле стареет. И командир усмешку улавливает. И смотрит внимательно и настороженно в глаза. Но настороженность сразу проходит. Думает, что показалось, потому что в глазах нарисован настоящий испуг. Уж с глазами-то Виктор Егорович справиться может. С голосом без длительной тренировки совладать труднее. И то ведь – не актер...
– Квартирку твою купить желаем... – сзади говорит один из парней, собой довольный, голос солидный. – Цену ты, дед, предлагаешь подходящую... Нас устраивает... Конечно, поторгуемся еще, не без того... А тебя в деревеньке поселим. Будешь огород копать, потреблять экологически чистые продукты и нас благодарить за заботу о твоем здоровье...
И этот в душе садист... Только садист говорит таким голосом, когда испытывает удовольствие от предстоящего непонимания и страдания жертвы. Они – жертвы! – видят в нем только жертву. Он – айсберг, скрывающий свою силу под водой, или оголенный электрический провод, если так кому-то нравится, или даже электрический айсберг! – видит в них тоже жертв, но не своих, для него они не жертвы... Они жертвы времени и всеобщего беззакония. И еще жертвы собственной алчности. Алчным быть вредно для здоровья, это психологией доказано... И сам Виктор Егорович готов подтвердить этот психологический закон физической составляющей.
Алданов наконец-то понимает ситуацию полностью. Он-то с высоты своего прошлого высокого профессионализма думал, что в какое-то серьезное дело влип, в дело, тянущееся издалека, с былых армейских времен, а, оказывается, попал в лапы к простым тупым бандитам, промышляющим стариковским жильем...
– А... Квартирку... – В голосе его даже радость звучит. Просчитанная радость...
И эта радость заставляет командира поднять голову, чтобы горло точно под удар подставить – как Алданов и предполагал. Удар следует тут же, напряженными пальцами правой руки, до этого прижатой к левому боку. Кисть движется с коротким доворотом, как сверло... Алданов не ждет падения грузного тела и даже не рассматривает кровь, оставшуюся на пальцах. Он и так знает, что через пару секунд это тело безжизненно распластается на полу – не живут люди с разорванной сонной артерией. Сам он тут же бьет одновременно двумя руками за спину и стремительно встает со стула, чтобы шагнуть в сторону, потому что сейчас в то место, где только что был его затылок, должен пролететь чей-то кулак.
Все так и получается. Но Алданов уже в стороне, он уже дает себе команду ключевым словом и «включается» на полный завод. А это значит, что в течение небольшого промежутка времени он не будет владеть собой. Он теряет контроль над своими поступками, находясь в невменяемом состоянии. И в этот промежуток он только бьет. Коротко и резко, как не может бить «не включенный» человек. Как не может бить самый высококлассный спортсмен...
Во всех видах единоборств удары состоят из серий и каскадов. «Раз-два», или «раз-два-три», или еще как угодно... Первые удары готовят почву – снимают защиту, вызывают болевой шок или еще что-то подобное. Завершающий удар бывает акцентированным. И только во «включенном» состоянии поражающий удар наносится на счет «раз»...
Раз – и нет человека...
* * *
Он приходит в себя, наверное, через несколько минут после того, как все уже закончилось. А закончилось все за несколько секунд. Видит свои напряженные, еще готовые к новым ударам окровавленные руки, видит четыре тела на полу и чувствует себя счастливым, что никто не вошел в дом в этот момент. Никто невиновный, потому что «включенный» не различает чужой вины... Он может только бить и убивать... Убивать с одного-единственного удара...
Вздохнув, Виктор Егорович осматривается, вспоминая, не оставил ли он где-то отпечатков. Нет. Ни за что руками не брался. Значит, пора уходить.
Он выходит из дома. Во дворе он видел кран и бетонный желоб под ним – для поливки огорода, что ли, был когда-то приспособлен, когда за этим домом еще огород сажали... Вода из крана и сейчас пробивается тоненькой струйкой, как пробивалась при их прибытии. Не касаясь самого крана, Алданов тщательно моет руки и вытирает их о собственные заношенные чуть не до дыр брюки. Сначала думает поехать на машине и даже подходит к ней, но потом решает не искушать судьбу встречей с новой жертвой в образе случайного инспектора ГИБДД, с помощью носового платка протирает все места в машине, где он мог коснуться чего-то рукой, потом, не выпуская тот же платок из рук, открывает защелку на калитке и выходит.
На улице жарко, пыльно. Виктор Егорович вытирает платком лоб. Испарина выступила. Но это не от жары, как он хорошо понимает. Это последствие «включения». Отвык от подобного напряжения нервной системы...
На дороге даже старый, разбитый асфальт все равно парит собственным битумным запахом. Неприятно. Алданов неуверенно, почти стесняясь, поднимает слабую старческую руку и останавливает проходящую машину.
– До Москвы подбросите?
Водитель-женщина смотрит с волевым прищуром профессиональной торговки.
– Сколько, дедуля, дашь?..
Тоже алчная, но у нее другая алчность. Хотя и это ей выйдет боком. Может быть, скоро, может быть, слегка погодя...
Он начинает торговаться, чуть заискивая голосом... Жалуется попутно на бедность пенсии и трудные времена. Грех на такую жизнь не пожаловаться...
