Сергей Пациашвили
Крещение Новгорода
Глава 13.
Крещение огнём.
Прохладным августовским утром в думской избе было очень душно. Городская стража, дружина, сам воевода Добрыня и все, кто прибыли с ним, держали здесь совет. Здесь решали, как быть дальше, как выполнить волю князя Владимира и крестить весь Новгород, а не только один его конец. Камнемёты на том берегу Волхова работали и днём и ночью, не пропускали никого, языческое капище защищал отдельный отряд ополченцев, в крепости сидели лучники. Народ был готов встречать гостей как следует. В самый разгар совета двое стражников притащили юного светловолосого худого паренька, в грязной рубахе, с опухшим лицом.
– Это ещё что такое? – удивлённо спрашивал Добрыня.
– Это мой человек, – отвечал Стоян Воробей, – Садко, я про него рассказывал, – и, схватив негодяя за шиворот, как котёнка, стал трясти, – ты чего пёс, пил вчера?
– От тебя ничего не скроешь, владыка, – ответил Садко и икнул.
– Плохо твоё дело, парень. Все твои друзья из вашей бесовской братчины на той стороне, а ты вот, здесь. Костя Новоторжанин один христианин, да и он в плену сейчас. А Васька на мосту немало людей побил давеча. Вольга и вовсе пропал, скорее всего, примкнул к Богомилу. Странно, что ты до сих пор здесь прохлаждаешься.
– Не губи, владыка, я тебе баранку дам, выкуп.
И действительно, запустил руку в карман и достал сухую баранку. Воробей ударил его по руке, баранка упала на пол и покатилась в сторону.
– Шут! – выругался Стоян.
– Недорого же ты ценишь свою жизнь, – заговорил спокойным голосом Добрыня, – если такой выкуп за неё хочешь отдать.
– А чего стоит моя жизнь, воевода, если я не могу посвятить её хорошему делу, да служить службу благородным людям?
– Какую же ты можешь сослужить нам службу? И почему мы должны тебе верить?
– Свою верность я доказал вам много лет назад, когда закрыл себе дорогу в Людин конец, убив родного брата. Теперь там меня ждёт суд и расправа, будь я хоть золотой. Покуда Чурила жив, нет мне житья. Но вы ведь тоже хотите погубить Чурилу, верно?
– Хорошо говоришь, – поглаживал бороду Добрыня, – только будет ли от тебя толк?
– Толк от меня будет, владыка. Я хоть и здесь, но уши мои далеко слышат. Так, услышали они интересную новость, что Васька Буслаев теперь от ополчения отбился и самому Угоняю череп повредил. Тысяцкий два дня в постели провалялся, а сейчас ходит с повязкой на голове. Есть и ещё одна новость. Угоняй земское ополчение собирает. Если успеет, всем нам худо придётся. Народ в окрестных хуторах ещё более лютый, чем в Людином конце, и числом они нас всех превзойдут.
– И кто земское ополчение возглавляет?
– Имени не знаю, говорят, какой-то свинопас или кожемяка.
– Добро, Садко, – смиловался Добрыня, – притащи сюда ко мне Ваську Буслаева, что хочешь ему обещай. Нужно заманить его на нашу сторону. Не знаю, каким местом этот мальчишка думает, но теперь он накликал на себя таких бед, что без нашей помощи точно не справится.
Август уже подходил к концу, погода менялась, становилась более пасмурной. Несмотря на то, что христиане захватили Славенский конец, Богомил с размахом отметил день Перуна. Великий языческий праздник, который христиане потом будут отмечать как Ильин день, сопровождался масштабными жертвоприношениями. На площадь пригнали немало скота и птицы, от их крови трава стала красной. Новгород ещё не помнил таких больших жертв в день Перуна. Богомил позаботился о том, чтобы навести страху на всех горожан. Соловей лично проткнул копьём сердце первой жертве – белому козлу, открыв тем самым начало празднований. После этого Угоняй разъезжал верхом по городу, крича, что есть мочи: «Лучше нам помереть, чем богов наших дать на поругание». И народ приветствовал его одобрительными возгласами. Меж тем, по приказу Богомила из дому выгнали жену и ещё малых детей Добрыни. Их ожидало всеобщее поругание, которое сопровождалось обкидыванием гнилыми овощами и фруктами. Их дом разорили, а самих заперли в хлеву на дворе Соловья. В другой стороне Людина конца в это время вместо крови лилось вино, наполняя чарку во дворе Василия Буслаева. Вместе со своим другом Костей он предавался пьянству, выполняя тем самым клятву, данную когда-то в детстве, при вступлении в братство. Лицо Кости теперь по бокам было обмотано повязкой, но несмотря на это, шрамы и страшные раны на левой стороне лица были хорошо видны. И лишь вино помогало справиться с болью. В прежние дни Василий боялся сильно напиваться, каждый день ожидая, что его придут убивать. Потамий Хромой не был с ним и теперь сражался бок о бок с отцом Чурилой, людей в братстве было совсем мало. Но Угоняй, видимо, ожидал, когда прибудет земское ополчение, чтобы спокойно начать расправу над дерзким обидчиком. Не торопясь, степенно, с пытками на несколько дней. И потому сегодня Василий позволил себе напиться, в конце концов, значительная часть города была так же пьяна. При этом никто не скрывал этого, будто хотели показать тем, кто засел на другом берегу, что совсем их не боятся. Однако те, кому не посчастливилось дежурить у камнемётов, вынуждены были остаться трезвыми и зорко смотреть, чтобы никто не пробрался к ним из Славенского конца. В полночь, правда, их сменили полупьяные товарищи. В городе было тихо, и опасаться было нечего. Старая смена пошла пьянствовать, а новая смена в досаде осталась дежурить. От выпитого спиртного глаза слипались, и хотелось ещё испить браги. Но с одной стороны страх перед Добрыней, а с другой стороны – перед Чурилой, не давал им покоя и вынуждал всякий раз спускаться к реке и умывать лица, чтобы освежиться, а так же расталкивать друг друга, если кем-то одним овладевала дремота.
– Эй, Моргун, – толкнули так они одного товарища в боки, – спишь, сукин сын?
– Что б ты сдох, не сплю я, – поправился на месте Моргун.
– Слыхал? Бабы.
Издалека действительно доносился женский смех.
– Гуляют, нам то что? – зевнул Моргун. – Наше дело – сторожить. Держи себя в руках, Лис, и отросток свой.
– Надоело уже руками его держать, женского тепла хочется.
И Лис поднялся и направился прочь со своего поста.
– Ты куда собрался? – хватил его за штаны один из товарищей.
– Циц, пойду разведаю, я быстро.
– Тьфу ты, – плюнул лишь Моргун.
Лис исчез в зарослях камыша, да и пропал с концами. Друзья уже стали тревожится о своём пропавшем друге. Но тут из кустов появились две тёмных фигуры. Две девушки в сарафанах вышли к ополченцам.
– Там друг ваш, – заговорила одна из них, с тёмными волосами – валяется.
– Что случилось? – поднялся на ноги один из дозорных.
– По голове я ему дала. Не сильно вроде, а он что-то упал. Он Алёны домогался. Под юбку к ней лез.
– А Алёна твоя что не закричала, на помощь не позвала?
– Так она немая.
– А ну-ка пойдём.
– Нет, – вырвалась у него темноволосая, – а вдруг он того…. Я покойников боюсь, пойдём лучше к Чуриле.
– Дура, спит Чурила. Ладно, стойте здесь, один пойду.
И дозорный быстро исчез в зарослях камыша. Моргун тем временем поднялся с земли и приблизился к девушкам. Одна была хороша собой, полногруда, темноволоса. Другая, которая немая, уступала подруге, была худощава, грудь почти отсутствовала. И чего Лис в ней нашёл?
– А тебя как величать, красавица?
– Ирина я, – кокетливо отвечала девушка. – А тебя?
– Я – Моргун.
– Ой, а это что, настоящий камнемёт? – направилась вдруг девушка к орудию.
– Ну, ну, не трогать, – зароптали дозорные.
– Ребята, может покажете, как он работает? Киньте камушек на тот берег, интересно же.
– А что мне будет за это? – обнял её за талию Моргун. Девушка не сопротивлялась и обняла его. Алёну вдруг один из дозорных грубо схватил за руку и посадил к себе на колени.
– Иди-ка сюда, красавица, расскажи нам лучше, что вы тут забыли ночью? А, ты же немая, я и забыл.
– Купались мы, – отвечала за неё подруга, – а вас что тут, всего шестеро?
– Нет, ещё тыщи две в городе. А ты зачем спраши…
Но тут Алёна вдруг впилась губами в губы дозорному и не дала ему договорить.
– Ты чего, – оттянул он от себя немую незнакомку, но тут же сам потянулся к ней губами.
– Ничего, – отвечала вдруг Алёна мужским голосом. Блеснула сталь, в полумгле раздался мучительный хрип. С перерезанным горлом дозорный рухнул на землю, а Ирина резко вырвалась от Моргуна. Те двоя, что сидели на земле, взялись за оружие и стали подниматься на ноги, но один получил от Алёны сильный удар ногой по голове, а второму она врезала кулаком и ударила кинжалом по горлу. Тут на неё накинулся Моргун, достав из-за пояса кинжал. Но Алёна уже взяла копьё одного из дозорных и проткнула ополченца в живот. Того, что был вырублен ударом ноги, сверху девушка заколола сильным ударом.
– Мужики! – послышался голос дозорного, который удалялся к реке, – Лис мёртв, горло перерезано.
Но было уже поздно. Алёна метнула наугад копьё в камыши и угодила прямо в цель.
– Надо же, какой ты быстрый, – проговорила вновь появившаяся Ирина.
– Только не с тобой, душа моя, – улыбалась в ответ Алёна и потянулась губами к подруге.
– Фу, Садко, у тебя всё лицо в крови, – отвергла её поцелуй Ирина и заулыбалась, – а как хорошо ты этого поцеловал.
– Было дело, смотри, никому не рассказывай. Ладно, идти. Пока никто ничего не заметил, нужно заменить этих шестерых на шестерых наших. До следующей ночи, думаю, их никто менять не будет. Но утром они должны быть здесь.
И Ирина отправилась в город, на последок Садко хлопнул её рукой ниже спины. Не теряя ни минуты, он принялся оттаскивать трупы в незаметное место, поближе к реке. Не было времени их хоронить, близился рассвет. Когда к камнемётам подошли шесть переодетых городских стражников, они с трудом сдерживали смех при виде Садка, переодетого в женское платье. Однако, когда они увидели трупы, ими овладел ужас. Неужели этот один женоподобный сказочник смог в одиночку убить их всех? Наконец, когда всё было готово, Садко отправился в Людин конец. Он успел добраться до места до того, как встало солнце, и никто вроде не увидел его ряженным в женщину. Кроме, конечно, Стояна Воробья, который ждал его дома и всё это время не спал.
– Теперь дело за тобой, владыка, и за Путятой, – вымолвил Садко.
Рано поутру Новгород ещё спокойно спал. Два корабля шли по реке Волхов прямо в сторону оборонительной крепости. Спокойно они пропыли мимо дозорных камнемётчиков. Это означало, что это были свои. Прибыло земское ополчение. Наконец-то, подмога, теперь Добрыне уж точно несдобровать. И всё же дозорные в крепости смотрели на гостей ещё с подозрением, кода те высаживались на берег. Лица незнакомые, не дружинники и вообще не новгородцы. Корабли высадились вблизи от новгородского капища. Если начнут сейчас разорять и рушить идолы богов, значит, как есть, это христиане. Но отряд в 500 человек прошёл мимо капища и направился прямо к сторожевой крепости.
– Приветствую, хлопцы, – говорил их предводитель.
– Ты кто таков будешь? – спрашивали его дозорные.
– Я – Путята, слыхал про такого?
– Не слыхал. Из земского ополчения что ли?
– Из него.
Вскоре двери крепости распахнулись, и воины вошли вовнутрь. А затем быстро и бесшумно перерезали всех, кто там был.
– Шевелись, братцы! – командовал Путята, – нас слишком мало, момент упустим, потом не отобьёмся.
Несколько человек вооружились луками и остались в крепости, остальные отправились в Неревский конец. Теперь всех вёл за собой Садко, который единственный знал нужный путь. Судьба всего отряда зависела теперь от него одного. И Садко их не подвёл, вывел прямо к дому тысяцкого. Теперь оставалось лишь надеяться, что тысяцкий окажется дома. Воины Путяты обступили избу со всех сторон. Несколько человек выскочили на них с оружием, но тут же были перебиты. Ростовский боярин Путята был закалён во многих боях, вместе со своими витязями он брал неприступный Херсонес. Уж взять одну избушку в Неревском конце ему не составило труда. Угоняя выволокли на улицу и бросили в ноги к старшине. Довольный собой Путята поставил ему ногу на грудь.
– Попался, сукин сын.
– Вы тоже попались, – сквозь зубы прорычал тысяцкий.
И действительно, к избе Угоняя стал стекаться народ, продирая глаза с похмелья. Вскоре их уже стало больше, чем крестителей. Иные были безоружны, другие были вооружены. Кто-то побежал будить Чурилу, тот поднял на ноги всех, кого мог, отправил человека и к своему опальному сыну – Потамию Хромому. Когда старшина со своей братчиной подошёл на место, здесь уже началась лютая сеча. Ополченцы пытались освободить своего тысяцкого, ростовцы приняли круговую оборону, закрылись щитами.
– Именем князя Владимира, расступитесь! – кричал Путята. Рядом с ним с луком в руке стоял Садко и пускал во врагов свои стрелы.
– Садко! – злобно прокричал Чурила, – береги шкуру, я лично её с тебя сниму!
– О, голова, береги голову, – вымолвил в ответ Садко и пустил стрелу. Однако голова успел закрыться щитом, а потом исчез в гуще других своих витязей, которые всё пребывали и пребывали. Их уже было в два раза больше, чем воинов Путяты. Местные сражались в основном без доспехов и потому значительно уступали гостям. И всё же Путяте приходилось несладко. Ополченцы Угоняя сражались во всём оружии.
– Чёрт бы вас побрал, собаки! – прокричал ростовчанин, – именем своего князя, остановитесь, или я прирежу вашего тысяцкого.
– Режь, мы его не выбирали, – говорил ему в ответ Чурила. Повернув голову, он увидел своего хромого сына, вместе с которым шёл и Хома Горбатый, и почти взрослые братья Сбродовичи. Потамий с дубиной в руке отважно ринулся в схватку и мощным ударом сразу трёх врагов повалил на землю. Но на их место стали ещё пятеро, выставив перед собой копья, слово ощетинившийся ёж иглы. Потамий поднял над собой дубину, готовясь нанести удар, но тут страшная боль охватила его руку, и дубина упала на землю. В руке у старшины торчала стрела, пущенная, очевидно, Садком. Меткий стрелок угодил прямо в кисть, так как выше была кольчуга, доставшаяся Хромому ещё от Василия Буслаева. Увидев это, ростовцы ринулись в атаку, но чей-то щит закрыл Потамия от удара. Повернувшись, он увидел отца Чурилу. Хома Горбатый в это время совершал какое-то подобие танца, уворачиваясь с дубиной в руках от множества копий, стремящихся поразить его. Он был похож на сгорбившуюся кошку, играющую лапками с мышью. В конце концов, Хома бросил на землю свою дубину и поймал копьё одного своего врага. Оба стали щит к щиту, глядя друг другу в глаза: кто кого пересилит. Горбун оказался сильнее, и бывалый воин стал уступать. В какой-то момент Хома отпустил копьё, но лишь для того, чтобы сразу достать кинжал и возить его в шею упавшему от инерции врагу. С воином Путяты было покончено, но, увидев его смерть, другие воины освирепели и ринулись в атаку. Потамий к этому времени уже успел достать из руки стрелу и, вопреки привычке, поднять дубину левой рукой. Теперь он пригинался и смотрел в оба, чтобы не попасть под обстрел Садка. Стрелок в свою очередь выискивал Чурилу, чтобы покончить с ним и через это, наконец-то, покончить и со страхом суда, преследующим его долгое время. Его отец и братья пали в битве, и теперь только один человек мог привести его на суд – сам старшина.
Видя отчаянное сопротивление местных, Угоняй не мог не радоваться. И всё же, одно его тревожило. Куда-то запропастился Святослав Вольга. А ведь именно он в решающий момент должен был привести заложников из числа христиан, привести семью Добрыни и в случае чего начать над ними расправу. Оставалось надеяться, что хоть Богомил сделает, что должен. Но и без того положение Путяты было не завидным. Да, его витязи заняли удобную позицию на возвышении и хорошо оборонялись, но враг значительно превосходил их числом, и оттого число крестителей сильно редело. Садко видел, как в первых рядах погибают те, кто сражались с мечом и копьём. Вскоре очередь дошла бы и до того, кто стоял позади и убивал врагов стрелами. В тревоге Садко всё чаще оглядывался на своего заложника – Угоняя. Схватить его, использовать как живой щит, а перед этим ранить, чтобы не мог сопротивляться. Интересно, дадут ли ему уйти ополченцы? Чурила точно не даст, но не везде здесь обороной командовал он. «Эх, была, не была» – пронеслось в голове у Садка, и, натянув тетиву, он выстрелил тысяцкому прямо в руку. Тот вскрикнул от боли и от неожиданности, а в следующий миг стрелок уже с кинжалом подошёл к нему и поднял на ноги.
– Хочешь жить, тысяцкий? – спросил он.
– Мне всё равно не жить, если уйдём отсюда, – отвечал Угоняй.
– А мы всё-таки попытаем судьбу. Глядишь, ты вырвешься, а я стану твоим пленником.
И с этими словами он с силой толкнул Угоняя и пошёл в самую гущу схватки, туда, где стояли и сражались славенские ополченцы. Как Садко и предполагал, они все расступились и дали им дорогу. Но едва стрелок ступил на тропинку, тут же за спиной у него появлялись ополченцы с копьями. Один удар в спину, и он покойник. Садко направил кинжал острием прямо в горло тысяцкого. Даже если он будет погибать, успеет убить заложника.
– Не надо ко мне со спины подкрадываться, – вымолвил Садко, вкрадчиво и яростно. От волнения лицо его всё было покрыто потом, – я успею вашего тысяцкого в случае чего прикончить, даже не сомневайтесь.
И ополченцы боялись его трогать, хоть никого на свете в тот момент они не хотели так убить, как этого выскочку-скальда, угрожавшего их командиру. Наконец, Садко выбрался из гущи схватки и направился к Волхову мосту. Несколько витязей направились вслед за ним, держа копья наготове. Один промах, одно неверное движение, и тысяцкий вырвется на свободу, а стрелка разорвут на части. Садко ступал осторожно, будто шёл по лезвию ножа и не давал нервной дрожи овладеть им. Чем ближе он подходил к реке, тем больше решимости появлялось у ополченцев, которые понимали, что тысяцкому всё равно не жить. Наконец, один из них с криком бросился с копьём вперёд. Садко зажмурился, но ничего не произошло. Слегка обернувшись, он увидел убитого стрелой ополченца. Это стреляли из оборонительной крепости, которая давно была занята воинами Путяты. На шее Угоняя проступила кровь, от волнения Садко едва не прибил его. Но всё-таки он продолжил путь, в то время как его преследователей обстреливали из луков. Некоторые, закрывшись щитами, продолжали преследование, другие предпочли убежать, спасая свою шкуру. Наконец, исчезли и они, когда Садко с Угоняем ступили на мостовую и оставили крепость у себя за спиной. Лишь один ополченец ещё попытался атаковать, но был ранен стрелой и спрыгнул в воду.
– Ну вот и всё, – толкнул Угоняя Садко, – хватит нам обниматься. Иди.
– Как-то не с руки мне подыхать сегодня, – отвечал тысяцкий, поворачиваясь к нему лицом, – иди один, ты уже спас свою шкуру. А ни то пропадёшь, тебе со мной не справиться, несмотря на то, что я ранен.
– Лучше иди вперёд, Угоняй. Если ни я, так они из крепости тебя кончат.
– А я всё-таки попытаю судьбу, – отвечал тысяцкий и двинулся прямо на того, кто с таким позором привёл его сюда. Садко попятился назад.
– Ладно, будь по-твоему, – вышвырнул он в воду кинжал.
– Добро! – ухмыльнулся Угоняй и ринулся к реке. Однако внезапно был повален тяжёлой рукой на мостовую.
– Я передумал, – вымолвил Садко, приставляя ему к шее другой нож, поменьше.
– Ах ты, стерва, собачий хвост, чтоб ты сдох, – ругался тысяцкий. Но теперь он ничего не мог поделать. Вскоре лошадиные копыта застучали по мостовой. Появились двое всадников, которые забрали Садка вместе с заложником и отвели на тот берег. Здесь их уже ждал Добрыня.
– Хорош, – вымолвил он, глядя на стрелка, – за подвиг свой будешь награждён. А теперь, товарищи, давайте.
Садко только сейчас заметил дружинников, вооружённых луками с горящими стрелами. По указу Добрыни лучники выстрелили, и стрелы полетели на тот берег, прямо в Людин конец. Соломенные крыши домов сразу же воспламенились. Огонь жадно стал расползаться по зданиям, начался великий пожар. Расчёт был понятен, и он быстро оправдал себя. Хозяева домов поспешили тушить свои жилища. Вслед за ними отправились и остальные воины из Людина конца, которые в борьбе с огнём позабыли о битве с Путятой. Главное, не дать пожару распространиться и погубить всё. Против Людей Путяты сражались теперь только ополченцы Угоняя.
– Ну, Угоняй, – вымолвил Добрыня, – говори, где христиан пленных держат?
– Пойдём, я покажу.
– Ну уж нет, на это не рассчитывай. Туда твоя нога больше не ступит.
– Ну это мы ещё посмотрим, древлянский выродок. Богомил меня не оставит, а у него твоя семья, не забывай.
От гнева Добрыня сжал кулаки и хотел уже наброситься на тысяцкого, но тут перед ним возник отец Иоаким.
– Оставь его, князь, у нас нет времени.
– Ты тоже с нами поедешь, отец Иоаким?
– Поеду, – отвечал архиепископ, понукая своего коня.
– А я с вами не поеду, – молвил Садко, – мне нужно переодеться, я, кажется, штаны обмочил.
И все вместе, но без Садка они отправились на тот берег. С тоской в груди Иоаким проезжал мимо того места, где прежде был храм Преображения. Теперь от него остались лишь развалины в виде большой кучи брёвен, которые ещё не успели до конца растащить. Тем временем дружинники Добрыни налетели на ополченцев Угоняя, и многие из последних стали сдаваться без боя. Сражение потеряло всякий смысл. Крестители победили. Пленники же выдали место заточения пленных христиан, куда тут же направился отец Иоаким. Невозможно выразить, каким счастьем наполнились лица этих людей, когда они увидели, что освободить их пришёл сам архиепископ. Они встречали Иоакима, как мессию, целовали ему руки, благодарили и плакали от радости.
– Вы –святые люди, мученики, – говорил архиепископ, – много вам пришлось пострадать за правду и истинную веру, но Господь не оставил вас. Он любит вас как заботливый пастырь. А за храм не бойтесь, храм мы отстроим новый, ещё лучше прежнего, с Божьей помощью.
А меж тем огонь перекидывался с одной избы на другую. Тут уже выскочил на улицу и Василий Буслаев с другом Костей, и другие его братья. Ветер быстро разносил пламя, люди не успевали тушить его. Пока они добегали до реки, чтобы зачерпнуть воды и выливали воду в огонь, пламя сжирало целые брёвна.
– Крайние дома тушите! – командовал Чурила, – те, что посередине, уже не спасти.
– Это бесполезно, – вымолвил Василий и бросил вёдра с водой на землю, – огонь слишком быстро расходится.
И сын Буслая бегом умчался куда-то прочь. Но вскоре появился, ведя за собой коня, запряжённого в соху. С силой Василий надавил на обжи, и острые омеши вошли в твёрдую, не паханную землю. Старшина поднатужился, конь потупил голову и пошёл вперёд, оставляя за собой вспаханную борозду. Шаг за шагом они отрезали огню дорогу к новым домам, и пожар перестал распространяться дальше. Теперь оставалось потушить то, что уже горело. Одни дома уже превратились в дымящиеся угли, их уже было бесполезно тушить. Другие дома погорели совсем немного, лишились крыши и нескольких брёвен, их ещё можно было восстановить. Мало-помалу пожар утихал. Дальше земляной межи он проникнуть не мог, а вода тушила его там, где он ещё высовывал свои языки. И всё же, немало домов погорело, многие и вовсе сгорели дотла. Чурила еле волочил ноги от усталости и уселся на кочку.
– Хорошо отомстил нам Добрыня, – вымолвил он.
– Теперь я ему Людин конец во век не отдам, – произнёс Василий.
В это время Добрыня с отрядом уже выручил Путяту. Быстро крестители рассеяли ряды ополченцев и направились к дому Богомила. Соловей со своей личной дружиной уже ждал его. Двор верховного волхва был хорошо защищён, если бы туда проник чужой человек, собаки тут же выдали бы его.
– Ты проиграл, Соловей, – произнёс Добрыня, – сдавайся.
– И ты пощадишь меня? – лукаво вопрошал Богомил, – но как я могу верить твоему слову, Добрыня, если ты предал всех, кому клялся? Ты предал вождя Усыню и нашу веру, а теперь вот ты верен христианам.
– Я верен только князю Владимиру, – отвечал Добрыня, – а твоей поганой вере я ничего не должен.
– Ну уж нет, за тобой должок, – проговорил Богомил, – и ты мне заплатишь. Приведи их!
Последние слова были обращены к двум стражникам, которые по приказу Соловья тут же исчезли в его избе.
– Готов пожертвовать своей семьёй ради новой веры?
– С огнём играешь, Соловей, – вымолвил Добрыня, – ты даже не представляешь, что я сделаю с тобой!
– Думаешь, я боюсь смерти или твоих пыток? За мной стоят сами могущественные боги, они отомстят за меня.
Тут встревоженные стражники выскочили из избы, бледные, как мел.
– Их нет, владыка! Только что были там, мы всё обыскали!
– Как нет? – схватил Богомил одного из них за грудки, – куда они могли деться?
– Взять его! – скомандовал Добрыня.
Богомил достал меч и ринулся в атаку. Он и не намеревался сдаваться живым и сражался так, будто боги удвоили его силу. И всё же он пал, как и почти вся его дружина. С верховным волхвом было покончено, а вместе с ним было покончено и с языческой верой. Целая эпоха ушла в прошлое, и началась новая история. Тело Богомила позже придали огню, как было принято по канонам его веры. После победы дружинники разошлись по всему городу в поисках семьи Добрыни. Но вскоре семья сама пришла к воеводе и поведала, кто их выкрал у Соловья и отпустил на свободу. Это был волк, ставший человеком, сын боярина Бориса – Святослав Вольга.
– Ты воистину оборотень, – говорил ему позже Добрыня, – умудрился послужить и нашим, и вашим.
– Воистину я всегда был верен только тебе.
– Сомневаюсь. Угоняй при допросе сказал, что это ты похитил мою семью. А теперь, хитрец, ты примкнул к победителю в решающий момент.
– А что говорит твоя семья, владыка?
– Они говорят, что лица супостатов, их похитивших, были скрыты.
– Видишь. Угоняй клевещет на меня. И я готов делом доказать тебе свою верность при первой же возможности.
– Что ж, не сомневайся, Вольга, такая возможность тебе представится.
