– Зато я знаю, что тебя интересовало, – внезапно повысил голос Хуан Брухо. – И интересует. Дозы становятся всё больше, и доктор Хорхе переживает, что однажды не сможет привести тебя в чувство.
– Ты снова об этом! – запротестовал Карлос Брухо. – Я давно завязал, и ты прекрасно это знаешь! Твои ищейки и камеры вездесущи! От них не спрятаться даже в сортире.
– Ну, тебе же это как-то удаётся, – пожал плечами полковник Хуан Брухо. – В анализах твоей мочи, по словам доктора Хорхе…
Карлос Брухо издал стон отчаяния, развернулся и пошёл к выходу. В дверях тут же возник гвардеец охраны.
– Па, ты серьёзно? Мне двадцать четыре и я взрослый мужчина!
– Во-первых, я тебя пока не отпускал, – примирительным тоном сказал диктатор. – А во-вторых, да, ты взрослый мужчина, и от тебя я жду адекватного поведения.
– Что я должен сделать? – спросил Карлос Брухо, возвращаясь и плюхаясь в кресло у подноса с едой. В рот отправился кусок сыра и несколько виноградин. Карлос Брухо с сомнением посмотрел на вино, но налил себе воду. – Хочешь, чтобы я снова пару часов сидел на этих скучных дипломатических приёмах с твоими дружками из «клуба диктаторов», как их называют в левой прессе?
Хуан Брухо прошелся по кабинету взад-вперёд, скрестив руки на груди. Потом поднял столик, подобрал несколько разбросанных шахматных фигур, и расставил их на случайные клетки.
– Постараться понять и принять с достоинством решение, которое я принял. Вот на какую малость я рассчитываю.
Карлос Брухо только развёл руками, уплетая закуски. Его жест как бы говорил, что ничего другого ему никогда и не оставалось.
– Обещаю, – сказал он с набитым ртом. – Всё что пожелаешь. Только поскорее. У меня на сегодня обширные планы.
Хуан Брухо снова прошёлся по кабинету, обстоятельно разглядывая картины и статуэтки, томики книг, когда-то показавшихся ему важными. Потом стал напротив панорамного окна, выходящего в сад, и сладко потянулся. Свет лился между портьер на его грудь в орденах.
Карлос Брухо помнил, что стекло пуленепробиваемое и снайпер вряд ли сможет занять позицию, с которой возможно попытаться устранить диктатора. Тем не менее, рефлекторно всегда сжимался внутри, словно ожидая, что отец вдруг повалится наземь с пробитой грудью. Быть может, подсознательно ему этого хотелось? Он не пытался заходить так далеко в своих мыслях, как не пытался и примерять на себя роль отца. Показушная любовь и преданность окружающих никогда не обманывала его – быть может, потому что он не отправлял на тот свет своих приятелей или просто собеседников из-за любого намёка на нелояльность. И поэтому получал хотя бы отчасти адекватное представление, как обстоят дела в Никадагуа. Отцу же приходилось полагаться только на сводки спецслужб, которые аккуратно ложились к нему на стол. И сколько в докладе было правды, зависело от того, как давно расстреляли прежнего сотрудника, подававшего доклады.
– Какое сегодня славное утро, – проникновенно проговорил Хуан Брухо. – Но ты прав. Тянуть нечего. Я уважаю твоё обещание. Возможно, ты не всегда это замечал, но я любил тебя и хотел, чтобы ты был достоин меня.
– Спасибо, отец, – сказал Карлос Брухо. – Но к чему столько пафоса? Ты собираешься уйти и назначить выборы? Хочешь дать мне пост в правительстве?
Хуан Брухо оторвался от вида за окном, подошёл к письменному столу и нажал кнопку вызова. Потом вернулся за шахматный столик, и наконец, сел напротив сына.
– Помнишь, как это было? Когда ИИ-бот «Умник-зеро» сгенерировал формулу глобанита и выдал её в открытый доступ? Никогда не забуду эти двое суток, пока продолжалось триумфальное шествие формулы по планете.