Сергей Носов
Книга о Петербурге
Перевернутый
Вниз головой
Смотреть на мир чужими глазами. Литературный ли это только прием или вообще свойство конкретных мозгов, не знаю, но мне это свойственно. Стал перебирать претендентов на особый взгляд (исторический персонаж, представитель фауны, памятник), и вспомнил я (речь ведь идет о Петровской эпохе) о барельефе на Петровских воротах – «Низвержение Симона волхва апостолом Петром».
Петровские ворота те самые – главные ворота Петропавловской крепости. Сначала были исполнены в дереве (1708), позже – в камне (1718) – и то и другое по проекту Доменико Трезини. Упомянутый барельеф, между прочим деревянный (мастер по дереву Г.-К. Оснер), перенесен был с первых ворот на вторые, и вот уже четвертое столетие злосчастный Симон волхв висит вниз головой над аркой, словно зацепился деревянными ногами за деревянную тучу. Нет, не зацепился, горе ему – это падение.
А не надо было незримых бесов просить вознести его на небеса, чтобы этим фокусом унизить апостола Петра, просвещающего народы и способного творить настоящие чудеса силою веры.
Незримые бесы, напуганные молитвой Петра, бросили волхва, став зримыми, в буквальном смысле кинули – шарахнулись в тучах от него в разные стороны, потому что слово Петра сильнее чар дерзкого мага. И крылья волхву теперь не помогут. Крылья есть, но не для полета. А для обмана. Крылья есть, но сам падает. Падает вниз головой.
Люди внизу предаются волнению. Петр стоит среди них. Если бы не одежды на нем римского воина и вид триумфатора, трудно было бы догадаться, что это он, а не кто-то другой распугал бесов над головами собравшихся.
Таков сюжет.
Вспомнил я об этом падении вниз головой, не имея, однако, перед глазами картинки, и сразу представил, каким должен мир видеться падающему вниз головой Симону.
А видеться ему – в этот вечный, непреходящий миг падения – должен весь мир не иначе как в перевернутом виде.
Для литератора, склонного смотреть на вещи чужими глазами, такой объект как субъект, согласитесь, находка. У кого еще можно позаимствовать столь необычный взгляд, когда верх – это низ, а низ – это верх и при этом есть на что посмотреть – не просто перед глазами стена, но кипучая жизнь на подмостках истории?
О подмостках речь впереди, а сейчас о стене два слова.
Она не загораживает. До нее метров сто. Речь идет о стене Иоанновского равелина с одноименными воротами, чуть отнесенными влево от направления взгляда волхва, низвергнутого с небес. Барельеф на фронтоне аттика Петровских ворот расположен высоко над землей, так что не надо за Симона переживать, видит он далеко, стена ему не помеха. В петровские времена, когда Иоанновский равелин был еще древо-земляным (впрочем, как и вся крепость), не мог он тем более притязать на ограничение кругозора низвергнутого кудесника. Каменные стены, скорее для солидности, чем для обороны, стали возводиться уже после Петра – в 1731-м.
Да и вообще Петровские ворота – единственное сооружение в крепости, которое с петровских времен сохранилось в почти нетронутом виде. Обстоятельство, подтверждающее значение нашего выбора: Симон как субъект восприятия – это нечто вообще уникальное.
В самом деле, первый в городе памятник (а Петровские ворота по-всякому памятник), воздвигнутый задолго до Медного всадника, сохранился вполне, и даже в его наиболее уязвимой части – деревянном барельефе (респект реставраторам), тогда как исчезло множество монументов поздних эпох; в одном только XX веке счет потерь на сотни идет (на одну-две, без преувеличения). Бронзовые конные статуи пошли в переплавку, гранитные кумиры не уцелели, а деревянный барельеф по нашим масштабам допотопных времен (кажется, каламбур? – главные наводнения действительно впереди) словно вызов бросает – всему – времени, климату, смене общественных настроений. Кстати, да: корону с двуглавого орла, украшающего эти ворота, в свое время скинули, но на волхва и с небес его низвергающего апостола покушений не было.
Надо бы добавить, что эти ворота часто называют триумфальными. Действительно, они построены по образцу триумфальных ворот, воздвигнутых тем же Трезини в Нарве, – это когда Петр в 1704 году, через четыре года после жуткого поражения от Карла XII, наконец овладел городом. О нарвском триумфе (иначе – реванше) и должен был напоминать весь облик главных ворот новой крепости на Неве. А шире – это памятник вообще русским победам в Северной войне, о чем, собственно, и сообщает нам барельеф с низвержением возгордившегося неудачника.
Ибо этот гордец, падающий вниз головой, символизирует вполне определенную личность – Карла XII.
Правда, шведский король не носил бороды, а этот тип еще как бородат, но ведь и Петр здесь ростом не вышел, а какого Петра этот Петр символизирует, у нас, кажется, сомнений нет.
Может быть, потому Симон—Карл здесь бородат, что реальный наш Петр не любил бороды?
Вот и на барельефе Петр без бороды, хотя в иных случаях апостол Петр всегда с бородой (и без лат, разумеется, – он же из рыбаков).
В свое время (1890) Ю. Б. Иверсен, большой знаток медальерного искусства, опубликовал в «Историческом вестнике» статью о так называемых сатирических медалях. Были, оказывается, и такие, памятные. Речь шла о медалях на Северную войну, выбитых не то в Швеции, не то еще где-то (происхождение точно не установлено), в осмеяние противников Карла XII, в частности лично Петра I, с треском проигравшего первую битву под Нарвой (1700). Правда, изготовлялись эти медали частными лицами неофициально, без правительственного дозволения, но вполне в духе, надо полагать, настроений молодого шведского короля. Иверсен описывает несколько образцов и приводит изображения. На одном показан подлетевший к солнцу Икар; воск больше не скрепляет крылья, и голый бедолага падает, как полагается, вниз, теряя перья. Дата «1700» не оставляет сомнений, кто сей герой. Царь московитов, кроме того, представлен на оборотной стороне медали: здесь он убегает с поля боя, вытирая платком глаза и теряя на ходу царскую шапку и меч. Падение худотелого Икара сопровождено комментарием: MAGNIS EXCIDIT AVSIS («Отчаянное предприятие не удалось»). Не знаю, добралась ли эта медаль до Петра (ведь попала же она в собрание Императорского Эрмитажа, где в минц-кабинете старшим хранителем как раз был Иверсен). Скорее всего, до Петра дошел слух об этом изделии – как своеобразный отклик на историческое событие; русского царя, конечно, интересовало, что думают о нем в Европе, особенно после того тяжелого поражения под Нарвой. А если так, то Симон волхв – не ответ ли это? Нет ли здесь, как бы это, дискуссии? Оба они, Икар—Петр и Симон—Карл, падают с высоты и все-таки по отношению друг к другу, обратим-ка внимание, выглядят не одинаково. Икар на медали, пожалуй, в более выгодном положении. И дело не в том, у кого голова ниже, а в том, что Икар все же на небо взлетел сам, напрягая мускулы, а Симон, хотя и наделен на барельефе какими-то перепончатыми крыльями, совершенно бесполезными, на небо вознесся при помощи бесов. Но возможно, царь Петр ничего не знал о существовании этой маловажной медали, тогда нам стоило бы изумиться тому, как работала мысль у разных сторон в одном направлении.
Так вот, Симон, значит, низвержен. Каково ему, перевернутому?
Мне сейчас об этом легко говорить, у меня сейчас перед глазами изображение. А когда я недавно вспомнил этот сюжет и мысленно представил падающего вверх тормашками Симона—Карла и когда обрадовался я формальной возможности увидеть его глазами все в перевернутом виде, не было у меня тогда перед собою картинки. И память меня подвела.
Не мог этот Симон—Карл видеть все в перевернутом виде.
Достаточно взглянуть на него в натуре, и все станет ясно.
Несчастный волхв действительно падает вверх ногами, головой вниз и лицом к нам, но как-то не совсем по-человечески. Он, оказывается, к нам еще и спиной обращен (я по памяти воображал, что животом), при этом голова у него, как видно, закинута на спину, да так сильно, что он, должно быть, в спину уперся затылком. При таком положении головы лицо у него ориентировано в пространстве так же, как у тех, кто стоит на земле, – то есть подбородком вниз. И никаких перевертышей.
Ну вот зачем ему скульптор так странно, так неестественно вывернул шею: вниз головой падает, а голова – словно он и не падает вовсе?
Обидно. А я уже напридумывал, как показать события с позиции «от противного» или когда все представляется «наоборот». Ситуацию придумал, когда «мир перевернулся» – именно для Карла XII, деревянного, в перевернутом состоянии смотрящего на Троицкую площадь, с которой начинает застраиваться Петербург. «Назло надменному соседу». Но вверх тормашками.
Других падающих вниз головой у меня для вас нет.
Раздосадованный автор отказывается от приема.
Поразмыслив, однако, стал я думать, что грех обижаться на Г.-К. Оснера за то, что вывернул голову низвергаемому. Нет здесь, похоже, случайности – есть тут, похоже, замысел. Не для того падает этот Симон—Карл бородою вниз, а темечком кверху, чтобы таких, как я, обмануть в ожиданиях, а для того, чтобы сообщить идею.
Он сейчас видит реальность в том же ракурсе, что и все остальные (не перевернуто). Только они, двадцать человек очевидцев, включая Петра, на земле стоят, и твердо стоят, а он вниз головой падает, но видит так же.
Насчет ракурса уточним. Вообще-то, на земле твердо стоящие иные персонажи композиции этой кто куда глядят. Некоторые даже глаза закрыли, не в силах выдержать такое зрелище. Кто-то по той же причине отвернулся от низвергаемого и смотрит куда-то в сторону. Кто-то глядит на него, пораженный. Иные смотрят на нас как бы. Среди них сам Петр. Но его задача – не на нас глядеть (что он здесь не видел?), а нам показывать. Он правой рукой указует на камни, составляющие фундамент собора Петра и Павла, окруженного крепостной стеной: вот где настоящая твердь. Так или иначе, все зрители, изображенные на барельефе, кто бы куда ни глядел, поглощены одним событием, – его же виновник, летя вверх ногами, видит мир в целом.
Для Симона—Карла это момент истины.
Правильно: не в перевернутом виде явлен ему сейчас мир, а в самом что ни на есть настоящем.
Ему словно сказали: «Смотри!»
Оттого и повернута так голова. Чтобы все правильно видел.
Это раньше все виделось ему не так, это раньше ему виделось перевернуто, только нет у него теперь никакого «раньше».
Остальные, кто бы куда ни глядел, глядят не сюда.
А он – прямо сюда.
И сюда – прямо.
Низвергаемый соглядатай
Вверх тормашками падающий, но голову прямо держащий, будто на ногах твердо стоящий, что же он видит, Карл волхв?
А то и видит, что ему показывают.
Что-то строится. Чем-то торгуют. Что-то празднуют. Кого-то казнят.
Все события – перед глазами, на обширной площади, первой в городе, за первым городским мостом, тогда Петровским – на большом острове, который все реже называют Березовым, но чаще Городовым, Городским островом в силу того, что именно здесь рождается Город. А потом остров назовут Петербургским. А потом, не скоро – Петроградским, согласно метаморфозе Петербург – Петроград, связанной с началом Первой мировой. Петроград, как известно, станет Ленинградом, который в конечном (в конечном ли?) итоге снова станет Санкт-Петербургом, но это все уже никак не отразится на названии острова, что я, уроженец Ленинграда, ныне на данном острове проживающий, торжественно удостоверяю: он – да, Петроградский. И станция метро в десяти минутах от нашего дома – «Петроградская». Но есть еще остров Петровский. Прошу не путать.
А Ленинградская – это область. То есть область Петербурга, но без самого Петербурга, она на данный момент – Ленинградская. Как будет дальше, кто ж знает? Но мы, кажется, отвлекаемся.
Так вот, все события – перед глазами, на обширной площади, первой в городе.
Город, если в это можно поверить низвергнутому с небес, откуда-то взялся и стал получаться – быстро меняется, растет, утверждается, лишая стороннего недоброжелателя всякой надежды оказаться всего лишь сновидцем. Нет, не сон. Все реально. Все предельно конкретно.
Впереди, на открытой местности, прямо перед глазами низвергнутого ютится домик русского царя-соперника; он с таким расчетом поставлен, чтобы Петр-царь прямо из окна мог смотреть, как строится крепость. А сказать фигурально – как низвергается Карл волхв. Если бы не изрядное расстояние, поболее, чем в пушечный выстрел, оба могли бы играть в гляделки. Теоретически.
Конечно, в гляделки низвергнутый Симон—Карл практически переиграет любого, и все же любой, кто подходит к Петровским воротам, волен поднять глаза на крылатого мутанта, падающего вниз головой, остановиться и осознать несравненную выгоду своего положения: ноги стоят на земле и под подошвами твердь.
А он, падающий, руки тянет к земле, как будто просит помощи у того, кто глядит на него, но глаза его широко открыты на весь мир перед ним, так что ну его с этим взглядом, лучше дальше пройти.
Придет еще в голову, что все представление под названием «Возникновение Петербурга» специально устроено для него.
А то! Скосить ему вправо глаза (даром что не повернуть голову), и за вершинами невысоких сосен, что растут на песке на том берегу, взгляд Карла, дважды перечеркнув Неву, делающую крутой изгиб, различит с высоты низвержения нечто похожее на зуб-отломок – это развалины Ниеншанца. Памятник легкомыслию шведских королей – отчасти самого Карла XII, но в большей мере его отца и деда, своевременно не озаботившихся подобающими укреплениями. Русская пословица «Гром не грянет, мужик не перекрестится» в невских событиях больше отвечала беззаботности шведов. По-настоящему они забеспокоились лишь осенью 1702-го, когда потеряли Нотебург (бывший Орешек, или Шлиссельбург по петровскому переименованию), тогда и сожгли в спешном порядке свой город Ниен подле крепости Ниеншанц: еще надеялись ее удержать, а в интересах обороны пространство перед крепостью должно быть голым.
Деревянные здания молодого Санктпитербурха, определившие вид первой городской площади, могла бы ждать та же судьба, когда бы узнали о приближении неприятеля. Впрочем, после Полтавы это стало маловероятным в среднесрочной, как говорят сейчас, перспективе. Пожары были, но не Марс их виновник.
Например.
Сгорел первый Гостиный Двор в 1710-м, пожар был такой, что пострадали корабли на причале. Так что Симон—Карл низвергнутый видел, как новый Гостиный Двор строили пленные шведы. Через восемь лет горело здание Коллегий. Свято-Троицкой церкви особенно не везло, но это уже на протяжении более двух веков: прежде чем ее окончательно снесли в 1933-м, она дважды горела (1750, 1913), разрушалась наводнением (1825), несколько раз перестраивалась, – по сути, это были разные здания, всегда деревянные – восстановленные приблизительно по образцу первоначального храма. Не хочу сказать, что низвергнутый Карл волхв испепелял дерево взглядом, но построена церковь была – в память взятия Выборга, через год после Полтавы; только это ведь как для кого, – для низвергнутого – в память потери.
А еще, говорят, шведский колокол был на ней установлен, трофей из города Або. На глазах низвергнутого символического короля.
Ну, тут без обид. Ничего особенного. Карл XII сам в 1701 году повелел три трофейных колокола, захваченные десантом контр-адмирала Нумерса где-то на Ладоге, передать шведской кирхе в Карлскруне.
Не закрыть глаза на шведскую тему.
А церковь потому Троицкая (Свято-Троицкая), что основан был город на Троицу. Церкви нет, но есть название площади: Троицкая – церковь дала. А мосту через Неву, воздвигнутому в начале XX века, дала уже имя сама площадь: Троицкий мост.
Сейчас она, при всех ее размерах, не столь просторна, как в петровские времена. На месте церкви – аккурат где была алтарная часть – дом с массивными колоннами, образец сталинского неоклассицизма (без архитектурных, правда, излишеств), и это теперь дальняя граница современной площади. Да и сама теперешняя Троицкая не очень на площадь похожа. Сегодня это, пожалуй, регулярный сквер-сад.
В конце мая, когда отмечают День города, она тонет в благоухании сирени. Помню ее, какой была в годы моего детства: да такой же почти, но только был богатый на ней цветник, роз особенно много, и память мне до недавнего времени рисовала (похоже, меня обманывая) чуть ли не море красного – как бы в оправдание тогдашнего названия сего пространства – площадь Революции, но сейчас меня поправляют: там было много и белых, и чайных роз, и каких только не было. Именем Революции площадь была обязана, конечно, особняку балерины Кшесинской, той самой Матильды, – в апреле семнадцатого большевики в явочном порядке превратили здание в свой штаб, Ленин с балкона произносил речи. Впрочем, название «площадь Революции» – не единственное «революционное» название площади: она успела побывать одновременно и площадью Коммунаров, и площадью Тринадцатого Июля. Последняя дата связана как раз с ликвидацией большевистского штаба в особняке Кшесинской и полулегальным заседанием ЦК (в этот день балерина, кстати, навсегда покинула Петроград, но все-таки не из-за ее отъезда назвали площадь). А Ленин и Зиновьев в этот день уже скрывались в Разливе. Помню Ленина в парике – ну как помню? – когда я учился в школе, нас водили сюда, в бывший особняк Кшесинской, тогда – Музей революции, но почему-то все, что запомнил, – это две фотографии: Ленин в парике и без бороды (сейчас очень известная) – не похож! – и Камо, урод какой-то, а нам показали только что фильм «Камо», и там, на экране кинотеатра «Знамя», отважный красавец-большевик, совсем другой человек, претерпевал пытку. В общем, сейчас это Музей политической истории России, революции мало в музее, но много про сталинские репрессии. Памятник жертвам сталинских репрессий собираются воздвигнуть на Троицкой площади. Сейчас там установлен камень, привезенный с Соловков, – по-моему, он говорит сам за себя, и, на мой, человека, недолюбливающего современные памятники, взгляд, ничего другого не надо – лучше соловецкого камня памятника не будет.
Низвергаемому соглядатаю это все неинтересно. Чужая история.
Хотя как посмотреть. Многих пленных шведов Петр отправил в Сибирь, а моряков еще дальше – на Дальний Восток, где они внесли свой вклад в освоение новых морских путей… Как ни странно, Сибирь оказалась не худшим вариантом для пленных шведов, во всяком случае для офицеров. Там они попали под начало князя Гагарина, сибирского губернатора, им благоволившего. Князь Матвей Гагарин, сподвижник Петра, выполнявший многие царские поручения и на юге, и на востоке державы, один из богатейших людей своего времени, сказывали потом злые языки, будто бы в пору сибирского губернаторства додумался до сепаратизма, а опору себе он чаял найти будто бы в персональном войске из пленных шведов…
Но повесили его на Троицкой площади (1721) не за это. За лихоимство.
Между прочим, на шведах он и прокололся: растратил казенные деньги на их сибирское содержание (что несколько странно – при его-то богатстве?..). А потом раскрыли и прочие случаи казнокрадства.
На самом деле история темная. Не мне судить.
Князь Гагарин висел несколько месяцев, – в петровские времена тела казненных – или остатки тел, если, допустим, колесовали – не убирали подолгу. Оно и понятно: в назидание современникам. И для острастки. Чтобы помнили. Чтобы знали.
Вряд ли этот визуальный привет адресовывался низвергнутому Карлу волхву, ему и самому на его барельефе не позавидуешь, но он, застывший во вневременном падении, все никак разбиться не может, – здесь печальнее случай: труп однажды сорвался с прогнившей веревки, его, по обычаю, снова повесили. Малорадостный спектакль. Неувлекательный. С другой стороны, расстояние от неподвижно-деревянных глаз нашего падуна до образцово-показательной виселицы изрядно, можно и не различить докучливых деталей, но каково же истинным адресатам послания – президентам коллегий, и вицепрезидентам, и советникам, и асессорам, и прокурорам, – каково тем, кто ходит на службу в Коллегии, ведь сибирский губернатор повешен прямо перед их окнами?
Царь предпочитал казнить со значением. Помародерствовали на пепелище торговых рядов – тут и висите. Согласно жребию – каждый четвертый. Всех дезертиров не перевешать? Пусть жребий из десяти одного выберет.
Вешали, четвертовали, обезглавливали так часто, что первые петербуржцы посещали места финальных торжеств гораздо чаще, чем, полагаю, современный среднестатистический россиянин ходит в кино. Петр любил зрелища.
Особенно поучительные.
