Сергей Николаевич Прокопьев
В Одессу к батюшке Ионе
– Не успеем к сроку, скоро должны приехать за машиной, а у нас ещё дел по горло.
– Ты, брат, главное не суетись, – бросит в ответ. – Случись авария по нашей вине, никто не спросит, сколько времени потратили на ремонт, долго возились или раз-раз и в дамки – забирайте машину. Каким словом нас помянут, произойди поломка в дороге? А если машина будет ходить исправно, за нас с тобой молиться будут.
Мелочей, которые можно оставить за бортом у него не было. К примеру, пыль под ковриками в кабине. По большому счёту – хозяин не переломится, сам вычистит. Нет, проведёт уборку и скажет:
– Хозяин может и не заметит, но Господь знает, где мы с тобой лень праздновали, спустя рукава сработали.
Страх Божий в нём был такой, что всё делал на совесть, на авось да небось не надеялся. Ремонтируем бортовой ЗИЛ. Перебрали двигатель, изношенные запчасти заменили, каждый болт смазали. Работает движок как часы. Задачу сделать капремонт двигателю выполнили на пять с плюсом. Он смотрит – в кузове одна доска с трещиной. Что тебе та доска? К двигателю не имеет никакого отношения. Ну, трещина – не сломана ведь. Машина не один год с ней ходить может. Нет, он доску вынимает, новую выстругивает, красит, ставит.
– От Господа ничего не скроешь, – скажет.
Однажды пригнали ремонтировать «Альфа-ромео». Как сказал отцу эконому хозяин – второй подобной красотки нет в Одессе. Напомню, это были времена советские, иномарка на дороге – редкость. Из легковых машин господствовали на трассах «жигули», «москвичи», «запорожцы», «Волги», да ещё «Ока», про которую говорили: курица не птица, «Ока» – не автомобиль. Соответственно – никаких специализированных автосалонов для «немцев», «японцев», «итальянцев» не было в помине.
Когда пригнали «Альфа-ромео», весь монастырь ходил любоваться авто с летящими грациозными формами.
– Ты когда-нибудь имел опыт работы с такой цацей? – спрашиваю.
– Не приходилось, – без тени смущения отец Макарий ответил.
– И с какой стороны к ней подступать будешь?
– Разберёмся, люди ведь делали.
Смело принялся за ремонт. Если какой затык, открывает описание автомобиля, оно на английском, находит страницу с рисунком нужного агрегата, просит:
– Переведи, брат.
Я, конечно, в английском не дока, но читал со словарём, термины все специфические. Он послушает немного, потом прервёт:
– Всё понятно, спасибо, дальше не надо.
***
Исповедовался я часто у архимандрита Алексия (Филозофа). Иногда у отца Арсения, но чаще – у Алексия. Он в пятидесятые годы исповедовал самого академика Филатова, был его духовником. До монастыря краем уха я слышал про знаменитого врача-офтальмолога, попадалась статья о его прогрессивных методах лечения глазных болезней. Что он был глубоко верующим человеком, знать не знал. Это тщательно замалчивалось в Советском Союзе. Филатов был прихожанином храма святых мучеников Андриана и Натальи, что на Французском бульваре. В этом храме служил сразу после окончания семинарии отец Алексий.
Говорю, был я совсем зелёный тогда – отца Алексия не воспринимал как высокой духовной жизни монаха. Не доходило, передо мной иерей, у которого исповедовался всемирно известный учёный. Филатова уважали в самых высоких кабинетах, вплоть до Кремля, а те, кто завидовал ему чёрной завистью, боялись строить козни ему, ведь самого Сталина лечил от глаукомы. Кавалер четырёх орденов Ленина, Герой Социалистического Труда. Только, пожалуй, учёные-атомщики получали в то время столько наград. Светило медицины ходил к отцу Алексию на исповедь. До меня это слабо доходило, мог запросто подшутить над батюшкой. Он адекватно воспринимал мой юмор. Бывало, бегу с коровника… Как работал с вилами да лопатой, так в грязной одежде (скотник, что тут скажешь) бегу. Отец Алексий стоит у церкви, волосы белые-белые, у отца Ионы чёрные с сединой, а у этого белые, завидит меня:
– Виталий, ну-ка пошли-пошли на исповедь.
Начну отказываться, я ведь не просто так бежал, может, в город торопился. Мне бы поскорее умыться, переодеться и выскочить на часик-другой на море или в кино. Коровник такое послушание, ты к нему как привязанный. Коровам всё равно – праздник, будни, они отгул не дадут, регулярно требуется кормить, доить, убирать за ними. Выдастся свободный часик, стараешься использовать с пользой – Одесса чудо, а не город. Попытаюсь открутиться:
– Батюшка, да я в грязном, только что от коров, как в храм в таком виде?
– Ничего, перед Богом все равны.
И куда тут денешься. Архимандрит зовёт. Поисповедуюсь, уходя, брякну:
– Батюшка, натащил вам запахов навоза, никаким ладаном не перешибёшь.
Улыбнётся:
– Навоз дело естественное, не какая-нибудь химия или радиация.
Не обижался на мои дурацкие шутки. Исповедовал долго. Получаса никогда не хватало. Расспрашивал о детстве, учёбе в институте, службе в армии, в свою очередь про Филатова рассказывал. Филатов был близким другом архиепископа Одесского и Херсонского Никона (Петина), состоял в переписке с ещё одним великим врачом, архиепископом Лукой (Войно-Ясенецким), будущим святым. Бывало, стою под епитрахилью и грешным делом думаю: скорее бы ты, батюшка, закончил, мне бежать надо. В то же время неловко, ведь в грязном стою – как бы не замарать батюшку. Он не обращает внимания на неприглядный вид скотника. Скажет:
– Ты много трудишься, брат, это хорошо.
Я в долгу не останусь:
– Зато вы, батюшка, много молитесь.
Улыбнётся, дескать, молодец, ответ принят.
– Ты прав, – заметит, – надо трудиться и молиться.
И это были не досужие разговоры. Исподволь он наставлял меня.
– Кто-то храмы разрушал, – скажет, – а кто-то всю жизнь жертвовал на них, как это делал Филатов.
За разработку методов пересадки роговицы и тканевой терапии Филатов в войну был удостоен Сталинской премии I степени. Ученый обратился к Сталину с просьбой половину денег направить в детские дома, а другую – в Свято-Димитриевский храм, что стоит на Втором христианском кладбище в Одессе. Что и было сделано, Сталин не стал воспрепятствовать. Филатов помог сохранить храм на Французском бульваре и кладбищенский Свято-Димитриевский. Если бы не он, могли снести.
О Филатове отец Арсений рассказал следующую историю. Учась в Московском университете, будущий светило медицины увлёкся карточной игрой. И однажды выиграл у сокурсника крупную сумму денег, тот, желая отыграться, поставил на кон свой дом и проиграл его. Дело было при царе. На следующий день сокурсник не пришёл на занятия. Филатов поначалу не придал этому значения, а потом его начала мучать совесть. Вернувшись домой, взял выигранные деньги и пошёл к сокурснику. А в доме гроб с сокурсником – застрелился. С той поры Филатов зарёкся брать в руки карты.
Этот рассказ слышал потом и от батюшки Ионы.
Батюшка Иона исповедовал, как и отец Алексий, долго. Это был разговор о жизни, вере, человеческих немощах. Мог начать рассказывать о Суворове. Впервые к нему на исповедь попал, уже иереем, когда в девяностые годы приехал в Одессу. Ездил к родственникам в Харьков и заехал к батюшке. За то время, как мы не виделись, батюшка стал иеромонахом, потом игуменом. Суворова батюшка почитал за крепкую веру в Бога, считал святым, называл Русским архистратигом. В келье у батюшки стоял портрет великого полководца. Для него Суворов являл пример мирского человека, который не представлял жизни без молитвы, без церкви, без Святого причастия, всю свою жизнь строил с Богом. И солдат учил этому. Победы считал не собственной заслугой, а даром Божьим… При этом поражений не знал, шестьдесят девять битв выиграл. Батюшка повторял: Суворов не дьявольскую гордыню тешил, направляя полки на неприятеля, как это делал Наполеон, он с Божьей помощью бился с врагами царя, Отчества и веры православной. «Преклоните колена, – обращался к солдатам перед сражением, – разогрейте душу к Богу, помолитесь Ему, и победа будет за нами».
– Суворов верил в чудотворную силу молитвы, – говорил отец Иона. – С Богом за синее море, а без Бога ни до порога!
Исповедовал меня в алтаре. Исповедь занимала не менее часа и проходила, как беседа, он рассказывал о себе, о своих грехах, вспоминал молодость, была она у него бурной, что-то спрашивал, и всем этим разговором подвигал тебя раскрыться, заглянуть глубже в себя. Мог заплакать. И понимаешь, плачет о тебе, о всех нас – живём не так, размениваемся на мелочи, суетимся, гоняемся за миражами, не делаем главного. Стоим в алтаре у жертвенника, накроет епитрахилью… Или я на коленях, он (ноги сильно болели) рядом на табуреточку присядет. Ощущение непередаваемое, будто паришь над землёй. Время остановилось, исчезло, его нет, другое измерение. Вот он храм, вечерняя служба или приготовление к ней, но это всё куда-то отодвигается, душа купается в любви, исходящей от батюшки. Тебе и стыдно за себя окаянного, в то же время легко, тяжесть уходит из сердца, батюшкина любовь окрыляет, обновляет. Он понимает тебя, просит Бога за тебя… Незабываемые минуты.
Отцы Арсений, Алексий, сами того не зная (и я не думал тогда об этом), отец Иона научили меня исповедовать. Не копаться в мелочах, деталях… По интонации голоса понятно, что человеку стыдно даже название своего греха озвучить, он искренне волнуется под епитрахилью, раскаивается в содеянном… И наоборот, другой такое начинает рассказывать про себя – стыдно слушать, а по его голосу видно – никакого раскаянья в сердце. Батюшка Арсений повторял: «Я сам грешник и люблю грешников». Он и отец Иона могли говорить на исповеди больше, чем я, исповедующийся, и не укоряли, не грозили пальцем «ай-я-яй», вообще, казалось бы, о чём-то постороннем вели речь, да слушая их, понимал свою греховность, понимал, как я далёк от спасения…
***
В 2013 году в последний раз ездил к родственникам в Харьков. Батюшка Иона за год до этого почил. Я планировал съездить в Одессу в монастырь, поклониться могилке батюшки Ионы, да не сложилось. Думал, в следующий раз обязательно. А потом случился майдан, война на Донбассе. А тогда в 2013-м заговорил с женой дяди о батюшке Ионе. Она посетовала, у невестки проблема с чадородием, пять лет живёт в браке, а деток нет. Собиралась съездить в Одессу к батюшке Ионе, да прособиралась. Результат, говорят, всегда был положительный у таких женщин, когда обращались к старцу.
Я хорошо знал батюшку Иону в повседневной монастырской жизни, однако не предполагал того, что раскрылось в нём несколькими годами позже. Жена дяди рассказала такую историю. У директора крупного завода… Не могу не вспомнить удивившие меня слова монахини Александры из киевского Свято-Вознесенского Флоровского монастыря о том, что были коммунисты, которые для простых людей становились отцами и братьями. Тот директор относился к таким советским руководителям – радел за завод, радел за заводчан. А дочь родную упустил – стала наркоманкой. Хорошая, добрая девушка попала в роковой капкан… Мать поехала к отцу Ионе за помощью. Очередь на несколько часов. Знала, можно задавать старцу один вопрос, и что скажет – неукоснительно выполнять, только тогда будет результат. Очередь подходит, до ушей доносятся слова батюшки. Мужчина задаёт вопрос по той же беде, что и у неё: сын – наркоман. Батюшка говорит: моли для него смерти, чтобы душу его спасти. Она испугалась услышать и в свой адрес подобное. Как так вымаливать смерть для единственной дочери?! Вышла из очереди, поехала на вокзал… Дочь умерла через два года. В Германии заразилась неизвестной болезнью, врачи не смогли поставить диагноз, вернулась домой и умерла. Её ребёнка дед с бабушкой усыновили и вырастили.
В мой период послушничества батюшка Иона время от времени выручал деньгами. В город соберусь, а в кармане пусто, попрошу взаймы пятёрку или десятку. Он, кстати, не пресекал мои походы в город, не требовал: в мир не ходи, сиди в монастыре, здесь твоё место. Нет. Ещё и пальто своё даст, то самое, в котором я во Флоровский монастырь ездил. Модель, как уже говорил, не последнего крика моды, зато из отличного драпа, серое в мелкий рубчик, богато смотрелось. Выглядел я в нём колоритно. Оттого и попал на Одесскую киностудию. Волосы у меня (это сейчас сплошь седые) в то время волнистые, чёрной шапкой. Наверное, фотогенично смотрелся. Так-то я худой был, пальто добавляло недостающей импозантности. Иду мимо киностудии. Самый центр города, Французский бульвар, неподалёку от киностудии церковь святых мучеников Андриана и Натальи, в которой служил после окончания семинарии молодой отец Алексий и в которую ходил врач Филатов. Здание его клиники было тут же на бульваре… Иду прогулочным шагом, женщина останавливает:
– Молодой человек, мы снимаем кино, в массовой сцене нужен человек вашего типажа…
Пообещала три рубля за «типаж».
Ладно, думаю, почему не попробовать.
Так познакомился с режиссёром Валерием Федосовым. Через него с другим режиссёром – Кирой Муратовой. Тогда ей было чуть за пятьдесят. Одевалась нестандартно, с большим вкусом. Длинное в пол пальто, строгий, отлично сшитый костюм, яркая блузка. Интеллигентно и в то же время оригинально. Она и по характеру была такой. В её кабинете на киностудии много раз доводилось бывать. Пили кофе, она вспоминала Владимира Высоцкого, съёмки фильмов с ним – «Опасные гастроли», «Короткие встречи». Со своей стороны расспрашивала о монастыре. Её и Федосова удивляло, что я, современный образованный человек, художник по второй профессии, по собственной воле оказался в обители, столько времени бок о боком с монахами живу, несу разные послушания, вплоть до коровника. С Муратовой говорили о вере, о Боге, об отцах монастыря, силе молитвы. Женщина умная, интересная, и, так мне показалось, очень одинокая. Сетовала, что её кино далеко не все зрители понимают, а радетели идеологической выдержанности критикуют, но снимать сугубо на потребу публике не её удел. Ей хотелось, чтобы зритель думал вместе с ней, говорить с ним не на уровне инстинктов, а на уровне души, чтобы его волновало то, что тревожит в жизни её. Не желала тратить себя на мыло, если уж снимать, то умное кино. Кстати она и после развала Союза старалась делать фильмы не на потребу…
Недавно умерла, молюсь за упокой её души…
Мы с ней какой-то период переписывались. Я даже было озадачился: вот бы помочь обрести своё женское счастье. Красивая, умная и одна… Наметил кандидатуру – знакомый художник, примерно её возраста, жена умерла, очень талантливый, интересный человек. Уже было решил – познакомлю, сведу, пусть съездит в Одессу, а там как Бог даст. Но потом передумал, художник был из выпивающих…
Мне Муратова говорила: «Может, попробовать тебя поснимать, внешность вполне, ты внутренне не зажатый, должно получиться».
До кинопроб со мной руки у неё так и не дошли, а вот у Федосова дошли, он решил дать роль пусть не главную, но и не такую, когда секундно мелькнул в кадре и всё. Снимал он фильм «Утреннее шоссе». В главной роли Родион Нахапетов. Меня собирался пробовать на роль священника. Ты, мол, всё знаешь, касаемо этой сферы, не соврёшь… Дал сценарий. Мы когда познакомились с Федосовым, часа три проговорили. Ему было всё интересно: церковь, монастырь, монашеская жизнь. Дотошно расспрашивал. Тогда церковь в кино практически не показывали, ничего не снимали. Ему хотелось коснуться этой сферы. Дал сценарий. Я прочитал и накатал три листа критических замечаний. Даже не замечаний, раскритиковал в пух и прах. Сценарист ничего лучше не придумал, как главарём наркомафии сделать священника. Портовый город, из Средней Азии привозят наркотики и переправляют по морю дальше. Герой Нахапетова таксист. Как сейчас помню, Антоном звали. Его сменщика втянули в схему доставки «товара». Ездил за ним в горы. В один момент стал неугодным, с ним расправились – в шахту лифта столкнули. Понадобилась замена, предложили Антону, естественно, не посвятили, что будет использоваться в качестве транспортировщика наркоты.
Фильм не без элементов индийского кино. В город приезжает взрослая дочь Антона, которую он ни разу не видел. Она хочет на папу посмотреть, а папа начинает за ней недвусмысленно ухаживать. Это ладно, по этому поводу замечания не делал, другое возмутило. Сценарист посчитал, он гениальный ход придумал: под крышей православного храма главный мафиози окопался и всем заправляет… Съёмки уже шли. Я познакомился с Нахапетовым. Мы даже с ним что-то наподобие стенгазеты вместе делали прямо на съёмочной площадке… Замечательный артист, хороший человек…
Это было накануне 1000-летия со дня Крещения Руси. Я написал своё мнение о сценарии, Федосову сказал: «Валера, ты русский человек, после такого фильма всю жизнь будешь каяться. Всем нам придётся отвечать перед Богом. Без тебя хватает тех, кто мажет грязью церковь – коммунисты-богоборцы, КГБ. Никакой батюшка под автоматом не пойдёт на наркоторговлю. Это не просто грех, а грех, вопиющий к Богу. Ничего даже отдалённо похожего не знаю. Да и все батюшки под контролем КГБ. Получается, КГБ спит, раз у него под носом такое творится. Сцены, касаемые церкви, написаны топорно, даже люди далёкие от этой темы поймут – враньё».
Резко написал и сказал. Мол, зачем тебе такая слава к 1000-летию Крещения Руси. Думал, обидится после моих категоричных слов. Но для меня вопрос был принципиальным. Что интересно, Валера послушался. Сделал главарём мафии начальника порта. У священника в переработанном сценарии осталась совсем крохотная роль. Главный герой везёт его на такси и просит помолиться за сменщика, убиенного раба Божия Михаила. Федосов звал меня на эту роль. Сказал, мол, только тебя вижу в этом эпизоде. Но его снимали, когда я уже уехал в Омск. Мне пришла телеграмма с вызовом, да я не полетел. Кстати, в «Утреннем шоссе» снимался актёр Перфилов, который всем запомнился по фильму Говорухина с Владимиром Высоцким в главной роли – «Место встречи изменить нельзя», где сыграл колоритного фотографа МУРа. Перфилов сам по себе светлый, доброжелательный. Как-то он ждал съёмок своей сцены, погода стояла промозглая, холодный ветер с моря, я в автобусе сидел, он зашёл в салон погреться, подсел ко мне, разговорились. Оказался простым в общении… Вспоминал, как с Высоцким снимался.
***
В монастыре была ещё одна видная личность – благочинный отец Павел (Судакевич). Однажды поздно вечером прихожу в келью к батюшке Ионе и каюсь:
– Не удержался, так захотелось искупаться. С вечерней службы два раза удирал на море.
Удобно было. Море рядом – пару минут и там. Делал так: на клиросе встану с краю, почитаю, потом в боковую дверь шмыгну, через сад и на море. Покупаюсь, незаметно вернусь к помазанию, вроде никуда и не уходил. После помазания опять улизну. К окончанию службы вернусь. Шкодничал, одним словом.
Батюшка выслушал и говорит:
– Бог простит. Я сам сегодня отца благочинного обидел. Сказал ему, что в сытом теле добродетель не держится. Вырвалось с языка.
Тела у отца Павла было много. Глыба весом в сто двадцать килограммов. Железную дисциплину держал в монастыре. Поздно вечером (ночью тоже приходилось с ним сталкиваться, это когда я на коровнике работал), как медведь шатун ходил по территории. Бывало, на отца Иону шумнёт. У того подолгу свет в келье горел – молился. Отец Павел как гаркнет, а голос такой, полмонастыря разбудит:
– Иона, хватит уже, выключай свет!
Не дай Бог семинарист припозднившийся попадётся на глаза, шуганёт, мало не покажется:
– Ну-ка спать!
А как без дисциплины! Что только не пережил монастырь за годы советской власти, поэтому ухо надо было держать востро, провокации нельзя было исключать. При мне послушника избила милиция до полусмерти. Васей звали. На монастырской грузовой машине ехал, милиционеры остановили и потребовали вина. Вези и хоть ты тресни. Вася не без наивности, посчитал: милиция шутит. Одесситы народ весёлый, почему бы милиции не поюморить. Откуда, спрашивается, у послушника вино? Так и сказал. Реакция последовала отнюдь не шутейная: ах, тебе вина жалко, поповский прислужник. Вытащили Васю из кабины, отволтузили так, что еле добрался до монастыря. Вся братия молилась за его здоровье. Врачей в монастырь приглашали. Но разглашать и заявлять в милицию не стали. Наместник отец Вадим решил дело не возбуждать. Посчитал, пожалуйся на милицию, только обители хуже будет. Еле-еле выкарабкался Вася. Отец Павел сокрушался: «Что ж ты, брат, такой недогадливый, надо было посоветоваться со старшими, нам что вина жалко? Отвёз бы милиционерам, и дело с концом».
Простодушный Вася просто-напросто не сообразил. Менты имели в виду: раз ты в монастыре работаешь, нацеди банку-другую и привези. Знали о монастырском вине. Били Васю остервенело, весь монастырь молился за него. Я на коровнике работал, пойду в угол, где сего лежало, встану на колени и молюсь. И все так, по кельям молились, на службе. Вымолили Васю.
На отца Павла любо дорого было посмотреть. Бери с картины «Три богатыря» Илью Муромца и вот он наш благочинный. Рассказывали, когда ещё в академии учился, любимым развлечением у сокурсников было упросить его согнуть пятак. Отец Павел смущался, отказывался, только если сильно уговаривали, исполнял цирковой номер. Брал советский пятак, клал его на указательный и средний пальцы, большим давил, будто фигуру из трёх пальцев хотел сделать, и пятак сгибался пополам. Во, силища! Отец Арсений говорил, что отец Павел изредка в узком кругу, опять же – надо сильно попросить, мог и сейчас продемонстрировать номер с пятаком.
Отец Савватий заведовал при мне мастерской по металлу. В тот раз я у него молотобойцем подвизался, а делали скобы по заказу сельского храма. Мастерская без кузнечного горна, пруток разогревали газосваркой и гнули. Отец Савватий своим молотком показывал, куда наносить удар, я кувалдой бил. Отец Павел подходит:
– Братья, дайте-ка помогу!
Я уже собрался ему молот дать.
Отец Савватий тоном, не терпящим возражений, пресёк трудовой азарт благочинного:
– Отец благочинный, вы в чистом, замараетесь!
Мол, к чему монаху вашей должности заниматься грязной работой, да и не отвлекали бы нас попусту, заказ был срочный.
Отец Павел искренне обиделся, будто в куске хлеба отказали. Он от всей души хотел помочь в тяжёлой работе. Видит, не богатырь в роли молотобойца. Меня, конечно, по комплекции с ним не сравнить, в два раза легче, а молот полноценный. Вызвался подменить меня, дать передохнуть, а его отшили самым категоричным способом.
– Да ну вас! – сказал в сердцах, развернулся и ушёл.
Один раз машину с картошкой, в решётчатые ящики затаренную, разгружали. В цепочку выстроились, передаём друг другу ящики. Пыль во все стороны. Торопились поскорее машину отпустить. Большую часть разгрузили, вымотались прилично. Отец Павел подходит:
– Братцы, давайте помогу!
Кто-то бросил: отец благочинный, вы бы лучше не мешались под ногами, без вас как-нибудь справимся. Он едва не плачет:
– Братцы, ну что вы! Я ведь вижу, устали, шутка ли КамАЗ разгружать! Это не ГАЗик.
Всё же внедрился в цепочку, ящиков пятнадцать прошло через его руки. Довольный отошёл. Запылился, само собой.
Когда я в девяностых годах приезжал в монастырь, отец Павел уже наместником был.
***
С батюшкой Ионой мы часто трудились вместе, в огороде или на винограднике, косили сено, помогали отцу Геннадию в его водопроводных и сантехнических делах. В минуты отдыха батюшка рассказывал о своём детстве, юности. Родился в 1925 году на Кировоградчине девятым ребёнком в семье. Назвали Владимиром. Родители крепко держались веры православной. За это попали под раскулачивание. Были в хозяйстве лошадь и коровёнка, записали в кулаки, с последующей экспроприацией движимого на четырёх ногах и недвижимого имущества. Перед самой войной, в пятнадцать лет, подался Владимир на нефтепромыслы Кавказа. Много работы за свою жизнь переделал – был нефтяником, шахтёром, трактористом. Однажды ночью пахал на тракторе. Темнота, хоть глаз коли, мотор монотонно гудит, ну и сморил сон. Вдруг будто в бок кто кулаком ткнул, встрепенулся, а в свете фар женщина перед капотом. Остановил трактор, выскочил – оттолкнуть, наорать: «Ты в своём уме, дура набитая! А если бы не проснулся? Тебе хана, а меня на цугундер!» А никого нет, и гусеницы в метре от крутого обрыва – секунда и трактор ухнул бы в глубокий овраг.
– Богородица спасла от смерти, – сказал батюшка, перекрестившись.
В начале шестидесятых годов заболел тяжёлой формой туберкулеза, в больничной палате лежали такими же обреченные на смерть. Одного вперёд ногами вынесли, второго… Глядя на эту картину, дал обет посвятить себя Богу, если удастся выйти из больницы. И случилось чудо. Начал на глазах оживать. По логике болезни обязан был чахнуть, происходило с точностью до наоборот. Бесповоротно пошёл на поправку. Выписали как совершенно здорового человека, даже рубцов в лёгких не осталось.
Тогда-то Владимир и побывал у Кукши. Тот ему посоветовал монашеский путь. Настоятель Свято-Успенского монастыря слушать не захотел о новом послушнике. Хрущёв остервенело боролся с церковью, строгий запрет висел над монастырями – никаких трудников, послушников, пострижений в иноки и монахи. Владимир съездил в Абхазию к пустынножителям, которых всячески преследовала советская власть, но они продолжали служить Богу. После Абхазии вернулся в Одессу. На морском берегу, сразу за монастырём, в глиняном обрыве выкопал себе пещерку.
