Сергей Николаевич Прокопьев
Сага о цензоре
– Съешь ты лимон.
Мария Игнатьевна стучала на машинке, делала левую работу… Держала нас очень даже недурственная зарплата. Шла из Москвы с завидной регулярностью, тогда как вокруг начался беспредел – шахтёры бастовали от безденежья, задержек зарплаты, оборонщики перекрывали улицы… У нас всё чётко…
Как-то сижу, Нежная смылась («я тут сбегаю»), откровенно клюю носом над газетой. Вдруг дверь открывается, я голову спросонья вскинул, кто-то заглянул и скрылся. Прошло секунд пять, снова дверь открывается. На пороге с изумлённым лицом давний знакомый Иванов. Он сунулся в первый раз и не поверил увиденному… Прочитал табличку на двери… Иванов к тому времени бросил свою тягомотную многотиражку, работал замредактора в бульварной газетке. Стихи своей возлюбленной не публиковал, газетку больше интересовала поэзия женского тела, но, я бы сказал, и в этом жанре не ахти какое было качество. Иванов замер в дверях, на меня уставился. И всё ещё не верит своим глазам.
– Так это вы защищаете свободу печати? – спросил со страшным удивлением в голосе.
– Конечно, – говорю, – а кому же ещё её родимую защищать!
– Тогда мне здесь делать нечего! – развернулся и хлопнул дверью…
Но тут же снова заскочил:
– Вы душили свободу! Гнобили нас! Не давали глотка свежего воздуха пропустить в газету, а теперь вы защищаете свободу! Уму непостижим этот идиотизм!
И снова хлопнул дверью…
Дал понять, что видеть меня не хочет. Но судьба через пару-тройку лет приготовила нам ещё одну встречу…
В борьбе с сутяжниками
Как-то Балабанов приболел, а надо с проверкой в Новосибирск ехать, отправил меня. Без всяких банкетов поработал. На обратной дороге написал отчёт на двенадцати листах. Искусство отчётов освоил со времён работы следователем в прокуратуре, в цензуре отшлифовал мастерство. Отчитался, а тут к нам самим проверка из Москвы. Высокий чин пожаловал. После проверки Мария Игнатьевна на ушко доложила, проверяющий, читая мои отчёты, обронил:
– По-настоящему в инспекции один Роман Анатольевич работает.
Вскоре мне звонок домой из министерства:
– Роман Анатольевич, по результатам проверки предлагаем вас в резерв на должность начальника вашего отделения. Вы не против?
– Подсиживать никого не хочу, но отказываться не буду.
– Вот и хорошо, только никто знать об этом не должен.
Кто-то шепнул Балабанову. Я частенько опаздывал минут на пять-десять. Тут прихожу, все уже сидят, и начинается разбор злостного нарушителя трудовой дисциплины…
Думаю, а идёшь ты лесом… Накануне позвонил редактор «Степной губернии» Славка Девятковский с предложением занять место юриста в его газете. Славка лет десять работал в «Вечёрке», надоело под кем-то ходить, ринулся в свободное плавание и создал «Степную губернию», подтянул мастеровитых журналистов, развернулся. Со Славкой мы играли в футбол. На стадионе «Красная звезда» подобралась компания любителей, два раза в неделю мы, великовозрастные дядьки (мороз ли, жара, дождь или снег), как пацаны, гоняли с телячьим восторгом мяч. Славка знал, что я юридический окончил, работал следователем… Я пошёл к нему…
А через месяц Балабанов сам с треском вылетел из «Инспекции…»
Поехал в Москву, в министерство по печати и приволокся к министру пьяным. Даже не с похмура. Всю ночь гужбанил, чуток поспал и пошёл. Министр на свете не первый год, с первого взгляда оценил состояние подчинённого.
– Вы в каком виде? – возмутился наглостью провинциала.
– В таком же, в каком и ты! – нисколько не смутился Балабанов.
От такой борзости министр затопал ногами:
– Вон отсюда, пока в вытрезвитель не отправил!
На следующее утро Балабанов пошёл к министру и сразу на пороге в его кабинет бухнулся на колени:
– Простите!
В Омске по пьяни сам и проболтался, как на коленях бегал за министром.
– Больше не повторится! – с надрывом умолял.
Министр шарахался от кающегося:
– Прекратите балаган.
А Балабанов за ним, как в дурном спектакле, на коленях по кабинету. Уж как не хотелось ему возвращаться в газету, вымучивать из себя всякую белиберду и получать за это мелочёвку. Балабанов как-то признался:
– Писать – как дрова рубить. Первые пару чурок в охотку, дальше тоска зелёная…
Ничего-то больше делать не умел. Так сладко было в «Инспекции…» на хлебной должности… И власть – он начальник региона, где вся хвалёная Западная Европа с головой разместится и ещё место останется… В мыслях видел себя высоко-высоко, и вдруг катастрофа. Министра коленопреклонные позы подчинённого не разжалобили, выдворил Балабанова за дверь и тут же издал приказ об увольнении.
А я стал осваивать новый вид деятельности. Спасибо журналистам. Вырвавшись на бесцензурный простор, ошалев от свободы, они резвились в газетах, кто во что горазд. Это раньше об НЛО не напиши, о катастрофе ни строчки, сейчас своя рука с авторучкой владыка, что хочу, то и наворочу – из мухи слона и какой хочешь зоопарк. До поры до времени сходило с рук. Но помаленьку начало прилетать. Писать-то ты можешь всё, что бы ни взбрело в твою воспалённую голову, даже гостайну – цензуры нет. Но за написанное изволь отвечать. Не все антигерои газетных полос безропотно сносили чернуху в свой адрес. Журналисты или сами с усами, где-то разнюхают, или им сольют информацию, они быстрей-быстрей в дело, чтоб другие издания не перехватили. Некогда факты проверять. Написанное хоть пером, хоть компьютером не вырубишь топором, но получить по башке за публикацию можно. Не обязательно буквально, хотя и такое случается. Посыпались гражданские иски о возмещении морального ущерба за газетные измышлизмы. От отдельных граждан, чья честь и достоинство затронуты, от юридических лиц, чья деловая репутация страдает. Народ наш мелочиться не любит, судиться так судиться, иск как забабашат на неподъёмную сумму. Не отмахнёшься. И доказывать в суде, что ты не верблюд, приходится ответчику. Истцу достаточно заявить, что написанное в газете не соответствует действительности, порочит его честь и достоинство, и закрутилась машина против газеты… Славка один раз адвоката нанял, второй и первым из редакторов смекнул: дешевле держать опытного специалиста в штате редакции, чтобы отбивался в судах. Так я стал первым юристом в городе, специализирующимся на тяжбах газетчиков. Славка положил мне сначала жалованье, как в «Инспекции…», через месяц увеличил в два раза, через полгода – в пять.
Как-то приходит в редакцию «Степной губернии» мужчина, сбрасывает рубаху, мать честная: на спине места живого нет – исполосован. Рассказывает жуткую историю, его затолкали в машину, увезли за город и высекли нагайками казаки под руководством диакона Василия Волкова. Отхлестали на совесть. Потерпевший, господин Загоруйко, рисует картину, предшествующую экзекуции. Он был регентом в православном храме, настоятель ущемлял хор в оплате, возник конфликт, регент перешёл в протестанты и забрал с собой половину хора. Диакон Волков решил проучить ренегата. Привлёк казачков, те подловили ренегата и высекли. Диакон, по словам Загоруйко, тоже приложился к спине. Потерпевший подал в суд на диакона.
Журналист Боря Кукин воспламенился при виде истерзанного нагайками. Включает диктофон, приглашает фотографа. Получаются эффектные кадры. Боря расстарался в статье, вплоть до черносотенцев вспомнил, которые будто бы казаков использовали в своих целях. Диакона Волкова выставил соответствующим образом.
Славка Девятковсий сокрушался потом:
– Как я прокололся с этим материалом. Боря мозги запарил, мол, всё стопроцентно, факты железобетонные.
Дело получилось дохлым. Диакон подал иск о возмещении морального ущерба. Деньги тогда были дурацкие – всё в миллионах считалось. Но в переводе на доллары диакон требовал сто тысяч баксов за моральный ущерб. Неслабая сумма для Славки. Я кинулся искать потерпевшего, а того в помине нет. Он оказался из Краснодарского края. Какое-то время обретался в Омске, а потом исчез. Рыл я по этому делу до руды… Дошёл до миссионера Джона, что приехал в Сибирь из Канады. По-русски Джон говорил с сильным акцентом, но объяснил в приватной беседе, что правды по этому делу не найду, это была провокация против православной церкви. Я ходатайствую перед судом о поиске потерпевшего. Делают запрос в Краснодар. Бесполезно. Уголовное дело против диакона прекращают. У меня не остаётся никаких козырей. И все факты против газеты.
Славка места не находит:
– Роман, что будем делать? У меня ста тысяч долларов нет.
Одно остаётся в таких случаях – тянуть резину. Я обжалую в прокуратуру прекращение уголовного дела. Его возобновляют. Но оно изначально бесперспективное, нет никаких улик против ответчика… Голые слова исчезнувшего истца-потерпевшего… А кто его высек – неизвестно. Может, сам себя…
В районном суде я стою на позиции: газете информацию об избиении Загоруйко слила милиция. Не Боря Куркин со слов потерпевшего, не проверив факты, написал, газета повелась на авторитет милиции…
Меня районный прокурор вызывает, открывает уголовное дело:
– Ну, что вы ещё хотите, нет никаких доказательств.
Листает дело, а я глазом кошу и не зря. Цензура воспитала способность мгновенно сканировать. Он быстро переворачивает страницы, но я выхватил нужное. В дело вклеены фотографии высеченной спины Загоруйко. А снимки не чьи-нибудь – редакционные. Но со штампом оперативно-технического отдела. Схалтурили менты. Сделали наши фотографии своими. Это на руку моей линии. В суде заявляю:
Подтверждением того, что информацию о данном происшествии редакция получила из органов внутренних дел, является следующий факт: в газете опубликован снимок, фигурирующий в уголовном деле, он был передан журналисту вместе с информацией.
Довод неплохой, да знаю: им одним суд не проймёшь. И вспомнил о Лёшке Сизове, однокурснике моего двоюродного брата Вовки. С Лёшкой я познакомился, когда ездил в студенческой молодости с пединститутскими в археологическую экспедицию. С Сизовым встречались чуть не каждый год на дне рождения у брата Вовки. Они корешили. Году в девяносто четвёртом Лёшка вдруг покрестился и стал верующим. Через брата нахожу его, и вот это удача: оказывается, Сизов с диаконом Волковым вместе учились в духовном училище.
– Он из случайных людей в церкви, – характеризовал моего оппонента Сизов. – После отмены советского атеизма таких сотни рукоположено. Даже патриарх на это сетует. Храмы восстанавливали, строили, а священников где взять на новые приходы? И набрали… Волков человек грубый, солдафонистый, не исключаю – может высечь. Или дать указание. Что в нём замечательного – это голос. Приличный бас. К церкви прибился, так как ничего толком не умеет. Подобные священнослужители – беда церкви, они её дискредитируют.
Так отозвался Лёшка о Волкове. Если характеризовать самого Сизова, он из вечных диссидентов, что не могут не идти против течения. Особенно на словах. Хоть как, но не так. Вы говорите «чёрное»? Нет, там много розового. Вы говорите «белое»? А ему сплошное зелёное. Почему Сизов не стал священником после духовного училища? Его не удовлетворяет атмосфера современной церкви. Священники, утверждает Лёшка, в своей массе только бы службу отвести, не работают с приходами, иерархи приземлённые. Начал мне втирать идею борьбы с паспортами последнего образца, вреде принятия ИНН. И паспорта, утверждает, и ИНН – всё печать сатаны. Кто безропотно соглашается с тем и другим, продаёт душу дьяволу, а значит, не унаследует жизни вечной. Патриарх игнорирует такие основополагающие вопросы. Лёшка также горячо доказывал мне, что Иван Грозный и Григорий Распутин должны быть причислены к лику святых, тогда как официальная церковь против канонизации.
Я попросил Сизова быть свидетелем в суде. Волков напирал в иске, что в церкви, где он служит, после публикации статьи среди прихожан идут разговоры, попирающие его честь и достоинство, он нравственно страдает. Нужно было железное свидетельство, что никаких разговоров среди прихожан нет, большинство из них жёлтую прессу, в том числе и «Степную губернию», не читают, следовательно, нравственные страдания Волкова надуманы. Тогда как Сизов не просто посещает церковь, где служит Волков, он знает его по духовному училищу.
Сизов согласился свидетельствовать в суде, что никто в храме не обсуждает описанный газетой случай с Загоруйко, а Волков по своему характеру может участвовать в акции экзекуции. Я не стал раскрывать в суде, что знаю Сизова много лет. Подал судье факт знакомства со свидетелем так, будто пришёл в храм поговорить с истцом, того не застал, разговорился с прихожанином… Я специально сходил в храм, у ворот церкви стояло четверо нищих, один на инвалидной коляске, каждому дал по сумме, примерно на чекушку водки, чтобы запомнили меня. Спросил, служит ли в церкви такой-то диакон? Когда он бывает в храме?
Судья потом сказала мне в кулуарах:
– Как вам удалось найти такого свидетеля? Всё дело перевернул.
Когда диакон увидел Сизова в суде, он чуть сквозь землю не провалился. Лёшка, с завихрениями, но умница… Вовка говорил про него, мог запросто защитить кандидатскую диссертацию по истории, она была практически готова, но повздорил с завкафедрой, не ввёл того в соавторы статьи в московском журнале… И в духовном училище Сизов в богословии был на голову выше всех учащихся… Интеллектуал…
В суде я постарался оградить свидетеля от вопросов судьи, чтобы их прозвучало как можно меньше… Задавал вопросы сам, а предварительно обговорил с Лёшкой, в каком русле отвечать, чтобы закрыть остальные вопросы судьи, и она не стала бы раскручивать свидетеля… Получилось замечательно. Вчистую выиграть не удалось, но иск был удовлетворён всего на сумму, равную тысяче долларов… Славка Девятковский от радости монитор перевернул, так подскочил с кресла, когда я пришёл с победной вестью. Сходу поволок в ресторан. Я вытащил газету из ямы…
С кем только не приходиться бодаться в судах: с мэрией, с губернатором… С любителем поэтических женщин Ивановым тоже столкнулся на этом поприще… «Степная губерния» дала информацию о возбуждении уголовного дела по факту мошенничества. И походя обвиняемую помазала грязью. Она такая-сякая и разэтакая… Обвиняемая – молодая девица по фамилии Самосадова. Впечатление о ней создалось: изворотливая, себе на уме… Приехала из Москвы, там училась, какое-то время работала. Мошенничество состояло в самозванстве. Работая в фитнесс-клубе, решила срубить деньжат на преподавательской стезе. Якобы она представитель московской фирмы, под этой вывеской открыла платные курсы, набрала учениц, хотя лицензии на ведение подобной деятельности не имела. Судя по всему, в Москве утянула бланки фирмы, в которой училась, и парила ими мозги своим курсисткам. Одна из учениц разнюхала липу. Возбудили уголовное дело, «Степную губернию» угораздило высунуться с информацией о нём, в которой, ничтоже сумняшися, обвиняемой дана характеристика: мошенница, личность с нравственными изъянами. Всего-то пару-тройку абзацев… Газета высунулась с этой информацией, а уголовное дело раз – и прекратили.
Я в него заглядывал, зафиксирован факт изъятия при обыске у Самосадовой три тысячи долларов. Однако о возврате денег владельцу ни слова. А дело прекращено. Куда девались баксы? Это, само собой, не моя забота. У меня о другом голова болит: Самосадова подала на газету в суд о возмещении морального ущерба. Мотивировка: из-за клеветнической информации, растиражированной в тридцати тысячах экземпляров, она лишилась высокооплачиваемой работы, опорочено честное имя, ей теперь трудно устроиться в нашем городе. Самосадова не стала мелочиться, потребовала компенсировать моральный ущерб суммой равной сорока тысячам долларов.
Ситуация с Самосадовой получилась не из лёгких. Позарез нужно посмотреть уголовное дело, да никто в УВД не примет тебя с распростёртыми объятиями. Мало ли что я юрист из газеты. Не обязаны. По своим каналам договорился, поехал. Захожу в кабинет начальника следственного подразделения, чин на уровне подполковника…
– Дать дело не могу, – отреагировал на мою просьбу, – вопросы задавайте, на какие можно отвечу.
Нерадостное начало. В деле могут фигурировать нюансы, о которых я и не догадываюсь. По тону начальника видно: настроен поскорее от меня отделаться.
И вдруг запел телефон, он трубку поднимает… Звонок из Москвы, из министерства. Начальник сидел боком ко мне, отвернулся к окну, чтобы проситель-посетитель не мозолил глаза, не портил впечатления от разговора (он, слышу, позитивного характера) и увлечённо чирикает в трубку. Дело Самосадовой лежит на стуле, как и другие дела. У стены ряд стульев, на одном папка с делом Самосадовой. Я сижу на расстоянии вытянутой руки. Протягиваю её, открываю папку…
Начальник болтал минут двадцать. Я тем временем узнал, что работала Самосадова в фитнес-клубе «Африка», по адресу такому-то… Увидел бумаги, из которых явствовало, что работник она не идеальный… Всё дело пролистал… Хозяин кабинета разговор прекратил, поворачивается ко мне, официальным тоном с некоторым раздражением произносит:
– Ну, задавайте вопросы.
Дескать, у меня на вас лишней секунды нет.
– По оглавлению посмотрел, – поднимаюсь я со стула, – больше ничего меня не интересует.
Из УВД еду в «Степную губернию», пишу на Самосадову характеристику и отправляюсь в фитнес-клуб «Африка».
И… ё-моё, в кресле начальника, кого, вы думаете, встречаю? Иванова – любителя женской поэзии. Потом-то я навёл справки: он развёлся с женой и сошёлся с молодой хваткой женщиной. Она окончила физкультурный институт, гимнастка, массажистка, специалист по всяким аэробикам. При этом имелись у неё дрожжи в виде папы, который в процессе приватизации свой неслабый кусочек пирога ухватил и любимой доче выделил стартовый капитал. Замутила она фитнесс-клуб, куда перетащила Иванова. Не массажистом, конечно. И не женские стихи читать дамочкам. Иванов плюнул на газетное ремесло, сколько можно бумагу марать, пора деньги делать на женской красоте. Судя по офису, неслабо дело шло. В фэн-шуях не разбираюсь, но кабинет у Иванова стильно оформлен, с ненавязчивым авангардизмом. Сам Иванов в дорогом костюме, шикарный галстук с модным узлом.
Я сделал вид, что страшно обрадовался при виде старого знакомого. Дескать, сколько лет и сколько зим, какая замечательная встреча. Иванов не выказал восторгов ни сразу, ни после, когда я представился юристом газеты, судящейся с бывшей его работницей.
Я будто бы не замечаю холодного приёма, держу себя на правах земляка-коллеги, и начинаю расспрашивать о Самосадовой, что за работница, чем отличилась в «Африке?» Раскачиваю Иванова. Он поначалу хотел отделаться от меня, дескать, работала и работала, потом сказал:
– Саморекламы выше крыши, на деле больше по верхам. Яркий представитель современной молодёжи: дай денег много и сразу.
Я ловлю момент и прошу характеристику на Самосадову. Категорически отказался. Нет и нет. Даже дёрнулся подняться из кресла – дескать, разговор окончен, пока-пока. Я сижу как вкопанный. Давать характеристику на свою работницу Иванова может принудить только суд. Я не суд, зато кнопки Иванова знаю. Обкомом партии его теперь не возьмёшь, играю на современных нотах.
– Сейчас был в областном управлении внутренних дел, – докладываю, – у подполковника Сараева, читал уголовное дело Самосадовой, там фигурирует и ваша фамилия.
Слукавил, фамилии Иванова не было, только фирма.
– Уголовное дело прекращено, – говорю, напирая на «уголовное», – однако, защищая газету, мне придётся обжаловать прекращение уголовного дела, его возобновят, будут трепать ваше честное имя, вызывать в суд. О моей квалификации как юриста по подобным вопросам можете узнать у ваших бывших коллег-газетчиков. Скажу честно, при определённом раскладе мне понадобится организовать пиар-акцию по иску Самосадовой. О вашей фирме, о вас напишут в газетах. Вам нужна такая реклама? Думаю – нет. Если мне удастся на начальной стадии отклонить иск, ничего этого не будет в помине.
Вижу, занервничал, заперебирал бумажки на столе.
– Ведь не была Самосадова хорошим работником? – говорю.
–Какой там работник! – раздражённо бросил. – Ленивая. Истерику могла закатить. Клиенты жаловались…
– Вот и дайте эту характеристику в письменном виде?
Вроде и не прочь дать, и начинает юлить:
– Хорошо, приезжайте в понедельник, подготовлю…
А была пятница, вторая половина дня…
– Зачем в понедельник, – достаю из портфеля характеристику.
Иванов прочитал, но менжуется. И самому выставляться в суде ой как не охота, и совесть вроде как вякает, бумага-то официальная, это не досужий разговор на лавочке. И ко мне питает не лучшие чувства.
– Конечно, газета накосячила, – говорю, – но вы же сами газетчик, знаете, если журналист по каждому случаю будет проводить расследование, он без хлеба останется. Тем более криминал у Самосадовой имел место. Следователю бы покопать. Но делу хода не дали. Куда-то девались три тысячи долларов, что изъяли при обыске у обвиняемой. Самосадовой сидеть бы радоваться, что дело закрыли, она на газету бочку покатила.
Выдал эту тираду и опять за рыбу деньги:
– Подпишите характеристику, и больше вас это касаться не будет.
Кривясь, подписал, штамп «Африки» поставил, подаёт листок и хихикает на прощанье:
– А вы, я гляжу, опять неплохо устроились!
– Да и вы, – окинул я офис взглядом, – тоже не бедствуете.
Характеристика разбивала все доводы истицы о её расчудесных качествах профессионала и работника.
Перед заседанием суда я предложил Самосадовой забрать иск.
– Дело моё выигрышное, – не захотела она слушать, – доведу до победного конца.
Её ошибкой было – адвоката взяла из специализирующихся по уголовным делам. У них стиль – все козыри на концовку держать, а в делах гражданских адвокат должен активничать с самого начала. Судья задаёт вопросы мне, задаёт Самосадовой – адвокат молчит. А Самосадова заливается… Уж такая она хорошая и расхорошая. Расхваливает себя, какая она замечательная работница, тогда как газета всё переврала и выставила её в клеветнических тонах, оболгала честное имя.
Я дожидаюсь своего момента, судья даёт слово, достаю характеристику, подписанную Ивановым, зачитываю бесстрастным голосом и ходатайствую приобщить документ к делу.
С Самосадовой истерика. Натуральная. Не исключаю, у них с Ивановым были не только производственные отношения, у неё вырвалось сквозь слёзы:
– Как он мог после всего?
Адвокат, наконец-то, раскрыла рот и ходатайствует вызвать Иванова на следующее заседание.
Ох, покостерил бы Иванов меня. Посверкал бы глазами…
Истица ревёт безостановочно. Куда девалась самонадеянность, граничащая с наглостью… Села на стул, закрыло лицо ладонями и ревёт…
Судья вынуждена объявить перерыв.
Самосадова сумочку схватила, выскочила… И не появилась в зале заседаний после окончания перерыва. Адвокат объясняет:
– Галя в коридоре плачет.
Судья добавляет пять минут. Истицы снова нет. Я прошу занести в протокол факт неуважения истца к суду…
Адвокат потом сказала мне:
– Знала бы, ни за что не согласилась…
Больше Самосадова в суд не пришла, и дело было закрыто.
Повезло Иванову…
