Сергей Николаевич Прокопьев
Журавли Афгана
С соседом дядей Васей, ветераном Великой Отечественной, Валентин не один раз беседовал, когда вернулся из Афгана. Дядя Вася расспрашивал о современной военной технике, оружии. Валентин сделал для себя вывод: на Великой Отечественной труднее пришлось солдату. В Афгане они после боевых выходов возвращались на базу, отдыхали, занимались спортом, отсыпались в цивильных условиях. Не на шинельке в окопе, не в землянке – спали на чистых простынях. Дядя Вася всю войну мечтал о них, в Афгане – обычное дело. А вот вши были. Постельное бельё придёт из прачечной, казалось бы, прошло обработку, но даже в чистом могли остаться. Гимнастёрки, брюки в бензине стирали… После этого несло от бойца нефтепродуктом, да из двух зол выбиралось, которое не кусалось.
– Не сравнить с Великой Отечественной, – рассказывал дочери, – линии фронта не было, в окопах мы месяцами не сидели, но война есть война, стреляли не киношными пулями. Добрых три четверти времени проводил полк на боевых операциях. Пусть мы в штыковые атаки не ходили, ни разу я не сталкивался с душманами лицом к лицу, воевал на расстоянии, а всё одно страшная работа. Двухсотые с обеих сторон, трёхсотые… Не должны политики допускать войну. Наши погибали, а сколько афганцев…
Рота укрепилась на горе, внизу мятежный кишлак, оттуда душманы методично из миномётов обрабатывают их позиции. Расстояние километр, автоматным огнём не достанешь. Отвечали из АГС-17. Отличный автоматический гранатомёт. Можно стрелять прямой наводкой, можно вести навесной огонь. Но АГС духов не убеждал – не унимались, продолжали методично минами обкладывать. Вызвали вертушки, те обработали кишлак ракетами. Только-только пыль разошлась, снова мины полетели. У душманов тактика: завидят атаку с неба, прыгают в киризы – подземные ходы. Не для войны прорубались – для снабжения водой. Но и бомбоубежища, лучше не надо, и удобные ходы сообщения. После вертолётов грачи – штурмовики Су-25 – налетели. НУРСами прошлись по кишлаку, пару 250-килограммовых бомб сбросили. Пыль расходилась не менее часа. Десантники смотрели вниз, считая, в этих руинах, навряд ли, кто в живых остался. Нет, снова завыли мины. Командир ещё раз вызвал авиацию. Прилетел один Су-25, сбросил одну бомбу. Та на парашюте спустилась на кишлак, и никакого взрыва. Подумали, не сработала. И тут же начал подниматься гриб. Валентин сидел спиной к скале. С появлением самолёта духи-миномётчики (надо понимать, по команде «воздух») замолкли, десантники пользуясь перерывом, разложили сухпай. Валентин сидел спиной к скале, и тут шарахнуло. Взрывной волной садануло его затылком о камень. Долго шишка не сходила…
Четыре часа пыль оседала. От кишлака ничего не осталось. Это была объёмно-детонирующая авиабомба в полтонны весом. Ни кишлака, ни киризов, ни миномётчиков…
– Война, Алёна, вещь страшная. Не дай Бог твоим сыновьям воевать…
– У меня, как у тебя, дочки будут…
– Внук у нас с мамой хотя бы один должен быть. О сыне мечтал, а родились две дочери, и у Татьяны девчонки.
– Пусть Танька ещё рожает… И вообще, парня в армию призовут, а там опять какой-нибудь Афган. Сам говоришь, бабушка переживала за тебя…
Мама в письме прислала в Афган иконку. Тетрадный листок развернул, и выпала. Сначала показалось – картинка. Удивился – зачем? А это иконка, из журнала или книги вырезанная. В письме прочитал: «Сынок, это Богородица, Защитница, держи всегда при себе, только не забывай». На операции разрешалось из документов брать только комсомольский билет. В него вложил и носил постоянно.
– Па, а самый памятный день на войне?
– Совсем не дембель, не отъезд домой. Очень хотелось мирной жизни. Мечталось о ней. Горы до того вымучивают. Море, говорят, выматывает, идёшь по нему день, другой, неделю – одно и тоже. И горы – эти бесконечные подъёмы, спуски. Летом солнце давит! Жара, за сорок в тени, а на открытой местности ещё больше… И горы во все стороны. РД (рюкзак десантника) за спиной, лифчик с магазинами, гранатами, автомат – под двадцать пять килограммов в сумме, а тропа то вверх, то вниз. Бывало, ротный заставит ещё и бронежилеты надеть, каску взять. Это уже свыше тридцати килограммов тащишь, а высота четыре тысячи метров, воздух разряжён, дышать тяжело. И мечтаешь об одном: вот бы со всей этой выкладкой да по степи… Прошагал бы запросто без ущелий, хребтов, перевалов, камней под ногами хоть сорок, хоть пятьдесят километров. Какое удовольствие по плоскости топать, а не вверх-вниз. Да ещё мамка яичницу с салом да с луком нажарила бы на завтрак.
– Па, – сморщила носик Алёна, – как ты ешь эту гадость! С салом противно, а ещё с луком! Б-рр-рр!
– Ничего ты, Алёна, не понимаешь! Мечтал о маминой стряпне, возвращении домой… Но ты бы знала, как тяжело было прощаться с ребятами, с командирами. Баграмский аэродром в горах, самолёт поднимается по сложной траектории. Взлетаем, а у большинства из нас, дембелей, слёзы на глазах. Без малого два года остались внизу. И каких два года! Боевое братство ни с чем не сравнить!
Валентин замолк. Дочь не торопила.
Приехал он в район вечером. Последний рейсовый автобус ушёл. Можно было у родственников заночевать, да как же – целая ночь пропадёт, только домой. Путь не близкий – пятьдесят километров. Про такси в те времена в районе не знали. Легковых машин в частном пользовании было совсем ничего. Какое тут такси. На удачу остановил молодого мужика на новеньком «Урале» с коляской.
– На бутылку красного дашь? – весело спросил мужик.
– Да не вопрос!
– Садись, десантура, а я в морфлоте служил, во Владике!
Средина мая, берёзы недавно лист дали. Зелёные околки слева и справа от дороги. Земля до горизонта ровная, как обеденный стол, никаких гор. Мотоцикл мощно ревёт. Быстро долетели…
И закрутило – друзья, одноклассники, родственники – дяди, тёти, двоюродные братья-сёстры. Ходил от дома к дому. Большой, красивый, сильный. Голубой берет, треугольник тельняшки из-под кителя выглядывает, медаль «За боевые заслуги» на широкой груди. В каждом доме желанный гость, в каждом доме тут же застолье организовывалось… Как же – настоящий воин пожаловал…
Уходил в армию Валентин из старого дома, а за полтора года, благодаря настойчивости военкома, до райкома партии дошёл: у семьи воина-афганца плохонькое жильё, – совхоз построил просторный новый дом. У Валентина была своя комната с новенькой кроватью. Первые полмесяца, вернувшись вечером домой, в своей комнате, стоя у форточки и глядя в темноту за окном, выкуривал первую ночную папиросу, курил «Беломор», потом ложился на кровать. Ненадолго – было неудобно. Вскоре поднимался, снова курил в форточку (за ночь полпачки выкуривал), а потом ложился на полу. Привык в горах (из боевых не вылезали) на камнях спать, подстелив под себя плащ-палатку, тоненькое одеяло. В первое время на мягком спать было некомфортно. Хватало половичка, а на себя покрывало. Мать утром зайдёт, запричитает со слезой:
– Сынок, что ж ты на полу?
– Извини, мама, мне так удобнее.
Дня через три после возвращения застал мать в слезах, сидит за столом на кухне, плачет.
– Мама, что с тобой?
– От счастья, сынок. Дождалась тебя. Не нарадуюсь! Что только не передумала. Ты писал, что склады охраняешь, да я чувствовала, не всё ты сообщаешь. Медали за склады, поди, не дают.
– Склады тоже маленько охранял.
Месяц отдыхал по полной. В выпивке себя не ограничивал. Потом вдруг стало плохо, просто невмоготу – захотелось обратно в родной полк. Стали сниться горы, зелёнка.
Мать почувствовала неладное в то утро:
– Сынок, ты куда?
Последние две недели не надевал форму – осточертела, хотелось гражданских брюк, свободную рубашку, туфли на ногах. И вдруг выходит из дома в форме. Мать во дворе куриц кормила, сыпала им зерно.
– Валя, ты куда?
– В военкомат.
– Ты же встал на учёт.
– Надо ещё явиться.
Не смог сказать правду. Сел в автобус, поехал в район.
– Военкомом майор Морев меня в Афган отправлял, – рассказывал Валентин дочери. – Когда я в армию уходил, сказал ему: «Хочу в ВДВ, в Афган». Афганцев он уважал, гордился нами. Захожу к нему. Он встал из-за стола, руку пожал. «Ну, что, воин, скажешь?» Я ему прямым текстом: «Товарищ майор, хочу в Афган, на сверхсрочную». А он мне: «Дурак ты! Дурак! Иди, через месяц придёшь!» Категорично выставил за дверь.
– И что? – спросила Алёна.
– Через месяц никуда я не пошёл. С мамой твоей задружил, я её ещё в школе заприметил, а тут…
– Молодец! – Алёна захлопала в ладоши. – Какой ты, папка, молодец!
«Дитё ещё», – думал Валентин, глядя на дочь.
– А прикольные случаи были? – спросила Алёна.
– Да ещё сколько.
Местность называлась Алихейль. Широкая горная река. Вода холодом обжигает. У реки расположились на привал. Шли вместе с царандоем на боевую операцию. Всё было спокойно, духи не цеплялись, посему и настроение хорошее. Валентин с товарищами сидят на камнях, курят и смотрят: два солдата-афганца несут на проволочном кукане рыбу. Штук десять не меньше, на селёдку смахивающая рыбка – длинненькая, серебристая. Десантники загорелись – вот бы уху сварить. Валентин спросил, показывая на рыбу:
– Где?
Афганец махнул в сторону реки.
Следующий вопрос: на что ловил?
Афганец заулыбался. Показал на гранату, потом тремя жестами сымитировал весь процесс: бросок, взрыв и сбор рыбы. Не стал делать секрета из рыболовной снасти.
Всё предельно просто – никаких наживой и удочек.
Десантникам гранатная рыбалка пришлась по душе. Тут же стали развивать тему. В гранате тротила тридцать два грамма, в тротиловой шашке – двести, в двух шашках и того больше. Что та граната против шашек.
Связали две шашки, к ним шнур бикфордов, на берег вышли. Втроём отправились на рыбалку. Распределили обязанности, один бросает, двое заранее уходят вниз по течению, рыбу собирать. Зевать не надо, иначе унесёт улов.
– Мы со Славкой Шмелёвым ушли метров на пятьдесят, – рассказывал Валентин дочери. – Коля Волков бросил шашки, в этот момент нас со Славой Шмелёвым пробило: ёлки-палки, сейчас течением, а оно с ног сбивает, связку принесёт к нам и жахнет под носом. Мы со всех ног от берега. Запаниковали – вместо рыб нас накроет. Порыбачим на свою голову. Зря испугались, рвануло, где Славка бросил. Мы быстренько в воду, она холоднючая и несёт, до середины не дойдёшь. Мы ведро приготовили, рассчитывали огрести полное, а всплыло две рыбки. Те гранатой десять штук, мы шашками, в которых тротила в двенадцать раз больше – парочку. Но хоть парочка, да наша, в чайнике уху заварили и съели за милую душу.
Из прикольных был ещё случай, в мужской компании всегда рассказывал его, дочери, само собой, не стал. Взяли практически без боя моджахедский кишлак. Хороший, зажиточный кишлак. Жители до прихода шурави бросили его, ценное с собой унесли. Десантники в дукан, магазинчик, зашли. Хозяина нет, товар кой-какой остался. Зубная паста, мыло. Зубная паста диковинная – выдавливаешь, а она в три цвета. Напихали в карманы. И презервативы в ярких упаковках. Казалось бы – зачем они. Но каждый по несколько упаковок взял. Из соображения: чтоб было. Валентин тоже штук десять прихватил.
– Папа, а самый тяжёлый день?
Старшая дочь Татьяна не интересовалась его военным прошлым. Хотя, безусловно, знала. Каждый год он второго августа доставал форму, надевал тельняшку, берет и шёл на встречу с боевыми друзьями. Ни разу не просилась с ним. Алёна, было ей тогда шесть лет, до слёз дошло, так заканючила: возьми с собой. Взял.
– Не потеряй её там! – предупредила жена. Ей эта затея не понравилась. Десантники отмечали свой день широко и весело.
– Да что я без памяти! – обиделся на предупреждение жены Валентин.
И Алёна пристегнулась к диалогу, картавя с серьёзным личиком, произнесла:
– Мама, папа ведь тебе не без памяти!
– Ты бы уже молчала, ещё один десантник на мою голову.
Алёна была счастлива. Рассказывала, вернувшись домой, какие дяди красивые – все в форме. Вместе в церковь заходили, свечи ставили. И она ставила свечу самому главному десантнику – Илье Пророку. А ещё папа ей дал медаль поносить. И покрутилась перед матерью, демонстрируя медаль на платьишке.
Где та Алёна-десантник? Пролетело время, через год школу окончит, а там уедет в город. Старшая уже там.
– Самые тяжёлые дни, – отвечал на вопрос дочери, – когда теряешь товарищей.
Это было в Панджшерском ущелье. Разведчики полка поднялись выше по хребту и ушли километра на полтора вперёд. Душманы их ждали в засаде. С наступлением темноты, чтобы подмога не смогла подойти, ударили. Наверху бой, пулемёты, автоматы работают, мины рвутся. А не подойдёшь, не поможешь, молились – скорее бы рассвело. С первыми лучами солнца, духи, опережая приход подкрепления, ушли. Валентин с товарищами спустил на плащ-палатках девять погибших разведчиков.
– Невыносимо тяжело, Алёна, когда друзья погибали. Плохих не было. Кто с гнильцой, от таких избавлялись.
Осенью восемьдесят пятого он загремел в медсанбат с тифом и малярией. Только в конце ноябре вернулся на базу. Тишина, полк на боевых. Валентин ходил в караул, занимался спортом. В ту ночь стоял на КПП. И пришёл «Урал» с гробами. Как обычно: сверху деревянный ящик – внутри цинк. Пять гробов были готовы к отправке в Союз с «Чёрным тюльпаном», осталось последние документы офицерам оформить. Два часа ночи, в лучах прожектора гробы. Валентин подошёл, на одном чёрным написано «Скоков Сергей». По сердцу полоснуло – Серёга, из соседнего села, вместе призывались. Скоков тоже мечтал о ВДВ. Призывников из района привезли в Омск, за ними из Ферганы приехал покупатель – прапорщик, узбек. Ему надо было сорок восемь человек в учебку ВДВ. Парни спросили его: куда отправят после неё? Скрывать не стал: сто процентов – в Афган. Двое проворных городских ребят быстренько потерялись. Не захотели на войну. Решили другую команду подождать. Их покричали перед отправкой – нет. Заменили другими. Серёга тогда сказал: «Им представился шанс настоящими мужиками стать. А они жидкие в коленках оказались». Со Скоковым вместе они прилетели в полк. Серёгу в разведроту взяли. Усиленно занимался рукопашным боем. Перед уходом на операцию зашёл к нему в медсанбат, принёс конфет – импортных леденцов в красивой упаковке. Поговорили. Валентин накануне получил письмо из дома, мать писала, что снега ещё нет. «Как бы озимые не помёрзли», – сказал Серёга. Отец у него был механизатором. На уборочных Серёга помогал ему. И вот он в гробу в лучах прожектора. Прочёсывали кишлак, угодили в засаду, отстреливались до последнего, помощь пришла поздно.
– Па, у тебя было, что смерть прошла совсем рядом.
– Мы в тот раз неделю стояли в горах. Сделали кладки, стенки из камней от пуль, осколков, оборудовали огневые точки. Метрах в десяти от нашей кладки, чуть повыше, бензогенератор аккумуляторы заряжал для радиосвязи. Я пошёл за своими аккумуляторами. При генераторе был Виталик, земляк из Омска. Постояли, покурили, потрепались, я забрал свои аккумуляторы и ушёл. Минуты через четыре в то место, где мы курили, снаряд наш, градовский, прилетел. Внизу был мятежный кишлак, по нему через горушку стреляли. Один снаряд сбился с траектории, у «Градов» такое бывало. Я пришёл к себе, а тут бабах. Снаряд в метре от Виталика упал. Мгновенная смерть.
Алёна два раза брала у отца интервью. Они садились на веранде. Большой и просторной. Алёна с некоторых пор начала вести с родителями настойчивую работу, дабы не захламляли веранду.
– Не превращайте в ещё одну кладовку. Наставите мешков, корзин, ящиков. Должно быть эстетично, красиво.
Подобрала занавески, коврики. Заставила Валентина покрыть тёмным лаком старый круглый ещё бабушкин стол с резными ножками, поставили его на веранду. Достала с чердака той же бабушки венские стулья, расставила вокруг стола. На его цент водрузила вазу с сухим букетом.
– Класс! – оценила свою работу.
На самом деле, уютно стало.
– Курить можно в плохую погоду? – спросил Валентин. Дома жена не разрешала.
– Кури, чё ж теперь! – великодушно разрешила Алёна.
Они сидели на веранде. Валентин, согласно полученному разрешению, курил. Алёна достала из файл-папки его письмо из Афгана. Оказывается, сбегала к бабушке и попросила его письма. Писал он много, почти всем одноклассникам, старшей сестре. Кому-то чаще, кому от случая к случаю. Однажды подсчитал, во время службы у него было двадцать адресатов. Любил писать.
– Па, по твоим письмам, ты не на войне был, а на курорте. Вот сам послушай.
И начала читать:
«Здравствуйте мои дорогие родные! Привет из Афганистана. У меня дела идут хорошо. За меня не беспокойтесь. Большую часть времени занимаемся спортом. Десантник должен быть сильным, ловким, выносливым. В столовой кормят хорошо, постоянно дают фрукты (арбузы, виноград, яблоки), юг ведь, и много другого вкусного. Очень соскучился по всем вам, но ничего, вот скоро приду, расскажу поподробнее…»
– Санаторий, а не война. Действительно так было?
– Это письмо писал из госпиталя. С ранением лежал. Бабушка твоя не догадалась, а дед понял, не та военная часть на штампе. Сам служил, разбирался. Сестре, твоей тёте Гале, я написал, что в госпитале нахожусь, хотелось с кем-то поделиться, родителям не стал. Кормили нормально, но никаких арбузов с виноградом и яблоками в помине не было. Это я загнул.
– Зачем ты врал?
– Мама и так наполовину поседела, пока ждала. Напиши ей про госпиталь, ранение, сразу бы поняла – в боях участвую. А я писал про охрану складов. Были ухари, заливали девчонкам, типа: «Пишу на сапоге убитого товарища. Только что нас накрыла артиллерия, «двухсотых» и «трёхсотых» немерено. А вчера ходили в рукопашку, уложил трёх духов». К нам один пришёл молодой, решил такое матери написать. И ведь накатал – «пишу на сапоге убитого товарища»… Но проболтался ребятам, письмо отобрали, а ему бока намяли. Разве можно родителям такое…
Алёна писала сочинение в воскресенье. Он возился с машиной в гараже, дочь несколько раз приходила с уточняющими вопросами. А потом пришла по другой тематике.
– Па, я вот прикидываю, может, мне в военный университет поступать? Вон как девушки красиво на параде маршируют!
– Алёна, я не посмотрю, что ты едва не с меня ростом, возьму ремень…
– Кстати о ремне, недавно начала вспоминать, ты ведь меня ни разу за всю жизнь не шлёпнул, не то, чтобы ремнём. Не помню, мама – да, бывало.
– Вот и начну с ремня! Солдатского!
– Ладно-ладно. Не буду офицером. К чему веду, забыла спросить: у вас были хорошие командиры?
– В основном – да. Ротный, капитан Грачёв, – человек с большой буквы!
Ротный напоминал Валентину Владимира Высоцкого. На гитаре хорошо играл. Ростом повыше актёра, чёрные усы, голос мужественный. Настоящий боевой командир, солдат берёг. Награды: два ордена Красной Звезды, четыре медали. Тело – сплошные мышцы, на турнике на одной руке подтягивался. За полгода до дембеля Валентина, он уехал в Союз, поступил в академию.
– Он окончил службу полковником, – рассказывал дочери Валентин. – Жаль, в конце жизни прибил его алкоголь. С этим врагом не справился, от пуль был заговорён, от стакана – нет. Два года назад ребята написали в «Одноклассниках» – умер. Упомяни его в сочинении. Что водка загубила – не надо, а так упомяни. Грачёв для меня образец советского, русского офицера. В бою мыслил мгновенно, стрелял из любого оружия. И пел классно.
– Па, ты в прошлый говорил: в Афгане разных певцов повидал. Расскажи.
Валентин в госпитале лежал, вдруг объявляют: Анна Вески приезжает. Все знали её песню:
Листья жёлтые над городом кружатся,
С тихим шорохом нам под ноги ложатся.
И от осени не спрятаться, не скрыться.
Листья жёлтые, скажите, что вам снится.
В школе на вечерах под «Листья жёлтые» танцевали. Вески с её лёгким прибалтийским акцентом была звездой. В роте имелось пара трофейных японских кассетных магнитофонов, песни Вески часто звучали, и вот она вживую.
Летний клуб. Набилось под завязку. Проходы и те заполнены. Кто-то на костылях в проходе торчит, пока доковылял, ногастые сидячие места заняли. Как и положено, офицеры в первом ряду. Анна Вески вышла, глянула в зал, и попросила офицеров уступить места тем, кто на костылях. Офицеры молча встали, им принесли табуретки, стулья. А на первый ряд сели кто в гипсе или вообще ноги нет.
– В Афган к нам, – рассказывал Валентин дочери, – приезжали Александр Розенбаум, Михаил Боярский, в 1985 году в полку чумовой концерт, как вы, молодёжь, говорите, дал Валерий Леонтьев.
Леонтьев с головы до ног в разноцветном наряде, причёска – копна волос. Бешено популярной была его песня «Зелёный свет», со спортивным припевом:
Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,
бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,
а он им светит…
Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,
бегут, бегут, бегут, бегут, бегут,
а он горит…
И сам Леонтьев на сцене не столбик с микрофоном: танцевал, прыгал… Огонь да и только. Сразу видно – дружит человек со спортом, держит себя в тонусе. Танцами, пением разгорячил десантников, завёл.
– Десантники, вы лучшие! – кричит в зал.
В ответ несколько сот глоток:
– Да!
Конечно, лучшие. Разве есть сомнения.
Леонтьев дальше градус повышает:
– Вы самые лучшие!
И снова в едином выдохе:
– Да!!
– Мы без вас никуда!
– Да!!!
– Порвём всех!
– Да!!!
– Если не мы, то кто!
– Да!!!
И певец в мыле, и зал раскалился, от любой искры – полыхнёт.
Леонтьеву десантура подарили тельняшку, берет!
Берет водрузил на свои кудри:
– Войска дяди Васи! – бросил руку к виску, отдавая залу честь.
Разве в обычном городском зале может быть такой концерт. Только в военной части у ВДВ.
Долго не отпускали певца. У того пот по лицу ручьем. Уработался в доску.
– Для братьев десантников пел бы до утра, – приложил руку к сердцу, – но ещё один концерт сегодня.
Неподалёку от десантников лётчики штурмовой авиации стояли. Оттуда приехали за Леонтьевым. Увезли.
Концерт у лётчиков проходил под открытым небом. Вскоре оттуда знакомая музыка донеслась:
Но почему, почему, почему
Был светофор зеленый?
А потому, потому, потому,
Что был он в жизнь влюбленный.
Можно ещё раз концерт послушать. И вдруг голос Леонтьева:
– Лётчики, вы самые лучшие! Мы без вас никуда!
Вот и купи его за рубль двадцать! Два часа назад десант был лучшим, а теперь летуны! Хоть беги и забирай тельняшку с беретом обратно!
– Он так пел и вертолётчикам, и танкистам, – смеясь, рассказывал Валентин дочери, а мы, наивные, думали, только нам…
– Не только вы, все хорошо воевали!
– Конечно, те же вертолётчики – просто асы. В горном рельефе очень сложно летать, они чудеса вытворяли, нарушая все инструкции. Сколько раз забирали нас под огнём, выручали в самую трудную минуту. Прилетят с огневой поддержкой те же Ми-24, не зря прозвали их «летающие танки», духи не знали, куда прятаться. Давали им вертолётчики просраться…
– Па, ну чё ты!
– Ой, прости-прости, вылетело…
Валентин собирал в огороде картофельную ботву, когда услышал стук калитки и голос Алёны:
– Па, пять баллов за сочинение!
Он воткнул вилы в землю, пошёл навстречу дочери.
– Мария Алексеевна сказала, что у меня лучшее сочинение! По русскому, правда, пару ошибок допустила, поторопилась.
– Молодец! Видишь, и мой опыт пригодился.
– Это ты молодец! Так хорошо рассказал.
– Пусть будем оба молодцы.
На крыльцо вышла жена.
– И мама тоже! – сказал Валентин.
– Куда это вы, – деланно строго спросила жена, – без меня меня определили?
– В «молодцы»! Дочь пятёрку получила за сочинение, говорит, если бы не мама!
– Да-да, мамочка, – подхватила мысль Алёна, – ты у нас чудо!
– Наконец-то дождалась благодарности! Ладно, сочинители, пойдёмте ужинать!
Валентин вымыл руки под рукомойником, стоявшим под навесом, полотенца не оказалось на привычном месте, потряс руками перед собой, вытер о штаны и направился в дом. На душе было светло.
