Сергей Соловьев
История России с древнейших времен. Том 27

За торговлю крестьян говорил депутат от черносошных олонецких крестьян Вонифатьев: «Некоторые депутаты в мнениях своих пишут, что крестьяне для торговли удаляются от домов своих и не брегут хлебопашеством. На это могу представить, что крестьяне отлучаются от домов своих не для одних только торгов, а большею частию для добывания разными промыслами и работами денег на уплату государственных податей. Притом же обыкновенно отлучаются те из крестьян, которых семьи состоят из пяти и шести человек: один или двое бывают в отлучке, а другие остаются при земледелии. Всякие честные люди заботятся о том деле, к которому приставлены; такие же, которые о себе не радеют, думаю, и во всех родах найдутся». Но купцы продолжали настаивать, что крестьяне должны заниматься только земледелием, иначе происходит дороговизна; депутат от города Серпейска Глинков говорил: «Число крестьян простирается до 7 миллионов; если выключить малолетних, престарелых, умерших, отданных в рекруты и находящихся в услужении у помещиков, то годных для возделывания земли едва может остаться половина, из которой, без сомнения, найдется торгующих и пребывающих в разных отлучках едва ли не половина, и затем занимающихся хлебопашеством останется весьма малое число. От этого значительное количество пашенной земли остается впусте, а внутри России рождается дороговизна. Нужно постановить, чтоб крестьяне, ездя по разным местам, не скупали товаров и не продавали их в городах, на ярмарках и Торжках под видом своего рукоделия. Крестьянин всякий харч для себя и корм Для лошади может достать с своего двора, а купец должен это купить».

Говоря об исключительном праве для купцов иметь фабрики, тот же Глинков представлял разницу при заведении фабрики купцом и помещиком: «Когда купец строит фабрику, то все окрестные крестьяне от нее довольствуются. Они продают лес, лубья, тес и т. п., нанимаются к постройкам, получая за то большую плату, и тут же продают произведения своей земли. Чрез это они делаются исправными в платеже государственных податей и господских оброков. Когда же фабрика выстроится, то крестьянам приносится еще большая выгода: они нанимаются для привоза на нее из дальних мест всякого рода материалов, также и произведения фабрики развозят для продажи по разным местам. Другие фабрики строятся помещиками, которые для этого употребляют своих крестьян. Они начинают с того, что назначают с каждого двора привезти потребное количество леса, лубья, дору и тесу; и всякий крестьянин, оставя хлебопашество, должен с плачем ехать и поставить то, что с него назначено. После того их принуждают строить безденежно и на своем хлебе. По постройке такой фабрики их же заставляют работать „а ней тоже безденежно. Это особенно случается тогда, когда владелец той фабрики для ее устройства войдет в долг, между тем как вести фабрику секрета не знает“.

По поводу этих споров любопытное мнение высказал депутат от Коммерц-коллегии Меженинов: «Некоторые господа депутаты рассуждали о том, дворянам или купцам свойственнее держать фабрики и заводы и не будет ли честному имени дворянскому такая торговля постыдна. Рассуждать об этом, казалось бы, совершенно напрасно. Пускай бы все искали своей пользы, и в этом нет никакого никому стыда; только бы один другому не делал помешательства. Всего бы лучше было, если бы дворяне заводили такие фабрики, каких еще не существует в России. Но наш русский народ в этом случае подобен птицам, которые, найдя кусок хлеба, до тех пор одна у другой его отнимают, пока, раскроша все самые мелкие крупинки, смешают их с песком или землею и совсем растеряют. Назад тому с небольшим лет двадцать, дворяне, узнав, что от парусных полотен получается большая прибыль, и не сообразив, что таких фабрик уже устроено было очень много, так что фабриканты почти не знали, куда им деваться со своими полотнами (но каким же образом получалась большая прибыль, прельстившая дворян?), стали также заводить такие фабрики и до тех пор не увидели своей ошибки, пока вконец от них не разорились. То же самое начали ныне делать с солдатскими сукнами. Едва только бедные суконные фабриканты после многолетних стараний и огромных затрат для устройства своих фабрик начали получать плоды трудов своих, как дворяне, позавидовав тому, такие же фабрики стали заводить и этим отняли у прежних фабрикантов всякую надежду на прибыль. Поэтому-то, как кажется, и не надобно позволять дворянам устраивать фабрики и заводы, чтоб они из ревности один против другого и неумеренным производством не только старых фабрикантов, но и сами себя не разоряли, а чрез то и земледелие, которое нужно всякой фабрике, не оставили. Железных заводов уже заведено так много, что за расходом домашним и за отпуском в чужие края год от году залеживается значительное количество железа. На что бы, кажется, прибавлять еще худые заводы, когда и хороших весьма много? Разве для искоренения лесов, чтобы потомки наши вместо дров топили соломою».

Тот же Меженинов указал на разные явления, от которых происходит вред торговле, большой убыток купцам: 1) извощики, забравши от хозяев большую часть договоренных денег, не довезя под разными предлогами взятых товаров до назначенного по договору места, складывают их на дороге у своих сообщников-крестьян, живущих по тем трактам, и у них берут недоплаченные хозяевами деньги в таком количестве, в каком вздумают потребовать. Крестьяне, принявши товары на сохранение, расхитив немалую их часть, не отдают хозяевам остальных до тех пор, пока последние не заплатят им все то, чего они потребуют как за сбережение товаров, так и за отданные извощикам деньги. Таким образом, бедные купцы сверх значительного убытка остаются еще в ответственности за недовоз тех товаров к пристани и за неисполнение контрактов. Между тем купцы не имеют никаких способов к отвращению этого убытка, ибо такого большого числа подвод, сколько им бывает нужно, с письменными обязательствами или с поручительством набрать весьма трудно и некогда. 2) Когда плывущие по рекам с товарами суда повредятся или встретят надобность облегчить себя за мелководьем, то владельцы прибрежных земель не позволяют выгружаться на берега свои без платы и притом еще не допускают к работе сторонних людей, принуждают брать их крестьян, которые требуют большую цену; 3) те же владельцы не допускают тяги судов хозяйскими лошадьми, для того чтоб у них нанимали лошадей за непомерную плату.

Депутат города Яранска Антонов темными красками изобразил положение купца вообще: «Положено купцу за бесчестье платить первой гильдии по семи, второй по шести и третьей по пяти рублей человеку. Поэтому купечество находится в крайнем пренебрежении и опасности, ибо купцам нередко случается выносить не только бесчестие, но иногда жестокие побои и увечье от разного рода людей, которые не удерживаются никаким препятствием и опасением взыскания. Хотя некоторые из купечества и могли бы отыскать по суду удовлетворения за обиду, но только из этого им никакой пользы быть не может, кроме потери времени и убытков, потому что судебное производство и постановление решения не может быть менее полугода; но когда и кончится такое дело, то, хотя бы то был и первой гильдии купец, получит за бесчестье семь рублей; а между тем за то время, в которое надобно иметь хождение за делом, он потеряет несравненно более в своих торговых оборотах и, сверх того, будет находиться в большой опасности потерпеть отмщение ругательством и побоями, как это и бывает на самом деле». Антонов требовал увеличения платы за бесчестье купцам. Депутат от города Кронштадта Рыбников говорил, что русское купечество находится в совершенно другом состоянии, чем купцы других европейских государств. Русское купечество не имеет ни надлежащей свободы, ни достаточных привилегий и несет службу при казенных сборах. Депутат города Серпейска Глинков считал нужным дать шпаги фабрикантам и купцам первой гильдии, потому что они сверх обыкновенного своего платежа платят еще за бедных от десяти до пятнадцати душ и больше, также при портах ведут торг с иностранными купцами. «Немцы же, видя русского купца без шпаги, оказывают ему пренебрежение, а особливо на бирже. Когда иностранный купец стоит с русским, то кажется, как будто он стоит с своим слугою и обращаются с ним свысока».

На жалобы купцов кн. Мих. Мих. Щербатов отвечал нападкою на их собственное нерадение: «Отвечали ли русские купцы попечениям Петра Великого; учредили ли они конторы в других государствах; имеют ли корреспондентов для получения сведений, какие куда надобятся товары и в каком количестве; посылали ли детей своих учиться торговле? Нет! Они ничего этого не сделали. Поэтому напрасно жалуются, будто бы крестьяне и прочие разночинцы отнимают у купцов все способы к торговле. Вся внешняя торговля остается у них в руках. И не стыдно ли нам, здесь собранным россиянам, слышать, что гамбургцы и голландцы, будучи отдаленнее от Ледяного моря, чем мы от Колы, на 15 или на 18 градусов по прямой линии, кроме обхода Норвегии приходят бить китов и получают себе прибыль почти у наших берегов, несмотря на то что вооружение судов и договоры с матросами обходятся им весьма дорого. Как же было бы прибыльно русским купцам предпринять такой торг и по близости места, и по дешевизне найма матросов, и по дешевизне дров для перетопки сала. Вот истинные ключи богатства купцов! Пусть они обратятся к ними тогда увидят, что действительная польза отечества сопряжена с их обогащением». О поведении богатых купцов, для которых требовались шпаги, симбирский депутат Ларионов сообщил такие известия: «Некоторые коронные поверенные, имея у себя в услужении купцов и насчитывая на них беззаконно большие суммы денег, держат их, как будто за самые важные дела, в подземельных тюрьмах по осьми месяцев и более скованными, стращают телесным наказанием и никого к ним не допускают, что известно и Камер-коллегии. У купечества европейских государств, и даже в странах азиатских, приказчики почитаются как дети. Поэтому я предлагаю внести в закон, чтобы богатый купец, имеющий у себя в найме приказчиков из купечества, не только не мог мучительски поступать, но и делать что-либо злое. Если же у них произойдет такой спор в счетах, то повелено было бы разбирать его магистрату».

Из требований государственных или черносошных крестьян общим было улучшение суда. «Мы, – писали крестьяне Казанского уезда, – как народ безгласный и несведущий в законах, продавая последнее, нанимаем для хождения по делам поверенных, а эти поверенные как челобитчика, так и ответчика обманывают и разоряют: кроме того, по этим делам собираются свидетели, требуется много справок, и оттого дела тянутся, челобитчик и ответчик разоряются и доходят до того, что бывают не в состоянии не только платить государственные подати, но и пропитать себя». Они просили, чтоб в делах не свыше 30 рублей, кроме воровских, дозволено было им судиться между собою и для того выбирать им из себя достойного человека. Другие требовали, чтоб разбирательство домашних ссор, незначительных дел по долгам, о разделе сенокосов было предоставлено их старостам. Депутат новокрещеных вотяков Иванов предлагал дать крестьянам право судиться словесным судом в делах не свыше 30 рублей и для того самим крестьянам выбирать в каждой сотне по одному судье, которому предоставить право виновных по закону наказывать и тяжущихся мирить. Иванов считал неудобным определять в судьи к крестьянам дворян или чиновников на жалованьи, потому что эти дворяне или комиссары поступают по своим обычаям: требуют подвод, съестных припасов и прочего; крестьянин же спорить не смеет, а ежели и станет что-нибудь говорить, то они начинают его бить за то, будто он говорит неучтиво. Когда депутат от Ревизион-коллегии Карташов выразил мнение, что надобно ограничить известными правилами рубку леса, ловлю зверей и птиц, то депутат черносошных крестьян Архангельской губернии Чупров заметил: «Если ловлю дозволить во всякое время, то зверей и птиц не убавится, а если запретить, то не прибавится, потому что уменьшение и умножение состоит во власти всемогущего Бога».

Голосов крепостных крестьян не было слышно, от них не было депутатов. Мы видели, как изменена была первоначальная редакция «Наказа» императрицы в тех статьях, где говорилось о крепостных крестьянах. Между статьями депутатских наказов от правительственных мест встречаем одну статью, относящуюся к облегчению участи крепостных, статью о учинении закона, как поступать в случае того, когда от побой помещика случится людям смерть. По поводу вопроса о беглых депутат козловского дворянства Коробьин как на причину бегства указал жестокое обхождение помещиков с крестьянами, указал На слишком большие оброки, указал на случаи, когда задолжавшие помещики отдают крестьян для зарабатывания денег на уплату одних процентов и таким образом отлучают их от земледелия; указал случаи, когда помещики отнимали у крестьян добытое трудом имущество. Ссылаясь на статьи «Наказа» императрицы, Коробьин предлагал ограничить власть помещиков над имением крестьян. 18 голосов было подано против Коробьина и только три за него; указывали на невозможность разделить два права: оставить у помещиков власть над лицом и отнять ее над имением этого лица. Мы видели, что дворяне требовали для себя исключительного права владеть людьми как главного своего права, права быть господами. Но купцы требовали и себе этого права, выставляя необходимость. Депутат города Яранск Антонов говорил: «По существующим законам купечество не имеет права покупать крепостных дворовых людей и владеть ими, тогда как купцам настоит крайняя надобность их иметь. Купечество нанимает крестьян за большие деньги; но таких вольнонаемных людей очень мало, и по большей части это такие люди, которые имеют крайнюю нужду в деньгах и отдаются внаем с тем, чтоб им выдано было вперед нужное количество денег, которые они будут заживать; но многие из них, не заработав этих денег, убегают от хозяев. Да и когда живут у хозяев, зная, что они некрепостные, и потому не имея никакого страха, своевольничают и доставляют хозяевам много хлопот, ибо надобно на них жаловаться в суде, что разорительно и ведет к потере времени. На таких наемников купечество ни в чем не может положиться, и когда надобно отправить товары или переслать деньги, то наемников употребить на это дело нельзя, и хозяева бывают принуждены, оставя свои крайние надобности, ехать сами или отложить отправление товаров и денег под страхом потерять доверие». Депутат от города Серпейска Глинков. говорил: «К фабрикам непременно надобно определить указное число крепостных людей, потому что мастера должны быть крепостные, и в случае смерти одного из них надобно заблаговременно иметь на его место другого, ибо когда я обучу чужого и открою ему секрет, то он может отойти к другому фабриканту или требовать таких больших денег, каких фабрика заплатить не в состоянии. Полезно постановить, чтоб купечеству первой гильдии покупать крепостных работников от трех до пяти душ, ибо купечество, торгующее в портах, хотя и нанимает приказчиков для принятия и отпуска товаров, но часто эти приказчики, собрав деньги, не приходят к расчету. Купцы, не имея возможности оставить своего торга, лишены способов преследовать их и с ними судиться и от этого принуждены бывают терпеть убытки. Они нанимают к себе в дом для прислуги помещичьих крестьян, которые редко бывают исправными слугами, по большей части оказываются ленивцами, а многие из них приводят воров в дома своих хозяев».

Требования купцов, разумеется, встретили сильные возражения со стороны дворян, стоявших за принцип, что право владеть людьми, быть господами принадлежит им одним. Князь Мих. Мих. Щербатов говорил: «Дворянство есть нарицание в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены (слова „Наказа“), и все права и преимущества дворянского сословия должны истекать из этого начального правила. Это название обязывает дворян служить отечеству и государю с особливым усердием и для того воспитанием своим стараться приготовить себя быть способными к такой службе и к управлению другими подданными своего монарха. Чрез это они приобретают, между прочим, право иметь деревни и рабов, дабы, научась с младенчества управлять своими деревнями, они были тем способнее к управлению частями империи и по своим обстоятельствам знали все нужды разных родов людей государства. В „Наказе“ изображено, что в городах обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках. И так ясно оказывается, что мещане, между которыми считаются и купцы, должны иметь вышеписаные упражнения и производить их самолично, а не чрез невольных людей. Но требуемое для купцов право сделает неволю низшего рода людей еще более чувствительною тем, что они по продаже их принуждены будут служить таким людям, которых они недавно видели себе равными. Обратим взоры наши на человечество и устыдимся одной мысли дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и поодиночке был продаваем. Мы люди, и подвластные нам крестьяне суть подобные нам. Разность случаев возвела нас на степень властителей над ними, однако мы не должны забывать, что и они суть равное нам создание. Но с этим неоспоримым правилом будет ли сходствовать такой поступок, когда господин, единственно для своего прибытка, возьмет от родителей кого-либо мужского или женского пола и, подобно скотине, продаст его другому. От одного этого изображения вся кровь во мне волнуется, и я, конечно, не сомневаюсь, что почтенная комиссия узаконит запрещение продавать людей поодиночке без земли. Мне удивительно, будто наемные люди не столь верны своим господам, как собственные. Это похоже на то, как если бы кто сказал, что охотнее работают по неволе, чем по склонности. Вольный человек, если мне служит, и особенно долгое время, служит независимо от жалованья, по усердию, а в невольника я и проникнуть не могу, усерден ли он ко мне или нет. И как можно сказать, чтобы без таких невольных людей купцам невозможно обойтись, когда видим целую Европу, где никто невольных людей не имеет, однако никто не жалуется ни на невозможность обойтись без них, ни на недостаток усердия вольных». В заключение кн. Щербатов говорил: «Крестьян в подушном окладе считается теперь около 7 миллионов пятисот тысяч; дворян, духовенства, купцов, военных, всякого звания людей и чужестранцев можно положить до одного миллиона. Если положить самое большое число, то нельзя думать, чтобы между крестьянами было более четырех миллионов душ работников. Из этого числа надобно выключить людей, находящихся в службе у своих господ, приписанных к фабрикам, безземельных, ходящих на необходимые работы, как-то: плотников, каменщиков, кирпичников и проч. Все они могут простираться до семисот тысяч. Если выключим это число из четырех миллионов, то действительных земледельцев будет три миллиона триста тысяч человек, следовательно, каждый пахарь должен приготовить хлеба с лишком на пять человек. Если же дозволить купцам покупать себе людей и положить, что из 20000 каждый купит себе по две семьи, то чрез это убавится еще 40000 пахарей».

Но купцы не тронулись этими доводами, не отстали от своих требований. Козаки требовали также права иметь крепостных людей. Наконец, потребовало этого права и духовенство!

Такое решение вопроса о крепостном состоянии выборными русской земли в половине прошлого века происходило от неразвитости нравственной, политической и экономической. Владеть людьми, иметь рабов считалось высшим правом, считалось царственным положением, искупавшим всякие другие политические и общественные неудобства, правом, которым потому не хотелось делиться со многими и, таким образом, ронять его цену. Право было так драгоценно, положение так почетно и выгодно, что и лучшие люди закрывали глаза на страшные злоупотребления, которые естественно и необходимо истекали из этого права и положения. Представления, которые должны были мало-помалу подорвать ценность этого права и положения в глазах лучших людей, только еще начинали, и очень слабо начинали, проникать в общество; то было представление научное о государстве, о высшей власти и отношении ее к подданным, отношении, не похожем на отношение помещика к крепостным и отнимавшем у последнего царственный колорит; потом представление о рабстве как печати варварского общества, представление, оскорбительное для людей, имеющих притязания на образованность; представление о народности, о чести и славе народной, состоящих не в том, чтоб всех бить и угнетать, а в содействии тому, чтобы как можно меньше били и угнетали. Чтобы все эти представления, усиливаемые все более и более европейскою жизнью народов, сообща и распространением просвещения мало-помалу подкопали представление о высокости права владеть рабами, для этого нужно было пройти еще веку.

Кроме означенной неразвитости благоприятному решению вопроса о крепостных крестьянах могущественно препятствовала неразвитость экономическая. С начала нашей истории мы замечаем в России явление, ведущее ко многим очень печальным последствиям, – это несоответствие обширности страны с количеством народонаселения. Небольшое народонаселение разбрасывается в обширной стране, все более и более увеличивающейся пустынями. Рук недостает для дела, и никакое дело не спорится при отсутствии деятельности сообща. Земля дешева, работник дорог, его едва стает на удовлетворение первых нужд общества, о промышленном развитии нечего и думать по недостатку рук, государство осуждено оставаться земледельческим, сельским, бедным. Работник дорог, его приманивают и переманивают; наконец, чтоб небогатый служилый человек имел на своей земле постоянного работника, которого бы не мог переманить от него богатый сосед, работника прикрепляют к земле. Крепостной работник бежит, его продолжают переманивать, укрывать, засылать подальше, где бы его не нашли; владельцы бежавших вопят, требуя помощи правительства в поимке беглых, и Россия представляет любопытное зрелище гоньбы за человеком, за рабочею силою, стремления приобрести, поймать, усадить, прикрепить работника. Русское общество живет в том периоде, где рабство составляет обычное явление. Общество вышло из первоначального быта, когда каждая семья или род удовлетворяли всем своим неприхотливым потребностям, и не достигло еще цивилизации, разделения труда, условливаемых значительным народонаселением. Человеку в таком обществе важнее всего иметь в своем обладании живую, разумную силу, которая бы избавляла его от работы, начавшей, при появлении сословий, считаться низкою. При экономической неразвитости хозяйство каждой отдельной семьи должно удовлетворять почти всем ее потребностям, и это удовлетворение всего удобнее происходит посредством рабов; чем более около человека живых разумных сил, находящихся в полной от него зависимости, тем он самостоятельнее, независимее, сильнее, знатнее; право владеть такими силами становится самым дорогим правом. В таком положении находилась Россия, когда осознанная необходимость вывести ее из бедности, беспомощности земледельческого государства повела к преобразованию, имевшему целью ослабить односторонность земледельческого характера торговым и промышленным развитием. Но явление, которое было так выпукло в древней России, перешло и в новую, государство было бедно людьми; и, когда явились фабрики, заводы, мореплавание, для всего этого понадобились постоянные крепостные работники, вольных негде было взять, и к фабрикам, заводам прикрепляют крестьян, как в XVI веке прикрепили их к земле. Еще прежде мы приводили любопытную просьбу хозяина корабля, чтоб ему оставили крепостных матросов: он их с малолетства выучил трудному ремеслу, если у него их отнимут, то он не найдет вольнонаемных, никакой вольный человек не согласится идти на такое трудное занятие, учиться ему, и надобно было бросать корабль, морскую торговлю, столь выгодную для государства. Купцы требуют крепостных работников, приказчиков, ссылаясь на то, что на вольных положиться нельзя. Дворяне, желающие оставить право владеть людьми исключительно за собою, теоретически победоносно опровергают причины, приводимые купцами, но практически последние были правы: вольнонаемным трудом пробавиться было нельзя, не было выбора между вольными людьми, их было очень мало, надобно было брать кого попало. Притом, рассматривая какое-нибудь явление в известное время в известном обществе, надобно обращать внимание на все другие окружающие явления, на состояние правосудия и администрации: с своим человеком не было суда, а с вольным суд; но при слове «суд» вздрагивал русский человек XVIII века. Недаром же в «Русской Правде» было постановлено, что вольный человек, пошедший в ключники к другому, тем самым становится холопом его, вольный ключник не допускался. Заявления купцов в комиссии об Уложении, что на вольного приказчика положиться нельзя, указывают, что условия, в которых появилась «Русская Правда», не совсем еще исчезли и во времена комиссии об Уложении, в которой от дворянства, купечества и духовенства послышался этот дружный и страшно печальный крик: «Рабов!»

Разумеется, этот крик должен был прежде всего смутить автора «Наказа», хотя Екатерина была уже к нему приготовлена, что доказывает изменение первоначальной редакции «Наказа». Положения «Наказа» были добрые семена; но, прежде чем посеять их, Екатерина хотела испытать почву, для чего и собраны были депутаты отовсюду; для освобождения крепостных почва оказалась совершенно неудобною, и Екатерина предоставила времени удобрение почвы посредством нравственно-политического развития народа.

Кн. Григ. Григ. Орлов, по свидетельству Екатерины, был в восторге от положений «Наказа»; он был выбран депутатом от копорского дворянства, но не хотел или не мог провести в своем наказе требования освобождения крестьян. Копорский наказ ограничивается относительно крестьян требованием: «За нужное находим учредить училища как для русских, так и для чухонских детей, дабы знанием закона хотя мало поправить нравы их. На сей конец, видится, можно учредить при церквах школы, в которые крестьянские дети от 7 до 12 лет в зимнее время для обучения грамоте и первых оснований закона за умеренную плату ходить могут». Того же требовало и ямбургское дворянство. Наказ псковского дворянства особенно распространяется о печальном состоянии крестьян: «К чему приступить ни вознамеримся, во всем находим земледельцев и беднейших всегдашних трудников разорение и тягость. По надобности и по ненадобности всякого звания люди во всякое время ездят на подводах, обирая у крестьян лошадей без разбора: а в случае у которых бедняков нет или пала, или, что случается завсегда, замучена в гоньбах, то нещадно их же наказывают, изъясняя, что на дороге не стоять. Каково же претерпение бедному пахарю? Что не на чем везти, за то бьют! А не вспахав землю и не посеяв семян, не имеет ожидать, чем себя и семейство свое питать. Солдат, стоящий у крестьянина на квартире, есть господин, а бедный земледелец из страха исполняет всякие приказания. Хотя сам не имеет что есть с семейством, а служивому последнее отдать не отказывается. Когда солдату надобно в караул, или в команду, или за провиантом идти, хозяин безденежно служит в подводчиках с лошадью. Часто случается, что солдаты, сделавши к хозяину приметки, бьют его и до конца разоряют». Мы видели, как патетически князь Мих. Мих. Щербатов, настаивая, чтоб купцы не могли получить крепостных людей, говорил против продажи крестьян в одиночку. Против одиночной продажи восставали и другие депутаты, повторяя слова Петра Великого, что такая продажа нигде не ведется. Но нашелся депутат, который защищал одиночную продажу. Депутат от дворян Курмышского уезда Алфимов говорил: «Между дворянством есть весьма немало, которые имеют за собой не более двух или трех крестьянских семей, а другие и того меньше. Между тем какой-нибудь из этих дворян по обстоятельствам задолжает такую сумму, которую не иначе может уплатить как продажею из своих крестьян одного человека, и этим он сохраняет остальное свое имение, лишась одной, а не десяти душ или более, составляющих одну семью. Даже между крестьянами и достаточных дворян есть в некоторых семействах нерадивые и склонные к преступлениям. Таким людям удаление от семей служит наказанием и удерживает их от дурных поступков».

Объяснением отрицательного решения вопроса о крестьянской свободе и собственности служит судьба этого вопроса в Вольном экономическом обществе. Еще в конце 1765 года неизвестная особа (это была сама императрица) обратилась в Общество с вопросом, что полезнее для земледелия, когда земля находится в единичном или в общем родовом владении, причем вопрошающий склонялся в пользу первого. Ответа не было. В следующем году императрица, также под именем неизвестной особы, прислала новый вопрос: «В чем состоит собственность земледельца, в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общенародной иметь может?» При этом приложено было 1000 червонных в награду за более удовлетворительное решение вопроса, на издержки издания сочинения и проч. Общество публиковало о задаче, предложив за решение ее награду во 100 червонных и медаль в 25 червонных. Но еще прежде, чем присланы были ответы, нетерпеливый Сумароков уже прислал в Общество возражение на самую задачу. «Задача, – писал он, – до изъяснения решена быть не может; например, когда спросится: потребно ли дворянину уметь писать по-русски, так должно промолвить: российскому дворянину, ибо дворянин английский может обойтись без русской грамоты, так и о крестьянах: свободному ли крестьянину или крепостному? А прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода? На это я скажу: потребна ли канарейке, забавляющей меня, вольность, или потребна клетка, и потребна ли стерегущей мой дом собаке цепь? Канарейке лучше без клетки, а собаке без цепи. Однако одна улетит, а другая будет грызть людей; так одно потребно для крестьянина, а другое – ради дворянина: теперь осталось решить, что потребнее ради общего блаженства; а потом, ежели вольность крестьянам лучше укрепления, надобно уже решить задачу объявленную. На сие все скажут общества сыны, да и рабы общества сами, что из двух худ лучшее не иметь крестьянам земли собственной, да и нельзя, ибо земли все собственные дворянские; так еще спрос: должны ли дворяне крестьянам отдавать купленные, жалованные, наследственные и прочие земли, когда они не хотят, и могут ли в России землями владеть крестьяне, ибо то право дворян? Что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля будут не его, а ему что останется? Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит». Заявление Сумарокова сдано было в архив.