Сергей Михайлович Нечипоренко
Прогулки Алисы

 Глава 1

Леся выдвинула ящик стола и вспомнила о досадном происшествии, случившемся накануне. Деревянный гребешок ручной работы, подаренный ей на восемнадцатилетие, сломался. Она взяла его, кончиками пальцев провела по заострившимся зубцам и с лёгкой досадой коснулась места, где теперь не хватало одного из них.

Леся считала гребешок талисманом. Всегда носила с собой. Порой, в неторопливой и томной задумчивости, любовалась им; причёсывалась, наслаждаясь, как её длинные русые волосы послушно струятся сквозь отшлифованные зубцы. В иные моменты случалось так, что встретит человека, и если он добр и в душе хороший – гребешок в ладошке теплел – дарил хозяйке уверенность и покой. Но если плохой, – кололся и холодил. Но сейчас, когда он сломался, Леся не знала, что думать – просто сидела и

прислушивалась к себе. Возможно, волшебный подарок о чём-то пытается предупредить. Задумалась. Тихонько вздохнула и, встав со стула, начала поворачиваться перед зеркалом. Захотелось еще раз убедиться, что сшитое льняное платье сидит идеально.

– Ох, и красавица ты у меня, Лесь. – Услышала за спиной. Только сейчас в отражении увидела маму. Она стояла в дверном проёме и улыбалась. –  И платье под стать – прямо из сказки Марья-Искусница. Может пора теперь жениха найти?

– Мам, его находят разве? Когда пора настанет, сам придёт.

– Да уж, придёт, – в голосе матери прозвучал беспокойный укор. – Это как? На переезд? Свалится с неба?

Послышался скрип половиц. Мама ушла. Леся заплела косу. Последний раз взглянула в зеркало и вышла следом из комнаты.

– Ты что, в новом платье на работу собралась? Извозишь же всё! Кошмар!

– Не переживай, там я переоденусь. А дойду так. Хочу прогуляться пока тепло. Выйду пораньше.

– Не девка, а сто рублей убытку!

– Спасибо, мамуль, ты у меня самая лучшая. Я побежала.

Леся взяла приготовленный для нее пакет с провизией, вышла с кухни в прихожую, обулась и выскочила за дверь. Там по синему небу скользили щекастые облака, солнышко ласково пригревало, а ветерок шептался с яблонями в саду – всё поднимало немного грустное настроение. Она, словно юркая птичка, вспорхнула с крыльца и выбежала за калитку.

Их деревянный домик стоял на самой границе посёлка. Дальше, сразу за старым совхозным полем, обрамлённым высокими тополями, начинался лес. Леся шла по ещё не укатанной асфальтом улочке вдоль деревянных домов, и её губы растягивались в невольной улыбке. В памяти всплывали мамины слова о женихе. Наверное, она хотела, чтобы у дочери сложилась другая участь. Но, вопреки её советам, сразу после школы, Леся не уехала в город поступать в институт и искать более яркой жизни. Осталась дома. Устроилась работать на железнодорожном переезде дежурной. У многих, кто близко знал её, такое решение вызвало недоумение. И особенно хлопотала подруга  Женька.

– Зачем тебе это надо? – недоумевала она тогда. – Ты что, всю жизнь тут решила проторчать, в этой дыре?

– Ну, какая же это дыра, Женя, – улыбалась Леся в ответ, – мы же с тобой тут, считай, всю жизнь провели…

– Какую жизнь? Она только начинается. Деревня, она и в Африке деревня. Пока молодые, нужно рвать и метать, стремиться к новому, к лучшему! Ты понимаешь? – Серьезно и одновременно с присущей ей с детства задоринкой вещала Женя.

– Не знаю, Жень, пока я никуда не хочу уезжать, тем более мама тут у меня одна остается, да и люблю я природу. А что там в городе кроме шума и толкотни ещё? Ничего!

– Странная ты, Лесь, сколько знаю тебя, всегда поражаюсь тебе, но, всё равно люблю тебя, дуру!

– А я тебя!

Вскоре Женя уехала поступать в институт. А Леся стала жить и работать там, где решила – ближе к дому, маме и природе.

И теперь, пока она шла, наслаждалась теплом последнего летнего месяца, вся в мыслях о маме, Женьке и сломанном гребешке, незаметно, из деревянной окраины, попала в отглаженное и забетонированное сердце посёлка – на площадь.

– Леся!

Услышав своё имя, она оглянулась. К ней бежал парень, одетый в зелёную футболку и камуфляжные штаны. На вытянутом лице повисла, словно приклеенная, приветливая улыбка, и могло показаться со стороны, будто это старый знакомый, который спешит поздороваться. Но сильней заколотилось сердце, когда он приблизился. Тело охватило оцепенение, как если бы из подворотни вылез взъерошенный пёс и не знаешь, что на уме – укусит ли, может просто, едва коснувшись своим любопытством, проскочит мимо, но в насмешливых серых глазах у него читалась какая-то жажда, жажда пугающая, животная. По спине побежали мурашки, и ладонь в кармане платья, как за спасательный круг, ухватилась за гребешок.

Поравнявшись, взъерошенный поздоровался и пошёл рядом. Затараторил обрывисто, высоким голосом, почти что детским, никак не вяжущимся с его плотной фигурой. Леся сдержанно, но приветливо отвечала, слушала болтовню и пыталась вспомнить, откуда они знакомы, когда могли видеться, при каких обстоятельствах. «Максим, кажется да, это Максим» – всплыло в памяти имя, и ладошка с ещё большей силой стиснула в кармане гребешок.

– Что? – переспросила Леся, вынырнув из размышлений.

– Я говорю, вижу – ты идёшь. Думаю, дай спрошу, – продолжал взъерошенный. – Куда направляешься?

– На работу, – Зубцы гребешка вонзились в кожу. Напряжение в теле росло, поднималось из живота к самому горлу,  обвивало, точно кольца змеи. – А вы ещё не закончили свою практику? Отреставрировали развалины? – Она пыталась казаться расслабленной. Вспомнила, что в прошлый раз он рассказывал, будто приехал на время, что студент. Реставрируют старую крепость в километре отсюда. И вроде бы скоро заканчивают…

– Да, куда там! – отмахнулся Максим. – Там работы ещё на сто лет вперёд. Леся, хорошо, что я тебя встретил. Может это, сходим, погуляем вечером?

—Я же говорю, сегодня на работу в ночь.

– Ах, да, да, а я не услышал сразу. Жаль, что так и не смогли мы с тобой познакомиться поближе. То ты на работе, то я не могу. И мы уезжаем сегодня. Тоже ночью, кстати. Вот в магазин хотел забежать, купить что-нибудь в дорогу.

За разговором они прошли мимо «Пятёрочки». Леся остановилась первой, и, стараясь максимально казаться доброжелательной, произнесла:

– Ясно. Ну, ладно, Максим, тогда я желаю вам счастливо доехать до дома. Была рада знакомству и всего наилучшего. А мне пора. – Повернулась медленно, точно подчёркивая всем своим видом, что провожать не нужно и кротко кивнула.

– Леся, а если я заеду сегодня вечером? Попрощаться!  – крикнул он вдогонку.

Она оглянулась. Бросила серьезный взгляд и, ничего не ответив, ускорила шаг. Он постоял немного. Когда  она скрылась за поворотом, быстро пошёл к малиновой «девятке», стоящей недалеко от магазина.

В машине его ждали двое.

– Ты та, о ком так бьётся сердце! Но я улетаю навсегда! – ехидно, нараспев, встретил его строчками какой-то песни один из них, стоило только сесть на заднее сидение и закрыть за собою дверь. – Ну, что, это она и есть? – веселился приятель.

– Иди ты в пень, Санёк! – серьезно и даже хмуро, бросил ему в ответ Максим. – Хорош прикалываться.

– А я и не прикалываюсь. Я серьезно. Может это твоя судьба. Ты так ржачно за ней поскакал, когда увидел!

– Иди в пень, ещё раз говорю.

– Нет, Макс, здесь только одно: либо ты на ней женишься, либо тебе ничего не светит. Это же провинция, – продолжал куражится Санёк, – Ну что, она тебя снова отшила, колись?

– Ничего не отшила, – начал злиться Максим.

– Да, ладно, не переживай, приедешь домой, примешь ванну, нальёшь пены, устроишь себе романтический вечер, и всё пройдет. Андрюха, слышал, Максу деревенская отказала!

—Ты заткнёшься? – рыкнул Максим, взглянув на второго.

Второй сидел за рулём и звали его Андрей. Он был таким же, как и они студентом четвертого курса СпбИИР, но в отличие от своих друзей, в силу крупного телосложения и спокойного нрава, выглядел старше, что придавало ему солидности. Андрей среди своих приятелей обладал негласным авторитетом. Ну и козырной картой, конечно, служила машина, которую он водил по доверенности от дяди, по слухам, человека не бедного.

– Нормальная девка. Покатит! Чего ты, реально? – Андрей лишь сейчас вмешался в перепалку друзей. Они умолкли.  – Ну и чего она? Так и попрощались?

– Неее, нет ещё! – пытаясь говорить уверенно, ответил Максим. – Договорились, что сегодня я к ней заеду на работу. Пообщаемся. А там видно будет. Так что у меня ещё есть шанс.

– Да, ладно! – вновь съязвил Санёк. – Сегодня на работе? Какой шанс, стрелку ей поможешь перевести? Как романтично. Романтик ты наш.

– Хорошо, давай, последний шанс! – Андрей прервал выступление Санька. – Только давай по-честному, как договаривались. Если она тебе даёт, то с нас простава, а если нет, то простава с тебя.

– Ничего там не светит! – вспыхнул Саня – Мы как спорили? Если он её снимает и в этот же день финтифлюхнет, то мы проставляемся, а если нет  – он. А тут! Уже третий раз подкатывает и она его уже третий раз посылает. Я уже три бутылки коньяка должен выпить. Короче, я за то, чтобы Макс проставился! А потом что хочешь.

– Ладно, Санёк, шанс, значит шанс. Она, видишь, на работу его пригласила. Может получиться. – Изобразив подобие улыбки, проговорил Андрей. – Макс, мы даем тебе последний шанс! Но если не получится, то с тебя две бутылки. Каждому. Уж, извини, ты сам этот спор затеял, а уже третья попытка.  Действительно, не солидно как то…

– А как мы узнаем, что он действительно ее там? Я уже начинаю не доверять. – возбудился Санёк.

– А на природе. – Повернулся Андрей, обращаясь к Максу. –  Чтобы мы видели. И на телефон снимать, фоткать ничего не нужно. Верно? Тогда будет действительно честно. Мы и так уже на уступки пошли.

– Да, ну, пацаны… – начал было сопротивляться спорщик, который сам и затеял этот спор, увидев однажды милую, необычную девушку, так не похожую на деревенских. Но сейчас на него смотрели две пары неморгающих глаз приятелей.  – Ладно, договорились. Две, так две – тихо проговорил он.

– Лады! Тогда чего сидим? Айда в магаз! – скомандовал Андрей, и заговорщики вылезли из машины.

Глава 2

Железнодорожный переезд располагался примерно в трех километрах от посёлка. Пешком, вдоль путей по грунтовой дороге, можно добраться за час. Если быстрее, то проще поступить как обычно – дождаться электричку, попросить машиниста довести и сойти на короткой остановке у шлагбаума – всё, ты на работе. Леся, да и другие работники станции часто так поступали. Но погожий вечер вдохновлял на прогулку. Так хотелось дойти до кромки леса, подышать хвойным воздухом и послушать ветер в кронах берёзок. Однако, единственное, что омрачало желаемое – внутренняя неотпускающая тревога, которая появилась из-за недавней встречи на площади. Более странного и нелепого знакомства и не могла представить она себе. Настроение таяло с каждым шагом. Грудь сдавила грусть – тихая и задумчивая. Вдалеке, на границе поля уже виднелся полосатый шлагбаум, и рядом с ним маленький домик с серой крышей. Прогулка не задалась. Леся шла по тропе к переезду и пыталась отбросить мысли об этом парне, не думать о нем, но вместо этого лишь погружалась в омут переживаний. И точно, вспомнила, – самый первый раз они встретились днём, пару недель назад. Ожидался товарный, она стояла с флажком на крылечке, вереница машин рычащим драконом вытянулось вдоль шоссе. Из малиновой легковушки, первой перед шлагбаумом, выглянула кудрявая голова:

– Эй, красавица, принцесса переезда! Поехали покататься! Тебе здесь не скучно? – Голова смеялась, что-то ещё кричала под грохот товарняка. Затем, когда переезд открыли, все поехали. Из машины высунулась рука, и Леся помахала вслед на прощанье. «Дура, дурочка! – про себя сокрушалась. – Ещё улыбнулась же, кретинка! И вот результат!» Она сама не могла понять, зачем подала невольной повод. Но тогда об этом и не подумала – обычное дело, как в детстве бывало, помашешь вслед пролетающей электричке, так – потому, что жизнь прекрасна.

А следом выплыл субботний день на прошлой неделе, в который ей посчастливилось взять на рынке кусок чудесного льна. И когда вся в мечтах о новенькое платье спешила уже домой, откуда-то сбоку бесцеремонным нахалом прицепился парень. Вспомнила. Это был точно он же. Хотел познакомиться, звал куда-то, вытянул имя – пришлось сказать, иначе бы не отстал, наверное, бежал бы рядом до самого дома.

«Всё, хватит! – Леся тряхнула головой и ускорила шаг. – Из-за того, что прогулка не получилась, на смену, похоже, придётся явиться раньше. Вот удивиться тётя Полина!».

Переключившись на мысли о сменщице, стало немного спокойней, чуточку веселее от ожиданий того, как придёт, покажет обновку. Та удивится. Возможно, похвалит, и по лицу будет видно, справилось платье или не очень. За размышлениями не заметила, как подошла к рабочей зоне с другой стороны. Открыла калитку, вошла во двор. Недалеко от поста стоял неказистый сарайчик, который словно старый ветеран железнодорожного переезда, повидавший много чего на своем веку, устало привалился к толстому стволу могучего дуба. И, пробегая мимо, Леся услышала снова голос, ставший почти знакомым: «Привет, Алесь!».

Из-за дерева вышел Максим. Снова улыбка на рябом лице, слегка извиняющиеся движения рук и плеч, но странный, при всём при этом наигранном добродушии, не уютный, сверлящий взгляд.

– Прости за испуг, – почему-то шёпотом начал он, – Если честно, не очень-то ожидал увидеть. Ты говорила –  в ночь, – но я подумал, что раз уж идешь сюда, то будешь раньше.

– Максим, я тоже не ожидала! – Казалось требовались неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках. – Вроде бы мы пожелали уже друг другу всего хорошего и, к тому же, вам тут нельзя находиться. – В окне дежурного домика загорелся свет. Леся застыла, сжала губы, и маленькая морщинка между стройных бровей появилась на гладкой коже лба.

– А у тебя во сколько смена начнётся? – спросил нежданный гость.

– Скоро, час – полтора…

– Отлично!  Я просто хотел сказать, что ты мне очень понравилась. Ещё с того дня у шлагбаума, когда помахала рукой, помнишь? И потом, в посёлке, повстречались. Ты снова шла на работу, а я хотел…

– Что? – Она не услышала добрую половину слов, искала способ, как выпроводить Максима и внутренне содрогалась от ожиданий – лишь бы не вышла на улицу тётя Полина.

– Ну, хотел пригласить тебя немного прогуляться, раз до смены еще время есть. На закат посмотреть.

Леся взглянула на красное солнце над стеною леса, – великолепно и так притягательно вкусно похожее на вальяжно лежащий на блюде спелый гранат, посмотрела на алые лепестки заката, васильковое небо, – и эта умиротворяющая красота отодвинула беспокойство, тронула тихо сердце и вновь она вспомнила о прогулке.

– А куда? Я не могу далеко идти, скоро моя смена.

– Не далеко, – встрепенулся Максим, – вон, на гору. – Он показал на пологий холм рядом с кромкой леса.

– Хорошо.

Они вышли через калитку позади двора. Леся молчала, сжимая в кармане платья волшебный гребень. Он не кололся больше, но и всё же ладонь не грел. Превратился будто в обычную вещь или быть может хотел сказать, что не о чем беспокоиться. Тропинка извилистой лентой неспешно вела к холму, слышался запах трав и стрёкот кузнечиков.

– Кстати, у вас красивое платье, – разбил тишину Максим.

Переход на «вы» слегка удивил Алесю, показался странным, но более искренним что ли, как будто в первую и вторую встречу, даже сейчас у старого дуба, он совсем другим человеком хотел представляться. Взглянула мельком на знакомца-взлохмаченного и не увидела прежнего жара, который пылал в глазах, пугал и гнал, заставлял напрягаться всем телом, давил на горло. Его та навязчивая суетливость куда-то пропала. Они дальше шли, едва перебрасываясь словами о том о сём: о новом платье, о крепости, что приехал он реставрировать, о жизни в городе и о природе. Холм тем временем приближался, и в какой-то момент Максим попытался даже дотронуться до ладони прекрасной спутницы, но тут же отдернул руку, потому что она сорвалась тут же с места, точно пушинка гонимая ветром, и побежала вперед – к подножью холма.

Нагнал он её уже наверху. Стояли молча, повернувшись к закату. С упоеньем она смотрела на любимую кромку леса, поля полосатые и, еле заметные вдалеке, крыши домов  родного поселка. Уже сильно завечерело и солнце на половину утонуло в косматых лапах елей.

– Вот и всё. Я дома. – тихо, сама себе прошептала Леся.

– Ай, ай, ай, а кто это у нас тут так поздно гуляет? – послышался веселый голос.

С другой стороны холма, по тропинке, из-за высоких кустов лещины приближались молодые люди. Их было двое – один высокий, крупный, на вид лет тридцать, но скорей поросячья внешность, круглые щёки, заросшие щетиной, и тяжелый взгляд делали старше его по сравнению со вторым. Второй пониже, тощий и в стельку пьяный, в руке нёс бутылку на половину пустую и с чем-то тёмным внутри. Леся смотрела в недоумении на эту парочку, затем повернулась к Максиму, а тот, как будто замёрз, стоял весь растерянный, словно и не понимал, что сейчас делать и как ему действовать. Они подошли, обступили.

– Макс, а где одеяло? – воскликнул тощий и засмеялся, оскалив щербатые зубы.

Максим открыл было рот, чтобы ответить, но от удара в солнечное сплетение согнулся и рухнул в траву. Его лицо исказилось болью, а свиномордый, который нанес удар, сел перед ним на корточки и стал тормошить, успокаивать, звать по имени.  Леся даже не успела вскрикнуть. Ладонь с запахом тухлой рыбы плотно закрыла рот, потянула вниз, бедняжка рванулась в попытке бежать, но в тот же момент её смяли, бросили на траву и прямо в лицо ударил тяжелый и затхлый запах. Затем чьи-то пальцы грубо рванули за волосы. Крик, от боли, отчаянья и обиды, захлебнулся в обжигающей горло, вонючей жиже, которая резала, жгла, кромсала внутренности, как огнём – заставляла беззвучно вопить, хватая воздух, точно выброшенная на берег рыба. Сил отбиваться становилось всё меньше. Вконец обессилев, Леся упала на спину, лён затрещал по швам на её груди, и потом осталось лишь небо – глубокое синее небо, качающееся над головой. И едкая горечь на мокрых от слёз щеках.

 А Максим всё никак не мог прийти в себя. В голову словно залили цемент – отказывалась соображать. Лишь застыла перед глазами единственная картинка – белая лошадь, скачущая в черном квадратике. Болел живот. Не прикоснуться. Сквозь щёлочки глаз увидел нос, нос упёрся в стекло. Чернота в глазах, тело в какой-то нелепой позе свернулось, точно тряпичная кукла, в зюзю, и кажется где-то болтается там внизу под шеей само по себе. «Леся. А где Леся? – крутанулись в мозгах шарниры. – Что это было? Было? Что?». Урчанье мотора.

– Макс, оклемался. Чего там бубнишь? Отошел? – как пули, летели, в уши слова. Откуда-то сбоку. Максим с трудом повернулся. Глаза открывать не стал.

– Ну, молоток. Считай, ничего не должен. – спокойный увесистый голос слева.

Или не слева. Хотелось сказать: поднимите мне веки. Сам поднял, посмотрел, – пацаны.

– На хрена вы вылезли, пацаны? – промычал убитый алкоголем романтик.

– О, голос прорезался! А на хрена ты вискарь весь вылакал, алкаш, что отдавать-то будешь? – тот, кто стрелял словами в уши, теперь откровенно ржал.

Сквозь взбитую муть сознания стали видны какие-то тени, затем они постепенно приобретали плотность и превращались в его друзей. Малиновая девятка неслась по почти пустому шоссе. Часы на торпеде показывали третий час. Ночь. И редкие машины выхватывались огнями фар со встречной полосы.

– Да, все путем! – прохрипел Андрей. – Ты поимел её, нам ничего не должен, всё нормально. Ну, и мы тебе, соответственно, тоже ничего не должны.

– Как поимел? Кого? Парни, можете толком сказать, что за хрень? – память отказывалась вспоминать. Саня сидел и лыбился с чертиками в глазах. Андрей угрюмо курил и, вцепившись в руль, смотрел вперед.

– Не переживай, романтичный ты наш, – продолжил Санёк, – просто запарило ждать и смотреть, как ты там шуры-муры разводишь. Да, и пока ты корчился на земле, мы её тебе, считай, разогрели. А ты с ней сопли – первая встреча, вторая, на коньяк чуть не залетел. Надо было сразу – раз и в дамки.

– В каком смысле?

Точно молния, вспыхнуло в голове, закрутилось кино, за кадром – кадр: увидел Алесю, лежащую на спине. В глазах пустота. Санёк смеётся и нервно стягивает штаны. Андрей держит за руки и льёт из бутылки. Снова провал и новая вспышка. Теперь он сам целует и гладит её, целует и гладит…

Уронил на колени голову, сжался пружиной и вцепился в волосы пальцами. Потянул. Ещё. Так и сидел, пока незаметно не въехали в город. Блуждали, крутились по маленьким улочкам и, наконец, остановились возле подъезда какой-то высотки.

– Так, мужики, это же изнасилование, статья. Она же нас всех в лицо узнает. – застонал Максим. – Это же полный пипец.

– Спокойно. Мы её так напугали, что она даже мать родную не узнает теперь. К тому же, столько влили в неё вискаря, если даже захочет, точно не вспомнит, где лето своё провела – Саня заржал, явно довольный собственной шуткой.

– Ладно, парни, я приехал – сказал Андрей. Он был спокоен внешне, если бы только уже не вторая пачка «Camel», которую он открыл, пока добирались. Друзья вылезли из автомобиля.

– Ну, так чего делать то теперь, на самом то деле? – вновь забеспокоился Макс.

– Ничего. Проспимся, а завтра решим. Не очкуй. – Андрей щелчком пальцев метнул окурок в урну.

– А потом? Она, она куда делась? Надеюсь мы её не того?

– Не тупи. – Андрей вытащил очередную сигарету. – Отвезли мы ее в лесок, короче. Недалеко от поселка. Завернули в одеяло. Авось оклемается – не зима. Дорогу до дому найдет.

– В смысле? А потом нас найдут?

– Не очкуй раньше времени. Какая разница? Не было нас там, это были не мы…

– То есть?

– А так и есть. Нам главное договориться, где мы тусили после отъезда, и всё пучком. И вообще, её слова ничего не значат без свидетелей. А мы своих найдём. Найдём девчонок, будут свидетелями.

– Каких девчонок, Андрюх, каких еще девчонок?

– Ладно, не кипиши. Я пошутил. Решим вопрос. У меня дядя – полковник, бывший мент. Разрулим. На созвоне, короче. – Он бросил сигарету на асфальт, так и не прикурив, и пошел к своему подъезду.

Максим стоял, собираясь с мыслями. Санёк побежал на проспект ловить такси. В голове кусками всплывали мутные кадры вчерашнего дня. Ощущение, что свершилось плохое дело, не правильное дело – стало отчетливее и острее… «Надо что-то делать», – эта мысль зазвенела колоколом в голове. Достал мобильник. Стал звонить. Долгие гудки намекали на то, что вряд ли поднимется трубка в такую рань.

– Да.

– Мариш, это я. – Выдохнул Макс. – Я вернулся. Можно к тебе? Бухой? Да, бухой. Домой нельзя. Одна надёжа, Мариш.

Спустя полчаса он лежал в кровати, обнимал подругу и смотрел в окошко старой общаги. Светало. «Все будет нормально, не парься… – в голове звучали слова Андрея. Мелькала довольная рожа Санька и тут он увидел глаза. Её глаза. В них отражалось синее небо, плывущие облака-барашки, холм вдалеке и всполохами закат. Максим зажмурился, пытаясь освободиться от наваждения и почувствовал, как вдоль позвоночника почти болезненным и студеным холодом покатил свою слепую волну животный страх.

Глава 3

 Детская считалка не давала уснуть. Стоило только забыться, рядом появлялся маленький ребёнок, садился на корточки и тихонько, нараспев, начинал шептать: «Раз, два… Раз, два – забо-лела го-ло-ва …». Снова и снова Леся поднимала тяжёлые веки, но так и не могла увидеть где находится. Лежала и тихо смотрела в темноту. Голова, в самом деле, начинала болеть – тяжело, омерзительно, с меланхоличным, противным свистом в ушах. Единственная возможность уйти от мучительной пытки – провалиться в сон, утонуть, погрузиться в него как можно глубже. Но назойливая считалка не позволяла. Очередная попытка уснуть и – о, чудо – на этот раз адский ребенок  не появился. Наконец-то наступило долгожданное облегчение – боль постепенно стихла, мягко отпустила из стальных тисков, ещё мгновение – и вовсе пропала. А затем пустая черная мгла внутри рассеялась: просветлело всё, открылось небо и в зыбком мареве проступили деревья, трава и выложенная из камней тропинка. Появился домик неподалёку, в нём горел свет, мама хлопотала на кухне… «Ой, я дома!» – затеплилась мысль. И снова голос запел: раз, два, три, четыре – я живу в зеркальном мире! Раз!

Впереди, дальше по тропинке, среди ветвей бурьяна и витого плюща, со скрипом открылась дверь дощатого сарая.

«Два, три, четыре… Пять! Я иду тебя искать!» – считалка слышалась оттуда. В тёмном прямоугольном проёме что-то блеснуло, как будто солнечный луч отскочил от стёкла.

Детское любопытство сильнее страха – мягко толкнуло в спину, сочно хрустнуло под подошвами сапог каменной крошкой и ноги перешагнули через нетёсанный порог. В глубине сарая, в зеркале, высотой со взрослого человека, отразилась курносая девочка с тоненькими косичками.

«Ой! Что же это такое? Это же я! Снова маленькая? Ух, ты! Здорово!». В отражении девочка улыбнулась. Затем звонко засмеялась, закружилась, корчила рожицы, кривлялась так, что даже чуть не упала, но удержалась.Послышался шорох, а может кто-то по доске коготками привёл.

– Что это? Птичка на крыше? – Девочка в зеркале не улыбалась. Просто смотрела. Молча. – Ой, а как это? Я говорю, а в отражении нет. А что с моими руками, почему они грязные? А в зеркале? – Под рукавом стало щекотно и на испачканную глиной ладонь выполз чёрный паук. – Ай, ай, ай! Нет, пошел прочь!

Леся вздрогнула, и очнулась от собственного крика. Сон исчез. Как будто перед самым носом захлопнули книгу с цветными картинками: свет сквозь доски, тропинка, домик, мама – всё в один миг проглотила ночь. А боль – она вернулась и бездушной тварью, начала вгрызаться тупыми зубами в кожу, мышцы, кости. Укрытое какой-то тряпкой, тяжелое тело прошиб озноб. Затрясло. В памяти грязными кляксами стали всплывать фрагменты событий, случившихся накануне и мир, похожий на витраж, через который светило солнце, осыпался цветными осколками…

«Мамочки! Нет, это не могло случиться со мной! Как же так, за что?»  – сухие губы еле шевелились. Пальцы вцепились в порванный лён, запахивая  грудь. По щекам потекли слезы. С трудом повернулась на бок, сомкнула бедра. Особенно, нестерпимо остро болело между, будто внутри ковырялись ножом. Она не выдержала и зарыдала в голос.

 Ууу-ууу, ветер протяжно завыл над хрупкой фигурой, ууу-ууу… Как будто хотел успокоить своей заунывной песней. Леся закуталась в тонкое одеяльце, свернулась в  комок, поджав колени, и вскоре притихла. Лежала и слушала, слушала, слушала невидимого солиста. Постепенно на смену слезам и душевной горечи пришла глубокая, бесцветно-тоскливая пустота – ничто. И неизвестно сколь долго длилась бы эта унылая вечность, но тут проступили в кромешной тьме смутные силуэты: один, два, потом больше и вот уже десятки странных и страшных существ неспешно создали круг. Они молча стояли и угрюмо раскачивались, как в ритуальном танце. Постепенно глаза привыкли и стало понятно, что это качается, гулко шумит вокруг и вздыхает лес.

 Время от времени, сквозь завывания ветра и шелест листьев стал пробиваться ещё один звук – едва различимый, похожий на голос, точно кричал кто-то: появится – пропадёт, послышится и исчезнет.

«Собаки лают.  – Тихая догадка зажгла надежду. –  Домой… Надо домой… Мама».

С трудом – через боль и тяжесть – но встать удалось. Тело не слушалось, его качало, будто ноги стояли не на земле, а на палубе коробля; голова кружилась, и всё же, потребность жить и вернуться вдохнули сил, потянули сквозь сумрак, почти вслепую – по кочкам, колючкам, торчащим корням, – вперёд туда, откуда, казалось, слышался лай собак.

Усилился ветер. Заскрипел, закачался лес. Ветки деревьев, похожие на тощие пальцы чудищ, хватали за плечи, цеплялись за платье, тянули и хлестали, но нельзя сдаваться – остановка подобна смерти. «Я дойду! Я выберусь, я смогу! – тихий крик вырвался из груди. Из кустов взлетела, захлопала крыльями какая-то птица. – Всё хорошо! Все будет хорошо!»

И тут, как насмешка, пятку пронзила острая боль, – издевательски сбила с ног, повалила. И слёзы снова хлынули по щекам. Отчаяние и обида скрутили, вцепились в горло жёсткими лапами, не давая дышать. Рана в ноге запульсировала, как маленькое сердечко. Леся схватила её в ладони, захныкала, подтянулась чуть-чуть и ощутила спиною ствол какого-то дерева. Стало полегче плечам, голове – мышцы расслабились. Ветер снова запел. Дерево покачивалось в такт колыбельной – ещё немного и, казалось уже – закрой глаза и усни прямо здесь. Уснуть и забыть обо всём. Навсегда. А вверху, сквозь ветви, уже просвечивало небо.

«Светает! Не надо спать, не надо. – Ой, мамочки-родные, больно-то как».

Обняла шершавый ствол, прижалась к нему и ощутила как зашевелилось корни  под босыми ногами, словно сама земля старалась согреть их, укрыть опавшей листвой. Где-то снова послышался лай.

На слух, качнулась телом в ту сторону, но не смогла шагнуть, ноги подкосились, она присела и уткнулась в дерево лбом. На плечи повисла пудовыми гирями усталость.

«Иду, да-да, я иду… Еще чуть-чуть. Скоро. Вот посижу минуточку. Отдышусь… Сейчас».

Глаза закрылись. Задремала. Желание опоры повалило назад, но ствол исчез, пропал куда-то, и, когда Леся очнулась, было уже поздно. Только и успела ухватить ветку кустарника, но ладонь скользнула вдоль мокрых листьев, а затем, пролетев сквозь колючие кусты, через торчащие из земли коряги, последнее, что увидела и услышала, – яркая вспышка и глухой хруст внутри головы.

Когда Леся проснулась, лес озаряло утреннее солнце. Небо, сквозь паутину кленовых веток, светилось синевой; пахло землёй, мокрыми листьями и грибами. А вместо боли и жалкой грусти ощущалась такая лёгкость, что даже лёжа на дне замшелой канавы – среди торчащих корней и паутины, – казалось, стоит лишь захотеть, можно спокойно взлететь. И только подумала так, как оказалась сразу на самой верхушке огромного клёна. Посмотрела вокруг и ахнула: широко, зелёным ковром, внизу раскинулся лес; кусочек поля, вершина холма и даже родной посёлок стали видны как на ладошке.

«Чудеса! Я как маленький листочек».

И стоило только подумать о маме, как ветер подхватил набежавшей волной, вознёс ещё выше и, не дав опомниться, ухнул вниз: к тополиным аллеям, полю через дорогу и к деревянному домику с покатой крышей – он приближался – ближе, ближе. И вот уже свет в окошке.

«Здорово! – засмеялась Леся – я вернулась, я выбралась… Мама, мамочка, я лечу к тебе!»

Форточка распахнулась сама собой, точно кто-то небрежно рванул её на себя, и от влетевшего внутрь вихря – занавеска взмыла под самый потолок. Пахнуло странным колючим холодом, задребезжала посуда.