Сергей Малицкий
Vice versa. Вакансия
– Не обломилось, – двинулась к машине Маргарита. – Шепелева товарок в оборот взяла, отбили деревеньку. Отпугнули зверя. За речку он не пойдет, пока не подранок, а деревню еще пару дней Марфа продержит. Жаль, Адольфыч запретил ей своего пса с цепи спускать. Так что будем действовать по старинке. Ромашкин сейчас кабанчика возьмет, нарежет спиральку кровью километров в пять диаметром, да заложит тушу в Волчьем овраге. Там и будем ждать зверя. С лежки он поднимется в полночь, на месте будет в час, ну в два.
– Значит, от меня звериный отворот на несмышленышей, – Дир подмигнул Дорожкину, – да утренний отмор, чтобы глаза не слиплись?
– Это уж как водится, – задумалась Маргарита. – Однако и без твоей помощи не обойдемся. Мало ли, здоров уж больно, вдруг мои пули его не возьмут? Сам знаешь, подранку что отворот, что наговор. У Кашина-то хороший калибр, да начинка стандартная.
– Хорошо, – спокойно сказал Дир, шагнул вперед, поднял над головой еловую лапу и добавил, махнув рукой Кашину, что раскинул на капоте уазика газетку с бутылкой и закуской: – Если что, я ему голову откручу за Тамарку. Ну что, Николай Сергеевич? Опять паленкой заливаешься? Нешто тебя фирменная не пробирает?
Ромашкин вышел из леса уже перед сумерками. Козырнул Кашину, подмигнул горящим пьяным глазом Дорожкину и начал натягивать спрятанную в машине одежду.
– Надеюсь, на приманку что-то осталось? – прищурилась Маргарита.
– Думаю, что половины туши хватит, – довольно рыгнул Ромашкин. – Хорошего кабанчика завалил. Правда, задок я уговорил, но требуха вся на месте. Сделал все в лучшем виде, устроил схрон, приметил место для стрелка, отход, спиральку завернул на два кольца. Что еще надо? Вы-то готовы?
– Готовы, – пробормотала Маргарита, посмотрев на пошатывающихся околоточных. – Дир должен уже подходить к Волчьему оврагу, все проверит и будет ждать нас там.
– На поражение? – вдруг как-то странно, то ли прищурился, то ли оскалился Ромашкин.
– Был бы здесь Марк, взяли бы живым, – Маргарита сдвинула кобуру на живот, сорвала клапан, вытащила небольшой револьвер с блеснувшими на деревянных вставках в рукояти золотыми медальонами, откинула в сторону барабан, прищурилась. – А так рисковать не будем.
– Не будем, – подошел Кашин с карабином на плече. – Марго! А что, Марк до сих пор не списал этот детективный кольт с золотыми жеребятами11? Да он скоро развалится у тебя в руке!
– Он еще тебя переживет, – спрятала оружие в кобуру Маргарита. – Несмотря на то что у тебя на плече его младший брат. Девяносто процентов успеха в стрелке, так что не обольщайся, коммандос. Ладно, двинулись. До темноты от силы часа полтора, а нам еще два километра по буеракам пробираться, да и на месте надо все по-умному устроить.
– Не сомневайся, Дир устроит все в лучшем виде, – расправил плечи Ромашкин. – Хотя, если по уму, ходу-то здесь десять минут.
– Ты хочешь, чтобы и мы на четыре кости встали? – расхохотался Кашин, но Ромашкин только фыркнул и первым раздвинул руками густой ельник.
Идти пришлось около получаса. Дорожкин смотрел на ладную фигуру Маргариты, очарование которой не могла скрыть даже грубая одежда, и думал о том, как живется такой женщине в одиночестве? Правда, с чего он взял, что Маргарита живет в одиночестве? Потому что она сказала о себе, что она одинока? Сейчас одинока, а раньше? Дорожкин попытался представить ее возможного мужа. По всему выходило, что личностью он должен был быть выдающейся. Одно дело согреваться возле жаркого огня, совсем другое – самому оказаться в пламени. Хотя, кто он такой, чтобы судить о чужой жизни? Своей-то так и не получилось устроить. Двадцать восемь лет, скоро двадцать девять, а он идет, на ночь глядя, в странной компании на охоту за еще более странным, если не сказать опасным зверем, да еще при этом не имеет ни оружия, ни малейшего понятия о том, что ему предстоит делать. Чего было хорошего в его жизни после того, как несколько лет назад он вылез на Казанском вокзале из рязанской электрички? Нет, кое-что хорошее было конечно, вот, Машка была хорошей. Она и теперь оставалась хорошей. Просто ошиблась. Приняла веселого парня и трудягу Дорожкина за надежного и удачливого добывальщика благ и обеспечителя достатка. Может быть, так оно и вышло бы, имейся для обеспечения достатка у Дорожкина какой-никакой специальный талант. А симпатия была у нее к Дорожкину, была, еще бы, поначалу даже словно искры летели. А вот у него? Тоже была. Если бы прирос, так бы и тянул из девчонки соки. Или она из него. Отчего же развалилось-то у них все?
– Пришли, – Маргарита остановила процессию на взгорке, за которым начинался поднявшийся после давнего пожара подлесок, и показала на уходящий в бурелом овраг. – Вот он. Где след?
– С той стороны, – оскалил зубы Ромашкин. – С этой стороны даже я ноги переломаю. Но стрелять надо только отсюда, здесь ближе всего. А на выходе встанет Дир. Его зверь не почует, пройдет, Дир ловушку и захлопнет.
– А склоны? – спросила Маргарита.
– По склонам наиболее вероятны четыре пути, – прищурился Ромашкин. – Ну то есть я бы, в зависимости от опасности, ломанулся бы по одному из четырех подъемов. Если бы обратная дорога оказалась занята. Ну, там мы поставим околоточных, Дорожкина и Кашина. Опасность минимальна, чего им.
– Я тебе поставлю! – икнул Кашин. – Ты что, майора в загонщики поставить хочешь?
– Николай Сергеевич, – Маргарита стерла с лица гримасу брезгливости. – Никаких загонщиков. Твоя убойная мощь так по главному калибру и пройдет. Встанешь здесь, у буераков, но стрелять будешь только после меня.
– Марго, – поморщился Ромашкин.
– Цыц! – повысила голос Маргарита. – Через полчаса тут и в десяти метрах ничего не увидишь. Потом будем спорить. Дир где?
– Здесь я, здесь.
Только что никого не было среди почти донага облетевших березок, и вот он. Стоит, блестит лысиной, да ухмылку прячет. На плече охапка каких-то жердей, в другой руке пук пожухлой травы.
– Вот, – Дир протянул траву Маргарите. – Этим надо натереть подошвы, чтобы тут карусель ароматов не устраивать. Давайте быстрее, потом всех расставлю, отворот дам, да и отмор принять надо, тем более что кое-кто уже спички под веки мостит.
– Да ни в жизнь, – встрепенулся Кашин. – Мои молодцы и не такое видели. Все-таки на земле работают.
– Ага, – ухмыльнулся Дир. – Камень топчут.
Дорожкина Дир ставил в последнюю очередь. Сначала пристроил над крутым склоном околоточных, потом возился в буреломе с Кашиным, заставив того бурчать и возмущаться какими-то обстоятельствами майорского существования. Затем поставил Маргариту и поманил к себе пальцем Дорожкина.
– Ты последний, – подмигнул Дир младшему инспектору.
– А Ромашкин? – оглянулся Дорожкин на развалившегося на куче листвы Веста.
– Ромашкин свою работу уже сделал, сейчас на заимку его отправлю, – объяснил Дир. – Он нам теперь не помощник. Ворон ворону глаз не выклюет.
– Так мы на птиц охотиться будем? – сдвинул брови Дорожкин, пытаясь скрыть вновь начинающую пробивать его дрожь.
– Нет, – удивился Дир. – Но ворон, кстати, птица тоже с характером. Смотри. Встанешь здесь, – он показал на раздваивающийся на высоте метра от земли ствол липы. – Видишь колоду на дне оврага, у бурелома? Ну, пятно темное? Там туша. Тут ведь как. Зверь пойдет мимо меня с самого начала оврага. Я бы его на подходе взял, но он очень быстр. А с учетом, что свежий, так еще и глуп. Не по уму, по глупости вывернется. Но когда его припечет, он по-любому как зверь дышать будет. Тут уж на глупость рассчитывать не придется. Знаешь, что это значит?
– Нет, – затаил дыхание Дорожкин.
– Это значит, что он на тебя пойдет, парень, – сдвинул брови Дир, закряхтел, присел на раздвоенную липу, но все равно остался выше Дорожкина. – Ты уж не обессудь, но кроме тебя сюда ставить некого. Я ведь и отворотом тебя мазать не буду, но ты не волнуйся, я, конечно, не такой шустрый, как он, но буду здесь же секунд через пять, а то и раньше. Но ты справишься.
– Вы уверены? – хрипло спросил Дорожкин. – Как все пройдет?
– Да просто, – махнул ручищей Дир. – Зверь подойдет к туше. Маргарита в темноте видит прилично, стреляет без промаха. Она как раз над буреломом засела, но с этой стороны, на склоне. От тебя метров тридцать. Да ее видно пока еще. Вон. Так вот, зверь подойдет к туше. Как только примется за еду, а он, по моим прикидкам, очень голодным будет, она его подстрелит. Не знаю, положит ли сразу или нет, но попадет – это точно. А уж если попадет, то будет такая штука, ну заискрится он, что ли. Увидишь. Тут вступит Кашин. Уж в светящуюся мишень хоть одну пулю майор положить должен. Если попадет в голову, зверь, считай, готов. В ногу – тоже хорошо. К тому же не забывай, что и у Маргариты в барабане не один патрон.
– Я не забываю, – кивнул Дорожкин.
– Вот, – смешно подмигнул Дорожкину сразу двумя глазами Дир. – Но, если даже случится невозможное, и никто в него не попадет, он может рвануться обратно, на тропу, по которой вошел в овраг.
– Это вряд ли, – понял Дорожкин. – На меня он пойдет.
– Вот, – обрадовался Дир. – Ты все уяснил. Одной дорогой такой зверь не ходит. Не ходит, когда за него не разум, а инстинкты работают. Так вот, на Марго не пойдет, там склон слишком крут, на Кашина не пойдет, застрянет. Тот берег тоже не очень, да и на пареньков тех я и отворота не пожалел, да и обделаются они скорее всего от страха или побегут, а шум это еще лучше отворота. А вот ты не побежишь.
– Не побегу, – кивнул Дорожкин, и вдруг понял, что если бежать, то только теперь и ни минутой позже.
– Молодец, – кивнул Дир и протянул ему жердину, вырезанную из молодой ели, с заостренной вершиной, острым комлем и розеткой ветвей в локте пониже вершинки. – Это твое спасение. Смотри. Подниматься он будет вот так. Деться ему некуда. Локоть вправо, локоть влево – терн. Здесь ручей в овраг сбегал, вот и промыл дорожку. Если что, упираешь комель вот сюда, в корни липы, а верхушку опускаешь и придерживаешь. Никаких усилий, он сам на вершинку наскочит, почует твою плоть, рванется вперед и наскочит. А вот эти веточки его дальше-то и не пустят. А там уж и я подберусь, и у Маргариты не заржавеет. Но случиться этого не должно.
– Не должно, – повторил Дорожкин. – А отмор? Ну, чтобы не уснуть?
– А тебе не нужно, – серьезно сказал Дир, шагнул было вниз по склону, но вдруг остановился, сунул руку за пазуху, выудил оттуда читалку. – Видал?
– Отличный аппарат, – кивнул Дорожкин. – «Сонька» пятьсот пятая. У меня такая же была. Жаль, сломал. Не новая, но по мне так лучшая.
– С этим я согласен, – расплылся в улыбке Дир. – Только батарея плохо заряд что-то стала держать. А подзарядить – только в городе. А если на заимке, надо бензоагрегат запускать, а от него и вонь, и грохот. Заказал Марку, но когда он еще из столицы вернется, да еще и забудет. Ты там, если что, выручишь?
– Конечно, – пожал плечами Дорожкин. – Жив буду, не забуду.
– Это я тебе гарантирую, – махнул ручищей Дир. – И вот еще. На телеграфе интернетчик уже месяц хворает, а эта… – Дир запнулся, – неразумная женщина, телеграфистка, без него не пускает в Сеть. А у меня книжки на исходе. У тебя ничего нет?
– Да есть вроде, – сдвинул брови Дорожкин. – В ноуте есть библиотечка. Но классики мало, фантастика в основном.
– Вот! – поднял палец Дир и уже почти в полной темноте зашептал: – Если выручишь, с меня магарыч. Ты не представляешь, какая тоска одному в лесу, да еще без чтива. Нет, летом тут бывает народишко, но к зиме, словно дустом посыпано, никого…
Дир не знал, кто такой Дорожкин, а недавно испеченный младший инспектор не успел объяснить добродушному здоровяку, что если что-то может пойти не так, то пойдет обязательно. И пусть вины в этом Дорожкина не будет, но все это самое «не так» пойдет именно в его сторону и пробежится именно по его голове. Зверь появился, едва миновала полночь. Дорожкин не увидел его, даже тени не разглядел, просто почувствовал ужас, который забурлил и в мгновение наполнил Волчий овраг до краев. И тут прогремел выстрел из карабина. Или Кашин разглядел что под пасмурным ночным небом, или нервы у майора не выдержали, но из-за бурелома ударил сноп огня, а в следующую секунду Дорожкин увидел летящую вверх по склону гигантскую черную тень и опустил приготовленную жердину. Удар был страшным. С хрустом переломились веточки, оставленные для задержания зверя, уши Дорожкина заложило от истошного воя, нос забило непереносимой вонью, выгнулся, заскрипел сам ствол, переломился под страшной тяжестью – и внезапный удар отшвырнул Дорожкина на ту самую кучу листвы, на которой еще недавно нежился Ромашкин. Все остальное младший инспектор видел так, словно смотрел мутный ютубовский ролик на своем ноуте. Защелкали выстрелы из револьвера. Черная воющая тень заискрилась светом, оделась огненным контуром, а потом над нею поднялась фигура Дира, и вой оборвался.
– Вам здесь не рады, – услышал Дорожкин неожиданно спокойный голос хозяина леса.
– Кто там? – через мгновение послышался со дна оврага злой голос Кашина. – Черт. Чуть ноги не переломал. Кто там?
– Кто-кто, – заворчал Дир. – Подожди, торопыга полицейская. Надо увериться, что не оживет. Мигалкин это.
– Какой Мигалкин? – закричал, чертыхаясь, Кашин.
– Тот самый, – рявкнул Дир. – Интернетчик. Как есть обормот. Вот ведь и вроде не шибко большой был, а разожрался за неделю. Иди, околоточных своих собирай, майор. Дезодорант-то есть с собой? Где молодой?
– Где Дорожкин? – послышался обеспокоенный голос Маргариты.
– Я здесь, – постарался бодро ответить Дорожкин, но едва подал голос.
– Ты в порядке? – двинулась к нему Маргарита.
– В порядке, – прохрипел Дорожкин и опустил руку на что-то жидкое на животе. – Только мокрый весь.
Глава девятая. Бред и велосипед
Бредил Дорожкин недолго, всего, судя по запомнившимся ему сменам дня и ночи, – суток трое. Причем бредил не постоянно, потому как череда кошмаров, в которых то в родной деревне, то в московской съемной квартире, то в участке, то в каком-то лесу его окружали и рвали на части неразличимые тени, не была бесконечной. Время от времени он открывал глаза и почти ясно видел или незнакомого врача в белом халате, или Марфу с трехлитровой банкой молока, или смешно выглядевшего в синем джинсовом костюме Дира, который сидел за больничным столом, упершись взглядом в электронную читалку, или золотозубого с сияющим металликом роскошным велосипедом, или Кашина с бутылкой водки, или Фим Фимыча со стаканчиком загоруйковки, или брата золотозубого в черном костюме с рулеткой, или Ромашкина, гонящего прочь гробовщика, или опять Дира.
– Я, конечно, не повар, – бормотал, поглаживая поблескивающую голову Дир, – но если у тебя в холодильнике есть лучок, чесночок, помидорки, свинина, маслице, да что угодно, то ты уже на коне. А у тебя-то всего этого в достатке. Я уж наведался, прости, без твоего разрешения, но уж больно хотелось до книжек в твоем ноуте добраться. Но не думай, все под контролем Фим Фимыча, он за каждым моим шагом следил и лично дверь за нами запер. Ничего, скоро ты опять сам хозяйствовать будешь. Завтра по-любому тебя домой отправим. Доктор сказал, что так спящего и повезут. Оно и к лучшему. А я к твоему приходу что-нибудь сварганю. Главное, есть из чего. Я заглянул в холодильник-то. Узнаю руку Фим Фимыча, он запас составлял, поверь моему слову. Гурман. Но дело ведь не только в продуктах. Хорошая посуда тоже важна. Сковорода, конечно, должна быть чугунной, но на крайний случай сойдет и антипригарная. Первым делом надо почистить лук…
– Дир, – шептал Дорожкин. – У меня живот тянет. Я есть очень хочу, но пока не могу.
– Еще бы у тебя живот не тянуло, – удивлялся Дир. – Тебя же вскрыли, как консерву. Аж кишки в штаны вывалились. Но я-то там не зря был рядом. Кишки собрали, травки нужные приложили и в больницу. А уж там есть хирурги, есть. Так заштопали, точно ботиночек зашнуровали, а шнуровки-то и не видать. Задал ты им задачку. Да не тем, как тебя вытащить, а тем, как бы ты с привязи не сорвался. Ведь вроде бы обычный, можно сказать, парень, без взбрыков и подсосов, а заживает на тебе все как на собаке. Я бы даже сказал, как на ящерице. Но ты не волнуйся, я не в смысле регенерации. Ничего тебе не отрывали, только пузо заштопали, все что надо внутрь вложили, и лишнего ничего внутри не оставили. А уж то, что тебя на третий день домой воротить хотят, толкуй в свою пользу. Если бы тебе успокоительного не вкачали, ты б уже как козленок прыгал. Тут и начальство уже побывало, сам Адольфыч заглядывал, оставил тебе премиальные, в верхнем ящике стола, сто тысяч рублев, бумажка к бумажке, в банковской упаковке. Ты уж прости, я это дело все в отдельный пакетик заныкал, да еще скотчем прихватил, пропасть не должно. Адольфыч хороший мужик местами. Обещал тебе и прочие послабления, оплатил Саньку, который по моторным делам, ремонт твоего велика, только просил передать, чтобы в городе ты об этом Мигалкине особо не болтал, тем более что они уж другого интернетчика из Москвы выписали, да не одного, а с женой. Она будет в ремеслухе литературу вести, а он, значит, на почте заправлять, потом опять же компьютерный класс собирается наладить в школе нашей, обещался за информатику взяться. Адольфыч для детишек никаких денег не жалеет.
– Дир, – шептал через силу Дорожкин. – А ты сам-то кто?
– Как кто? – таращил глаза Дир, и перед тем, как снова кануть в месиво теней, пожимал плечами. – Дир и есть Дир. Директор леса. По жизни. А по профессии, или, я бы так сказал, по призванию, по роду – леший, лешак, называй, как хочешь.
– Дир, – почти уже во мглу спрашивал Дорожкин. – А вот у тебя дома круглый год тепло как летом? Травка там, солнце.
– Конечно, – отвечал Дир. – Это легко устроить. Лето просто накопить надо. Выходишь на солнце и копишь. Если бережливо к нему, зря не проматывать, то на всю зиму хватит. А если так сяк, не всякий раз и до нового года достанет.
– А как же дождик? – не понимал Дорожкин. – У тебя же там крыши-то нет?
– Ну, нет крыши, – уныло соглашался Дир. – Понимаешь, какое дело. Крышу накопить невозможно, да и вырастить ее проблемно. Ее крыть надо, иначе никак. Зато у меня зонтик есть. Да и что там летний дождик – в радость. Это я осенью лысый, видел бы ты, какие у меня кудри к июню пробьются.
– Увижу еще, – бормотал Дорожкин и снова проваливался в вязкую темноту.
Окончательно Дорожкин пришел в себя уже дома. Потянулся, почувствовал напряжение в животе, не открывая глаз, сунул под одеяло руку, удивился отсутствию бинтов, провел ладонью по коже и не нащупал шва. Сбросил одеяло, сел, уставился на чистый живот, на котором всего-то и было, что полоса розовой, молодой кожи, и вздрогнул, когда услышал низкий хохоток.
– Удивлены, молодой человек? Признаться, что и мы тоже удивлены. Вы же, так сказать, обычный человек, а тут ведь…
На одном из антикварных стульев Дорожкина сидел полный мужчина в белом халате и натирал тряпочкой стекла очков.
– Нечаев Владимир Игнатьевич, – прогудел он неторопливо, надевая очки и взъерошивая над широким лбом черные с сединой кудряшки. – Глава больницы, ну и терапевт, и хирург в одном круглом лице и круглом теле. К вашим услугам – ваш лечащий врач. Только вы не думайте, что я тут из-за излишнего служебного рвения или в связи с необходимостью какого-то контроля за вашим состоянием. Меня Дир, знакомец мой, просил тут поздравить вас с пробуждением. Он там соорудил для вас настоящий плов, но у него ж служба, лес, а вы тут в последние сутки разоспались крепким здоровым сном, короче, просил кланяться. Встретить вас, так сказать, на пороге из обморочного состояния в дневное, хотя вы бы и без меня справились. Вы, молодой человек, сейчас как новенький. Хоть призывай вас снова на военную службу. Вы же отслужили уже?
– Отслужил, – кивнул, хлопая глазами, Дорожкин.
– Молодец, – улыбнулся доктор. – Не в смысле какой-то доблести, а по факту. Вернулся живым-здоровым, уже хорошо. На вас и раньше все так заживало?
– Владимир… – поморщился Дорожкин.
– Игнатьевич, – подсказал доктор.
– Владимир Игнатьевич, а где шов? – провел рукой по животу Дорожкин. – Ну, зажило, понятно, но тут же ничего нет?
– Как раз все есть, – снова хохотнул доктор. – Кишочка к кишочке, а вот шва нет. Так его и не должно было быть, медицина, дорогой мой, кое-что может, тем более с нашими возможностями, но заживление прошло ненормально быстро. Так что вы теперь, кроме всего прочего, еще и объект изучения и даже, честно сказать, любопытства. Такой организм!
– Обычный организм, – пробурчал Дорожкин. – Все детство с простудами, даром что деревенский. Два раза воспаление легких, каждая весна – фурункулез. Бронхит хронический… был или есть. Да нет у меня никакого особенного здоровья. Вот месяц назад разбил нос, так две недели, извините, высморкаться без гримасы не мог.
– Интересно, – задумался доктор. – Впрочем, как я предполагаю, порой особые способности организма проявляют себя именно в нестандартных ситуациях. Ну ладно, на этом считаю свои обязательства перед Диром выполненными, если что – заглядывайте. Впрочем, вы и так заглянете, у нас теперь беспокойство одно, этот самый Мигалкин-то как раз у нас наблюдался. У доктора Дубровской. Ну, по линии гнойной ангины, месяц, считай, хворал, что уже странно для нашего контингента, то одно осложнение, то другое, вроде пошел на поправку, неделю назад выпросился на амбулаторное, а там вот как получилось.
– Владимир Игнатьевич, – Дорожкин остановил доктора уже в дверях комнаты. – Скажите мне, это все было на самом деле?
– Конечно, голубчик, – закивал доктор. – Потроха зверь вам не повредил, врать не буду, но брюшную стенку разворотил. И ведь что любопытно, Ромашкин, конечно, привил вас от соответствующего риска, но вакцина вам не понадобилась. Антитела мы в вашей крови не обнаружили. То есть зараза, которую занес вам в кровь Мигалкин в своем, так сказать, зверином обличье, просто-напросто попала в среду, в которой существовать не могла.
– Я не об этом, – мотнул головой Дорожкин. – Я о звере, о Фим Фимыче, о Дире, о Никодимыче, о Шепелевой, о Ромашкине, наконец. Это все на самом деле или карнавал? Ну, лешие, домовые, банные, овинные? Оборотни, если я правильно понял, ведьмы? Кто еще? Это все на самом деле?
– А как вам угодно, так и считайте, – медленно произнес доктор и захлопнул за собой дверь.
Бесполезный в Кузьминске мобильник исправно показывал дату и время.
– Среда, шестое октября, – пробормотал Дорожкин, отсчитал на пальцах воскресенье, понедельник и вторник, еще раз недоверчиво провел по животу и отправился в кухню. Плов был закутан в пару полотенец, поэтому остыть не успел и на поднятие крышки ответил залпом соблазнительного аромата. Дорожкин вернул крышку на место и побежал в ванную, всерьез опасаясь на ходу захлебнуться слюной. Слюной он не захлебнулся и уже через полчаса блаженно остывал после горячего душа и поглощал солидную порцию плова, с тревогой прислушиваясь, как поведут себя после пережитого его потроха. На первой стадии пищеварительного процесса потроха не подвели, поэтому, решив, что ему таки положен за испорченную субботу отгул, Дорожкин решил заняться наведением порядка в собственном жилище, а заодно и размяться, особо не напрягая пострадавшую во время охоты часть туловища. За какой-то час он смахнул во всех доступных местах пыль, вооружился найденной в кладовке шваброй и заставил пол блестеть по-настоящему, после чего закинул в стиральную машину упакованную в наволочку со штампом кузьминской больницы не слишком старательно отстиранную одежду. Разбирая ее, он удивился, обнаружив в отдельном пакете не только деньги, оставшиеся от его зарплаты, перемотанную скотчем пачку купюр от Адольфыча, ключи и собственное удостоверение, но и три пустых маковых коробочки от Никодимыча. Разодранные в клочья ветровку и рубаху пришлось выбросить в ведро, похоже, подобная участь постигла несколькими днями раньше и брезентуху. Почувствовав, что лоб пробила испарина, Дорожкин подтянул к кровати сумки, разобранные за месяц пребывания в Кузьминске лишь на четверть, и взялся за ревизию нажитого в Москве имущества.
Одежда выглядела аккуратно, но уложена была рукой самого Дорожкина. Фим Фимыч, похоже, совал ее в сумки так, как она и занимала места на полках платяного шкафа на последней съемной квартире. Зато все прочее, карлик, не мудрствуя лукаво, просто ссыпал в полиэтиленовые пакеты. Теперь все это барахло Дорожкину предстояло перебирать. Он расставлял на столешнице комода какие-то свечи, неведомо как прилипшие к холостяцкому быту Дорожкина непонятные фарфоровые фигурки, любимую чашку, детскую игрушку, пачки фоток, флешки с забытым содержимым, диски, еще что-то, но мысли его текли куда-то далеко-далеко. Нет, Дорожкин пока еще не думал о забытом светлом, хотя не только разглядел, но и потрогал затянутое узлами полотенце на беговой дорожке. Не думал о колючем и больном, пусть и связал в голове быстроту собственного выздоровления в кузьминской больнице и ту странную отметину на груди, которая уже не раз напоминала о себе. Он думал о последних словах доктора. «Как вам угодно, так и считайте».
– Да ладно, – наконец тряхнул головой Дорожкин, когда понял, что все его размышления сводятся все к той же к ущербной формуле «Этого не может быть, потому что не может быть». – Считать я и в самом деле могу как угодно, ну так реальность-то от моего подсчета не изменится? Что тут происходит на самом деле? И как это может повлиять на меня?
«Уже повлияло», – пришла в голову очевидная мысль. Поежившись, Дорожкин ущипнул себя за живот, подумал, что вот уж действительно прав был Адольфыч, говоря, что предстоящий ему кусок жизни в Кузьминске должен быть очень интересным, и достал со дна последней сумки аккуратно свернутую теплую замшевую куртку, которую не надевал с весны. На ее левом борте, как раз напротив сердца прилипла нитка. Дорожкин снял ее, пощупал ткань и подошел к окну. Куртка была разорвана на груди и зашита, но зашита так аккуратно, ниточка к ниточке, что если бы не случайное внимание и не ощущение на пальцах, Дорожкин бы и не заметил починки. А между тем зачиненная дыра была размером сантиметров в пять, к тому же имела рваные края. Над курткой поработала не просто рукодельница, а искусница швейного ремесла.
– Или искусник, – пробормотал Дорожкин.
Изнутри на атласной подкладке шов был заметнее, но тем аккуратнее выглядели стежки. Короткий, сантиметра в два, шов имелся и на спине.
Еще не вполне понимая, что он делает, Дорожкин вдохнул запах чистой ткани, пощупал карманы, надеясь неизвестно на что. Разве только на то, что сдал тогда спьяну куртку в ремонт и чистку, квитанция же должна быть в кармане, но ничего не нашел и сунул руки в рукава. Отверстие в куртке и почти неощущаемое теперь колючее и больное на груди совпали. Дорожкин распахнул стенной шкаф, покрутился минуту перед зеркалом и понял, что и отверстие на спине совпадает с колючим и больным.
– Ну и что? – спросил Дорожкин собственное отражение – Не хочешь же ты сказать, что полгода назад тебя напоили, проткнули насквозь какой-то острой штукой, залечили, а потом, на всякий случай, зашили тебе куртку? Рубашку, кстати, выбросили. Вот я, дурак, искал теплую ковбойку. А что? Ходил бы сейчас как Кашин, только без погон.
Нет, что-то не складывалось. Весь предыдущий опыт подсказывал Дорожкину, что объяснение должно быть простым и очевидным. Проткнуться насквозь Дорожкин не мог хотя бы потому, что на Рязанском проспекте никакого Дира не было, и приложить какую-то там травку к его проткнутой тушке никто бы не смог. Да и не помогла бы травка пронзенному моторчику. Скорее, он и в самом деле либо выпил какой-нибудь дряни (на этом месте рассуждений Дорожкин с сомнением скривился) или просто попал в какую-то передрягу, мало ли что могли брызнуть в лицо окраинные гопники, хорошо хоть ножом не пырнули или по голове не ударили. Украсть они ничего не украли, может, спугнул кто, но в грудь ему саданули. А потом в спину. Или он сам ударился обо что-то грудью, порвал куртку, рассадил кожу, отшатнулся и наткнулся, абсолютно случайно наткнулся на какую-то железку, которая оказалась точно напротив раны на груди.
– Ага, – начал расстегивать куртку Дорожкин. – А потом какая-то супербелошвейка подобрала израненного обалдуя, отвела его домой, залечила, зашила, постирала и высушила его куртку, ушла, захлопнула за собой дверь и не оставила даже записки. Нет, ну если бы это было на Новый год, я хотя бы знал, на кого подумать, а тут…
Что-то блеснуло на рукаве. Дорожкин подошел к окну и снял с коричневой ткани волос. Он отливал золотом, конечно, не был золотым, но светился у северного окна Дорожкинской квартиры так, словно отраженный солнечный луч все-таки нашел дорогу в хоромы младшего инспектора.
– Осторожно, господин детектив, – прошептал Дорожкин, пропустил волос, который тут же завился кольцами, между пальцев и сунул его в прозрачный пакетик. – Следствие начинается.
Фим Фимыч встретил появление Дорожкина на лестнице стоя, нацепив по этому случаю невесть откуда взявшуюся офицерскую фуражку и приложив крохотную ладонь к виску. Дорожкин раскланялся с консьержем, скромно потупившись, выслушал уместные и не слишком уместные славословия и собрался уже было к выходу. Но Фим Фимыч спрыгнул с табуретки, которая прибавляла ему роста и солидности, и выкатил из-за стойки сверкающий бронзовым металликом велосипед.
– Держи, дорогой. Санек расстарался как никогда. Еще и какие-то извинения принес. Работает этот шедевр отечественного велопрома от ножного привода, но работает бесшумно и легко. Скоростей всего с десяток, но все рабочие. Справишься. В подсумке визитка мастера, скидка на установку моторчика, но насчет моторчика я тебе не советую. От розетки больше чем на длину удлинителя не отъедешь, а все попытки Санька протянуть по городу электролинии Адольфыч отвергает. И правильно делает.
Фим Фимыч прыснул хохотком, а Дорожкин выкатил действительно сверкающий новее нового велосипед на улицу и тут же его оседлал. Впрочем, и после обзорной экскурсии с Ромашкиным Дорожкин понял, что народная мудрость не лгала: разучиться ездить на велосипеде, равно как и разучиться плавать, было невозможно. Но не на всяком велосипеде езда была способна доставить такое удовольствие. Педали крутились легко, колеса бежали ровно, в лицо ударял прозрачный октябрьский ветерок, развеивая в пространстве последние крохи осеннего тепла, шины шуршали чуть слышно. Мокрые после ночного дождя, облепленные желтыми листьями дома Кузьминска казались смешными, каменные чудики на их стенах – жалкими.
