Сергей Малицкий
Очертание тьмы
Глава 6
Юайджа
Их и в самом деле было четверо, неприметно одетых, но подтянутых и как будто готовых к схватке в каждую секунду выпавшей им жизни. Но что показалось Дойтену самым удивительным, старшей среди этих четверых была женщина, пусть даже она не уступала ни одному из них силой, а уж красотой превосходила всех красоток, воспоминания о победах над которыми Дойтен хранил так бережно, как не хранит нажитые к концу жизни сокровища какой-нибудь скупец. Впрочем, вряд ли егеря нуждались в том, чтобы кто-то вразумлял их или указывал им на их место – ни бледнокожий высокий красавец Фас из народа дорчи, ни широколицый снок Сос, ни кудрявый весельчак мискан Чатач. Глума представила их Дойтену сразу и больше не помянула ни словом, ни жестом, и они тоже не раскланивались ни с новым, испортившим им охоту, знакомцем, ни со своей атаманшей, но, не говоря ни одного лишнего слова, делали свою работу. И минуты не прошло, как нехитрая мебель в доме Цая была расставлена по местам, туша имни завернута в половик и перетянута бечевой, меч Дойтена протерт до блеска и убран в его же ножны, а возбужденно вращающий глазами Кач отправлен в трактир за тележкой или лошадью для раненого усмирителя. Правда, как понял Дойтен, мальчишке сначала следовало завернуть к ратуше, найти мастера стражи Буила да втолковать ему, что первого убитого в Граброке зверя следует поместить на лед в мертвецкую, для чего тележка или что-то похожее от бургомистра тоже пригодится. Дойтен смотрел, как смуглый Чатач тщательно ощупывает, перебирает убогое имущество уже покойной вдовы Цая, и думал, что мискан мог и не быть весельчаком, ни единой шутки не услышал от него Дойтен, просто губы у егеря были сложены в презрительную усмешку, но, скорее всего, он таким и родился, потому как смеяться было не над чем. Да и странно было ожидать улыбки от человека, на поясе которого висели не только меч, но еще пара кинжалов, ножи и широченный мисканский тесак-лепесток в проклепанных сталью ножнах.
– А ну-ка, – предложила Глума мягким голосом, от которого у Дойтена заледенело в груди, – пошевели пальцами. Отлично. Согни руку… Будем считать, что тебе повезло. Не только кости целы, но и сухожилия. Однако в ближайший месяц или два толку от тебя будет немного. Хотя, если попадешь к хорошему лекарю…
– О каком толке говоришь? – попытался напустить на себя бравый вид Дойтен.
– Не о том, о котором ты подумал, – позволила себе улыбнуться Глума. – Почему не ударил девчонку? У тебя нож был в левой руке!
– Ты бы еще спросила, почему она не перекусила мне руку, – буркнул Дойтен. – Я слышал, что даже маленький имни в состоянии раздробить кость. Тем более что наручи я не надел!
– А вот это зря, – выпрямилась Глума и со звоном стукнула друг о друга предплечьями. – Боюсь, что в этом городе доспех следует надевать даже днем. Всегда говорила, что самый опасный лес мне милей городских улиц, которые словно составлены из пещер. А я не люблю подземелья. Так что ношу простенькую кольчужку под котто и тебе советую.
– Так ты еще стройней, чем кажешься!.. – присвистнул Дойтен. – И кто же тебе помогает облачаться?
– Справляюсь, – скривила губы Глума. – Что касается твоей руки… Как выглядел зверь? Ты ведь сказал что-то о чешуе?
– Мне показалось, – поморщился Дойтен; пальцы его слушались, но всякое движение ими пробуждало в руке боль, которая отзывалась во всем теле и сильнее всего ударяла в голову. – Блеснуло что-то на спине и на плечах. Словно пластины. Не будь она зверем, я бы сказал, что это был доспех. Синевой отдавало. А так-то… То ли огромная куница, то ли змея с лапами, то ли росомаха, но с длинным хвостом. Не знаю.
– А морда? – спросила Глума.
– Морда?.. – задумался Дойтен. – Морда – звериная. Я бы сказал, что волчья, но уши уж больно узкие, и широка она для волчьей. Лобастая, но одновременно приплюснутая, что ли… А ударить… Не смог ударить. Глаза оставались человеческими. В них ужаса было больше, чем злобы. Она все еще была Ойчей, дочерью Цая. Понимаешь?
– Ты хочешь сказать, что внутри она оставалась человеком? – задумалась Глума.
– Так ведь бывает, – сдвинул брови Дойтен. – Я, конечно, не книгочей, но слышал. И ты хотела, чтобы я ее убил?
– Добрый ты, – заметила Глума. – Даже странно. Странно для палача.
– Я не палач, – попробовал встать, но покачнулся и тут же снова присел Дойтен. – Я усмиритель.
– У вас там есть один усмиритель во Дворе, – кивнула Глума. – Его Дэтом зовут. Знаешь такого?
– Ну кто ж его не знает? – усмехнулся Дойтен. – Здоровяк каких мало. И дело свое исполняет исправно. Он ведь раньше тоже был егерем?
– Был, – согласилась Глума. – Но не в наших лесах, а за горами. Говорят, что перестал быть, и хорошо, что жив ушел. Так вот он – никакой не усмиритель, а палач. И он бы эту девчонку просто так не упустил.
– Ты сейчас меня ругаешь или Дэта? – не понял Дойтен. – Я с ним дружбу не вожу. И вино из одного кубка с ним не пил. Что тут вообще происходит, демон меня раздери? Что это был за зверь? И кто убил Цая? Неужели собственная женушка пришла ночью и прикончила его? Вы чего ждали у ее дома? Когда она вновь перекинется?
Дойтен снова попытался встать, но Глума надавила ладонью ему на здоровое плечо.
– Ты сиди пока, усмиритель. В себя пришел, а магию из головы так и не вытряс… Ничего, пройдет…
– Магию? – не понял Дойтен.
– Её самую, – кивнула Глума. – Укус мог быть ядовитым, на тех отпечатках зубов, что кожу не пробили, видны устья для яда. Но яда в ране нет. А вот приворот зверь бросить успел. Но вряд ли осознанно. Я даже думаю, что она впервые перекинулась. Может быть, и мать ее – впервые…
– А кто же тогда с Цаем расправился? – удивился Дойтен. – Разве не женушка приласкала его у западных ворот прошлой ночью?
– Нет, усмиритель, – вздохнула Глума. – Тот зверь был крупнее. Думаю, что раза в два. К тому же запаха той дряни, которой был напичкан Цай, в его доме нет. И ничего такого, из чего ее можно было бы приготовить. Но следы зверя от ворот мы проследили до этого дома.
– Так в чем сомнения? – сдвинул брови Дойтен. – Все сходится!
– Не сходится, – покачала головой Глума. – Зверь постоял напротив дома и ушел к реке. Там след теряется.
– Значит, по городу он все-таки разгуливает, – понял Дойтен. – Вы-то, я понял, тоже не спите? Или сидите в трактире у Юайджи? Кстати, как она? Давно не заглядывал!
– Ты смешной, – заметила Глума. – Мы – черные егеря. Мы не развлекаться в Граброк прибыли, а охотиться на мерзость. Отметь, не на имни, которые в том же Тэре не скрывают свою принадлежность к тайному народу, а являются достопочтимыми горожанами. Мы охотимся на мерзость, которая убивает. Или может убить.
– Вот как она? – кивнул на убитую кошку Дойтен. – Или как ее дочь?
– Хотела бы я знать ответ на этот вопрос… – задумалась Глума. – Не всегда человек или имни властен над собой. Иногда он может просто защищать себя. А ведь если бы не твоя глупая шутка со свистком, сейчас жена Цая и ее дочь сидели бы за этим столом.
– Кто же мог подумать?! – воскликнул Дойтен.
– Кто мог, тот подумал, – бросила Глума. – Остальным перевязывают раны. В лучшем случае. Но то, что случилось, уже случилось. Теперь мы можем только уповать, что нам удастся поймать девчонку.
– Вы зверя не можете поймать, – стиснул зубы Дойтен, – а девчонка меньше его в четыре раза, раз уж она меньше матери в два раза. Я вот не знаю: неужели Граброк так велик, как Сиуин или даже Тэр, что тут кто-то может укрыться от стражи и четырех егерей?
– Граброк не слишком велик, – сказала Глума, – и если мы кого-то не можем найти, значит, его кто-то прячет.
– Так найдите девчонку, – предложил Дойтен. – Ей негде прятаться. Годика три назад я разговаривал с Цаем, он сказал, что родни у него в Граброке нет. Ни у него, ни у его жены. Деньги он у меня занимал.
– Так ты за деньгами пришел? – поняла Глума.
– Я пришел отказаться от долга, – буркнул Дойтен.
– Хочешь казаться лучше, чем ты есть? – подняла брови охотница.
– А надо? – удивился Дойтен. – Пока румянами не запасался. Я и так тот, кто есть. Не перекинусь, не беспокойся. Я обычный ард.
– Она может быть у отца… – понизила голос Глума. – Найдем отца – найдем и ее.
– У какого отца? – не понял Дойтен. – У того, что без ноги лежит сейчас в мертвецкой на льду?
– Цай не был ее родным отцом, – заметила Глума. – И мы узнали это благодаря тебе.
– Благодаря мне? – снова попытался вскочить на ноги Дойтен. – Да я ни полслова о нем не молвил! Да и откуда мне знать?
– Олта была имни, – объяснила Глума. – Цай был обычным человеком. Если бы Ойча была дочерью Цая, то она была бы или обычным человеком, или тоже имни. И, кстати, могла бы прожить всю жизнь, не подозревая, кто она есть. Как и ее мать. Но даже в этом случае, перекинувшись, она бы могла быть только кошкой. Кошкой и никем иным. Тебя укусила за руку кошка?
– Нет, – потер руку Дойтен. – Какая-то непонятная зверюга с человеческими глазами.
– Ее отец – не Цай, – проговорила Глума. – Может быть, он – тот самый зверь, что стоял у калитки этого дома?
– Какой зверь?.. – прошептал Дойтен.
– Чатач? – повернулась к кудрявому егерю Глума.
– Степной медведь, – отозвался мискан. – Страшный зверь. Очень редкий не только среди имни, но и в диких лесах. Особенно на их окраинах. Дирги боятся его как огня. Некоторые считают, что он уже истреблен, но страха это не уменьшает. Он не боится открытых пространств, быстро бегает, причем не минутами, а часами. Не ложится в спячку. Плотояден не по случаю, а постоянно. Среди имни очень редок. Чрезвычайно. Я не знаю ни одного случая.
– И кто же мог родиться от связи имни-кошки и имни-медведя? – спросил Дойтен.
– Кто угодно, – усмехнулся Чатач.
– Или кошка, или медведь, – кивнула Глума. – Я не отслеживала, но в охотничьих уложениях говорится так. Но еще там говорится, что очень редко, один раз на тысячу или на десять тысяч подобных союзов, рождается не простой имни, а олти.
– Олти? – не понял Дойтен. – А это что за ерунда?
– Это имни, который может перекинуться в разное, – ответила Глума. – Стать придорожным камнем, птицей, деревцем, зверем, гадом – кем угодно. И даже сохранять при этом разум. При должном усердии, конечно. Я не великий знаток, мне не приходилось сталкиваться с олти; или я сталкивалась, не зная его породы, но это очень плохо, усмиритель, очень.
– Опасно? – нахмурился Дойтен. – Она что, может полгорода перегрызть?
– Судя по твоей руке, вряд ли, – ответила Глума. – Опасно для самого олти, тем более для ребенка. За такими идет охота. Они очень ценны.
– Для кого? – не понял Дойтен.
– А вот это ты спросишь у своего защитника, – неожиданно печально проговорила Глума. – Поверь мне, он знает.
– Я знаком-то с ним всего пару недель, если не меньше, – прищурился Дойтен.
– Я бы на твоем месте радовалась такому знакомству, – заметила Глума.
– А что мне радоваться? – не понял Дойтен. – Он что – баба, что ли? Или неизвестный мне мой родственник? Будет схватка, сумеет прикрыть меня со спины – буду радоваться.
– Сумеет, – уверила Дойтена Глума. – Если сам жив останется. Впрочем, хотела бы я посмотреть на того, кто сможет его убить… Или нет: не хотела бы…
– Девчонка может прийти обратно, – сказал, заходя в дом, Сос. – Лаз, через который она выскочила, неприметен. Она сейчас где-нибудь в окрестностях, но ночью вернется. Ни одежды, ничего нет. Ночи холодные. Обычно через час они перекидываются обратно. С непривычки.
– Вы будете здесь ее ждать? – спросил Дойтен.
– Нет, – сказала Глума. – Она почувствует и уйдет. Или совершит какую-нибудь глупость. Не забывай, она еще ребенок. Мы уйдем, закроем дверь снаружи, прикроем ставни. Еда здесь есть. У нее должно быть место, где она укроется. Не забывай, она никого не убила. Кстати, ты бы держал язык за зубами… На нее могут охотиться. Все это не просто так, усмиритель…
– Не город, а охотничьи угодья! – воскликнул Дойтен.
– А вот это точно, – согласилась Глума. – По словам мастера стражи, в городе много незнакомцев, слишком много. Обычно они появляются за два-три дня перед шествием, но не за три недели. И ворожба какая-то чувствуется. Почти все колдуны ушли из города. Может, и еще кто. Это неспроста, усмиритель.
– А ты думала, что тройка Священного Двора Вседержателя прибыла в Граброк поесть местных пирогов? – приосанился Дойтен.
– Нет, – с усмешкой поклонилась Дойтену Глума. – Вы прибыли поохотиться на дракона. Я уже знаю. Желаю вам удачи, несмотря на то что драконов нет и не было уже тысячу лет. Думаю, что это какая-то шутка, хотя шутка, скорее всего, плохая. Но, может быть, и зверь вас заинтересует, и мерзость, что летает ночами над рекой, и колдовство, и слухи о…
– О явлении? – спросил Дойтен и, когда Глума не ответила, повторил: – Ты слышала о явлении? Тут, когда трактирщик заикнулся об этом деле, на нашем судье лица не стало. Что это за ерунда? Вы здесь из‑за этого?
– Нет, – ответила после долгой паузы Глума. – Нас нанял бургомистр, когда начались смерти.
– Как можно нанять черных егерей? – не понял Дойтен. – Вы же несете службу за тысячу лиг от этих мест.
– И егерям нужно что-то есть и иногда расплачиваться за выпитое вино, – сухо заметил, заходя в дом, Фас. – Вокруг дома чисто.
– Мы знакомы с ним, – понизила голос Глума. – С бургомистром.
– Так и он был черным егерем? – вытаращил глаза Дойтен.
– Нет, – рассмеялась Глума. – Ты можешь хранить тайны, усмиритель?
– Я их умею хоронить, – твердо сказал Дойтен.
– Ну, тогда, – Глума задумалась, – считай, что когда-то мы встретились на охоте.
– И где же тут тайна? – не понял Дойтен.
– Встреча и есть тайна, – развела руками Глума. – Храни ее нераспечатанной. Может быть, станешь бургомистром когда-нибудь.
– Бог мой… – пробормотал Дойтен. – И тут тайна? На охоте, говоришь? Моя беда в том, что я мало времени уделял в жизни развлечениям? Хотя как раз им я и уделял все свое время… Но я не слишком хороший человек, уверяю тебя, Глума. Не болтун, тут ты не волнуйся. Но так-то… Даже здесь сначала пытался уладить собственные дела. Надеялся навестить старую подругу. Не по возрасту старую, по знакомству. Не был в городе три года, не случалось оказии, но присылал ей подарки. Редко. Раз в полгода. У нее двое детишек было, их забрали родные. Не мои дети, просто детишки. А ее убил зверь. Она та самая молочница.
Дойтен выдохнул, помолчал несколько секунд, ущипнул себя за нос и добавил:
– Я еще и поэтому не ударил ножом звереныша. Защемило что-то.
Клокса трясло. Нет, конечно, он вылетел из ратуши не в таком смятении, как пятнадцать лет назад из гарской гостиницы, но его трясло и поочередно бросало то в жар, то в холод. И не из‑за надоедливого, наглого книгочея, который сказал ему что-то непонятное, или почудившегося Эгрича. Нет, его трясло от того, что все совпало. Включая и головную боль, которая только теперь стала ясной – окончательно поселилась в голове, уперлась твердыми пятками в затылок и стала стучать кулаками по вискам. Уезжать. Закончить с этим поганым драконом, кем бы или чем бы он ни оказался, и уезжать. А уже дома, в каморке на окраине Сиуина, выбраться в садик с облетевшей листвой, сесть в резное кресло, наполнить кубок и не отрываясь, смотреть на белые вершины Рэмхайна, которые всегда видны между крыш. Одно плохо: никто не ждет там судью Клокса, не случилось как-то создать ему семью. То времени не было, то не с кем, а потом уж и не надо. Никто его не ждет дома, разве только бочонок хорошего одисского вина…
Клокс расправил плечи и окинул взглядом площадь. Народу на ней было не особенно много, разве только слуги галдели у ратуши, всхрапывали лошади, да зеваки толпились чуть поодаль, у храма. По правую руку и в центре площади стучали молотками плотники и махали кистями маляры, возводя игрища для забав и спешно наводя блеск перед скорым шествием на прикрывающие реку торговые ряды. За ними, за низкой стеной городской цитадели, на другом берегу реки высилась сложенная из серого камня башня летнего королевского замка, который сам король Сиуина не жаловал, присылал сюда своего братца. Левее в проеме ворот изгибался над узкой речкой Дарой древний каменный мост. За ним играли на осеннем ветру шатры торжища. Еще левее темнела древняя часовня, а возле нее высилась громада недостроенного храма, который вместе с будущим куполом должен был сравняться с храмом в Сиуине, и уж точно перещеголять похожий храм в Гаре.
– В Гаре… – с отвращением пробормотал вполголоса Клокс, сплюнул, поклявшись, что не пойдет сегодня в храм, пусть там Юайс и разбирается с этой своей смазливой ученицей; судья должен вершить дела, а не копаться в них, словно мусорщик. Да и зачем ему дался этот Гар? Пятнадцать лет прошло. К тому же там даже колокольни такой нет. Вон золотое колесо с восемью спицами – сияет на осеннем солнце. Точно такое же, как поганый рисунок на макушке холма в Гаре. Восемь линий. Восемь отрубленных голов. И обугленная мерзость в самом центре… Нет, не будет сегодня ни старания, ни усердия. Надо остановиться. Отдышаться. Разогреть нутро теплым вином. Поговорить с кем-нибудь…
Трактир Юайджи был рядом, вклиниваясь в площадь с севера. Только и дел-то, что перевести лошадь от одной коновязи до другой, бросить медную монету мальчишке-старателю, толкнуть тяжелую дубовую дверь и оказаться в уютном зале, в котором Клокс не был уже три года, но прекрасно помнил, что заведение его старой знакомой относилось к тому редкому их числу, в которых как ни сори деньгами, а все одно – ни одна монета не будет выброшенной зря.
Народу внутри оказалось не слишком много, но и не мало, что позволяло сделать вывод, что Юайджа получает прибыль не раз или два в год, а во всякий день. Посреди уютного зала, края которого были поделены резными перегородками на приятные закутки, словно соты в пчелином улье, потрескивал огромный камин, но главное огневое действо происходило в глубине каменного здания, потому что звон посуды и удивительный запах изысканных кушаний долетали именно оттуда. Лампы в трактире по случаю полудня не горели, а сгуститься сумраку не давали огромные, хоть и узкие окна. «Ну точно, – с усмешкой подумал Клокс. – Никто из гостей Граброка не избежал ошибки. Всякий думал, что это торжественное здание – ратуша, а сама ратуша – бог знает что, хотя вроде бы и буквицы на трактире вывешены, и запах сам по себе направляет всякого алчущего удовольствия туда, куда ему и нужно. Однако прошлый бургомистр не раз говорил, что если еще пару раз голодный путник ворвется в ратушу, он отберет у Юайджи ярлык. Не отобрал. А теперь уж и бургомистр поменялся…»
Судья огляделся, поправил на груди мантию, пожалел на мгновение, что не скинул ее еще на лестнице в ратуше, потом махнул рукой и двинулся вправо, где, на его счастье, оказался свободным столик в самой дальней отгородке. Ничего, что тесновато, для одного-двух человек места хватит, зато ни чужих взглядов, ни чужих ушей. Клокс уселся на обитую войлоком скамью, хотел было поискать взглядом служку, но и искать не пришлось. Миловидная девчушка лет пятнадцати или около того словно соткалась из воздуха. Судья не успел удивленно поднять брови, как перед ним оказался высокий чеканный серебряный кубок с крышкой, из-под которой вырывался аромат разогретого вина с медом и травами, плошка пряной сметаны, несколько ломтей снокского хлеба и большое блюдо обжаренной с овощами свинины.
– Это как же? – удивленно произнес Клокс. – Откуда ж…
– Матушка заметила вас, почтенный судья, когда вы еще крутили головой у выхода из ратуши, – поклонилась девчушка. – Она решила, что общение с бургомистром и уж тем более с герцогом непременно следует запивать горячим вином и закусывать всем тем, что вы любили и раньше. Она надеется, что ваши вкусы не изменились. Ешьте, она подойдет к вам чуть позже.
«Матушка», – покачал головой Клокс, но за еду принялся немедленно, гадая, сколько же все-таки лет этой девчонке и как он мог не заметить, что ее мать была беременной в те годы, когда и сам Клокс был чуть помоложе? И почему она не показывала дочь три года назад, когда тройка была в Граброке в последний раз?
– Как тебе моя дочь? – раздался знакомый голос, когда Клокс успел очистить блюдо и уже тянул вино из кубка, прикрыв глаза.
Напротив него присела Юайджа. Она нисколько не изменилась за три года, разве только седины стало больше в волосах, да некоторые морщины на лице заявили о себе резче. Но глаза оставались все теми же, которые Клокс помнил. И, кажется, в них еще жил тот ужас, который не покидал и самого Клокса. Ведь именно она, Юайджа, была той самой горничной, что ползала по полу черного зала вместе с Клоксом и Мадром. Пятнадцать лет назад. В Гаре.
– Я его видела… – прошептала она, наклонившись вперед.
– Где ты прятала дочь три года назад? – поинтересовался Клокс, словно и не услышал слов трактирщицы.
– У меня брат в Блатане, – пожала плечами Юайджа и произнесла почему-то дрогнувшим голосом: – Я же из дорчи. Это он помог мне купить трактир здесь, хотя пятнадцать лет назад это был разваливающийся конюшенный двор. Впрочем, я уже рассказывала тебе об этом. Дочь жила у брата. Училась грамоте, набиралась ума. Теперь пришло время помогать матери. Ее Слодой зовут. Красавица, правда?
– Недурна, – согласился Клокс. – Стройна, резва, обходительна. Где моя юность, Юайджа?
– Я его видела, – повторила Юайджа, снова наклонившись к Клоксу.
– Кого? – спросил он.
– Эгрича, – понизила она голос. – И Мадра.
– Показалось, – покачал головой Клокс. – Мне тоже показалось. Недавно. Пригляделся – ничего похожего. Худоба какая-то. Да и посуди сама… Пятнадцать лет назад Эгричу было за шестьдесят. Сейчас ему было бы уже под восемьдесят. Он был бы стариком. А мерещится прежний Эгрич, да еще, пожалуй, лет на пять – десять помоложе пропавшего. Так же не может быть?
– А что Мадр делает в городе? – спросила Юайджа.
– Не знаю, – поставил кубок Клокс. – Я его еще не видел. Год назад он исчез.
– Как исчез? – не поняла Юайджа.
– Просто исчез, – пожал плечами Клокс. – Его не оказалось в келье. Ну, хватились не сразу. Заботы захлестнули. Как раз прошлое шествие близилось. А вот как пришлось нам отправляться в Амхайн – было там одно дело, все-таки поганый лес рядом, – Мадра и не оказалось. Только записка. Во всю стену.
– И что же там? – спросила Юайджа.
– Сиуинский сэгат велел замазать надпись и никому не рассказывать, – напряг скулы Клокс.
– Брось, судья, – скривилась Юайджа. – Мне покойная маменька тоже велела честь блюсти да подол не задирать перед каждым, а ты не раз руки свои между ног мне запускал, и если бы не та беда, что накатилась на Гар пятнадцать лет назад, то запустил бы и не только руки. Да и после случалось всякое… Забыл, что ли?
– Сколько дочери лет? – спросил Клокс.
– Пятнадцать будет к весне… – прошептала Юайджа. – Да, я на сносях тогда была. И если ты спросишь, кто ее отец, не скажу. Молодая была, глупая.
– Теперь стала умная? – спросил Клокс.
– Не знаю. – Она помрачнела и как будто стала старше лет на десять. – Мне ведь и сорока еще нет, судья. А уж пятьдесят будет совсем не скоро. Может, и не будет. А мне все дают больше пятидесяти.
– А что с тобой? – спросил Клокс.
– Горло жжет, – прошептала Юайджа. – Не разглядывай. Нет ничего. Ни шрама, ни нарыва, ни опухоли. К колдунам ходила, к лекарям. Уже месяц жжет. И раньше схватывало, но никогда так. Точно так же, как тогда, когда мы все трое валялись на полу в комнатушке монашек этих… невест Нэйфа. Может, кто-то меня тогда не додушил, теперь петельку затягивает?
– И где же та петелька? – спросил Клокс.
– Не знаю. – Она закрыла глаза. – Я тут видела такую монашку. Не знаю, одну из тех или другую. Но видела. И мужчину видела с седыми локонами. В зеленом. Он еще улыбается часто. Сказала бы, что противный, если бы не слеза в его глазах. Он ведь был тогда в Гаре. Частенько сидел внизу возле стражника. И в тот день тоже был. Я его узнала. Что было написано на стене?
– «Грядет», – ответил Клокс. – Было написано одно слово: «Грядет».
– Не поняла… – сдвинула брови Юайджа.
– Грядет, ожидается, случится, будет, произойдет, – пожал плечами Клокс. – Чего уж тут непонятного?
– Что произойдет? – спросила Юайджа, и в этот самый миг Клокс вдруг понял, отчетливо осознал, увидел, что повторяется все то, что уже было, и где-то в этом сиуинском городке уже вычерчивается страшный рисунок, долженствующий явить… Кого явить?
– Что тут у вас происходит? – спросил он Юайджу сам.
– Все то же, – ответила она. – Люди гибнут. И с каждым погибшим петля на моей шее затягивается. Я это чувствую. Я ничего не знаю об этих слухах – о драконе, о какой-то дряни, что воет над рекой. О звере. О твоем Мадре или Эгриче… Я знаю только о том, что скоро мне будет нечем дышать. Если бы не помогал мне один старичок…
– Передай Мадру, если увидишь его еще раз… – Клокс встал. – Передай, чтобы нашел меня. Я остановился, где обычно.
– А что передать Эгричу? – Она поднялась тоже.
– Ничего, – Клокс тяжело выдохнул. – Сколько я тебе должен?
– Как обычно, – ответила Юайджа. – Ничего.
– У меня теперь новый защитник, – сказал Клокс. – Вроде бы знает тебя. Твой трактир – уж точно. Его зовут Юайс.
– Не слышала, – пожала плечами Юайджа. – Его надо привечать? Как он выглядит?
– Обычно, – вздохнул Клокс. – Насчет привечать – твои дела. Монеты на пропитание двор ему выделил. А так-то… Если даже мантию снимет, сразу его узнаешь. Он высокий. Кажется, ард или даже дорчи, как и ты. У него очень светлые волосы. Не седые, но очень светлые. И он закрывает ими лицо. Глаз не разглядишь. Пряди спадают ему на лоб и на скулы. Он странный. Не плохой, но какой-то…
– Сколько ему лет? – напряглась Юайджа.
– Не знаю, – скривился Клокс. – Может быть, тридцать. Я бы дал меньше.
– Тогда не он, – с грустью улыбнулась Юайджа. – А то был похожий красавчик. Тоже все лицо прикрывал прядями. Один из первых у меня. Но не думай, Слода не его дочь, он не появлялся в Гаре в тот год. Был лет за восемь до того случая. Я ведь голову потеряла. Сама девчонкой еще была. Он и исчез. Думаю, что как раз из опасения за мою голову. Он-то ведь не любит никого. Или не любил так, как любила я. А потом появился через год после того случая. Мне показалось, что он возмужал, а может, и нет. Но у нас уже не было ничего. Я Слоду грудью кормила, все никак прийти в себя не могла. Так он перевез меня в Граброк, устроил тут у Транка в трактире, оплатил все. Съездил в Блатану, нашел моего брата. Уж не знаю, о чем говорил с ним, но тот вспомнил сестрицу, привез деньги, купил это здание. Светловолосый и с этим все уладил, договорился со всеми, мне втолковал, как и что делать, и опять исчез. Теперь уж навсегда. Его Галайном звали. Если он жив, теперь ему не меньше пятидесяти. Старенький уже.
– Мне шестьдесят пять, – заметил Клокс.
– Увы, – развела руками Юайджа. – А я выгляжу почти твоей ровесницей.
– Так больше и не появлялся твой благодетель? – спросил Клокс.
– Нет, – вздохнула Юайджа. – Но сказал, что мне будет трудно. Сказал, что я лишнего наговорила тогда в гостинице.
– Откуда он узнал? – спросил Клокс.
– Я сама и рассказала, – ответила она. – Я все помню. Помню, что Мадр катался по полу и кричал. Обещал служить, обещал в раба обратиться.
– В чьего раба? – спросил Клокс.
– Тебе лучше знать… – прошептала Юайджа. – Ты же тоже клялся. Я слышала. Правда, ты смерти просил. Так ведь?
– И где та смерть? – поинтересовался Клокс.
– У смерти свои дороги, – пожала плечами Юайджа, – но она никогда не опаздывает.
– Только я не сижу на месте, – усмехнулся Клокс. – А ты что обещала? Ты ведь тоже молила о чем-то? Визжала! В судорогах билась! Ты что обещала?
Юайджа покачнулась, побледнела, устояла, ухватившись за край стола.
– Я обещала всё.
Он вышел из трактира едва ли не в большем смятении, чем вошел в него. Вышел и столкнулся с монашкой. Женщина остановила его, прижав ладонь к мантии. Подняла глаза и проговорила глухо, но настойчиво:
– Уходи, судья. Уходи из города. Не в твоей власти остановить то, что нельзя остановить. Сбереги хотя бы себя.
– От чего сберечь? – не понял судья.
– От того, что грядет, – ответила монашка.
