bannerbannerbanner
Семь дней до Мегиддо

Сергей Лукьяненко
Семь дней до Мегиддо

Полная версия

© С. Лукьяненко, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Часть первая

Глава первая

Снаружи все Комки разные, и все похожи друг на друга. Будто взяли огромную кучу серой липкой массы и уронили на землю с высоты. Ну, в общем-то так оно и было… Масса немного расплескалась, немного оплыла – да так и застыла большим, с двухэтажный коттедж, комком. Родители говорят, что в старину и обычные магазины порой называли Комками, но, по-моему, тут дело во внешнем виде.

Этот Комок был самый ближний к дому. Я прошел по Большой Никитской. Место людное, раза три я встретил гуляющие компании (все знакомые, с кисловскими ребятами я перетер о делах), попались и несколько серчеров-одиночек в зеркальных очках. Несколько раз мимо проезжали машины, в основном государственные, но одна точно личная – тяжелая, бронированная, с темными стеклами. Одно стекло было опущено, из щели с явным неодобрением взирал на мир серьезный толстомордый мужчина. Потом свернул на Леонтьевский. Тут почти никого не было, только в скверике, где стоял обросший паутиной памятник какому-то восточному человеку, рылся в кустах старый сумасшедший бомж в разбитых зеркалках. Правая линза вообще отсутствовала, левая потрескалась – что он собирался так найти, непонятно.

Никаких окон в Комке нет, есть только дверь, с виду самая обычная: широкая, деревянная, с ручкой. И замков никаких. Но если ты пришел пустым, то тебе откроют лишь один раз, чтобы своими глазами всё увидел…

Там, где Комок шлепнулся после Перемены, между Леонтьевским и Вознесенским, стояло здание, которое разметало в разные стороны. Большую часть мусора убрали, но следы все равно остались. Я однажды тут подобрал здоровенную трезубую вилку, которой переворачивал мясо на гриле.

Небо сделалось уже красно-серым, лунное кольцо мерцало закатным светом. Где-то часа через полтора совсем стемнеет, надо спешить. Вечер – время спокойное, а вот ночью болтаться по улицам я не любил, не дурак же.

Я толкнул дверь, та легко открылась, – и вошел в Комок. Тут было светло, самую малость прохладно и малолюдно. По ту сторону длинного полукруглого прилавка вообще никого не оказалось, склад был закрыт задернутой наглухо шторой, а с моей стороны стояли две девицы из Гнезда – мелкая куколка лет десяти и постарше, лет двадцати, жница. Ждали заказ, понятное дело. Гнездо наше, с Гнездниковского переулка, не самое большое в Москве, но здание занимало серьезное, бывшее Министерство культуры. Представляете? Раньше было специальное учреждение, которое занималось песнями, фильмами и прочими книжками!

До Гнезда недалеко, всего-то метров сто, и если расслабиться, то начинаешь ощущать легкую неуютность.

Подойдя к прилавку, я встал рядом с мелкой. Та уставилась на меня наглыми глазами. Куколки – они с виду обычные девчонки или мальчишки, даже одеваются так же, только им все равно, что на себя нацепить. Но эта была приметная: рыжая, растрепанная, зеленоглазая, в кроксах, синих мальчишеских бермудах и грязной белой футболке на пару размеров больше, чем требовалось. На футболке в ряд нарисованы звезда, круг, квадрат и треугольник. А так – девчонка как девчонка.

Вот у жницы, у нее и движения другие, и радужка цвет меняет на сиреневый, и кожа будто скользкая делается, и одежда уже своя, облегающая, из крошечных черных чешуек, вроде как цельный комбинезон, на ступнях утолщающийся в мягкие туфли. Стригутся они все коротко, но волосы у них с виду обычные. Эту я раньше вроде не встречал, хотя в лице что-то знакомое было.

Я снова глянул на мелкую, пытаясь понять, почему четыре безобидных геометрических знака на футболке выглядят слегка вызывающе.

– Че уставился на мои сиськи, изврат? – дерзко спросила куколка.

– Как я могу на них уставиться без микроскопа? – презрительно ответил я.

– Точно, – фыркнула она. – Ты без лупы рэдку под носом не увидишь.

– Это я сейчас ослеп, – любезно ответил я. – Как тебя увидел.

Куколка замялась, пытаясь решить, оскорбление это или комплимент. Жница глянула на меня неодобрительно. Я подмигнул ей. Сказал куколке:

– Ладно, привет, Наська. Как ты?

– Норм, – сказала она, с облегчением прекращая пикировку. – А ты, Максим?

– Живу, – ответил я, пожав плечами. Ну а что тут еще ответишь?

Куколку звали Анастасия, но она упорно называла себя Наськой. А вот меня почти все звали Максом, но она так же упорно называла Максимом. Наверное, чтобы позлить.

– Знаешь его? – спросила жница девочку.

– Местный, – призналась Наська. – Норм. Часто тут бывает.

Наська обожала ходить в Комок. С кем я ее только не встречал! Пару раз со стражами. Однажды сюда приперся монах с двумя старшими стражами – так и тут она вертелась под ногами.

– Хороший серчер? – поинтересовалась жница.

– Норм, – сказала Наська, что было максимальным одобрением с ее стороны.

Жница посмотрела на меня, нахмурилась. Мимика у нее оставалась еще совсем человеческой. Кажется, тоже вспоминала, где меня видела.

– Дарина, – сказала она.

– Максим, – ответил я. – Или просто Макс.

Общительная жница – редкость, это куколки любят поболтать.

Кажется, она хотела что-то у меня спросить, но тут появился Продавец. Вышел, клацая по полу, раздвигая шторы спиной, и бухнул на стол тяжелый пластиковый ящик. Кивнул мне и сказал Дарине:

– Три инициирующие дозы первой фазы.

Ясно-понятно. Гнездо приняло к себе трех детишек. Я с любопытством смотрел на Продавца, который открыл ящик и демонстрировал поочередно три металлических термоса. Продавец был здоровенный, поперек себя шире, закутанный в многослойную бурую хламиду, закрывающую и голову, и большую часть лица. То, что удавалось рассмотреть, походило на человека, но каков он на самом деле, я не знал.

Наверное, все-таки не совсем человек. Иначе бы не цокал так ногами по полу при ходьбе.

– Одна финальная доза первой фазы… – продолжил Продавец.

– Это моя, – с гордостью сказала Наська.

– Поздравляю, – буркнул Продавец. – Одна усиливающая доза второй фазы.

– А это Дарины, – сообщила куколка.

Теперь понятно. Дарина до сих пор на начальном этапе, потому и разговорчивая.

Значит, жницей не останется. Пойдет на третью фазу. Станет стражей, а то и кем покруче.

– Поздравляю, – сказал я. – В стражу?

Жница не ответила. Зато Наська возмущенно воскликнула:

– А шоколадка?

– От сладкого зубы портятся, – отрезала Дарина.

– Не успеют! – Наська продемонстрировала белозубую улыбку. – Ну Да-а-арина…

– Заказ оплачен Гнездом, у меня денег нет… с собой, – неохотно сказала Дарина.

Я запустил руку в карман джинсов, где всегда держу немножко мелочи. Достал вайкр, мелкий, но симметричный, положил на прилавок.

– Дайте девочке шоколадку.

Продавец протянул руку, тоже скрытую под складками ткани, ловко взял пальцами в черных перчатках вайкр. Поднес к лицу, изучая. Кивнул:

– Достойный экземпляр. Хватит на две хорошие шоколадки.

– Тогда и уважаемой жнице – тоже.

Дарина фыркнула, но отказываться не стала. Девчонки все любят шоколад, даже если они уже не совсем люди.

Продавец нырнул за занавес. Дарина помолчала и сказала:

– Спасибо, Максим.

– Да не за что. – Я не удержался и спросил: – Слушай, тебе сколько?

– Лет?

– Ага.

– Восемнадцать.

Я задумался.

– Гадаешь, где меня видел? – спросила Дарина.

– Точно.

– Мы в одной школе учились.

– Чего? – поразился я.

– Ты же в сто десятой учился?

– Por supuesto.

– Когда всё началось, ты в одиннадцатом был?

Я кивнул.

– А я в третьем. – Дарина провела рукой над головой Наськи, демонстрируя рост.

Конечно, я ее не помнил. Удивительно, что она запомнила!

– Ты с моим братом учился в одном классе, – пояснила Дарина. – Ростислав.

– Ростик? – поразился я. Мы были не то чтобы друзья, но приятели. И дома у него я пару раз бывал… – Извини, не узнал. Ты немного подросла.

Дарина улыбнулась, чуть неуклюже, будто давно этого не делала.

– Да брось, с чего бы ты запомнил…

– Как Ростик? – спросил я.

И осекся, потому что вспомнил.

– Наш дом сгорел, – сказала Дарина. – Все умерли. Меня папа выбросил из окна, – она помедлила. – Хотел на дерево, но недокинул. Я вся поломалась. Лежала полгода в больнице, сказали, что ходить никогда не буду. Собирались выписать в приют. А тут как раз наше Гнездо появилось, мы тогда брали всех. В больницу пришли, я сразу согласилась.

– И как… теперь? – глупо спросил я.

– Поправилась, – ответила она серьезно. – Но не сразу.

Вернулся Продавец, торжественно неся в руках две шоколадки. Действительно хорошие – «Вдохновение». Наська сразу схватила и стала потрошить свою, а Дарина опустила подарок куда-то в незаметный карман на комбинезоне. Я подумал, что вторая шоколадка, наверное, тоже достанется куколке.

– Рад был увидеться. – Ситуация сложилась такая неловкая, что я начал мямлить, будто школьник: – Заходи, если что. Я в Медвежьем, дом три, как и раньше. Только не с родителями живу, конечно.

Дарина улыбнулась. Теперь у нее получилось лучше.

– Спасибо. Если что… Было приятно встретиться.

– Ты была в него влюблена? – не прекращая жевать шоколад, воскликнула Наська. – Точно, да? Он ведь друг твоего брата! У тебя была детская влюбленность в почти взрослого парня!

– Вот же балаболка, – вздохнула Дарина. – Пока, Максим.

Она подхватила ящик с мутагенами, легко поставила себе на плечо. Жницы – не стражи, конечно. Но тоже куда сильнее человека.

Я мялся у прилавка, пока куколка со жницей не вышли. Продавец терпеливо ждал. Когда дверь закрылась, торжественно произнес:

– Какая красивая история! Мне кажется, молодой человек, она могла бы стать очень романтичной. Но финал второй фазы…

 

– Мне кило картошки, – попросил я, останавливая его болтовню. Тоже мне, романтик. Какая романтика между человеком и жницей?

– А вы любите красивую жизнь, – сказал Продавец одобрительно. – И правильно делаете, Максим! Что еще?

– Десяток яиц, – сказал я. – Бутылку подсолнечного масла, пачку сливочного. Пакет муки, на два кило. Пачку спагетти, самых обыкновенных. Пачку сигарет, простых каких-нибудь. И тушенку, как обычно. Три банки.

Продавец ждал.

– Да, еще кусок туалетного мыла, кусок хозяйственного. И туалетную бумагу, упаковку на четыре рулона. Всё.

– Полагаю, что нужен хороший голубой кристалл, – решил Продавец. – Или посредственный зеленый.

Кристаллы получше у меня хранились в пакетике, в нагрудном кармане рубашки. Поскольку никого, кроме Продавца, в Комке не было, я достал весь пакетик и выбрал из десятка разноцветных кристалликов плохонький зеленый – пятиугольный, с небольшой синей мутью внутри.

Продавец со скепсисом посмотрел на него, даже поднял вверх, проверяя на свет. Потолок в Комке был бугристый и весь светился, где ярче, а где тусклее.

– Пожалуй, я могу досыпать немного рационов, – сказал он. – И добавить банку пива.

Такой щедрости я не ожидал, но отказываться, конечно, не стал.

– Согласен.

Государственные деньги в Комках никого не интересовали. На них тоже можно купить и еду, и одежду, и вообще всё, что делают люди. Вот только качество будет хуже, даже мука паршивая. И цена такая, что если ты удачливый серчер, то игра не стоит свеч.

Продавец оказался столь любезен (наверное, его и впрямь растрогала наша с Дариной встреча), что упаковал всё в прочный бумажный пакет. Рационов накидал не меньше десятка, да и банку пива добавил большую, пол-литровую. Сигареты я сразу достал и спрятал в карман. Они были незнакомые, но мне-то какая разница.

Я вышел на улицу (ого, как стемнело-то уже!) и быстро двинулся по переулку. Давешний бомж по-прежнему пасся в сквере, ползая по траве на карачках и подсвечивая себе тусклым фонариком. Оптимист!

Или что-то знает?

Свернув, я подошел к бомжу.

Старик быстро уселся на корточки. Был он весь заросший, бородатый, в нескольких слоях одежды, из-под куртки торчал грязный свитер, из-под свитера свисали полы рубашки, а на плечи бомж еще и одеяло набросил.

В такой позе он карикатурно напоминал обросший паутиной памятник за спиной. Всё собираюсь посмотреть, кому он на самом деле.

– Добрый вечер, – сказал я, стараясь не особенно приближаться. От бомжа предсказуемо пахло бомжом. – Удачная охота?

Вопрос был рискованный. Выживший из ума старикан мог решить, что я хочу поживиться его лутом, и… А что «и»?

Ну, к примеру, начнет кидаться какашками.

– Весьма неудачная, добрый юноша, – неожиданно вежливо ответил бомж. – К сожалению, мои очки не в лучшем состоянии. Я потерял правое стекло в прискорбном конфликте за более интересные места охоты, а левое треснуло при обстоятельствах анекдотического свойства. Но печальнее всего, что батарейка в фонарике садится, а у меня нет даже ломаного вайкра.

Есть такой тип бомжей. Вроде как всё на свете пропили, включая мозги, но при малейшей возможности начинают изъясняться витиевато и вежливо.

– Боюсь, тут и нет ничего, – сказал я. Достал свои очки, аккуратно надел одной рукой.

Мир чуть-чуть потемнел и стал контрастнее. Фонарь у Комка разбросал в стороны радужные линии. Стекла у поисковых зеркалок поляризованные, но главное не в том. Обычные поляроиды не годятся, проверено миллионы раз. Нужна какая-то специальная обработка, напыление особого полимера… в общем – стекла можно купить лишь в Комке. За кристаллы. А найти кристалл без очков безумно трудно. Замкнутый круг получается.

Может, у бомжа вообще обычные линзы?

Мои стекла были вставлены в хорошую оправу, к тому же с интегрированным фонариком на дужке. Коснувшись кнопки, я вызвал узкий яркий пучок света. Подкрутил безель, расширяя луч.

Я повертел головой, честно пытаясь увидеть хотя бы слабенький фиолетовый отблеск среди травы. Подошел к скамейкам, заглянул в урны (ворошить мусор, конечно, не стал). Нет, пусто.

– Никоим образом не прошу вас оказать мне финансовую помощь, – сказал бомж. – Но, если вы внимательно оглядите это место и гарантируете, что оно пусто, я сменю дислокацию.

Подавать ему я и не собирался. Можете считать меня жадным и бессердечным, но я же знаю, что любой вайкр этот старик пустит на бухло и закуску, а не на подержанное стекло и новую батарейку. Всегда есть люди, которым еще хуже, но они своей беды не заслужили и помощь не пропьют.

А вот посмотреть… почему бы и нет?

Я обошел памятник, поворошил кое-где траву ногой. Сказал:

– Боюсь, вам и впрямь стоит менять дислокацию.

– Посмотрите еще там, за скамейкой, – попросил бомж. – Нутром чую, должно что-то быть.

Уже жалея, что отвлекся, я обошел скамейку. Трава там была вытоптана, на земле стояло несколько пустых пивных банок и бутылка из-под дешевого игристого. В стороне валялся использованный презерватив.

Я поморщился. Похоже, совсем недавно какая-то парочка утоляла тут подстегнутую алкоголем страсть.

– Нет тут ничего… – опуская голову, сказал я. – …Полезного.

Под ногами тускло искрились две крошечные зеленые звездочки.

– Что ж, удача мне сегодня изменила, – изрек бомж, вставая. – Желаю вам удачной охоты, уважаемый серчер…

– Эй… – позвал я. – Иди… идите сюда.

Я отступил на пару шагов, когда бомж торопливо приковылял к скамейке.

– Пиво я уже допил, – разочарованно сказал он, водя хилым лучиком света.

– Вон там, – указал я, нацеливая фонарик.

Каким бы треснутым стекло в зеркалках бомжа ни было, но все-таки оно оказалось настоящим. Бомж присел, порылся в земле. Выпрямился, изучая добычу.

Любопытство пересилило, я подошел ближе.

Верно, два зеленых кристаллика, то есть два гринка.

Кристаллики были маленькие, неправильной формы. Но все-таки зеленые.

– Берите, берите! – Бомж протянул мне гринк. – Мне вполне хватит одной зеленушки на новое стекло, пару батареек и бутылку приличной выпивки. А иначе я выпью слишком много и скончаюсь!

Он наставительно поднял трясущийся палец и добавил:

– Какой-нибудь друг неизбежен везде, но лучший – когда он помощник в труде! Ваша доля, честный и благородный юноша!

И что вы думаете, я сделал?

Конечно же, взял кристалл, хоть и оттирал потом всю дорогу и его, и руку санитайзером.

Зеленый кристалл – это зеленый кристалл.

Глава вторая

Когда-то давно был анекдот: «Как сделать, чтобы всё в мире стало хорошо? Есть два сценария: реалистический и фантастический. Так вот, реалистический – если к нам прилетят инопланетяне…»

Так и получилось, хотя насчет «хорошо» можно поспорить.

Я тогда проснулся не сразу; если верить родителям, минут через пять после того, как по всей Москве стали выть сирены. Даже не испугался, только разозлился. Вышел из своей комнаты и обнаружил родителей на кухне. Родители пили дорогущий старый вискарь из роскошной бутылки, подаренной отцу на юбилей, которую он припрятал в баре со словами: «На свадьбе Максима открою».

Меня это почему-то обидело.

Телевизор над столом был включен, звук приглушен, но мигала надпись, призывающая всех жителей Москвы немедленно отправляться в ближайшее убежище. Ну и вдобавок: «Это не учебная тревога».

– Война, что ли? – спросил я недоуменно.

Отец кивнул. И налил виски в третий стакан.

– Ты чего? – сказал я. – Пап, мам, надо в убежище!

Станция метро «Арбатская» недалеко, до нее минут десять, если не спешить. В нее не всех впустят, это точка эвакуации персонала Минобороны. Но у отца есть пропуск, я знал.

– Бесполезно, – ответил отец очень спокойно. – Это центр Москвы, сын. Тут никакие убежища не спасут.

– А я говорила вчера: поехали за город! – сказала мама очень тонким пронзительным голосом. Хотя сколько себя помню, она никогда не любила загородную жизнь. И вчера тоже говорила, что ей надоела выставка тщеславия и она хочет провести выходные в Москве: сходить в Большой и поужинать в нормальном ресторане.

– Рублевку тоже накроет, – ответил отец убежденно. И снова спросил меня: – Будешь?

Я помотал головой.

Отец выпил залпом из стакана, который предлагал мне, и поморщился:

– И виски дрянной… вода водой!

Я сел под телевизором, чтобы не видеть мигающую надпись, и стал смотреть в окно. Как-то это было всё глупо! Я же в этом году школу заканчиваю! Какая еще война? Мир и так чуть живой после всех пандемий. Кто начал-то?

…На самом деле никто до сих пор не знает, кто начал. Ну, кто-то, наверное, знает, но это стало так не важно, что вопрос замяли. Американцы считают, что первыми запустили ракеты мы. Мы – что американцы. Еще все немного подозревают китайцев, хотя у них дела шли лучше всех, им-то зачем начинать мировую войну? Но мы с американцами отстрелялись первыми, тут же бахнули британцы и зачем-то Пакистан с Индией. Китайцы начали стрелять предпоследними, и то потому, что часть ракет полетела к ним. Напоследок, хотя они до сих пор это отрицают, запустили десяток ракет израильтяне.

Отсиделись только французы, и сейчас очень этим гордятся.

Вот только ни одна ракета не взорвалась.

Через час, когда начало светать, а по телевизору перепуганный диктор бормотал что-то о сбое в системе гражданской обороны и призывал к спокойствию, отец стоял у окна, глядел в небо и матерился как сапожник. Досталось и МЧС, и гражданской обороне, и нашему президенту, и не нашему, и военным всех стран и континентов… но больше всего друзьям, которые подарили крутой вискарь, а тот как вода – совсем не забирает.

Мама спала, положив голову на стол. Где-то в промежутке, когда мы поняли, что конец света откладывается, она даже нарезала сыра и колбасы, но никто к ним не притронулся.

Я понюхал опустевший отцовский бокал, потом проглотил последние капли. Виски был вонючим и ужасно крепким.

– Пойду я спать, – сказал я. И действительно пошел. Интернет не работал, по телевизору продолжал бормотать диктор, и обещали скорое выступление президента.

Президент выступил в полдень и тоже говорил про глобальный сбой спутниковых систем, вызванный вспышками на Солнце. И что он уже поговорил со всеми мировыми лидерами, и все обеспокоены, и это повод начать ядерное разоружение, к которому всегда призывала Россия…

А пришельцы вышли на связь только через сутки.

Домой я добрался без приключений. На улице горели редкие фонари (центр все-таки), да и лунное кольцо светило ярко. Сейчас самый крупный осколок, Селена, был не над Москвой, но и мелочь сияла, почти как старая Луна в полнолуние.

На углу Никитской пришлось остановиться – по улице пронеслись с включенными мигалками две пожарные машины и две полицейские. Хорошо хоть, без сирен, мама бы услышала и разволновалась.

Уже у самого дома я увидел идущего от метро Виталия Антоновича. Он тоже меня заметил, остановился, махнул рукой.

Виталий Антонович куда старше большинства серчеров, ему уже под сорок. Собирать кристаллы он начал одним из первых в Москве; если не врет, так еще до появления Комков. У него и впрямь талант: он и без зеркалок, в обычных очках, которые носил от близорукости с детства, ухитрялся замечать даже мелкие кристаллики. Как он сам говорил, «помогает астигматизм».

Насчет астигматизма не знаю, это болезнь распространенная, но у других такого умения не припомню.

Мы поздоровались за руку. Виталий Антонович, несмотря на душный вечер, был в светлом костюме, подчеркивая всем своим видом отличие от молодых серчеров. И обращались к нему все по имени-отчеству, и в нашей неформальной табели о рангах он числился старшим – так его и называли.

– Зайдешь, Макс? – Старший кивнул в сторону кафе, где собирались серчеры нашего района.

– Не сегодня, Виталий Антонович. Я домой.

– Заглядывай, – сказал он. – Конец света – не повод для одиночества.

Сам он был человеком несемейным и вечера проводил в тусовке. Может, потому и стал лидером – все и всегда знали, где его найти.

– Конец света – не повод менять привычки, – ухмыльнулся я. – Я плохо предназначен для компаний.

И двинулся дальше.

В старых фантастических книжках «про апокалипсис» – представляете, такие писали и их даже любили читать! – обычно происходила какая-нибудь хренотень, ну, вроде войны, эпидемии, нашествия инопланетян, появления мутантов, изменения климата. То есть именно то, что сейчас у нас, только никто не догадался, что всё это может случиться одновременно. И первым делом, как считали авторы, рухнет центральная власть. Люди станут бегать с автоматами по пустыням и воевать за банку тушенки, а управлять ими никто не будет. Кто сильный, тот и прав.

 

Три раза ха-ха. Власть исчезнет только тогда, когда на Земле останется один-единственный человек. И то потому, что собой управлять-то никто не умеет, все предпочитают править другими.

Вот и на Земле власти никуда не делись. Конечно, есть Инсеки, которые сами по себе, и чихать им на мировые правительства. Но даже Инсеки с властями сотрудничают и публично не заявляют, что они самые главные. Зачем? Во-первых, это и так все понимают. Во-вторых, всем удобнее, когда между обычными людьми и пришельцами есть прослойка.

Так что государственные медицина, образование, полиция, пожарная служба остались, и куча прочих организаций тоже. Но если кому хочется – езжай в пустыню или тайгу, найди себе автомат и бегай в поисках тушенки. Никто не запрещает.

Еще до Перемены власти занимались в основном тем же, чем сейчас, – латанием дыр. Эпидемии шли одна за другой, шесть лет подряд. То старый добрый ковид мутировал, то флай-эбола, то еще какая гадость. В сетях орали про конец света, про биологический терроризм, что матушка-Земля решила извести человечество. Упертые считали, что никакой опасности нет – ровно до того момента, как начинали задыхаться или сочиться кровью. Но, как ни странно, в большинстве своем люди приспособились. Привыкли учиться в школах и институтах онлайн, пенсионеры гуляли по балконам, все дружно получали продовольственные наборы от государства.

Для многих после Перемены ничего особо и не изменилось. С электричеством стало хуже, конечно. Вся «зеленая энергетика» накрылась, потому что без нормальной Луны приливы стали слабенькие, ветра сменили направление, солнечный свет сквозь пылевое кольцо проходил хуже, и солнечные батареи себя не оправдывали. Ну и атомные электростанции закрылись, конечно.

Но нефть, газ, уголь – остались, так что в крупных городах и свет давали не по графику, и машины ездили. Папа, когда был в настроении поболтать, называл это «апокалипсис-лайт». До Перемены он служил крупным чиновником, мы не зря жили в самом центре, и денег он особо не считал. Даже купил мне квартиру в нашем подъезде, когда соседи с перепугу решили уехать в Сибирь, у них был дом в Горном Алтае.

Потом министерство, где отец работал, реформировали, его отправили на пенсию. Все счета за рубежом накрылись, квартиру в Питере национализировали, на Рублевке творился бардак, стихийно возникшие банды отрывались на ненавистных богатеях. Наш загородный дом разграбили и подожгли. Тогда много чего горело… иногда лето Перемены называют летом пожаров…

Так что, хоть мы остались жить в самом центре, и кое-что у отца все-таки сохранилось, богатыми родители больше не были.

Хорошо, что я научился зарабатывать.

Возле подъезда никого не было, я открыл кодовый замок и проскользнул внутрь. Кивнул консьержу. Дом у нас хороший, на охрану мы скидываемся. Ночь всё-таки время неспокойное. У полиции и Росгвардии сейчас полномочия огромные, но отчаянного или отчаявшегося народа хватает.

– В Комок ходил? – спросил консьерж.

Он уже пожилой мужик, под полтос, но крепкий. До Перемены служил в армии, но теперь армии сократили, потом пытался устроиться в полицию, но таких желающих много. Консьерж сидел за перегородкой и смотрел маленький телевизор, короткая дубинка лежала перед ним на столе.

– Ага, – сказал я без уточнений. Достал пачку сигарет и через окошко положил перед консьержем.

Тот расплылся в улыбке:

– Ого! «Соверен»! Я такие курить начинал, еще в школе учился… Сколько я тебе должен, Макс?

Он даже сделал движение, будто лезет в карман.

– Нисколько, Андреич. Подарок, – улыбнулся я.

С людьми надо поддерживать хорошие отношения, особенно если от них зависит твоя безопасность.

– Спасибо еще больше, – сказал консьерж, нюхая закрытую пачку. – Прям как в детство заглянул…

Лифт я вызывать не стал, это плохой тон – зря тратить электричество и ресурсы механизмов. Поднялся на четвертый этаж, позвонил в дверь.

Открыл, конечно, отец. Был он навеселе, но умеренно.

– Сына…

Я позволил себя обнять и даже поцеловал отца в небритую щеку.

Они у меня не алкоголики. Бытовые пьяницы. Ну а что делать пожилым людям, когда мир обрушился? Им уже под семьдесят, и ничего в жизни не светит.

– Кто там? – позвала из гостиной мама. Голос у нее был чуть громче, чем хотелось бы, и очень характерно вибрировал.

Отец виновато посмотрел на меня. Сказал:

– Мама… отдыхает.

Повернулся в глубину квартиры, крикнул:

– Это Максим! Продукты принес!

– Максимушка! Иди сюда! – позвала мама требовательно.

Пришлось идти. Я разулся, прошел по нашей большущей квартире, где стоял затхлый кисловатый запах. Мебель у родителей роскошная, наверное, ее всё еще можно хорошо продать – где сейчас в Москве купишь итальянскую мебель? На стенах висели картины, тоже не самые дешевые когда-то. Айвазовский и Поленов – это в хорошие времена было важно. Окна наглухо зашторены. Я подумал, что, когда в следующий раз найму людей убирать в доме, скажу, чтобы постирали все шторы.

Мама сидела перед телевизором, здоровенным, но тоже старым. Как раз перед Переменой сменили. И смотрела канал «Ностальгия», как делают все сбрендившие пенсы.

Шло телешоу, которого давным-давно не существовало. Веселый молодящийся ведущий расспрашивал маленькую девочку, кем она хочет стать. Девочка жеманно объясняла, что она уже и так звезда «Тик-Тока», а будет суперзвездой интернета. Смотреть на это было грустно, потому что никакого «Тик-Тока» давно нет, как и интернета. Если девочка выжила в Перемену, то ей трудновато было приспособиться.

Мать сидела в кресле, держа в руках красивый хрустальный бокал – тоже с прежних времен.

– Максимушка, – мама подставила щеку под поцелуй. – Будешь красненького? Тебе же можно немного вина, ты не за рулем?

В бокале была красная жидкость. Я знал, что это: разведенная сиропом водка. Мама делала вид, что это вино, но, может быть, она уже сама в это верила.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Надо поработать. У меня… сессия.

Иногда мама думала, что я еще школьник. Чаще – что я учусь в институте, куда на самом деле так и не успел поступить. Порой, правда, у нее случались озарения, и она удивлялась: «Максимушка! Тебе же двадцать пять лет! Ты должен был уже закончить институт!»

Тогда я говорил, что учусь в аспирантуре, и мама успокаивалась.

Но в этот раз уточнять не пришлось, мама сразу закивала:

– Конечно. Не надо тебе пить. Это вредно. А учеба – очень важно. Из тебя выйдет прекрасный дипломат.

Смотреть на маму было грустно. Она никогда не любила косметику, но за собой следила. А последние годы лицо у нее стало обрюзгшее, как у всех пьяниц… да к черту, у всех хронических алкоголиков!

– Я пойду, мам, – сказал я.

– Ты принес картошку? – неожиданно спросила мама.

– Да.

– Извини, что попросили о такой мелочи…

Я мог бы объяснить, что пакет настоящей картошки нынче – совсем не мелочь. Куда дешевле был бы здоровенный отруб стейка из мраморной говядины, потому что говядину в Комке легко синтезируют, и она как настоящая, а с картошкой проблемы и за нее берут дорого. Есть и несколько простых вещей, которых вообще не продают, хоть ты их рэдками засыпь, только руками разводят.

Приятно думать, что пришельцы чего-то не могут, но мне кажется, они просто издеваются над людьми. Или дрессируют нас, чтобы люди совсем не перестали заниматься сельским хозяйством и всяким производством.

– Хочешь, я пожарю… – Мама попробовала встать, но у нее не получилось, она чуть не расплескала бокал. Я подхватил его и поставил на журнальный столик. – Ох, что-то я уже сплю… Заходи завтра, я пожарю.

– Конечно, мама, – ответил я.

И ушел, оставив ее смотреть по сотому разу веселое шоу из прежних времен. Канал «Ностальгия» не зря популярен, у них там и новости свои, с новым звуком, наложенным на старое видео, и шоу, и сериалы. Если не смотреть в окна, то кажется, что вокруг обычная хорошая жизнь, как в две тысячи двадцатом или двадцать втором, а из всех проблем – только эпидемии и «рост международной напряженности».

Отец ждал меня у дверей. Молча протянул банку пива.

– Оставь себе, – сказал я. – Настоящее, из Комка.

– Нам с матерью хватает водки с сиропом, – ответил отец. – Не стоит портить продукт.

Я подумал и забрал банку.

– Они их синтезируют? – спросил отец небрежно. – Или какие-то старые запасы?

В отличие от матери, он понимал, какой мир за окнами. Только делал вид, что тоже выжил из ума.

– Думаю, что синтезируют.

– Ты-то как?

– Нормально, пап.

– Спасибо, Максим.

Мне было очень неловко. Я спросил:

– Мама давно из дома не выходила?

Отец кивнул.

– Может, вам как-нибудь прогуляться? Я такси закажу. До парка и обратно. Или в ресторан. Такой маршрут придумаю, что она ничего странного не увидит.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru