Сергей Лукьяненко
Атомный сон (Cборник)

1001

Удивляться на самом-то деле нечему.

Если есть канал «наружу», через который Антон Стеков покидал тюрьму, то он работает и в обратную сторону. Ну а выбрать в качестве тел марионеток, разыгрывающих перед Стековым свой убогий спектакль, более чем разумно. Унылый стандартный программист ничем не похож на Чингиза. Но это он. А в шкуре парнишки, наверное, тот юноша, что был с ним в машине.

Я захожу в комнату, сажусь на диван. Пытаться арестовать незваных визитеров – бесполезно. Это будет как раз тот самый «шум», который хотел поднять Чингиз. Томилин, видимо, не в силах перекрыть неизвестный канал и поэтому закрывает на него глаза.

– Карина, вы знали, что мы здесь? – спрашивает Чингиз. В чужом теле он угадывается только по интонациям голоса.

– Нет. Я хотела поговорить с Антоном.

Заключенный Стеков досадливо крякает и подходит ко мне.

Поправляет толстым пальцем очки и произносит:

– Вы уж извините меня, Карина.

– За что? – удивляюсь я.

– За то, что втянули вас в это дело. Моя была идея, если честно.

– Не помню, чтобы меня куда-то втягивали.

– Понимаете, – у Стекова по-прежнему смущенный вид интеллигента, отдавившего кому-то ногу в трамвае, – мы полагали, что персонал тюрьмы сам отреагирует на побеги. Но они замолчали этот факт. Как только поняли, что своими силами изолировать меня не смогут, – перестали обращать внимание на побеги. Пришлось подкинуть информацию о побегах на тот уровень руководства МВД, который не посвящен в проект… в результате вас и отправили с инспекцией…

Вот оно что!

Я как-то и не задавалась вопросом, откуда появилась информация о неладах в виртуальной тюрьме. А ее, оказывается, распространили сами заключенные.

– Не надо извиняться, Антон, – говорю я. – Я выполняла свою работу. Вся ваша затея была ребячеством. Но за нее вы сами себя наказали – лишением свободы.

– Не беда. Неограниченной свободы не существует, – философски отвечает Стеков. – Вы убедились, что цель этого… этого аттракциона – эксперименты по созданию дайверов?

– Антон! – вмешивается Чингиз. – Бессмысленно. Карина все понимает, но она не на нашей стороне.

– Кажется, не только я? – не удерживаюсь от иронии.

Против ожиданий они не спорят.

– Не только, – соглашается Чингиз. – У нас есть друг… он дайвер. Но его способности особого рода, они уникальны. Он может уничтожить тюрьму. Может сделать так, что никто из заключенных не станет дайвером.

– Откуда такие таланты? – спрашиваю я. Лицо Чингиза серьезно, но в сказанное мне не верится.

Чингиз пожимает плечами:

– Так уж получилось… он работает непосредственно с глубиной. Но он не хочет вмешиваться.

– Почему? – спрашиваю я с любопытством. Оставим восторженные эпитеты на совести Чингиза, допустим, что его друг и впрямь настолько силен.

– Он сказал почти то же, что и ты, Карина. – Чингиз смотрит на меня из зрачков «стандартного программиста». – Что нельзя смешивать настоящий мир и глубину. Что виртуальность – это новое общество, новая реальность, мир без государственных границ и языковых барьеров. Нейтральная территория, как принято говорить. Уголок будущего, тянущийся в наше время. Глубина выстроит себя сама, ее обитатели решат, что принять, а что отбросить.

– Молодец ваш друг.

– Какое-то время я подозревал, что ты – лишь одна из его масок, – признается Чингиз.

Пожимаю плечами. Бывает. Матрица поехала.

– Ты будешь наблюдать за экспериментом? – спрашивает Чингиз после паузы.

– Буду.

– Мы тоже, – кивает Чингиз. – Над Антоном экспериментов проводить не собираются. Сегодня назначены лишь три подопытных кролика.

Да, в недрах правительственного сервера Чингиз себя чувствует как дома. Но я не возмущаюсь, а задаю вопрос:

– И кто они?

– Их тебе демонстрировали. Убийца, который хочет приручить лисенка. Водитель, совершивший наезд. И еще один убийца, запертый в пустом городе.

– Ты даже знаешь, что с ними сделают? – спрашиваю я.

– Знаю. Лисенок умрет. Под колеса грузовика снова попадут двое детей. Убийца найдет умирающую женщину.

– Я их всех видела… – с удивлением говорю я. – Всех троих…

– Наверное, подполковник хочет сделать приятный сюрприз. – «Стандартный программист» улыбается жесткой улыбкой Чингиза. И я вдруг понимаю – он тоже готовит свои сюрпризы. Что бы ни говорили я или тот здравомыслящий супердайвер, но Чингиз из тех людей, которых невозможно остановить. Даже если он согласится, что глубина сама примет решение, это его не смутит.

Он просто объявит себя глубиной.

И будет решать за всех.

– Я вас покину, господа, – произношу я и встаю. Паренек в разговор так и не встревал – забавляется в углу комнаты со старой головоломкой, «кубиком Рубика». Антон Стеков печально смотрит на меня, временами беззвучно вздыхая. Ну а Чингиз в теле «стандартного программиста» – всего лишь говорящая кукла. – Антон, только один вопрос…

– Да? – скорбно спрашивает Стеков.

– Какого черта вы на все это пошли? Нет, я понимаю, высокие принципы, антигосударственные настроения, ваша натура анархиста… я прочитала личное дело. Но на полгода сесть в тюрьму! Зачем вам это?

Вопрос попадает в точку. Стеков начинает мяться, оглядывается на своих товарищей и даже словно бы немного краснеет.

– За вами еще что-то тянется? – спрашиваю я в лоб. – От чего вы прячетесь в тюрьме? Другое преступление или бандиты…

– О Господи, ну что за настырная женщина! – громко вопрошает Стеков. – Вот почему!

И он щиплет себя за могучее брюхо.

Ничего не понимаю, стою и растерянно взираю на смущенного, а оттого шумного и немного агрессивного хакера.

– Распустился я в последнее время! – с горечью сообщает Стеков. – Пузо отрастил, мотоцикл под задницей трещит, девушки в лицо смеются. Ты бы раньше меня видела, детка, я же стройный был, как молодой тополек! Ну нет у меня лишней силы воли, как выпью пива, так сразу аппетит разбирает. Пятнадцать килограммов за год набрал. Даже к врачу пошел, а тот говорит: полгода строгой диеты… разве ж я выдержу! А тут такая халява: питание строго по минимальным нормам, между едой куска не перехватишь, о пиве и вовсе забудь…

– Ну ты и крейзи! – радостно орет «сын стандартного программиста».

А Чингиз – тот и вовсе замирает в остолбенении.

Никогда не поверю!

Сесть в тюрьму, чтобы сбросить лишний вес!

– До чего дошло, книги про целлюлит стал читать, калории съеденные на калькуляторе высчитывал, из бани не вылезал, – продолжает убиваться Стеков. – Пробежки по утрам, прогулки перед сном… только аппетит нагуливал…

Тихо-тихо я пячусь к выходу.

Пожалуй, Антон Стеков и впрямь настолько нестандартный человек, что мог бы сесть на государственную диету…

А если и нет – то он не упустит случая поиздеваться над своими тюремщиками, высказывая такую версию.

– Психи! – только и говорю я, выскакивая из «внутренней Монголии» Антона Стекова.

И запоздало понимаю, что выдала реакцию, достойную шестнадцатилетнего оболтуса.

Сумасшедший дом. Нет, все мы, проводящие в глубине десятки часов, немного спятили. Но эта троица – совсем уж крайний случай!

Охранник моим пребыванием в камере Стекова не интересуется. Либо не знает, что на самом деле там творится, либо получил инструкции не вмешиваться. В кабинет Томилина я возвращаюсь за полчаса до назначенного срока.

Почему-то подсознательно я ожидаю увидеть там новые лица. Каких-нибудь высоких чинов, с натужной улыбкой напяливших шлем перед входом в глубину и теперь ведущих себя будто дети на конфетной фабрике.

Но Томилин один. Все-таки дело слишком скользкое, чтобы вышестоящие лица рискнули присутствовать. Попахивает от происходящего экспериментами на людях, ох как попахивает.

– Садитесь, Карина. – С прежней любезностью подполковник улыбается мне. Герани на столе уже нет, намеки кончились. – Как ваша экскурсия?

Видел ли он то, что происходило в камере Стекова?

Если хотел, то видел.

Значит, исходить надо именно из этого.

– Более чем полезная, – говорю я, и Томилин на мгновение хмурится. Пускай покрутит в голове разговор, попытается понять, что же меня заинтересовало. – Скажите, а что следует предпринять персоналу тюрьмы, обнаружив проникновение в тюрьму?

– Запросить пост охраны, – мгновенно реагирует подполковник. – Если следов проникновения не обнаружено, то на любых возможных посетителей не стоит обращать внимание. Даже если заключенный будет заниматься сексом с Мэрилин Монро или беседовать на философские темы с Чебурашкой. Кто знает, что там напридумывали психологи в зонах катарсиса?

Все понятно. Чингиз и Антон – жертвы собственной квалифицированности. Пока стандартные охранные системы их проникновения не замечают, Томилин может сколько угодно игнорировать неудобных визитеров.

Другое интересно: что он сделает, если хакер и дайвер учинят в тюрьме самый настоящий виртуальный бунт? Уж не это ли замыслил Чингиз в качестве собственного «сюрприза»?

Но это уже слишком серьезный шаг. За такое шестью месяцами не отделаться. И как бы меня ни раздражало их упрямство, но я мысленно молю их не делать таких глупостей.

Полковник куда-то звонит, и через минуту в кабинет входит молодой человек в грязноватом белом халате поверх штатской одежды. Кто-то из психологов? Или другой вольнонаемный сотрудник? Меня он раздражает, и я не сразу понимаю чем. Все дело в этой нарочито реальной одежде, несвежем халате и разболтанном виде.

Ну почему в глубине мы с легкостью готовы выглядеть хуже, чем есть на самом деле?

– Карина, Денис, – знакомит нас Томилин. Ни званий, ни должностей не звучит. – Все готово?

– Да, программы введены, – кивает Денис.

Я ожидаю, что мы пойдем в камеры «подопытных». Но Томилин набирает какую-то команду на терминале, и в одной из стен кабинета расползаются деревянные панели, открывая огромный экран.

– Карину очень интересует первый этап перевоспитания, – говорит Томилин. Не то с иронией, не то серьезно… – Карина, с кого начнем? У нас есть водитель, совершивший наезд на детей, катавшихся по тротуару на велосипедах. И двое убийц.

Мне не надо уточнять, что это за убийцы.

– Начните с водителя, – говорю я.

Экран будто превращается в окно – огромное окно, открытое в вечерний город. Обычные московские улицы, только людей немного. Здесь, в глубине, нет разницы между телеизображением и реальностью – и то, и другое иллюзорно.

Грузовик, что катится по улице, – обычный грузовик с пустым кузовом, с ободранной краской на кабине и грязным ветровым стеклом, несется совсем рядом – лишь протяни руку…

– Пускай детишек, Денис, – распоряжается Томилин.

И я чувствую к нему мимолетное уважение. За то, что он не сказал «пускай фантомы» или «начинай сеанс». Не спрятался за эвфемизмом.

Пускай это трижды нереально, пускай это лишь пляска электронов в кристаллах микросхем, но для того человека, что отбывает свой срок в виртуальной тюрьме, происходящее станет настоящим шоком.

1010

Виртуальная камера, которая показывает нам мчащийся грузовик, парит над машиной. Свет в кабинете Томилина меркнет, и у меня возникает ощущение киносеанса. Будто я смотрю свеженький голливудский боевик… один из тех, новомодных, где компьютерные образы самых популярных актеров всех времен и народов бродят в виртуальных декорациях… где мужественный Клинт Иствуд стоит плечом к плечу с импозантным Шоном Коннери и смазливым Леонардо ди Каприо… интерактивный фильм, где всю троицу можно усадить в лужу, а победит трогательный Чарли Чаплин…

Но этот фильм не интерактивен. Он режиссирован от первой до последней секунды. Что бы ни думал водитель грузовика.

– Ведь он совершил наезд в пьяном виде… – говорю я. – Ведь так?

– Он и сейчас нетрезв, – отвечает Томилин. – Для него были оставлены виртуальные бары.

– Но ведь невозможно повторить ту ситуацию с точностью, – не сдаюсь я.

– Почему? – удивляется Томилин.

И в этот миг грузовик сворачивает на перекрестке.

Будто отдернули занавес. Вечер сменяется днем. Широкий проспект – узкой улочкой, где и двум машинам-то не разъехаться. Тем более что навстречу бодро несутся несколько легковушек. Грузовик виляет, дергается, налетая на бордюр и выскакивая на тротуар.

А в нескольких метрах перед капотом едут на велосипедах двое мальчишек, уже начинающих оборачиваться на рев мотора.

– Оп, – говорит Томилин. Успевает сказать, прежде чем изображение дергается, переворачивается, начинает кружиться: виртуальная камера описывает немыслимую кривую, удерживаясь над кузовом грузовика.

Неужели в реальности возможно так выкрутить руль?

Скорость не так уж и высока. Сколь бы ни был пьян водитель, но он сбросил газ на повороте. Но удар все равно силен.

Капот сминается, втыкаясь в стену здания, грузовик разворачивает, он крошит стеклянную витрину, наполовину въезжая в продуктовый магазинчик. И я понимаю: что-то идет не так. Магазин не прорисован полностью, существуют лишь несколько метров перед витриной, а все остальное – серый туман, мгла без красок и форм. Из задравшегося вверх капота бьет пар и сочится бесцветная жидкость.

– Денис, – очень спокойно говорит Томилин, – я же просил…

– Да не мог он успеть повернуть, – отвечает Денис. – Все же обсчитано!

В его голосе слышится искреннее возмущение. Нет, вряд ли он психолог. Скорее программист, переводивший расплывчатые указания в цифровую форму.

– Скорость была тридцать четыре километра в час, радиус поворота… – бормочет Денис. Но Томилин жестом заставляет его замолчать.

А смятая дверь кабины со скрежетом открывается. Скорее вываливается, чем выходит, водитель. И не глядя на серый туман в глубине магазина, бредет сквозь стеклянное крошево витрины на улицу.

– Камеру сдвинуть! – рявкает Томилин.

Я не вижу, кто исполняет его команду. Возможно, у Дениса есть какой-то пульт, а может быть, нас слушают и другие сотрудники тюрьмы.

Но камера послушно сдвигается с места и плывет вслед за водителем.

И я начинаю смеяться.

Это уже не трагедия. Это фарс.

По улице все так же едут автомобили, все так же идут прохожие, не обращая никакого внимания на воткнувшийся в здание грузовик.

А нераздавленные велосипедисты продолжают ехать, с ужасом озираясь назад. Они едут на месте, колеса скользят по асфальту, сверкают спицы с красными кружками катафотов, длинные волосы одного из пареньков полощет на несуществующем ветру. Лучший в мире велотренажер.

Водитель обходит машину. Подходит к ребятам, смотрит на них, протягивает руку, словно намереваясь тронуть, – и тут же отдергивает. Достает мятую пачку «Примы», засовывает одну сигарету в рот, но забывает закурить и кричит:

– Бип! Бип-бип, вашу мать! Козлы, бип! Бип!

То ли он догадался, где камера. То ли это случайность – но он смотрит прямо на нас.

– Бип! – зло говорит Томилин. – Какой бип включил звуковой цензор?

– Но это же общее требование ко всем государственным учреждениям! – отбивается Денис.

Водитель, выронивший сигарету, достает другую. Садится на асфальт, закуривает, глядя на несущихся в никуда велосипедистов.

– Уберите… это, – командует Томилин. – Карина, прошу прощения.

– Бип, – говорю я с улыбкой. Именно «бип» я и хотела произнести.

– Смешно, – соглашается Томилин, когда гаснет экран. – Может быть, Карина, вы еще объясните, что это значит?

– Да если бы я знала…

На самом-то деле я догадываюсь. И готова поаплодировать Чингизу, устроившему свой сюрприз. Вот только…

– Наши визитеры изолированы? – спрашивает Томилин Дениса.

– Разумеется! – Видно, в этом программист уверен. – Стекова аппаратно отключили от глубины. А тем двоим задавили каналы. Начисто.

– Ну и какие версии? – спрашивает Томилин.

Ответа нет. И подполковник командует:

– Давайте второго!

– Какого именно?

– Давайте Казакова. Что там у него?

Экран загорается снова. Камера парит в небе, опускаясь кругами, будто хищная птица, выслеживающая добычу. Весконечная степь, ломкая сухая трава, человечек, сидящий на корточках…

Каким бы он ни был преступником, но сейчас это лишь человек, приговоренный к одиночеству. Человек, держащий в руках маленького грязно-рыжего лисенка.

– Его стоило бы позже… – задумчиво говорит Томилин. – Впрочем…

– У вас ничего не выйдет, – вдруг говорю я.

Томилин оборачивается, выжидающе смотрит на меня.

– Не знаю почему. Но не выйдет. Вы чего-то не поняли.

– Все дайверы обретали свои способности в результате сильного стресса, – медленно и убедительно, будто преподаватель тупому студенту, говорит Томилин. – Случайного стресса! А эти… стрессы… они выверены и рассчитаны. Они не могут не подействовать.

– Они подействуют, вот только как именно…

– Посмотрим. Придушите эту лису! – поворачиваясь к экрану, говорит Томилин.

Еще минуту ничего не происходит. Заключенный осторожно и бережно гладит крошечного зверька. Камера опускается совсем низко, заглядывает ему через плечо – так, что узкая симпатичная мордочка лисички заполняет пол-экрана.

А потом черные глазки начинают тускнеть.

Лисица тонко пищит, вздрагивает и вытягивается в длину. Дергается пушистый хвост.

Человек будто не замечает этого. Рука касается меха, оглаживает зверька. И едва-едва угадывается в шуме ветра голос.

– Нет.

Ни печали, ни боли, ни ярости.

И ни капли сомнения.

Он не верит в происходящее, этот злодей и убийца. Настоящий, без всяких смягчающих обстоятельств, злодей…

Не хочет верить.

Не поверит никогда.

Я читала его личное дело. Я знаю, что он убил свою жену. Я знаю, что он любил ее. И до сих пор, наверное, любит. И себя он осудил куда раньше, чем люберецкий районный суд…

– Нет, – еще раз говорит заключенный, проводя рукой по тельцу лисицы. – Нет.

И пушистый хвост вздрагивает.

Стриженая голова опускается, человек касается губами мордочки лисицы. И крошечный язычок ласково лижет его щеку.

– Она отключена, – не дожидаясь вопроса, говорит программист Денис. – Да нет ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!

На экране – человек гладит лисичку.

– Выключите, – говорит Томилин. И смотрит на меня.

– Будете третьего… катарситъ? – спрашиваю я.

– Имеет смысл? – вопросом на вопрос отвечает Томилин.

Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что кто бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в министерских умах, но для Томилина этот проект – совсем другое. Заслон на пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия, настоящие стражи порядка, штампованные супермены глубины.

И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.

Без колебаний… но и без радости.

– Он тоже не станет дайвером, – говорю я наконец. – Он что-то сделает… я даже не знаю, что именно… говорите, умирающая женщина в пустом городе? Нет, вряд ли он ее оживит. Скорее – добьет.

– Ее невозможно добить, – почти робко вставляет программист Денис. – В том-то и дело… этот тип – он маньяк, он обязательно попытается, но…

– Лисичку невозможно было оживить, – напоминаю я.

– Так в чем дело? – уже не спрашивает, а требует Томилин.

– Я знаю только одного дайвера, – говорю я. – Но разве вам непонятно, в чем разница? Это же так просто!

– Свобода, – вдруг говорит Томилин. – Бип.

– Способности дайверов – они все исходят из одного, – киваю я. – Только из одного. Они не терпят несвободы. Потому и могут входить и выходить из глубины – когда захотят. Поэтому видят лазейки в программной защите. Вы кого угодно сможете воспитать в своей тюрьме… людей, которые будут убивать и оживлять программы, к примеру. Но только не дайверов. Потому что дайвер в виртуальной тюрьме – невозможен.

1011

Наверное, самое обидное вовсе не поражение. Полководец, который привел армии на поле брани, мечтает о победе. Но и к поражению он готов. А вот к тому, что вражья армия, о которой донесли разведчики, бесславно потонет при форсировании мелкой речушки или поголовно сляжет с банальной дизентерией, – к этому не готовятся.

Томилин долго смотрит на меня, прежде чем с неохотой кивает.

– Наверное, вы правы, Карина. Наверное. Но черт возьми, как вы поняли? Проект готовили серьезные специалисты… кто вы такая, что сумели понять?

– Кто я? – пожимаю плечами. Вопрос мне задали риторический, но почему-то я собираюсь ответить.

Кто я?

1100.0
«Лабиринт»
(Алый финал)

Кто я?

Я самая обыкновенная. Девочка компьютерного века. Одна из тех, кто учился буквам по клавиатуре. Одна из тех, кто рвался из дома не на улицу, а в сеть. Одна из тех, кто никогда не видел своих друзей. Одна из тех, кто привык быть кем угодно – вздорной грубоватой Ксенией, любопытной малолеткой Машей, писателем-детективщиком Романом, хакером Сёмой, солидной и умной Ольгой… меня было так много в глубине…

Я самая обыкновенная.

Просто я здесь живу.

А энергичный и умный подполковник Томилин – работает.

Да пусть я никогда не верила в дайверов! Пусть считала их сказкой. Но я же знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя в глубине. Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях, научившихся жить в сети.

И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я – гражданка Диптауна.

А уже потом – гражданка России.

– Я самая обыкновенная, – отвечаю я Томилину. – Только я здесь живу. Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите.

Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня… и вроде бы с симпатией.

Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?

– Начистоту… – хмуро спрашивает Томилин. – Вы довольны, что все так кончилось?

– Конечно, – говорю я. – Извините…

– Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной. И не ради самого государства, ради мирных граждан, понимаете?

– Нет, не понимаю, – честно отвечаю я. – Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось работы?

– Мы? – Подполковник интонацией выделяет слово.

И я киваю:

– Мы. Те, кто живет в глубине.

– Это ваш настоящий облик? – неожиданно спрашивает Томилин.

Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:

– Да.

– А у меня – не совсем. – Он внезапно улыбается. – Нехорошо получается… Ну и что вы напишете в отчете?

– Чистую правду, – отвечаю я. – Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено… за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю – это лишь часть программы перевоспитания осужденных.

Томилин кивает.

– Разрешите идти? – спрашиваю я. – Мне надо заняться отчетом.

– Я завтра буду в управлении, – говорит Томилин. – Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю…

согласно правилам хорошего тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.

Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.

Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?

Интересно, конечно…

– Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра еще сплю, – отвечаю я. – Извините. Конечно, если это приказ…

Томилин качает головой:

– Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.

И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его – настоящего. Не молодого и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину – не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело.

Мне даже становится его жалко.

Но жалость – это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.

– Всего доброго, – говорю я, прежде чем уйти.

Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубине много памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур… страшненькое место.

В общем-то это конец всего в глубине. Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.

Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь – нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине. Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?

Памятники – это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.

И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво – оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла – в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх – в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть…

Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей обидой, первым визитом в глубину, первым предательством…

– Разрешите?

Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю и чуть сдвигаюсь в сторону.

– Наверное, над нами стоит посмеяться, – говорит Чингиз вполголоса. – Все способности… они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети. По одной лишь команде из МВД.

– А как ты вошел? – спрашиваю я.

– По старинке. С телефонной линии. – Чингиз садится рядом.

– Я вас не сдавала, – говорю я. – За вами следили с самого начала. Просто шум поднимать было не выгодно. Поэтому игнорировали… а когда стало нужно – отключили.

Он кивает. И молчит – хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос.

– А как ты меня нашел? – спрашиваю я. – На мне маркер?

Чингиз качает головой:

– Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников… Дашь глотнуть?

До палатки с бесплатным пивом – несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как не становятся дайверами.

– Спасибо, – говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. – Спасибо. Я верил, что ты все-таки на нашей стороне.

– При чем тут я? Я же ничего не делала.

– Делала, – уверенно отвечает Чингиз. – Ты не хотела, чтобы у них получилось. Может быть, единственная из всех, кто наблюдал за экспериментом, – не хотела.

– Ну и что? Мало ли чего я не хочу.

– Глубина – это больше, чем принято думать, – убежденно говорит Чингиз. – Это не только среда обитания. Это что-то еще. Мы – частички глубины. Она становится такой, какой мы хотим ее видеть. Если бы все хотели заполнить улицы штампованными дайверами – это бы случилось. Но надо было, обязательно надо было, чтобы кто-то из следящих за экспериментом не желал успеха этой затее…

Смешной он. Взрослый ведь человек…

– Ну хорошо, пускай это все моя заслуга, – соглашаюсь я. – Уговорил.

Чингиз улыбается и возвращает мне пиво.

– Твой приятель, Стеков, он и впрямь отправился в тюрьму худеть? – спрашиваю я.

– Бог его знает. – Чингиз пожимает плечами. – Я не всегда понимаю, когда он серьезен. Он и сам, наверное, не всегда это понимает… Карина?

– Да? – все еще глядя в небо, отвечаю я.

– Из меня никудышный ухажер, – самокритично признает Чингиз.

Не сомневаюсь. На него небось еще со школы девицы пачками вешались. Такие учатся от подруг уворачиваться, а не ухаживать.

– Но виртуальное пиво – это не самое лучшее, что есть на свете, – продолжает Чингиз. – Можно пригласить тебя в ресторан?

Ух ты… Не было ни гроша, да вдруг алтын… И Томилин, и Чингиз.

– Чингиз, – отвечаю я, морщась. – Хочешь, расскажу историю?

– Расскажи.

– У меня была в детстве игрушка. Паззл. Очень красивый… там был рыцарь и принцесса… они тянулись друг к другу. Я его собрала… весь. Только одного кусочка не хватило. Между рукой принцессы и головой рыцаря. Понимаешь, этот кусочек забыли положить в коробку!

Чингиз молчит.

– Я, наверное, такая принцесса, – продолжаю я. – К кому ни потянусь – ничего не получается. И ты ко мне не тянись.

– Знаю я про этот паззл, – вдруг отвечает Чингиз. Голос его меняется, становится смущенным, даже виноватым. – Ты в курсе, что все эти мозаики нарезаются случайным образом, по рассчитанным на компьютере схемам?

– Ну…

– У тебя бывало так, что вместо одного кусочка ты вставляла другой? И он вроде бы даже подходил… зазор оставался, но крошечный, незаметный…

– Бывало.

– Так вот, однажды паззл раскроили очень неудачно. Его стало возможно собрать двумя способами. Если собирать неправильно, то получались щели – но совсем маленькие, незаметные. А в центре оставался пустой кусочек. Скандал был чудовищный, не меньше трети купивших паззл собрали его неправильно и засыпали фирму рекламациями.

– Врешь? – растерянно спрашиваю я. – Ну не могло так получиться!

– Случайно, может быть, и не могло, – признает Чингиз. – Но фирму хакнул по сети один молодой и не в меру бесшабашный русский хакер… он решил пошутить, посидел ночь за расчетами… и вовсе не задумался, что от этой шутки десять тысяч человек… Честное слово, Карина, потом я понял…

Как жалко, что виртуальная посуда не бьется!

Я обрушиваю бутылку на голову Чингиза, но он успевает отскочить.

– Ты жалкий, гнусный, бесчувственный, трусливый урод! – Я захлебываюсь в поисках подходящих эпитетов. – Ты!..

– Почему урод? – возмущается Чингиз, держась на безопасном расстоянии. – Карина, честное слово, я раскаиваюсь!

– Знаешь, как я ревела? – кричу ему. – У меня, может, с тех пор психическая травма!

За нами с любопытством наблюдает весь сквер. Включая прогуливающегося полисмена. Второй день подряд, на том же самом месте… Вот позорище-то…

– У меня есть знакомый психоаналитик… – Чингиз ловко уворачивается. – Карина, ну прости! Я тогда был молодой и глупый!

Я поворачиваюсь и гордо иду прочь от памятника. Из толпы кто-то улюлюкает. Чингиз догоняет меня и жалобно просит:

– Слушай, это ведь было пятнадцать лет назад! Да убей я кого – меня бы уже выпустили! Карина, чем я могу… искупить?

Останавливаюсь, меряю его взглядом. Говорю, чеканя каждое слово:

– Завтра. В восемь. У моего подъезда. С букетом цветов, и учти, розы я не люблю.