Сергей Иванович Чекалин
Что у нас впереди?
Жизнь в инсульте
Откуда-то всплыло белое поле, как густой туман. Потом туман постепенно рассеялся, и оказалось, что белое поле – это самый обычный потолок, а справа от меня – тоже – самое обычное окно. Что за чушь! Откуда всё это? Я же только что сел в автобус, с работы домой отправился.
Слева на ножке какая-то банка. С водой, наверно. А от банки вниз трубочка. В банку пузырьки вбегают, по этой самой трубочке. Попробовал посмотреть, куда это трубочка спускается. Где там! Голова стопудовая. Но, всё-таки, смог повернуть голову чуть налево, немного приподнял её. Вижу – трубочка мне в руку вставлена. Ага, понятно, это из меня по трубочке воздух выкачивают. Так вот почему мне так плохо! Стал глубже дышать, чтобы восполнить потерю. Зачем они это делают? Попробовал поднять руку с трубочкой. Не получилось. Привязали её. Ноги тоже тяжёлые, но двигаются, не привязаны, да и другая рука свободная. Да, надо отсюда смываться, пока не поздно. Кое-как дотянулся правой рукой до трубочки и выдернул её из руки. Так и есть! Точно! Из меня воздух выкачивали, потому что перестали пузырьки вбегать в банку.
На каком же я этаже? В окошко бы выпрыгнуть. Посмотрел потихоньку вокруг. Да у них тут целое производство! Вон и ещё на трёх кроватях лежат такие же пеньки и с такими же банками. Не шевелятся. Выкачали всё, наверно, из них. От всего этого мне стало плохо, и я опять куда-то провалился.
Снова белое поле, но теперь я знаю, что это потолок, и что слева от меня должно быть окно. Тут оно, на месте. Посмотрел вбок глазами – опять трубочка ко мне спускается, а банки не видно. Ишь, хитрые, они её у меня в изголовье к стене поставили, чтобы не было видно.
Перевожу глаза на соседнюю кровать, которая у меня со стороны ног. Лежит на боку хмырь болотный, на меня смотрит. А баночки у него нет. Наверно, это он им сказал, что я трубочку выдернул. Был бы костыль какой, врезал бы ему! Он что-то стал говорить, но я отвернулся. Пошёл он со своими разговорами! Предатель и доносчик.
Всё тело какое-то избитое. А во сне меня с бока на бок ворочали, дёргали что-то из-под меня, раздевали. Оставили только брюки. Вот они, на мне. Только какие-то не такие, толстые. Завернулись, что ли? А больше ничего на мне нет. Да, в таком виде не убежишь. Только до первого встречного.
Подошла женщина в белом халате, спрашивает:
– Ну, как вы себя чувствуете? Не больно руке? – А сама трубочку из руки моей вытащила, руку мне согнула в локте, говорит, – вот так подержите.
Забрала с собой стойку, на которой баночка подвешена с воздухом из меня. Полная банка моего воздуха!
Потом возвратилась с каким-то мужиком. Стоят в дверях, осматриваются. Он тоже в белом халате. Говорит ему:
– Вот, вчера вечером двоих сюда привезли, новенькие.
Подошли не ко мне, а к другому, вероятно, новенькому, тому самому предателю.
– Здравствуйте, – говорит ему мужчина в халате, – я ваш врач, зовут меня Михаил Васильевич. А как вас зовут?
– С утра был Николай Семёнович, Костин.
– Шутите – значит всё должно быть хорошо. Так, Николай Семёнович. Расскажите, что с вами случилось?
– Да вообще-то я здесь случайно оказался.
– Почему случайно? Вас же на скорой привезли.
– Да, это моя сестра всё сделала. Я вечером был дома, телевизор смотрел в кресле и заснул. А мне, оказывается, сын в это время звонил, а я и не услышал, спал потому что. Так он перезвонил своей тётке, сестре-то моей, сказал, чтобы она сюда приехала – ему от работы до меня дальше ехать, чем сестре. Я живу в Коломенском, а сын работает и живёт в Тушино. А сестра-то живёт, рядом, в Чертаново, около метро. Ну вот, она и приехала, дверь открыла своими ключами, а я всё сплю, так и не проснулся. Она скорую-то и вызвала. Вот меня сюда и привезли.
– Вы, вероятно, сознание потеряли?
– Да нет, проснулся, как обычно и просыпаюсь. Я уж не хотел на скорой ехать, но сестра настояла.
– Ну, что ж, давайте давление посмотрим. Сколько вам лет и какое у вас обычно рабочее давление?
– Я с 30 года, мне в этом году будет 78. А про давление точно не могу сказать, но порядка 140 на 80 или на 90.
– Лекарства какие-нибудь от давления пьёте?
– Когда повышается, то пью.
– Какое пьёте?
– Эналаприл, а то иногда амлодипин.
– Чем болели?
– Восемь лет назад инфаркт был.
– Миокарда?
– Да. А какой ещё он бывает?
– Да бывает. Например, инфаркт мозга. Называется ещё – инсульт. Вот с подозрением на инсульт вас сюда и привезли.
– Ещё радикулит у меня был и есть.
– Аллергия на какие-нибудь лекарства есть?
– Да нет. Те, которые использую и использовал, принимаю нормально.
– Хорошо. Покажите зубы.
– Все?
– А что, у вас их много?
– Что-то есть.
– Ну, давайте, все показывайте. Так, хорошо… Покажите язык… Больше высуньте. Всё, достаточно. Надуйте щёки… Достаточно. Вытяньте руки вперед, ладонями вниз. Так, хорошо… А теперь указательным пальцем правой руки коснитесь кончика носа… Теперь то же самое левой рукой. Хорошо… Смотрите на кончик молоточка. Голову не надо поворачивать, только глазами за молоточком. Так, хорошо… Николай Семёнович, теперь сядьте на кровать. Вы сможете самостоятельно сесть?
– Конечно, могу.
– Хорошо. Положите нога на ногу.
– Какую на какую?
– Начинайте с любой… Теперь другую так же… Давайте руки. Сначала левую. Хорошо… Правую. Теперь встаньте, вы можете встать?
– Да, конечно.
– Руки вытяньте вперёд, пальцы растопырьте, ступни ног постарайтесь вместе поставить. Так, хорошо… Как в прошлый раз – дотроньтесь пальцем до кончика носа. Да нет, своего, конечно. Теперь другой рукой. Закройте глаза и то же самое проделайте с закрытыми глазами. Нет, зубы и язык не надо уже показывать, только пальцем дотроньтесь до носа. Всё, садитесь, Николай Семёнович. Если устали, то можете прилечь.
– Да нет, нормально всё. Может быть меня домой выписать? Я чувствую себя хорошо.
– Нет, давайте я лучше вас понаблюдаю. Анализы сделаем, исследования, что положено. Лекарства какие надо пропьёте здесь. А домой вы успеете ещё. Вас ведь будут навещать сын и сестра?
– Про сына сказать не могу, он занят, работает. Но в выходные, конечно, приедет. А сестра на пенсии, она будет приезжать. А лекарства я и дома могу пить.
– Вот и хорошо. С выпиской давайте подождём. С лекарствами так. То, что дома вы можете пить и будете, я не сомневаюсь. Но вам надо бы пройти курс лечения здесь, капельницы Вам поставим. Я думаю, что сознание вы, всё-таки, теряли. И хорошо ваша сестра сделала, что вызвала скорую…
Идут ко мне, второму новенькому.
– Вот этот хулиган. Капельницу выдернул, всю простынь кровью залил.
Это женщина в белом халате на меня жалуется.
– Ну, хулиган, как вас зовут?
– Андрей Иванович.
– Как вы себя чувствуете, Андрей Иванович?
– Хорошо.
– Хорошо – это как? Объясните, что вы понимаете под словом хорошо? Руки-ноги двигаются?
– Да нет, не очень.
– Ну вот, а говорите – хорошо. Поднимите левую руку… А теперь – правую… Выше, выше. Теперь обе руки вместе поднимите. Не очень получается. Вы левой рукой помогите правой… Так, достаточно. Когда с вами это случилось?
– Что случилось?
– Да вот, слабость в правых конечностях.
– Слабость не знаю когда. А сознание потерял в автобусе вчера вечером. Домой с работы ехал и потерял.
– Вы работаете?
– Да.
– Кем?
– А что, это важно для лечения?
– Да нет, не важно. Если не хотите, не говорите. Пусть это будет для меня секретом, а Вашей тайной.
– Да какой там секрет. Преподавателем я работаю. В институте.
– В каком?
– В геологоразведочном.
– Это в Центре, что ли? Я там как раз учился в медицинском, рядом с геологоразведочным.
– Это он раньше в Центре был, а теперь его перевели в Беляево.
– Понятно. Ногу левую поднимите насколько возможно… Теперь правую… Давайте я вам помогу… Повыше попробуйте… Так, удержать самостоятельно не можете?..
– Не могу повыше.
– Сколько вам лет?
– Пятьдесят девять.
– Вы уже на пенсии?
– Нет ещё. На следующий год только. С шестидесяти у нас в стране.
– Бывает, что и не с шестидесяти. Вы же, говорите, в геологоразведочном? Горняки-то могут и раньше выходить на пенсию.
– Я не горняк, я больше геодезист.
– Понятно. Андрей Иванович, вы умеете считать?
– Случалось. Я ведь геодезист, а в геодезии без счёта не обходится.
– Давайте-ка так, назад от ста, каждый раз отнимайте семь.
– Сто, девяносто три, восемьдесят шесть, семьдесят девять, семьдесят два, шестьдесят пять…
– Достаточно. И ещё, скажите, какую вы видите разницу в таком выражении: материна дочка и дочкина мать?
– Так, материна дочка… это… значит дочка моей матери. А мать – моя или нет?
– Ваша.
– Тогда сестра она мне. А дочкина мать – жена моя.
– Молодец, правильно.
– Чем болели?
– Когда?
– Вообще, в своей жизни.
– Если в детстве, то корь, скарлатина, ветрянка. Аппендикс удалили, весной 89 года. Да неудачно. Свищ был. Когда меня привезли в больницу, никак не могли определить, аппендицит или нет. Температура держится нормальной, анализ крови сравнительно хороший. Уже под утро решили сделать осмотр, лапароскопию. Посмотрели, а там – точно, уже аппендикс воспалился. Но дежурный хирург и его ассистент к этому времени уже сильно на бровях были, анекдоты рассказывают, хохочут и заодно меня и вскрывают. Но как-то неловко получилось у хирурга, и он заехал немного в сторону по шву. Так в этом месте потом свищ и образовался. Я когда выписался, ездил в больницу с этим свищом, попал на приём как раз к этому хирургу, Абрамов его фамилия. Он и говорит:
– Кто же это вам такой шов-то устроил?
Я говорю:
– Вы.
Он карту мою посмотрел, крякнул и сказал:
– Ну, дело наживное.
Что он этим хотел сказать, я так и не понял. В районной поликлинике мне уже другой хирург назначил уколы, антибиотик. Так вот с этого антибиотика и пошёл у меня звон в ушах, до сих пор звенит. Так что прав этот Абрамов, звон в ушах оказался наживным делом.
– А какой был антибиотик? – спрашивает врач.
– Я уж и не помню, помню только, что на букву Л. Потом я узнал, что этот антибиотик запретили к использованию, из-за осложнений от него. А в моей карточке медицинской листок с его назначением удалили, просто вырвали и всё. Вот оно и оказалось наживное дело.
– Как назвали ваш звон?
– Неврит слухового нерва. Я консультировался у знаменитого профессора. Он сказал, что может мне сделать операцию, но процент успеха небольшой. Поэтому лучше пусть звенит, пока сами живёте. А потом и перестанет. Вот так и живу, со звоном. Лечился, но не лечится.
– Занятная история. А ещё чем болели?
– Был сложный перелом правой ноги, в 78 году. Остеохондроз, радикулит – эти оба до сих пор во мне.
– Так, Андрей Иванович, вставать вам пока нельзя, только лежать. И кушать старайтесь лёжа. По маленькому и по большому – в памперс. Я вам назначил капельницу на каждый день, ещё сделаю назначения. Всё старайтесь применять. Назначу Вам массаж, потом – на лечебную гимнастику, сами уже ходить будете. Скоро дело пойдёт на поправку. До свидания. Выздоравливайте.
***
Сегодня у нас «родительский день». Ну, для нашей палаты всё равно какой день, потому что мы тут все практически неходячие, кроме Николая Семёновича, бывшего предателя. Вот, оказывается, что первое впечатление ошибочное. Мужик он оказался вполне даже нормальный. Так что в нашу палату родственники к лежачим больным могут приходить в любое время, только от… и до… установленного.
К моему сокамернику, соседу напротив, припёрлись аж семь человек. Насколько я соображаю: жена (это точно, потому что сама раньше ещё представилась), тёща (мать соответственно жены – тоже раньше приходила и тоже представилась), сестра (вижу впервые, но очень похожа на брата), брат-близнец со своей женой и ещё один без жены, сын лет десяти-одиннадцати. Сокамерник-сосед, Борис Ильин, просто ни рукой, ни ногой, да и говорит с трудом. Как обычно принесли все что-то из еды, кто во что горазд оказался. Ну и стали этого своего неподвижного и беспомощного кормить. А он и сопротивляться не может. Просит попить, я-то уж привык за несколько дней к его просьбам, понятно, что человек просит простой воды попить. Но тут как раз брат-близнец, который с женой, и говорит:
– Сейчас!!! Воды ему!!! А вот бульончику нашего попробуй. Вместо воды. Что она, накормит, что ли? Вода-то?
Но Борис, насколько мог, руками и ногами против этого бульона. Не хочет человек. Но брат-близнец не отстаёт, зря, что ли, готовили бульон-то.
– Смотри, – говорит, – Светка, смотри, Борька отказывается, обижает тебя. С самого утра готовились в гости к нему, а он такой неблагодарный.
Борису, конечно, стало неудобно. Он шевелиться не может, говорит с трудом, а слышит-то хорошо. Поел он бульона их, сколько смог.
– Ну вот, – сказал кормящий брат-близнец, – теперь дело точно на поправку пойдёт.
Но тут и второй брат с такими же просьбами, пирожки принёс, что ли? Тоже стал через силу потчевать единоутробного. Через силу – потому что это видно и невооружённым глазом.
– Ты что же, – говорит, – Витькино поел, а моё? Что я дома-то скажу? Брезгует нашими продуктами? А ну-ка, налегай, давай, побыстрому. А то и ездить не будем.
Борис и с несколькими пирожками внатугу справился. Сколько привезли – так и на всю палату хватит. И бульона, и пирожков к нему. Я уж не говорю об остальном: фрукты-ягоды всякие, сладости (а ему их-то как раз и нельзя). Но не отказывается, потому что всем этим уже жена его распоряжается и распорядится. Будет куда всё это деть.
Единственный, кто не вмешивается в кормёжку – это его сын, молодец, потому что. Видно, конечно, что ему жалко отца, чуть ли не до слёз. Но он мужчина, крепится…
А к Николаю Семёновичу сестра приехала, тоже привезла бульон в термосе. Но Николай Семёнович побойчее, чем Борис, тут же отказался от бульона, говорит, отдай, мол, Борису, ему больше на поправку надо идти, он помоложе меня. Николаева сестра к Борису:
– Вы не хотите ли моего бульончика попробовать?
Борис так не хотел этого, что у него зашевелилась бывшая до этого постоянно неподвижной рука. Он даже сам этому удивился. Да и все смотрели ошарашенно на такое явление.
– Вот, – сказал брат-близнец, который с бульоном, – говорил же я, что дело на поправку пойдёт! С бульона – точно! А вот давай-ка соседского бульончика ещё попробуй, сейчас и нога ещё задрыгается.
Но Борис отказался наотрез, задрыгал уже головой так, что второй раз и не предлагали…
На следующее утро, на обходе, Михаил Васильевич, тот самый врач в белом халате, который меня допрашивал, спрашивает:
– Так, а где наш Ильин, который Борис Александрович?
– Ночью в реанимацию отвезли, плохо ему стало. Переволновался, наверно. К нему вчера человек пять-шесть приезжали навещать, – сопровождающая сестра голос подала.
Я говорю:
– Не пять-шесть, а семь их было. Закормили парня, вот он и переволновался до реанимации…
На место Ильина ночью привезли ещё одного, но ходячего. Настолько ходячего, что сын его постоянно останавливал:
– Пап, ты сядь, посиди, успокойся! Или ложись.
– Не буду я сидеть и лежать. Нечего мне тут делать. Поехали домой.
– Было бы можно домой, то и не положили бы.
Кое-как успокоилсь, но не надолго. Положили его сначала просто так. Ночью я проснулся от того, что кто-то стоит рядом с моей кроватью. Открываю глаза – а это мой сосед, заместитель Ильина. Я говорю:
– Вам что-нибудь надо? Позвать сестру?
– В туалет мне надо.
А сам весь дрожит, знобит его. Я попросил Николая Семёновича позвать дежурную медсестру. Пришла, посмотрела, пошла за дежурным врачом. А сосед этот так и стоит около кровати. Так же и продолжает трястись. Сестра вдвоём с врачом кое-как уложили соседа на кровать, а его уж колотит, даже кровать перемещается. Когда увидели, что он такой беспокойный, всё рвётся куда-нибудь, то на него надели памперс, самого привязали, а потом и вообще увезли на этой кровати. Мы с Николаем Семёновичем в эту ночь так и не спали больше.
Этого увезли, а на его место сразу же и другого доставили. С повторным инсультом. Выписали его после первого инсульта, а он в кругу своих друзей, однополчан-собутыльников, решил это дело отметить. И отметил. Так отметил, что у него перестала работать вся правая сторона. А левая была сравнительно здоровая. Но не только правая сторона не работала, что-то случилось и с головой, не очень кудрявое. Он, как и предыдущий сосед, всё порывался встать, кричал, что хочет погулять. Он мог почти свободно, без посторонней помощи, перевалиться на другой бок, что и делал время от времени. Здоровый был. И телом, и физически. Сестры уж с ним умаялись, никак не справятся. Привязали, а он отвязывается. Поставили с двух сторон металлические бортики, чтобы он не упал с кровати. Так и прошёл весь день. А ночью я проснулся от какого-то шевеления около моей кровати. Открыл глаза – и вовремя, потому что над моей головой уже был занесён металлический бортик, который сосед держал в здоровой левой руке. Я насколько смог быстро встал, приподнялся, конечно, а не встал, чтобы от удара увернуться, но, к счастью, удара и не последовало, сосед почему-то в этой позе и замер, сковало его. Я позвал Николая Семёновича, он сходил за сестрой. Соседа успокоили сначала физически – снова привязали. Покрепче. А потом и укол ему сделали успокаивающий. Да и меня успокоили, но словесно. Всё, говорят, будет хорошо, спите спокойно. Хотите, мол, и Вам сделаем успокоительный укол. Спасибо, говорю, я как-нибудь без укола выживу. Чтобы окончательно спокойно не заснуть с посторонней помощью – я спать уже не стал, благо, что до утра уже времени осталось немного.
Этого буйного отмечателя выздоровления от инсульта перевели, к счастью, в соответствующую палату, к полностью лежачим, где на него некому будет пожаловаться. А на его место тут же доставили другого, Михаила Александровича Шорина. Я почему так пишу, то просто сосед – и вдруг – по имени-отчеству. Оказалось, что мы с ним – земляки. Но такие своеобразные земляки. Михаил Александрович до войны и некоторое время после войны воспитывался в детском доме, в Тамбовской области, недалеко от места, в котором я родился. Вот он и говорил, что время голодное было. Они, воспитанники, постоянно хотели есть. И вот мальчишки пускались на добычу по деревням. Садились на проходящий поезд в и уезжали куда-нибудь подальше от детского дома. В деревнях они лазали по погребам, забирали что-то съестное – и назад, домой, покормить себя и девчонок. А я помню, что моя бабушка, которая жила в соседней с нами деревне, в полуземлянке, рассказывала, что её погреб как-то во время войны очистили. Но взяли только горшок с молоком и горшок со сметаной. Соленья и квашения не тронули. Не тронули и картошку. Горшок из-под молока она нашла потом в огороде, а второй пропал. Потому и земляки, что такой случай приключился. Вполне возможно и допустимо, что Михаил Александрович и наведался в погреб к моей будущей бабушке. Я-то родился уже после войны.
Михаил Александрович очень много рассказывал о своей тяжёлой жизни. Как арестовали его отца (от троих детей, кроме Михаила Александровича ещё брат и сестра), потом он где-то так и сгинул. Пытались найти хоть какие его следы, но безрезультатно. Как будто его отпустили из тюрьмы или после следствия, он поехал домой, но не доехал. Мать тоже забрали ещё до войны, примерно в 1939 году, когда немцы вошли в Польшу. Но её не арестовали, а мобилизовали переводчицей в воинскую часть (она знала несколько языков). Детей разбросали по разным детским домам. Когда после войны возвратилась мать, она разыскала всех детей, семья снова соединилась. Но без отца.
И не только это (я продолжаю тему о земляках). У брата Михаила Александровича была дача в деревне, в которой живёт мой брат. Этот его брат знает моего брата и наоборот. Мы даже договорились с Михаилом Александровичем как-нибудь встретиться в этой деревне.
Михаил Александрович молодец! Он в свои 76 лет ездил на дачу, которая у него под Москвой, на мотоцикле. У него была и машина, но больше он любил мотоцикл. Говорил, что если мы думаем покупать машину, то надо брать только импортную (а мы как раз об этом и думали).
***
Николая Семёновича выписали, по его настоятельной просьбе. Я уже в другой палате в это время лежал. Потихоньку стал выздоравливать, уже и ходить стал, сначала по палате, а потом уж и по коридору, и, что самое главное, в туалет. На лечебную физкультуру тоже ходил, но с палочкой, из дома привезли. И вот, когда я был сравнительно ходячий, Николай Семёнович пошёл в туалет с моей палочкой, а я его караулил у нашей двери, чтобы встретить. А тут и врач мимо проходил, говорит:
– Андрей Иванович, а Вы что тут делаете?
– Да вот, Костина жду, он из туалета сейчас пойдёт.
А Костин незадолго до этого вышел в коридор, голова у него закружилась, он и упал. Случилось это как раз после буйной ночи, когда нам не пришлось выспаться. Но сознание не потерял. Поэтому и пришлось его курировать.
– Ну, Андрей Иванович, Вы совсем молодец! Давайте-ка я переведу Вас в другую палату, для выздоравливающих. Там будет попроще, да и туалет прямо в палате.
Капельницу мне уже давно отменили, только оставили уколы. Но в той палате, где я раньше лежал, уколы приносили на место, к лежачему какому-нибудь пеньку. Понятно, что если человек ни рукой ни ногой, то и дойти до своего укола у него нет никакой возможности. А в палату для выздоравливающих приносили только капельницу, кому её назначали, а на уколы мы сами ходили в процедурный кабинет. Приходим как-то весёлой толпой, занимаем очередь. Подходит моя очередь. Захожу. Медсестра говорит, что врач сделал другое назначение. Другое лекарство будут колоть. Другое, так другое. Мне-то что? Им виднее. Сестра говорит:
– Семёнов, ложись на кушетку.
– Почему на кушетку? Я так, стоя.
– Ну, как знаете.
Это было что-то невообразимое. Я к уколам, которые мне до сих пор назначали, привык. Знаю степень их действия. А тут, понятно, почему надо было ложиться на кушетку. Я вышел из процедурной с волочащейся ногой и, вероятно, с таким лицом, что мои сокамерники заскучали и пошли за мной в палату. Потом только решились снова пойти в процедурную. Я уж их уговорил, потому что мне-то другой укол назначили.
Но, я думаю, что первый этот укол просто не туда пошёл. Поскольку другие были сравнительно терпимые, хотя я и делал их с дрожанием в сердце, но в положении лёжа.
Выписывались мы вместе с Михаилом Александровичем. Он так и долежал свой срок в моей первой палате. Его не стали даже переводить в палату для выздоравливающих. Обменялись мы с ним телефонами. Он всё интересовался – купили мы машину или нет. Купили, говорю, как Вы и рекомендовали – импортную. Очень нравится.
– Ну вот, а я что говорил! А то эти наши семёрки-девятки-десятки-лады-калины, какие бы они не были, а неуклюжие, да и в управлении тяжёлые. А тебе после твоей болезни и надо что-нибудь полегче.
Несколько лет перезванивались, но, к сожалению, так больше и не встретились. А теперь уж и не встретимся, потому что на последний мой звонок трубку взяла жена Михаила Александровича.
