Сергей Ильич Ильичев
Последний рыцарь империи
– Нас пригласил консул, а затем на вокзал. Наш поезд отходит в 16.00.
– Если ты не против, я приду тебя проводить…
– Не против, меня еще никто и никогда в жизни не провожал. Ты будешь первым…
И оба улыбнулись.
Советское консульство
В зале приемов был установлен уже закрытый и украшенный гроб с телом убитого Алексея Майлова. В соседнем кабинете накрыт поминальный стол. Там же находились все работники консульства и трое приезжих из Москвы.
– Товарищи, сегодня мы одержали пусть и не большую, но победу! – начал консул, держа в руках наполненную рюмку. – Не сложно было заметить, как польский суд разумно пресекал любую попытку перевести уголовное дело в разряд политического и не давал националистам возможности возбуждать население Львова против Советского Союза. Но, прежде чем мы поднимем бокалы за эту победу, я предлагаю помянуть нашего погибшего товарища Алексея Майлова, чье тело мы сегодня проводим в Москву.
Все молча выпили.
Львов. Железнодорожный вокзал
В присутствии московских следователей гроб с телом Майлова погрузили в специальный вагон. Когда вагон закрыли, чекисты поднялись в соседний, где у них были забронированы места в отдельном купе.
– Ты видел нашего журналиста? – спросил эксперт следователя прокуратуры, когда они шли по вагону в сторону своего купе.
– Что он тебя так интересует?
– Он весь день с каким-то молодым евреем общается, – пояснил эксперт.
– Может, у них любовь, – произнес следователь, уже улыбаясь.
– Да идите вы, я в своем рапорте об этом обязательно сообщу, – пробурчал чекист и, прежде чем войти в свое купе, огляделся по сторонам.
Когда дверь купе за ними закрылась, то с противоположной стороны в вагон вошли Павел и Иосиф.
– Пора, наверное, прощаться, – сказал Судоплатов, открывая свое купе, расположенное по соседству с купе, в котором находились следователи.
– Я договорился с проводником, и если ты не будешь против, проеду с тобой до следующей станции… – сказал Иосиф и достал из своего портфеля бутылочку коньяка.
– Приятно, конечно, но предупреждать надо, я бы приготовился к торжественным проводам, – сказал чекист, потом открыл свой портфель и достал те самые газеты «Известия», которые ему передал перед отъездом Слуцкий. – Тогда я до вагона-ресторана и обратно, а ты пока почитай мои вирши… – И, улыбнувшись, Судоплатов вышел из купе.
Поезд тронулся. Иосиф раскрыл газету и стал внимательно просматривать заголовки. Вот он увидел статью своего нового знакомого и начал ее читать. Через некоторое время раздался стук в дверь.
– Открыто… или у тебя руки заняты?
Иосиф, продолжая держать в руках газету, встал и открыл дверь купе.
Сначала он увидел незнакомого мужчину, а затем услышал и сам выстрел.
Когда с пакетом, полным снеди, Судоплатов вошел в свой вагон, навстречу ему бежал взволнованный проводник.
– Что-то случилось? – спросил его чекист.
– Там ваши соседи и ваш, я так понимаю, товарищ… Убиты. Я к начальнику поезда.
Павел открыл дверь своего купе. Молодой журналист лежал на полу, а его рубашка уже была пропитан кровью.
– Иосиф, прости. Ты ведь мою пулю схлопотал…
В соседнем купе Судоплатов обнаружил убитыми своих коллег. У одного в руках был револьвер, и Павел посчитал возможным взять его оружие. И если принять во внимание, что ему навстречу никто не попался, то убийца или убийцы могли уйти только в сторону багажного вагона.
Войдя в тамбур, Павел увидел, что дверь в служебный вагон открыта. Он взвел курок револьвера и осторожно сделал первый шаг. Первое, что он увидел, была распахнутая дверь грузового вагона и двоих бандитов, тащивших к дверному проему гроб с телом погибшего дипломата. От распахнутой двери их отделяло не более трех метров.
Когда Павел первый раз в жизни прицелился в живого человека, то вспомнил лицо жизнерадостного Иосифа и лишь после этого плавно, как его учили, нажал курок.
Первым выстрелом он поразил того, кто был к нему спиной. Убитый не то чтобы выронил гроб, он всей массой своего тела просто рухнул на его крышку, после чего усиленная тяжесть гроба сделала свое дело, сбив с ног второго бандита, который, не устояв на ногах, вывалился в открытый проем вагона.
А Павел продолжал стрелять, пока не кончились патроны…
Москва. Квартира Менжинского
Вячеслав Рудольфович, полулежа на своем диване, тонким лезвием ножа затачивал простой карандаш. Делал это предельно осторожно, чтобы не повредить грифель и не насорить на диване. Затем он аккуратно собрал весь мусор на бумажку, а уже саму бумажку опустил в ведро для мусора, что стояло рядом с диваном. И лишь после этого поднял глаза на Судоплатова.
– Это надо же… Снова один из всей группы в живых остался. Тут уже не знаешь, что и думать. Или арестовать вас, как окопавшегося врага, или к награде представить? – произнес Менжинский, глядя в упор на Судоплатова. – Да, задали вы нам задачку. Теперь попробуйте сформулировать общие соображения по результатам командировки.
– Очевидно то, – начал Судоплатов, стараясь говорить спокойно, – что лояльная реакция польских властей на протест, высказанный советской стороной, а также открытый характер судебного процесса по делу об убийстве Майкова вызваны скорее всего желанием польской стороны вызвать удовлетворение Москвы, а это дает нам возможность предполагать, что на сегодняшний день у поляков нет иного выбора, кроме как продолжить сближение с СССР…
– Дорогой Павел Анатольевич, – начал в ответ Менжинский. – Мы с вами работаем не в Комиссариате иностранных дел, а в ОГПУ. Нам нужно ваше суждение о возможности скорейшей нейтрализации верхушки украинских националистов, осевших в Польше и устроивших эту наглую провокацию, в результате которой погибли наши люди.
– Есть какие-либо мысли по этому поводу? – вступает в беседу стоящий рядом Слуцкий.
– Вы не против, если будет несколько пространно? – ответил вопросом на вопрос Павел.
– Пусть будет пространно, мы люди терпеливые. Слуцкий, присаживайся, что стоишь. Итак, слушаем вас внимательно, – произнес Менжинский и даже откинулся на спинку своего дивана.
– К нашему соседу в Мелитополе повадились крысы, – начал Павел.
Менжинский и Слуцкий недоуменно переглянулись, а Судоплатов продолжал:
– И тогда он поставил во дворе большую металлическую бочку, а на дне и по центру установил кирпич, затем залил дно бочки водой, оставив лишь сухой торцевую площадку кирпича. Далее еще проще. Сверху отверстие бочки он накрывал куском плотной бумаги с крестообразным разрезом в центре, куда клал кусок сала, а к самой бочке приставлял пологую доску… Дальше продолжать?
– Не тяните, Судоплатов. – Слуцкий уже начал ерзать на кресле. – Начали, так говорите…
– В общем, после того как первая крыса проваливается в бочку, то ей на помощь спешат остальные. Таков закон их взаимного сохранения. Вскоре крысам уже не хватает места на сухом пятачке, и тогда они начинают биться за собственные жизни. Когда остается две-три твари, то голод приводит к тому, что они начинают убивать друг друга уже ради еды… Та, что останется последней, становится крысой-людоедом.
– И что с ней делают? – снова задал вопрос Слуцкий.
– Выпускают на волю, зная, что вскоре она пожрет всех своих сородичей… И последней убивают уже ее.
– И что из всего это следует? – задал вопрос Менжинский.
– То, что Шухевич, как я понял, уже давно соперничает с другим лидером – Бандерой, а тот с Коновальцем. Вот и нужно их постепенно стравливать, пока они сами друг друга не сожрут.
– Предположим, – вступает в разговор Слуцкий. – Но чем тогда можно объяснить убийство следователей и попытку выбросить гроб с телом Алексея Майлова из поезда?
– Думаю, что это результат их полного отчаяния, нервного срыва, наступившего после того, как националисты поняли, что желаемого эффекта теракт во Львове не дал…
– Послушайте, Судоплатов, а что вы до сих пор бумажки в отделе кадров перебираете? – неожиданно сменил тему разговора Менжинский. – Нет ли желания самому стать сотрудником-нелегалом, работающим за рубежом?
– Я толком и стрелять-то не умею. Да и о жизни на Западе ничего не знаю.
– Оружием нелегала-аналитика является голова, а не наган, – продолжал Менжинский, приподнимаясь. – Но и хорошо стрелять мы вас обязательно научим. К тому же мне известно, что вы кроме украинского владеете румынским, польским и немецким языками. А то, что касается ваших сомнений о неумении и незнании жизни на Западе? Поездка во Львов показала, что вы в короткий срок способны легко и органично вживаться в чужой образ. Но главное это то, что вы умеете мыслить самостоятельно, а это очень важно в нашей работе.
– Можно мне тогда с женой посоветоваться? – спросил Павел, огорошенный этим предложением.
Менжинский и Слуцкий переглянулись и согласно кивнули головой. И тут впервые на их лицах Судоплатов увидел добродушные улыбки.
Квартира Судоплатовых в Москве
Эмма Карловна была уже дома и писала отчет о прошедшем дне. С этого года она занималась кураторством сети осведомителей в созданном Союзе писателей и в среде творческой интеллигенции Москвы. Работа, скажем так, малоприятная, когда вдруг узнаешь, что любимый писатель шел к власти, в том же Союзе писателей, злобно оговаривая и практически по головам своих товарищей по цеху.
Как опытный психолог, она сразу заметила, что с мужем, вернувшимся со службы домой, что-то происходит.
– Павел, у тебя все в порядке на работе?
– Да, радость моя… Просто…
– Что просто?
– Мне предлагают работу за рубежом…
– Это же хорошо, что тебя смущает?
– А если мы месяцами, а может, и годами, не будем видеться. Я не смогу так…
– Это работа, Павел! Как молодой член Коммунистической партии ты не имеешь права говорить не могу… Просто ты должен сам понять, где от тебя может быть больше пользы для родины. А теперь пойдем, накормлю тебя ужином. И прежде чем ты согласишься, а если и не согласишься, надо бы нам с тобой в отпуск к твоим родным съездить…
– Вряд ли получим сейчас отпуск. Я присутствовал при телефонном разговоре Менжинского с кем-то из ЦК партии, ему сказали о нежелательности инцидентов подобных тому, что произошло во Львове. В ответ Менжинский сказал, что готовит внедрение нашего агента в самое осиное гнездо, а это означает, что мы будем в курсе всех замыслов националистов.
Эмма какое-то время молча смотрела на мужа, а потом сказала:
– Какой же ты все еще ребенок. Взрослый ребенок. Ведь это Менжинский с представителем ЦК о тебе говорил… Поэтому и говорил в твоем присутствии, чтобы ты понял всю ответственность предстоящего дела. В ОГПУ уже все уверены, что этим агентом будешь ты, а ты все еще сомневаешься. Ой, котлеты подгорают. Пойдем ужинать, нелегал ты мой любимый.
Возвращение в реальность:
Дача Судоплатова
Судоплатова разбудил стук в дверь. Он почти всю ночь не спал, разбирая архивные документы, и сегодня позволил себе чуть дольше поспать.
Он вышел к двери и, увидев знакомого курсанта, открыл дверь.
– Доброе утро, Павел Анатольевич! Я вам французские «круассаны» к завтраку принес.
– Тогда пошли вкушать твои, как ты их назвал, круассаны… Я тут дневник свой просматривал, так и быть, после завтрака расскажу тебе немного о последующих годах своей службы.
Но уже за завтраком Судоплатов начал свои воспоминания:
– Прежде чем было принято окончательное решение о моей новой работе, произошло еще нечто, о чем я узнал позже. Точнее, был телефонный разговор Менжинского со Слуцким.
Воспоминания:
ОГПУ. Кабинет Менжинского
Менжинский попросил секретаря соединить его со Слуцким.
– Что там с Судоплатовым? Он готов к самостоятельной работе?
– Так точно, Вячеслав Рудольфович… Осталось еще одно испытание.
– Хорошо. Держите меня в курсе.
Улица Москвы
Утром по дороге на службу рядом с Судоплатовым остановилась легковая машина. И вышедшие люди в штатском предложили чекисту проехать вместе с ними.
Комната дознания в ОГПУ
Допрос Судоплатова шел всю ночью. Вопросы, которые задавал следователь, в основном касались его поездки во Львов.
– А вам, Судоплатов, молодой журналист Иосиф Майен по ночам не снится? Это надо же, так хладнокровно убить его и своих товарищей по работе.
– Его-то для чего мне нужно было убивать?
– Скорее всего, он случайно узнал о том, что вас завербовал Шухевич или Бандера? Отвечайте! Мы все равно, рано или поздно это выясним…
Судоплатов уже начал проваливаться в сон.
– Не спать!
– Я вам уже в сотый раз повторяю, что в момент убийства журналиста Майена и сотрудников следствия я был в вагоне-ресторане, что может подтвердить проводник поезда, который и сообщил мне об этом убийстве, когда я возвращался с продуктами из вагона-ресторана…
– Я понимаю, алиби себе сделали с целью более глубокого последующего внедрения в ОГПУ. Не спать…
ОГПУ. Кабинет Менжинского
Менжинский поднял трубку своего телефона:
– Слуцкий? Слушаю тебя, Абрам Аронович? Говоришь, третий день держится? Думаю, достаточно… Заканчивайте с этой проверкой. Завтра утром оба ко мне в кабинет.
Возвращение в реальность:
Дача Судоплатова
Судоплатов и Кирилл уже прикончили оставшиеся круассаны и теперь курсанту доверили мыть посуду.
– Возможно, что такие проверки и нужны… – начал Кирилл, расставляя посуда по полкам. – Но по мне, так это бесчеловечно, ломать своих, которые уже в течение ряда лет кровью и делом доказали свою преданность органам безопасности.
– Ты прав… Вся беда наших карательных органов, о чем я могу сейчас говорить открыто, заключалась в том, что, обучая новое поколение слушателей академии внешней разведки, ее преподаватели, а среди них были и бывшие офицеры генерального штаба царской армии, по сути, готовили своих же собственных палачей. Когда эти «ученики» через несколько лет уже чему-то научились, то, словно иудины дети, квалифицированно сфабриковали дела, обвинив своих учителей в антисоветской деятельности и признав шпионами одновременно всех существующих разведок мира. В тот же день без суда и следствия сами же их расстреляли в подвалах академии. Правда, еще через десять лет и они были расстреляны, уже своими учениками, по сфабрикованным аналогичным делам.
– Это же какой-то сумасшедший дом…
– Согласен. Но именно так, с завидной иезуитской дотошностью, периодически обновлялся состав Разведпрома и ОГПУ. И как следствие проведенных чисток, стал изменяться возрастной и национальный состав советских разведчиков. На смену латышским, польским и даже еврейским фамилиям пришли русские и белорусы, в графе о социальном происхождении которых уже значилось «из рабочих» и «из крестьян»… Произошло и нечто, еще до сих пор необъяснимое. Поначалу подло преданная, где-то просто проданная, систематически разваливаемая и даже сама себя пунктуально истребляющая, еле живая внешняя разведка Советского государства по крупицам вместе со всей страной начинала возрождаться и к началу Второй мировой войны стала одной из самых сильных в мире. Правда, наше поколение, к сожалению, уже привыкло к жестокостям такого рода потерь. Я уже тогда начал понимать, если бы мы проявляли больше терпимости и старались бы понять противную сторону, не стремиться во что бы то ни стало ее уничтожить, то неоправданных жертв с обеих сторон было бы меньше…
– Если вы не против, я упомяну об этом в своем дипломе.
– Дерзай…
– А теперь не могли бы вы рассказать о своем первом задании уже как разведчика-нелегала?
– Тогда заканчивай с мытьем посуды и устраивайся поближе… На следующий день, как только меня выпустили из камеры, Слуцкий отвез меня домой, чтобы я переоделся, и вскоре мы были уже в кабинете у Менжинского. Его ум был ясным, а операция, к которой меня готовили, была практически полностью им продуманной. Меня лишь аккуратно к ней подводили.
Воспоминания:
ОГПУ. Кабинет Менжинского
– В нашей тюрьме, – без предисловий начал Слуцкий, – сидит некто Лебедь, который является руководителем подпольной сети ОУН. Этот бывший офицер австро-венгерской армии с 1915 по 1918 год вместе с Коновальцем сидел в лагере для военнопленных под Царицыном. Там они и познакомились. Обоих освободила революция. Тогда-то Коновалец и выбрал Украину, а еврейские, политические и уголовные погромы стали методом его борьбы за ее самостийность. Так вот, во время одного из таких погромов этот самый Лебедь был ранен и взят в плен. Принимая во внимание его тесное сотрудничество с Коновальцем, мы перевели его в Москву…
Далее разговор продолжил Менжинский.
– Ваша задача попытаться его завербовать, пообещав сохранить жизнь. Не станем скрывать, что мы не надеемся на положительный результат, но попытаться стоит. Вы можете отказаться, никто вас за это не осудит.
– Товарищ Менжинский, мне понятна и сложность и ответственность. Правда, для этого, как я понимаю, мне снова придется оказаться в камере.
– Вы все верно понимаете. Какие будут соображения?
– Нам с этим Лебедем придется скорее всего вместе сбежать, чтобы моя легенда была более правдоподобной. И придумайте, пожалуйста, повод, чтобы нам оказаться в одной камере.
– Мы вас поняли. Теперь насчет легенды, раз уж вы о ней упомянули. Даю вам три дня на ее разработку. – Тут Менжинский заглянул в рабочий календарь и сделал там пометку, а потом продолжил разговор: – Сегодня пятница. Все должно быть готово к понедельнику. Далее работаете непосредственно с товарищем Слуцким. Вас раз в неделю будут вызывать на допросы. Когда поймете, что Лебедь готов к побегу, сообщите следователю, что готовы дать признательные показания, но не ему, а кому-то из вышестоящего начальства. На той встрече, скорее всего с Абрамом Ароновичем, вас посвятят в детали побега. А теперь ступайте…
Павел вышел, оставив руководителей ОГПУ в кабинете одних.
– Думаете, справится? – спросил Слуцкий Менжинского.
– Этот выкрутится. У него, при кажущейся заторможенности, ум своеобразный. Под стать Лебедю. Я так думаю, что и эта заторможенность у него искусственная, просто она дает ему время обдумать свои ответы на наши вопросы… А теперь пора собираться, нам нужно еще получить добро на начало операции в Кремле.
Квартира Судоплатова в Москве
Эмма вышла в прихожую, как только услышала, что Павел вернулся домой.
– Устал?
– Немного… Родная моя, я дал согласие на работу за границей и какое-то время меня не будет дома.
– И куда тебя направляют?
– В тюрьму, а потом… скорее за границу.
– Это все, что я могу знать?
– Нет, мне дали два дня, чтобы я разработал свою легенду… Ты мне поможешь?
– Обязательно, но только после того, как ты поужинаешь. Кто тебе еще в тюрьме борщом и белорусскими драниками кормить будет.
Возвращение в реальность:
Дача Судоплатова
Карпицкий какое-то время сидел молча. Скорее всего, он думал, а сможет ли его первая любовь Ольга Мальцева так же понимать и его, если придется долгие годы проводить за границей? А потом сказал, обращаясь к Судоплатову:
– У вас удивительная жена…
– Согласен. Упокой, Господи, ее душу. Кстати, как только решился вопрос о том, что я становлюсь агентом-нелегалом, то Эмму сразу же перевели в Иностранный отдел НКВД. Я тогда еще не знал, что Слуцкий хотел, чтобы именно через нее я мог поддерживать связь с Центром. С этой же целью она даже прошла специальный курс. Но вернемся к рассказу о составлении нашей совместной легенды…
Воспоминания:
Квартира Судоплатова в Москве
Судоплатовы сидели в гостиной за традиционно круглым столом, который освещался милыми нашему сердцу абажурами. На столе стояла чернильница и лежали листы чистой бумаги, а в руках Эммы была перьевая ручка. Она уже обмакнула перо и была готова записывать легенду для мужа.
– Пиши, – начал диктовать Судоплатов, – я родился в 1907 году, 24 июня…
– Кто бы знал… А, впрочем, действительно нужно как можно больше правды, чтобы ты сам потом не запутался, где у тебя правда, а где ложь. А о своем крещении указывать будешь?
– Давай, хоть они там все в основном католики. Крещен в православной вере в Ивангородской церкви города Умани Киевской области Украины.
– Теперь нужны родители… И их фамилия.
– Хорошо, тогда фамилия отца будет Яценко, – предложил Павел. – Это фамилия священника, который нас с Николаем окрестил, научил меня украинскому языку и которому я многим обязан.
– Согласна. Тогда ты – Павел Анатольевич Яценко. А имя брату оставляем Николай, тут уж точно не ошибешься. А что насчет мамы?
– Напиши, что мать не помню, что она умерла, когда мне было три года…
– Теперь о твоем образовании? Со школой церковно-приходской все понятно, а дальше?
– А вот дальше… – И тут Павел, словно бы войдя в будущий образ, начал говорить: – Проклятые коммуняки за участие в национально-освободительном движении расстреляли моего отца…
– Тогда уже и хату сожгли… – предложила Эмма. – После чего ты со старшим братом оказался на улице и без родителей, и без куска хлеба.
– Согласен… – сказал Павел и продолжил: – Брата я потерял, когда он пошел за кипятком и отстал от поезда, а потом, уже позже, узнал, что он умер от голода, который был тогда на Украине.
– Сколько же тебе тогда годков стукнуло? – уточняла Эмма.
– Выходит, что одиннадцать…
– Придется тебе тогда, любовь моя, в детском доме оказаться, – предложила жена.
– Не против… За свое усердие и хорошее поведение в возрасте пятнадцати лет стал помощником воспитателя и работал в детском доме города Умани до его закрытия в 1927 году.
– Получается, что до двадцати лет… И что потом?
– После закрытия детского дома, я подался в Харьков, где меня приняли на работу уже воспитателем детского дома. Там директор был украинцем…
– Хорошо, уточним, что он был украинским националистом, – добавила Эмма.
– Точно. Он же и мне помог поступить в Институт народного образования…
– Надо же, оказывается, как много я еще про тебя не знала… – писала Эмма улыбаясь.
– Не отвлекайтесь, барышня. В 1934 году после окончания института я был принят учителем в среднюю школу города Харькова.
– У этой школы номер есть?
– Да, № 29, мы там в свое время склад с оружием обнаружили.
– И что дальше?
– Вернувшись после учебы, я снова восстановил свои доверительные отношения с директором детского дома. И вскоре по его рекомендации был готов нелегально выехать за кордон для прохождения там теоретического и практического курса борьбы с советской властью. Ну, как тебе?
– Думаю, что с поставленной задачей мы справились. Сейчас все аккуратно перепишу и будешь всю ночь учить…
– Эмма, возможно, что меня завтра отправят в тюрьму, мы же потом с тобой уже можем и…
– Что можем? Не увидимся? Коммунист Судоплатов, как вам такие мысли в голову могут приходить? В ближайшее время предстоит выполнение важного государственного задания, а вы…
– Эмма… – еще раз повторил Павел, глядя на жену так, словно уже видит ее в последний раз.
– Павел Анатольевич… – сказала Эмма улыбаясь. – Я же вам сказала, что сейчас все аккуратно перепишу и… так уж и быть, приду к вам, только не засните там раньше времени.
Ликующий Павел, поцеловав жену в щечку, ушел в спальню, а Эмма стала переписывать легенду для украинского националиста Павла Анатольевича Яценко.
ОГПУ. Кабинет Менжинского
В понедельник утром в кабинете Менжинского снова встретились Слуцкий и Судоплатов. Рудольф Вячеславович внимательно читал составленную накануне легенду. Но вот он отложил листок в сторону.
– Товарищ Судоплатов, – обратился Менжинский к Судоплатову, – а почему вы нигде не указываете фамилию директора этого детского дома, да и фамилии других людей?
Судоплатов молчал, словно вопрос был обращен совершенно к другому человеку.
– Судоплатов, где вы витаете, вас спрашивают, почему вы не называете фамилии… – вступил в беседу Слуцкий и сам же замолк, уже понимая, что с этого момента будущий агент будет отзываться лишь на свою новую фамилию. – Понятно, тогда спросим иначе, – начал вторую попытку улыбающийся Слуцкий. – Яценко, вас спросили, почему вы нигде не указываете фамилий.
Менжинский согласно кивнул головой, было понятно, что ему понравилось то, как ведет себя сегодня Судоплатов.
– Лгать не хочу, но эту и другие фамилии не называю сознательно, так как эти люди в настоящее время в подполье ведут борьбу не на жизнь, а на смерть против москальско-жидовского закабаления Украины. И называть их фамилии принципиально не стану. – отвечал, четко выговаривая каждое слово, Судоплатов.
– Вы тут не переигрываете? Это я насчет москальско-жидовского… – произнес Менжинский, переглянувшись со Слуцким, после чего Судоплатов встал с кресла и дальше говорил уже стоя:
– Я с самого раннего детства унаследовал от отца любовь к своей родине, своему языку, пережил трагическую гибель от голода родного брата Николая, видел, как Россия, вне зависимости от того, какая она – большевистская или монархическая, хищнически разворовывает и эксплуатирует наши природные богатства. Все это со временем сформировало во мне уже не просто политическую сознательность, а ненависть к советской власти. Поверьте, скоро, очень скоро все окончится нашей окончательной победой. Хай живе вильна Украйна!
Какое-то время руководители ОГПУ сидели молча, прервал молчание Слуцкий:
– Взрастили на свою голову…
– Молодец, все правильно, – вновь подал голос Менжинский. – И в добрый путь, как говорится, хотя он будет для вас смертельно опасен. Товарищ Сталин одобрил нашу операцию. Сегодня для вас начинается новая жизнь и личная борьба с руководством украинских националистов за рубежами нашей родины. Поверьте, это умные и коварные люди, уже много лет работающие в подполье, а поэтому помните, что вам всегда надо быть начеку. И последнее, уже для Павла Яценко. Можете записать на свой личный счет убийство чекистов в поезде Львов-Москва… Об этом, кому надо, дадут знать в тюрьму, куда вас сегодня снова отвезут…
Камера в здании ОГПУ
Во второй половине дня за осужденным Судоплатовым, точнее, теперь уже за Павлом Анатольевичем Яценко, вновь закрылась дверь одиночной камеры.
На допросы его стали вызывать каждый день, где по несколько чесов в специально оборудованном помещении его обучали приемам рукопашного боя и владению оружием.
Через две недели в подвалах ОГПУ прорвало трубы, и заключенных вынуждены были перевести в камеры второго этажа, а так как таких камер было немного, то их поместили по двое, а где-то и более человек.
Так террорист Яценко, расстрелявший в поезде советских чекистов, о чем по тюрьме уже прошел слух, оказался в камере с одним из лидеров украинской подпольной организации ОУН Василем Лебедем.
Три дня оба молча присматривались друг к другу. Первым подал голос Лебедь:
– Так и будем в молчанку играть?
– Мне с тобой детей не крестить, могу и дальше молчать…
– Ладно, давай как на духу, за что сидишь?
– Святой отец, прости грешного, не по своей воли, а с дуру токмо…
– А если без прибауток? – продолжал Лебедь.
– Во Львовском поезде кто-то двух чекистов убил… И пока рядом никого не было, я пошерстил их карманы…
– Что взял?
– Наган и мандат сотрудника ЧК… Хотел с его помощью кое у кого в Киеве немного золотишка к своим рукам прибрать… Да не вышло… На выходе неожиданно шмонать начали.
– Так, говоришь, с дуру… И без какого-либо убеждения?
– Я в политику не лезу, там живо голову потерять можно.
– А родители?
– Хату, мать, батяню и сестренку младшую аккурат снаряд красноармейский с землей сравнял. Так что я теперь как бы круглый сирота и без собственного угла. А тут еще убийство приписывают.
– Складно рассказал. И что теперь делать собираешься?
– Ждать…
– Не понял. Чего ждать?
– Когда ты мне что-то предложишь. Иначе с чего ты весь этот разговор начал. Может быть, тебе помощник нужен…
– Молодец, соображалка работает. Если честно, то хочу еще подышать свежим вольным воздухом… Компанию составить не желаешь?
В это время за дверью камеры раздался громкий голос надзирателя:
– Яценко, на выход, к следователю.
Комната дознания в здании ОГПУ
Следователь, который должен был допрашивать, уже сидел за столом и что-то писал.
– Ну что, Яценко, пришло время отвечать за убийство наших сотрудников. Так что на днях я передаю ваше дело в суд… Сейчас распишитесь в том, что ознакомлены с обвинением…
– Но я же еще не успел даже признаться…
– Поздно…
– Нетушки… Вызывайте старшего, хочу дать чистосердечные показания.
– Не дуркуй, Яценко. Я тут старший…
– От вас ничего не зависит, поэтому буду говорить только с комиссаром. Готовится еще один теракт… Какое сегодня число?
– Одиннадцатое мая, и что это меняет?
– У вас осталось всего три дня… Так что поспешите за комиссаром.
– Сука, ну смотри, если за нос водишь. Конвой, уводите его.
Камера в ОГПУ
Павла вернули в камеру, и он, ничего не говоря, плюхнулся на свою койку.
Лебедь ничего не спрашивал, но его удивило, что буквально через час сокамерника вновь вызвали на допрос.
Комната дознания в здании ОГПУ
Когда Судоплатова снова ввели в комнату дознания, там уже был Слуцкий.
– Здравствуй, Павел! Как ты?
– Нормально…
– А вот у нас не совсем. Вчера в своей квартире умер Вячеслав Рудольфович.
– Своей смертью?
– Наши эксперты темнят. Типа сердечная недостаточность, а он на сердце никогда не жаловался. Мне удалось узнать, что накануне его кто-то навещал. Больше пока ничего не знаю.
– Искренне жаль…
– Мне тоже. А теперь по делу. Уже известно, что скоро будет реорганизация. Наш отдел пока не трогали, а поэтому нам с тобой придется слегка форсировать события, – говорил Слуцкий, одновременно вытаскивая из своего портфеля пакет. – Эмма Карловна просила привет тебе передать и даже пирожков напекла. Так что жуй пирожки и слушай внимательно, как ты с Лебедем выбираться отсюда будешь. Завтра во время приема пищи, – здесь Слуцкий вытащил еще один, но уже меньший пакет, – эти пирожки съешь вместе с Лебедем. Когда вы с острым отравлением окажитесь с санитарном блоке, не беспокойся, там вам обоим сделают необходимую инъекцию, а так как вы особо важные арестанты, то потребуется ваша срочная госпитализация. Ну а по дороге в больницу вас якобы освободят твои друзья – националисты.
– А как они сумели обо всем договориться?
– Подкупили следователя, который и передал вам эти отправленные пирожки, он же завтра организует вашу отправку в больницу.
– Это же ваш человек…
– Мы тоже так считали, а оказался эсером и предателем. Поэтому мы и прислали его для твоих допросов. Послезавтра о вашем побеге и о его предательстве напишут все газеты…
– Предположим, – согласился Павел, – а кто будет нашим проводником на границе?
– Знакомый тебе Андрей Жабин.
– Вы что, его в Москву перевели?
– Нет, его сюда перевели по рекомендации кого-то из ЦК компартии Украины. У тебя есть какие-то опасения?
– Они еще окончательно не проверены.
– Мы думали, что так будет лучше, если, кроме Жабина, никто не будет знать о твоем первом задании. Может, пока не поздно, поменяем проводника? – предложил Слуцкий.
